Текст книги "Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 59 страниц)

– Мапуи, – приказал улыбающийся фараон, хлопнув в ладоши.

Вне сомнения, ему доставляло удовольствие изумлять новую наложницу! Он был уже в достаточно почтенном возрасте, чтобы не набрасываться на нее, подобно юноше; он мог подождать… наслаждаясь пока только сознанием того, что завладел дочерью великого ясновидца. Неб-Амона, гордого главы святых слуг Амона…

А потом Меритамон издала радостный возглас, и, забыв о фараоне, бросилась к толстому уродливому Мапуи, бережно державшему на руках ее ребенка.

– Я сдержал слово, госпожа Меритамон, – сказал Рамсес. – Возьми своего сына. Если хочешь, его поселят во дворце, но кормить его будет твоя кормилица.

Меритамон кивнула, прижав к себе теплое и живое тельце, восторженно смеясь в ответ на хныканье малыша, которого неудобно перехватили. Конечно, конечно, все, что угодно! Анх-Осирис будет рядом!..

Она расцеловала мальчика и, зажмурившись, прижалась щекой к его личику, шепча какие-то глупые нежности. Через несколько мгновений почувствовала, как у нее осторожно отнимают ребенка. Меритамон на мгновение возненавидела жаболицего Мапуи, невозмутимо взявшего ее сына на руки, точно Анх-Осирис был его собственностью.

– Ты еще успеешь приласкать его, – сказал улыбающийся царь; но теперь Меритамон чувствовала его нетерпение. – Сейчас я хочу видеть тебя одну, чтобы твои глаза смотрели только на мое величество. Садись, – фараон указал ей на подушку, брошенную напротив трона. Теперь их разделял столик, уставленный едой.

– Ты можешь есть, – пригласил ее Рамсес.

Сегодня он был в круглой шапочке из голубого льна, скрывавшей, несомненно, обритую, как у жреца, голову. Свет лампы четче обозначил морщины на его шее и лбу, но фараон не производил впечатления старика: Меритамон не сомневалась, что он мог бы убить ее одной рукой, не прибегая к оружию.

Она задрожала и опустила глаза.

Уткнувшись взглядом в кувшин, Меритамон подумала, проверял ли кто-нибудь этот напиток. Но она ничего не могла поделать – ей приказано было угощаться, и ослушаться было нельзя.

– Благодарю тебя, царь, – тихо сказала молодая женщина. Она хотела сама налить себе вина, но рядом тут же возник прислужник и быстро наполнил ее кубок.

– Оно разбавлено. Твоя болезнь запрещает тебе крепкие напитки, – сказал Рамсес. Меритамон изумленно подняла глаза.

– Сегодня ты только отужинаешь со мной, а потом вернешься к себе, – уведомил его величество свою наложницу. – Я хочу, чтобы ты поправилась. Я не люблю впускать в свою постель болезни, хотя и нахожусь под защитой богов.

Меритамон вздрогнула.

Только что он казался ей заботливым, а сейчас…

Но ведь это фараон! Он не может думать, как простой смертный!

– Ты очень красива, госпожа Меритамон, – сказал Рамсес, поднимая кубок и не отрывая от нее взгляда. – Смотреть на тебя – наслаждение, а обладать тобою, несомненно, во много раз приятнее.

Меритамон чуть не выскочила из-за стола от стыда. Придворные, теряющиеся в тени у стен, не шелохнулись; слуги тем более. Фараон может говорить все, что ему угодно.

Вдруг у молодой женщины появилось уверенность, что его точно так же не смутит их присутствие в его опочивальне.

– Расскажи мне о своем отце, – неожиданно сказал Рамсес. – Что может знать о верховном жреце Амона женщина, которая приходится ему дочерью?

Меритамон поперхнулось. Сразу заболело не только горло, но и голова.

– Владыка…

Голос вышел сиплым. Рамсес ждал, улыбаясь; но под этой любезностью было холодное внимание.

– Великий Хор, – сказала Меритамон, прочистив горло. – Мой отец был лучшим из отцов для меня – добрым, но непреклонным олицетворением Маат в своем доме…

Она поняла, что хватила через край, хотя думала именно так.

Рамсес расхохотался – Меритамон впервые видела, как он смеется, откинув голову, громко, ничуть не сдерживаясь; это настолько не вязалось с его обычной божественной созерцательностью выражения, что она испугалась.

– Что ж, разве могла бы дочь сказать другое! – воскликнул фараон. – Хвалю твою преданность, госпожа Меритамон!

Он быстро опорожнил свой кубок, и к нему тотчас же кинулся слуга.

А Меритамон захотелось сказать, что она не лжет, не преувеличивает – ее отец в самом деле был совершенством. Но она вовремя одернула себя. Совершенством может быть только Великий Хор.

– А каков твой бывший муж? – спросил Великий Хор.

Бывший.

Меритамон моргнула, но у нее хватило ума ничего не спросить об этом.

– Он… скромный слуга бога, – пробормотала она.

В самом деле, разве о Менкауптахе можно было сказать что-нибудь еще?

– Скромный, – сказал Рамсес, и она почувствовала его раздражение. – Они все скромны! Что, ты и теперь не лжешь мне, госпожа Меритамон?

Он смотрел на нее мрачно, едва ли не со злобой. Золотой урей на его лбу тоже вперил в нее угрожающий взгляд посверкивающих глазок. Меритамон осознавала, что перед нею не просто сердитый величественный старик, но божество, которому стоит только сделать знак, чтобы ее немедленно казнили.

– Я не посмела бы лгать моему богу, – прошептала она; соскользнув с подушки, Меритамон склонилась до земли и осталась в таком положении.

Несколько ужасных мгновений в комнате была тишина, потом ее нарушил холодный голос Рамсеса, приказавшего ей сесть. Он все еще был очень зол. Меритамон самим своим присутствием навела его на мысли о ненасытном чреве Амона, который питался золотом, медью и плодами своей страны в ущерб этой стране. В ущерб самому фараону.

Они закончили трапезу в молчании; Меритамон не смела встать даже тогда, когда слуги убрали посуду. Она сидела, не поднимая глаз от улыбающейся рогатой “золотой Хатхор” на столике.

Рамсес ничего не говорил, а она не знала даже, смотрит ли он на нее – может быть, это давящее чувство в темени было ощущением царственного взгляда? Потом кто-то прикоснулся к ее плечу.

Это был Мапуи.

Он молча приказывал ей уйти, а она не могла даже спросить его, куда он дел ее ребенка.

Меритамон поднялась, потом выполнила ритуальный поклон и с облегчением и страхом шагнула из комнаты следом за вестником, так и не посмев еще раз взглянуть на фараона. Она не знала, как надолго ее прогоняют. Сердит на нее Рамсес или нет? А если сердит, что он с ней сделает? Соблюдет ли он осторожность с больной или пренебрежет ее болезнью?..

И что фараон сделает с ее братом?

Меритамон хотелось бы думать, что она ненавидит Аменемхета, но стоило вспомнить об опасности, нависшей над его головой, как возвращалась огромная боль и жалость.

А царевна? Говорила ли она уже с отцом? Направил ли он людей на розыски Тамит; а может, эту женщину уже умертвили?

Нет, великий Амон, прошу тебя, пробормотала Меритамон, когда вестник оставил ее одну в пустом дворе, под страшным ночным небом.

Если умрет Тамит, умрет и она, ее сердце. Хепри никогда больше не согласится смотреть ей в глаза.

Чудно, подумала Меритамон, смеясь сама над собою. Она запрокинула лицо, и ветер взворошил ее волосы, создавая обманчивое чувство свободы. Она думала о Хепри так, точно могла любить его!

С каждым часом это становилось все менее и менее возможно. Глупо было думать, что Рамсес позволит ей покинуть гарем, даже если ни разу не разделил с нею ложе… и почему вдруг? Так не делал никто и никогда! Это нестерпимо унизительно для бога, отдать свою женщину смертному!

Меритамон вернулась в свою комнату и легла, не сказав ни слова полной беспокойства служанке. Она подумала, что не сможет в таком состоянии покинуть гарем даже с разрешения фараона; не сможет вернуться в свой дом… увидеться со своим возлюбленным…

А когда она поправится, она сразу же окажется на ложе Рамсеса. Каково это будет? Впрочем, это едва ли имеет значение – она окажется там ненадолго, пока не надоест пресыщенному повелителю; а потом ее, наверное, сошлют в место, где живут старые наложницы, и обрадуются, когда окончится ее обременительная жизнь.

Меритамон повернулась на живот и уснула, больная, опустошенная и совершенно несчастная.

***

Спала она плохо, а утром разболелась так, что действительно не смогла подняться с постели. Ее служанка, принесшая ей еду, с испугом сообщила, что заразились несколько других женщин и, кажется, кто-то из детей…

– Что же я сделаю, – пробормотала Меритамон.

У нее не было сил на чувство вины.

– Где ко мне могли привязаться эти демоны? – спросила она, хотя знала ответ лучше То. В тюрьме, конечно. Может быть, ее брат заболел тоже; а может, и умер. Кто знает, не будет ли это для него лучшим исходом, чем еще долгие месяцы заживо гнить под оком Тотмеса?

Если Аменемхета продолжат содержать так же, как раньше, он больше не протянет…

Вдруг Меритамон подумала, что юная царевна тоже могла подхватить от нее лихорадку, несмотря на свою божественность. Может быть, поэтому ее нет. А может, Та-Рамсес поняла, что Меритамон недостойная компания для нее, и решила перестать оказывать ей покровительство.

Потом Меритамон уснула. Она иногда просыпалась, и тогда То подавала ей пить; иногда молодая женщина слышала над собою обрывки разговоров… должно быть, врач говорил со служанкой или с кем-нибудь из помощников. Но этот день Меритамон почти не запомнила.

На другой день ей стало лучше, и она смогла выбраться во двор, но там сразу же села, не имея сил даже на разговоры. Затем легла, ощутив, что слабость вернулась; потом на нее налетел и отругал врач гарема, и Меритамон под руки отволокли в ее келью.

Она проболела десять дней, и только на одиннадцатый наступило выздоровление.

Меритамон ослабела и подурнела после болезни – впрочем, теперь это радовало ее. Потускневшая красота очень редко радует женщину… но она была как раз в таком положении, когда это было хорошо. Рамсес, однако, не вспоминал о ней и не посылал и так.

Но когда она уже перестала ждать чего-нибудь, в ее комнату вдруг вошли двое слуг, которые несли нарядный сундучок. Меритамон изумленно спросила, что это такое.

Рослые мужчины почтительно поклонились и сказали, что это вещи из ее дома, а сверх того – подарки от его величества. Меритамон испуганно от неожиданности попросила передать ее благодарность повелителю; и только потом осмыслила, что это значит.

Она нравится фараону – в самом деле: Рамсес способен испытывать привязанность к женщинам, несмотря на то, что у него их сотни. Значит, остальные бывают заброшены и скучают в одиночестве, хмыкнула Меритамон. Вот почва, на которой легко может взойти любой заговор.

Она ценна для фараона – в самом деле: если он позаботился отдать распоряжения насчет ее вещей, да еще и наградил ее. Хотя ни разу еще не призывал ее на свое ложе. Должно быть, у него никогда не было наложниц из дочерей высших жрецов Амона, подумала Меритамон, смеясь помимо воли. Его величество хочет удержать благосклонность Амона, несмотря на то, что так говорит о его слугах и так поступает с семьями этих слуг!..

Она открыла сундучок – и, уставившись внутрь, вдруг поняла, что не может отличить собственных вещей от подаренных. Его величество сделал ее обязанной себе, а она даже не может понять, насколько. Но почему вещи из ее собственного дома доставили именно сейчас?

Живой бог показал ей, как легко может распоряжаться жизнями и имуществом своих слуг. О, Рамсес был умен.

Меритамон не догадывалась об еще одной причине, по которой ей прислали вещи. Фараон покидал Уасет.

Она была права, заключив, что здесь живет только часть женщин владыки – наименее любимые; были и такие, однако, кого Рамсес привез с собою из своего города. Наиболее любимые – не считая цариц, чьим священным правом и обязанностью было всюду сопровождать своего супруга. Он брал с собой также и самых дорогих детей, таких, как царевна Та-Рамсес.

Но из наложниц этой чести удостоились немногие.

Одной из таких избранных оказалась Меритамон, которую его величество готовился забрать в Пер-Рамсес, из царства жрецов Амона – в свой главный дом и главный гарем. Ей торжественно сообщил об этом вестник.

Меритамон держалась только до его ухода – потом она заплакала слезами ослабевшей от болезни женщины, беззвучно и несильно. Будь у нее силы, она бы завыла на весь гарем. Ее с корнями отрывали от родной земли и родного храма. Вне сомнений, фараон сделал это, руководствуясь не столько страстью, сколько расчетом.

Ее везли на одном из нескольких кораблей, на которых отплывала царская семья. Сам фараон, его царицы и дети находились на первом; на втором, следовавшем на небольшом расстоянии за великолепной царской баркой, плыли любимые наложницы, среди которых были и родственницы Рамсеса.

Меритамон должно было быть очень лестно находиться в таком обществе. Но она не чувствовала ничего, кроме тоски и ужаса перед безжалостною властью фараона; она видела среди своих товарок Идут, но даже эта опасность оставила ее почти равнодушной. Меритамон навсегда покидала все, что любила.

Она смотрела на проплывающие мимо коричнево-зеленые берега, наполненные кричащими, исполненными восторга людьми, по большей части простолюдинами – знать нечасто проявляла такую непосредственную радость. Горожане кидали в воду венки, некоторые срывали с себя свои бедные бусы и серьги, стараясь бросить их как можно ближе к суднам, которые везли бога Черной Земли, ее оплот. – Плывет его величество – радость и здоровье! – услышала Меритамон возглас какой-то женщины, выделившийся из общего гама. – Смотри на него, дочка, хорошенько: мы потом год не будем знать болезней!

Меритамон улыбнулась и подумала, что только верховная знать имеет представление о том, как обстоят дела в доме фараона – он не счастливее других домов и так же, как и вся страна, подвержен болезням. Как хорошо быть такой невинной простой женщиной и думать, что благополучие бога непоколебимо. Она рассеянно скользнула взглядом по толпе и вдруг услышала громкий всплеск: кто-то бросился в воду, чтобы подплыть поближе к царю.

Меритамон подумала о Хепри и вскочила на ноги, охваченная сильнейшим страхом и радостью. Но это оказался не он. Там, где всплеснуло, показалась голова мужчины, облепленная распрямленными водой вьющимися черными волосами; встретившись взглядом с красавицей фараона, он помахал ей рукой.

Меритамон улыбнулась этому простодушию, села и отвернулась. Хепри здесь не будет. Его уже не будет никогда.

Она, сидя, лениво перевернулась на циновке, лицом к другим женщинам; и вздрогнула, поняв, что все это время на нее смотрела Идут. Меритамон подумала, что она тоже была больна – забытая наложница похудела, пропала пухлость щек и округлость ног и плечей, делавшая ее хорошенькой; теперь это была заурядная обозленная худая женщина. Не спасали даже ожерелья, серьги и браслеты, которыми Идут была увешана, и парик с золотой сеткой, низко съехавший на лоб.

– Я тебя уничтожу, – прошипела наложница. – Ты навлекла чуму на этот дом, из-за тебя умерло двое детей и едва не умерла царевна!

Меритамон беспомощно откинулась на борт. Неужели?.. Она вскочила, пытаясь разглядеть на царском судне Та-Рамсес, но никого не увидела.

– Кого ты там все высматриваешь? – злобно спросила Идут. Ее никто не останавливал, и Меритамон вдруг подумала, что недооценила вес этой женщины. А может, она высказывала вслух то, что думали о ней другие наложницы; Меритамон оглядела своих товарок и увидела неприязненные и настороженные лица. Конечно, Идут уже успела распространить по гарему сплетни о том, она кто такая и как опозорена ее семья.

– Ты права, Идут, я несу проклятие, – с усмешкой сказала Меритамон, глядя в бледное злобное лицо. – Не приближайся ко мне, а не то умрешь.

Ей было уже все равно, что с ней случится от этих слов; она даже почти не обрадовалась, видя, что лицо наложницы стало еще бледнее. Идут что-то быстро зашептала своей соседке, и сразу несколько женщин отодвинулись от Меритамон, хватаясь друг за друга. И вот тут молодая женщина пожалела о своей опрометчивости. Ее сейчас не просто невзлюбили – ее возненавидели.

“О, да разве это имеет значение?..”

В гареме фараона она все равно умрет…

Меритамон взглянула на стражника, стоявшего на корме, потом перевела взгляд на второго, как раз напротив нее. Они не подавали виду, что слышат перепалку, но, несомненно, слышали. Молодая женщина улыбнулась и закрыла глаза.

Когда они прибыли в Пер-Рамсес, наложницам пришлось некоторое время оставаться на палубе и ждать, пока фараон не воссядет в открытые носилки, а следом за ним в таких же носилках не отбудут его жены и дети. Меритамон так и не нашла среди этих детей Та-Рамсес. А вдруг девушка умерла?..

Потом наложницам было приказано сойти, и они спустились на беломраморный причал и некоторое время стояли, сбившись кучей, как рабыни на торгу, в окружении стражников фараона. Ну а затем им подали несколько крытых носилок. Их было меньше, чем женщин, и Меритамон в испуге подумала, что ей, наверное, придется пешком идти в обществе Идут – конечно, эти носилки не для нее!

Но потом ее, совершенно неожиданно, тронули за плечо и приказали садиться. Меритамон, все еще не веря этому, забралась в носилки и подумала, что, должно быть, с ней поедет еще какая-нибудь женщина; но ее подняли и понесли, одну, первую.

Молодая женщина знала, что в этот миг не только Идут желала ей смерти.

Но когда ее доставили во дворец, Меритамон ожидало радостное потрясение. Едва только она вышла из носилок, к ней подошла улыбающаяся царевна Та-Рамсес, живая и здоровая.

– Так ты не была больна! – воскликнула Меритамон, забыв обо всех, кто мог слышать этот разговор.

– Нет, – сказала девушка, и перестала улыбаться. – А кто сказал тебе такое?

– Идут, – ответила Меритамон, и вдруг почувствовала страх перед этой женщиной.

– Идут!.. – с отвращением воскликнула Та-Рамсес.

– Не слушай ничего, что она говорит, – гневно посоветовала дочь фараона. – Она полна злобы и скажет что угодно, чтобы тебе стало хуже.

“Я понимаю ее”, – подумала Меритамон.

– Госпожа, ты не говорила еще со своим отцом? – прошептала она, опасливо оглядывая женщин и слуг, суетящихся вокруг.

Если окажется, что Тамит уже схвачена, это будет означать, что кончено все.

– Нет, Меритамон, – так же шепотом сказала царевна. – Его величество был очень занят и не мог меня принять. Особенно в эти дни, когда распространилась лихорадка.

– Ты не винишь меня в этом? – прошептала молодая женщина, сама чувствуя не вину, а радость, легкость. Тамит жива! Значит, и она может жить и надеяться!

– Нет, не виню. Разве ты этого хотела? – ответила Та-Рамсес. – Такое поветрие приходило в наш дом и раньше.

Девушка улыбнулась и пожала ей руку, а Меритамон поклонилась, воздев ладони, как кланялись царственным особам.

А когда царевна отошла и Меритамон в сопровождении слуг, которые несли ее вещи, направилась в свою новую комнату, ее посетила мысль, потрясшая ее еще более, чем встреча со здоровой царевной. Во время болезни она потеряла счет дням, и только сейчас осознала, что ее месячные истечения слишком задержались.

========== Глава 80 ==========

Хепри узнал о том, что случилось с его возлюбленной, от Менкауптаха. У мужа Меритамон и раньше не было самолюбия, а сейчас он попросту забыл обо всех подозрениях насчет Хепри, все же возникших у него под конец. Любовник его жены явился в дом Меритамон по праву, которого она добилась для него, и обнаружил там раздавленного несчастьем мужа.

Менкауптах тосковал по своей властной супруге почти как сын по матери, и окончательно извелся оттого, что ему не хватало женщины.

Хепри услышал, что Меритамон стала наложницей фараона, и почувствовал, будто его жизнь кончилась. Все высоты, все стремления мгновенно опротивели ему без нее; и однако даже в таком состоянии он чувствовал презрение к Менкауптаху, желавшему той же женщины, но не сделавшему ничего, чтобы быть достойным обладания ею.

Однако для него самого все было кончено. Он лишился сначала друга, потом матери, и под конец возлюбленной. Как будто родился для того, чтобы боги выместили на нем свой гнев на отца – хотя, несомненно, так и было.

Хепри ни на миг не следовало забывать, кто он такой и чего стоит.

Он оставил Менкауптаха и вернулся в свой дом, доставшийся ему от преступников. Свой настоящий дом, в котором Хепри должен жить один – он попросту не вправе предлагать это место кому-нибудь еще, кроме себя, отверженного от рождения.

Он не знал, где сейчас Меритамон и что с ней делают – может быть, она уже носит ребенка фараона? Может быть, ее увезли отсюда? Но для него возлюбленная была все равно что мертва, мертвее своего брата, которого гноили в тюрьме Амона, не допуская к нему ни родных, ни друзей.

Хепри не знал, за что он осужден на все это, кто так насмеялся над ним, сделав виноватой в гибели прекраснейших людей, которых он знал, его собственную мать…

Молодой жрец вначале пытался попасть к Аменемхету, но безуспешно. А потом даже обрадовался этому. Он не имел сил видеть, что сделалось с его лучшим другом; видеть и не мочь ничем помочь… иногда Хепри казалось, что было бы лучше, если бы Аменемхет умер. Как все это ужасно! Именно из-за попытки помочь брату Меритамон оказалась в гареме Рамсеса. И она купила этим только вот такое существование – может, год, а может, и того меньше… Она пожертвовала собой напрасно…

Все это сделала его мать, которая не объявлялась с тех пор, как арестовали Аменемхета, и которая, быть может, сама уже была мертва. Но перед тем, как умереть, она зачем-то, из неутолимой злобы, убила всех, кого Хепри любил.

Спустя несколько дней после того, как он узнал о том, что Меритамон забрали в царский гарем, Хепри подошел к второму пророку Амона и спросил, что ему известно об этом. Он не мог бездействовать, хотя не мог ничего сделать.

Старик не стал спрашивать, какое Хепри до этого дело.

Он смотрел на него как-то так, что Хепри пожелал взять свои слова назад – но было поздно. Хотя теперь то, что было между ним и Меритамон, едва ли имело значение; ведь сейчас их семью разрушили намного более могущественные силы, чем этот молодой человек.

– Его величество сегодня отбудет в Пер-Рамсес, – печально сказал второй хему нечер. – Возможно, он увезет Меритамон с собой. Даже если нет, ее очень хорошо стерегут, и отныне она принадлежит только фараону.

Старый жрец предупреждал Хепри взглядом. Но он был стариком, а Хепри не исполнилось еще и двадцати лет, и все его силы были при нем; разве старые люди могут учить молодых?

Юноша сорвался и помчался на берег, изо всех сил надеясь, что успеет хотя бы одним глазком увидеть свою возлюбленную. Наверняка провожать его величество соберется толпа! Он будет среди них, а может, даже подплывет к ее барке!

Но он опоздал – когда Хепри примчался к реке и, растолкав людей, вырвался вперед, он не увидел ничего, кроме плотов и лодок обычных горожан. Он спросил, чего все ждут, когда появится фараон, но ему сказали, что его величество уже отплыл, а ждут корабли его сановников. Хепри чуть было не спросил, проплывали ли уже наложницы бога, но вовремя прикусил язык.

Он остался стоять, сам не зная, чего ждет. Зачем ему царские сановники? Кто из них согласится говорить с таким замарашкой, как он?

Вот наконец показалась чья-то большая гордая лодка, и вокруг зашептались: это Хорнахт, начальник строительных работ. Хорнахт?..

Вспомнив, что Меритамон рассказывала об этом человеке и что он сделал для нее, Хепри бросился в воду и, отчаянно работая руками и ногами, на глазах у изумленных зрителей поплыл догонять лодку, которая шла гораздо медленнее, чем он, из-за тяжелого груза. Но вот из каюты появился сам господин и приказал гребцам остановиться.

– Влезай! – резко приказал он молодому человеку, который барахтался за бортом и пытался ухватиться за него, рискуя получить удар веслом по бритой голове.

Хепри схватился за борт и влез, тяжело дыша и разбрызгивая воду. На берегу радостно захлопали его смелости, но Хорнахт ни на что не обращал внимания.

– Кто ты такой? – сказал он.

Гребцы уже работали веслами снова, но Хепри было это безразлично.

– Я Хепри, господин, – сказал он. – Друг госпожи Меритамон. Ее увозят… да?

– Хепри?

– Так это ты ее спаситель! – воскликнул изумленный Хорнахт.

Между двумя мужчинами сразу же возникло неосознаваемое соперничество.

– Да, ее увозят, – подтвердил начальник строительных работ. – Она наложница фараона, и теперь тебе не должно быть дела до того, как она живет. Его величество милостивый и справедливый господин, он хорошо позаботится о ней…

Он замолчал при виде лица Хепри.

– Это не ты привел ее к царю, господин? – спросил молодой жрец, глядя на Хорнахта снизу вверх и улыбаясь – почти подобострастно, и одновременно ненавистно. Эта улыбка уродовала его красивые черты.

– Да, я привел, – сказал Хорнахт, пытаясь не разгневаться.

– Я не поставляю царю женщин! – воскликнул он в ярости, вдруг в полной мере почувствовав в Хепри соперника. – Фараон сам выбрал госпожу Меритамон! Слезай, ты уже далеко уплыл от своего храма!

– Я был бы рад плыть с тобой до самого Пер-Рамсеса, – прошептал странный простолюдин. – Я бы схватился за борт, и меня не отогнали бы никакими ударами…

– Пошел вон! – крикнул Хорнахт.

Хепри рассмеялся и кинулся за борт головой вниз. Как будто решил утопиться. Хорнахт не знал, что думать, он никогда еще не встречал таких людей… но чувствовал невольное уважение к нему.

И опасение за него. Ему было бы жаль, если бы такой человек погиб напрасно.

***

Меритамон очень хотела бы думать, что задержка месячных недомоганий связана с болезнью; она даже чуть не обратилась к врачу гарема с таким вопросом. Но вовремя остановила себя. Она и без того была уверена, что беременна.

От кого, сомнений быть не могло.

Будь она в браке с Менкауптахом, Меритамон не побоялась бы стыда; она нашла бы способ скрыть отцовство Хепри. Менкауптаху она сумела бы заткнуть рот в любом случае; а в крайнем случае, добилась бы развода. Она более знатная госпожа, чем он, и…

Но какой смысл был размышлять обо всем этом теперь?

Если откроется, что она беременна, ее ждет смерть. Неужели фараон унизится до того, чтобы выяснять, кто отец ребенка его наложницы? Самое главное, что это не он. С того времени, как она забеременела, не прошло и месяца – каким образом она убедит Рамсеса, что не изменяла ему?

Может быть, скрыть беременность до того часа, когда фараон призовет ее в свою спальню? Тогда можно будет назвать отцом его…

Меритамон ужаснулась такому кощунству. Назвать сына простолюдина… божественным! Но разве есть у нее другой выход? И ей непременно нужно еще раз увидеться с царем, чтобы иметь возможность умолять его освободить брата. Меритамон не хотела, чтобы ее жертва была напрасной – не хотела, чтобы Аменемхет зачах в тюрьме сам после того, как отменили нависший над ним смертный приговор.

Она придет к фараону. Если не ради себя, то ради несчастного отцеубийцы Аменемхета.

Ей не пришлось долго ждать.

Через четыре дня после приезда за ней пришел тот же самый вестник. Меритамон была готова – она готовилась каждый день, стараясь побыстрее восстановить былую красоту; к ее услугам были всевозможные искусницы-рабыни, которых недоставало в Уасете. Этот дворец фараона был богаче, и его обслуживание было намного лучше отлажено.

Сегодня к вечеру она нарядилась в новое синее платье с золотыми лентами на плечах – подарок фараона. Меритамон заметила, что он любит синее; она оделась в божественный цвет и в цвет смерти сразу. Парика она не надела – почувствовала, что Рамсесу это не понравится. Ее главными украшениями были молодость и здоровье, и та прелесть, что отличала ее мать Ка-Нейт…

Поступила бы мать так, как поступает она? Что сказал бы отец, узнав, как ведет себя дочь? Откуда ей знать? Если думать о том, что Меритамон могла бы навлечь на себя осуждение обоих, она ничего не сможет сделать.

Меритамон шла, не глядя по сторонам, стараясь не бояться. Чего бояться сейчас? По ней не видно, что она беременна, и если она не признается сама, этого никто не поймет… Царь возьмет ее… Если он не будет груб, это тоже не страшно. Теперь это уже не будет иметь никаких последствий.

Меритамон печально улыбнулась. Она владела собою лучше, чем ожидала – никогда не знала, что она такая храбрая… боги замыслили, должно быть, испытать ее храбрость до конца…

Молодая женщина шагнула в комнату, в которую упирался коридор, уже зная, что это царская спальня. Она сделала еще один шаг и совершила ритуальный поклон.

Когда прозвучал приказ подняться, Меритамон обнаружила, что осталась вдвоем с фараоном. Вдруг ей сразу вспомнились старые страхи – что он проводит ночи с женщинами при свидетелях… Но это оказалось не так; или же Рамсес отослал своих слуг для особого случая.

У него никогда еще не было женщин такого происхождения, как ее.

Рамсес сидел на широком ложе, вышитое покрывало было небрежно откинуто, открывая белейшую простыню. На фараоне сегодня не было ни короны, ни шапочки, и Меритамон смогла удостовериться, что он и вправду бреет голову, как жрец. Что ж, разве его величество не является верховным жрецом всех богов? Конечно, это давно уже только слова… но Рамсес был ближе к ее кругу, чем ей казалось.

На нем было белое ночное одеяние, и вдруг фараон поразительно напомнил Меритамон собственного отца. Не зная, что делать, с трясущимися от волнения руками и коленями она опустилась на пол у его ног, робко коснувшись его одежды.

– Не бойся, – впервые заговорил Рамсес. Подняв голову, она увидела, что царь улыбается – со снисходительностью, которая, как она уже поняла, легко могла перейти в раздражение. Меритамон поспешно встала и села рядом с ним. Рамсес обвил рукой ее талию и взглянул ей в глаза своими густо подведенными глазами.

– Право, я начинаю думать, что не ошибся, назвав тебя девушкой, – сказал он. Меритамон улыбнулась в ответ на его улыбку. Она позволила фараону привлечь себя в объятия, и закрыла глаза, стараясь не думать, как опасен этот любовник.

Он не повалил ее сразу на спину, как Меритамон и хотела, и опасалась – она почувствовала, как царственные руки распускают ленты ее платья. А потом он прижался губами к ее плечу, лаская рукой обнажившуюся грудь; и это оказалось неожиданно приятно. Меритамон была рада, что царь не захотел поцеловать ее – не знала, смогла бы скрыть отвращение, ощутив поцелуй пятидесятилетнего старика. Несколько мгновений она оставалась безучастной, потом сама стала водить руками по все еще пугающе сильным плечам фараона, не зная, сможет ли он взять ее сам; может быть, ему потребуется… помочь?.. Ведь он стар!..

Как будто услышав ее мысли, Рамсес наконец опрокинул ее на спину и навалился сверху; он оказался очень тяжелым, и она испугалась за свое дитя. Но все происходило так быстро, что у Меритамон не осталось времени отвлекаться; она охнула, когда любовник стремительно овладел ею. Он крепко сжимал ее бедра. Потом одна рука оставила ноющее бедро и скользнула между ее ног. Меритамон не открывала глаз, но ей не нужно было думать ни о ком другом; ей нравилось то, что делали с нею, нравилось намного больше, чем хотело ее сердце. Рамсес был ненасытен. Он повернул ее на бок и прижался к ней сзади, лаская ее грудь и целуя ее шею; и она громко застонала, двигаясь так, как он хотел…