Текст книги "Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 59 страниц)

Но еще менее она могла любить его сейчас, когда этот человек ничем не сумел помочь ей в обрушившихся на семью испытаниях. Меритамон было очень страшно, ее ужаснуло молчание брата после того, как его известили о рождении племянника.

Хотя Менкауптах совершил очередную глупость, последствия ее говорили о многом. Что произошло в доме Неб-Амона? Неужели Меритамон действительно убила Тамит?

Меритамон сейчас не решалась даже выходить из дома – не решалась бросать свое дитя ни на минуту, хотя в доме мужа не было недостатка в заботливых руках и внимательных глазах. Сестры Менкауптаха, не очень миловидные, но добрые девушки тринадцати и пятнадцати лет, охотно возились с малышом. Бекетамон и Анхесенамон*… их даже звали похоже на Меритамон, в честь их общего бога…

Они любили выносить Анх-Осириса в сад и играть с ним, когда мать была занята; но заметив это, Меритамон ужаснулась. Она чуть не ударилась в слезы и отобрала ребенка у обиженных девушек, едва удержавшись от того, чтобы запретить им касаться сына.

Анхесенамон побежала жаловаться… не к отцу и не к брату, а к врачу. Девушка говорила, что выносила мальчика на воздух для его пользы.

Уну пришел – старик, который всегда все понимал…

Меритамон вдруг испугалась, что может лишиться его и его мудрости.

Врач похвалил молодой матери Анхесенамон, которая стояла рядом, но похвалил неохотно: Уну охотнее запретил бы всякие прогулки без материнского присмотра, потому что прекрасно понимал, чего им следует бояться. Но ему, как и его госпоже, очень не хотелось посвящать девушек в грязную и опасную семейную тайну.

– Ты боишься за сына, госпожа? – спросил он Меритамон.

Она кивнула с раздражением.

– Глупые слова!

Меритамон вдруг расплакалась – она могла себе позволить не лгать только с этим человеком…

– Мне так и кажется… Мне так и кажется, будто эта женщина повсюду!

Врач покачал головой.

– Ты преувеличиваешь… Я думаю, что сейчас она неопасна.

“Как бы я хотел узнать, что ты убила ее, дорогая госпожа, – подумал старик. – Но, увы, не верю в это. Мне иногда кажется, будто у этой мерзкой женщины не одна жизнь, а несколько”.

– А вдруг она мертва? – спросила Меритамон.

– Я хотел бы надеяться на это, но думаю, что она выжила, – ответил Уну. – Однако, вероятно, серьезно пострадала.

Врач больше не пытался смягчить для госпожи истину, а та этого и не требовала… Меритамон с волнением и смутным торжеством смотрела на своего старого друга, а потом вдруг улыбнулась ему.

О ребенке соперницы она не спросила.

– Следует попытаться разведать, что случилось, – сказал Уну.

Меритамон кивнула.

– Я надеюсь, что ее ребенок жив…

Глаза ее заблестели, словно предвещая слезы.

– Правда надеешься? – спросил Уну.

Меритамон мотнула головой, и слезы пролились. Она всхлипнула.

– Я ничуть не лучше брата – я хотела бы, чтобы этот ребенок умер… Я не хочу, чтобы у этой женщины были дети от Аменемхета, я не хочу, чтобы она привязывала его к себе… чтобы она портила нашу кровь… оскорбляла мать!..

Уну обнял госпожу, и она стала всхлипывать в его худое плечо. Но не раскаивалась. Она по-прежнему хотела, чтобы ребенок этой женщины и сама эта женщина умерли.

И Уну был рад.

Это был случай, когда нечестивые мысли были лучше благочестивых. Меритамон достойная дочь великого ясновидца, она не унизила его памяти всепрощением или чрезмерной мягкостью к подлому врагу.

– Может быть, сказать второму пророку Амона? – спросил врач.

Меритамон мотнула головой.

Она прижала к себе ребенка, покачивая его, потом ушла, что-то напевая сыну. Сейчас ее заботило только одно – как бы подольше уберечь Анх-Осириса от брата и его любовницы. Когда-то Меритамон призывала своего врача к решительным действиям, но это было до рождения сына…

Уну направился к господину дома.

– Господин Менкауптах извещал сына великого ясновидца о нашей радости, – сказал врач, сделав озабоченный и печальный вид, для чего, впрочем, не потребовалось никаких усилий. – Но господин Аменемхет молчит. Может быть, что-нибудь случилось?

– В самом деле, – сказал второй хему нечер. – Благодарю тебя за напоминание. Я пошлю к нему…

– Это уже было сделано, и господин Аменемхет не ответил, – мягко прервал господина врач. – Если мне будет позволено дать совет…

Жрец кивнул.

– Следует навестить господина Аменемхета всем вместе, – сказал Уну. – Тебе, господин, твоему сыну и госпоже Меритамон… Показать ее брату племянника…

“Ребенок в большой опасности, – подумал Уну. – Но его придется взять с собой – Меритамон не спустит с него глаз, и я буду рядом. Может быть, Аменемхет испугается или устыдится… хотя бы немного…”

– Ты хорошо сказал, – с улыбкой ответил господин дома. – Я так и сделаю.

Уну поклонился и удалился.

“Аменемхет не хотел убивать отца – его вынудила эта гадина, – думал он. – Хотя это не снимает с него вины и не облегчает ее. Бедный юноша. Может быть, он отравил верховного жреца из жалости…”

Но это снимает с него вины и не облегчает ее.

Если откроется преступление Аменемхета, он будет жестоко казнен – заслуженно. Уну был на стороне будущих обличителей своего молодого господина. Если кто-то и простит его, это будет не паства Неб-Амона и не его преданный лекарь.

Люди не прощают таких преступлений, только боги… но едва ли…

Уну не донесет на Аменемхета – это против последней воли великого Неб-Амона…

Но Уну не помешает доносчикам и судьям.

Врач ожидал, что госпожу придется долго уговаривать – хотя ей могли просто приказать; однако господин дома не любил проявлять строгость.

Но Меритамон на удивление быстро согласилась.

Она сама понесла сына, не доверяя никому, даже То – мальчика везли в носилках, где сидела Меритамон со своим врачом, ставшим ее ближайшим другом. С мужем у нее никогда не было такой близости. К счастью, Уну был слишком стар, чтобы такая дружба могла вызвать чье-нибудь осуждение.

Меритамон, не обращая ни на что другое внимания, улыбалась Анх-Осирису: ему как раз исполнилось две недели. Это был хорошенький, крепкий на вид мальчик, который с рождения еще ничем не болел – врач думал с облегчением, что в нем течет кровь деда, отличавшегося завидным здоровьем. Только бы Анх-Осирис, к своим достоинствам, не унаследовал еще и пороки Аменемхета…

– Госпожа, – негромко позвал врач.

Меритамон досадливо подняла голову.

– Что?

– Не теряй бдительности, – сказал Уну. – Ты помнишь, куда мы едем?

Меритамон открыла рот, потом сдвинула брови, большие черные глаза грозно блеснули.

– Моего сына могут убить только вместе со мной, Уну.

“Это не так трудно, как ты думаешь, – подумал врач. – Аменемхет переродился – кажется, никто этого вполне не понимает, кроме меня”.

***

Дом Неб-Амона встретил их молчанием, точно они приехали в город мертвых, а не к своему ближайшему родственнику.

Второй пророк Амона почуял неладное и, велев своей семье ждать, первым направился в дом. Меритамон испуганно взглянула на врача, но тот покачал головой.

Ее свекор неприкосновенен даже для такого существа, каким стал Аменемхет.

Жрец отсутствовал довольно долго – или, может, так показалось Меритамон. От волнения, которое испытывала мать, даже ребенок на ее руках расплакался. Наконец свекор вышел из дома в сопровождении Аменемхета.

Меритамон едва сдержала крик ужаса – этот молодой, открытый всем, полный здоровья человек превратился в пожилого мрачного преступника, державшего глаза опущенными.

Нет, показалось, конечно.

Аменемхет был по-прежнему молод и необычайно хорош собою, но теперь все эти достоинства облеклись тенью его преступления.

– Привет тебе, сестра, – сказал он, взглянув на Меритамон; и вдруг, на краткий миг, от этого взгляда Меритамон почувствовала, что стала еще хуже брата. Что она сделала?

Неужели Тамит мертва?

– Проходите, – сказал хозяин, не обратившись больше ни к кому в отдельности. Он повернулся и пошел впереди, опустив голову. И Меритамон было невыносимо жалко этого лучшего из известных ей людей, который погиб так быстро и так… нелепо. Кто бы мог поверить, что Аменемхет отдастся всей душой женщине старше себя вдвое, преступнице и вдове преступника низкого происхождения?..

“Я убила ее. Я убила ее. О Амон, я не вынесу, если это окажется так”.

Меритамон, прижимая к себе плачущего сына, шла за братом, точно на судилище. Она как будто готовилась принять наказание за то, что совершила. Как невыносимо. Как страшно!

Они с Аменемхетом далеко опередили остальных – так, что оказались в коридоре вдвоем. Втроем, считая маленького Анх-Осириса…

И тут Аменемхет обернулся к сестре и шепотом сказал:

– Ты умрешь за это – клянусь тебе.

Бедная молодая женщина шагнула назад, держа перед собою сына, как последнюю защиту. Она не успела ничего сказать, потому что подоспел врач, а потом ее свекор.

– Что? – когда никто не смотрел, шепнул Уну, кладя ей руку на плечо. – Что он сказал, госпожа?

Меритамон покачала головой и заплакала, готовая сбежать отсюда куда глаза глядят. Она беспомощно огляделась, а потом вдруг вспомнила, что обещала больше не плакать, и до боли прикусила губу. Сглотнула остатки слез и улыбнулась своему врачу.

– Ты проведешь нас в дом, брат? – очень звонко спросила Меритамон.

* “Служанка Амона” и “живущая для Амона”. Прославленное имя Анхесенамон принадлежало дочери Эхнатона (Аменхотепа IV), и было в несколько искаженном, но узнаваемом виде употреблено в фильме “Мумия”, откуда я почерпнула и вдохновение, и образы главных героев (Неб-Амона, впоследствии – Аменемхета, а также Тамит). Аменемхет – это молодой Имхотеп, разумеется, а Неб-Амон – тот же герой, но зрелый и в более счастливых обстоятельствах.

========== Глава 67 ==========

Меритамон отступила за спины мужчин, перехватив сына так, что он лег ей на плечо. Защищая его или защищаясь им. В доме стояла могильная тишина и пустота, несмотря на слуг. Слуги здесь никогда не заполняли молчания и не занимали места – а хозяин был один…

“Я убила ее”, – подумала Меритамон.

Молодой хозяин провел гостей в столовую, где совсем недавно собирались по случаю смерти великого ясновидца. Сейчас настроение было ничуть не веселей. Тамит отсутствовала.

Конечно, Аменемхет не мог бы ее показать таким гостям; но, может, она и в самом деле мертва?

Аменемхет жестом пригласил всех сесть и, хлопнув в ладоши, подозвал старого Иб-Вера, бывшего слугу своего отца. Тот подошел, с видом скорее равнодушным и печальным, чем почтительным – Иб-Вер до сих пор тосковал по своему старому господину.

– Распорядись об угощении, – сказал Аменемхет. После этого он замолчал, даже не пытаясь изображать радушие.

Второй пророк Амона внимательно смотрел на молодого человека, искренне стараясь понять, что у него случилось, почему он не откликнулся даже на приглашение сестры, ставшей матерью. Какое горе могло сделать Аменемхета таким?

– Что с тобой, господин? – спросил старый жрец. – Отчего ты не радуешься встрече со своей сестрой? Видишь – это ее сын, внук твоего великого отца…

При словах о великом отце Аменемхет дернулся со злобой. А может, злобу вызвали слова о сестре и ее сыне.

– Я рад, – бросил он, потом снова замолчал. Он особенно старался не смотреть на Меритамон.

Меритамон подумала, что будет, если она именно сейчас – воспользовавшись тем, что брат раздавлен, а его любовница больна или мертва – объявит, что стала хозяйкой этого дома. Меритамон и в самом деле могла это сделать. Едва ли еще представится столь же удобный случай…

Захныкал ребенок, и мать стала шепотом успокаивать его. Теперь Аменемхет смотрел на нее с сыном, смотрел мрачно, насмешливо и ненавистно. Его нисколько не смягчил вид маленького племянника.

Уну думал, что мог бы сейчас признаться в том, что ему известно; это было опасно для старика, но Уну не боялся за себя. Он боялся за свою госпожу… Уну не мог сказать ей такое, лишить ее последней надежды на то, что брат спасется. Аменемхет уже не спасется – врач это знал. Даже если молодой человек в дальнейшем не испачкает своих рук, то, что он сделал с отцом и своей душой, непоправимо…

– Есть ли у тебя друзья, Аменемхет? – спросил хозяина важный гость – сейчас он выглядел и говорил как добрый отец, и, наверное, от этого Аменемхет застонал, а потом заплакал, прямо при всех. Уну почувствовал, что чуть не плачет сам. Но что можно было сделать? О каком прощении можно было говорить – как бы ни каялся Аменемхет, великий ясновидец сейчас лежал в своем саркофаге, в толще скалы, убитый руками собственного сына.

Второй хему нечер встал со своего места, подсел к молодому человеку и отечески обнял его, чувствуя, как он нуждается в друзьях, в том, чтобы огонь в их сердцах прогнал тьму его одиночества. Это было так. Но из темницы, в которую Аменемхет запер себя своими руками, был выход только в смерть.

Только Уну знал пока об этом – но оттого Аменемхет не переставал быть отцеубийцей и убийцей верховного жреца.

Меритамон мучилась, глядя на страдающего брата, но даже она не знала ничего!..

Аменемхет взглянул на врача – и вдруг Уну прочитал на красивом лице мальчика, которого он любовно вырастил, желание, чтобы кто-нибудь его освободил. Аменемхет почти просил своими глазами старого слугу о снисхождении… просил выдать его…

Но это прошло.

– Вы желаете остаться у меня? – спросил молодой господин. – Ты, сестра?

На слове “сестра” он как-то приободрился и мрачно обрадовался, вспомнив, что не он один в семье преступник.

Ты ошибаешься, мальчик, грустно думал старый врач. Ты здесь единственный преступник – твоя сестра всего-навсего воздала гадюке по заслугам…

– Да, Аменемхет, мы останемся, если ты позволишь, – сказала Меритамон. – Мы хотим побыть с тобой. Ты нуждаешься в этом, милый…

Она очень его любила – любила прелюбодея и обманщика; но смогла бы она любить убийцу своего отца?

– Хорошо, я очень рад, – устало сказал Аменемхет.

Меритамон, не выдержав, ссадила с рук ребенка, передав его врачу. Потом подошла к человеку, который только что грозил убить ее, и крепко обняла его.

Аменемхет закрыл глаза, уткнувшись лицом в ее живот. В их объятии, как сестры, переплелись любовь и ненависть.

Потом Аменемхет отпихнул сестру – так, что никто этого не понял, кроме них двоих. Меритамон, плача, села обратно. Угощение давно принесли, но никто в этом зале к нему даже не притронулся.

Свекор взглянул на Меритамон с возрастающим недоумением. Он был кроток, но вовсе не глуп, и, конечно, понял, что с ее братом что-то неладно. Потом второй пророк Амона посмотрел на хозяина – пригласив их погостить, тот, конечно, должен был их разместить; но Аменемхет сидел на месте. Бездействие так затянулось, что стало просто неприличным.

Но в конце концов молодой человек пересилил себя и встал. Только Уну понимал, чего это ему стоило.

Меритамон, давно забывшая о том, что приехала с мужем, первая последовала за братом – она до сих пор горела желанием изменить его, помочь, вернуть в семью…

Уну, с Анх-Осирисом на руках, следовал за ними на расстоянии – достаточном, чтобы ничего не слышать, но при этом угадывать, что происходит между братом и сестрой.

– Аменемхет, – снова начала Меритамон.

И отшатнулась, чуть не упав – Аменемхет резко повернулся к ней, и его руки взметнулись к ее шее. Глаза его горели так, словно он не был человеческим существом. Меритамон замерла, глядя в эти глаза, чувствуя прикосновение дрожащих пальцев к горлу…

Врач застыл в дверях столовой, не выпуская больше никого и загораживая своей спиной сцену, которую отлично видел сам. К счастью, второй хему нечер решил не идти напролом и остановился тоже, поняв, что впереди какой-то непорядок.

– Ты убила моего сына, – прошептал Аменемхет в самые губы сестры. – Убила.

Меритамон смотрела ему в глаза.

– Где Тамит? – спросила она.

– Ты не найдешь ее, убийца, – шепотом бросил брат. Он повернулся и пошел дальше, а Уну, переведя дыхание, двинулся следом. Он понял, что частично его горячее желание сбылось: Тамит потеряла ребенка. Слава Амону, мысленно говорил себе старик, надеюсь, она потеряла и способность рожать. У женщин это происходит в возрасте около сорока лет…

Где же спрятана любовница Аменемхета? Если бы Уну знал, он мог бы повторить попытку устранить ее, даже если бы Аменемхет за такое прикончил его самого. Уну уже и так… готов к последнему суду.

На этом суде ему нечего будет стыдиться.

Менкауптах наконец нагнал жену, и она посмотрела на него с выражением глубочайшей вины и ужаса. Муж не понимал этого выражения, а Меритамон, конечно, не могла ничего объяснить… здесь. Рядом был второй пророк Амона. Меритамон захотелось, чтобы он ушел, захотелось быть главнее его, чтобы можно было заставить старого жреца удалиться. Этот дом наполнен позором, который все прибывает и прибывает.

Я убила ребенка, прошептала Меритамон – никто этого не услышал. Потом она поспешила за своим врачом, чтобы тот снова сказал ей, что она не виновата.

– Что здесь происходит, Менкауптах? – спросил второй хему нечер, когда все остальные опередили их. – Ты был другом Аменемхета, не так ли? Что с ним?

Менкауптах пожал плечами, сцепил руки на животе, потом убрал их за спину. Вздохнул, покачнулся на носках, избегая взгляда отца…

И вдруг стал сам себе отвратителен – вечно увертливый, робкий, чего-то стыдящийся.

– Аменемхет отобрал у моей жены наследство, – пробормотал молодой отец, который все еще был вынужден жить как мальчик. – Меритамон унаследовала этот дом согласно завещанию великого ясновидца, а Аменемхет выгнал ее.

Менкауптах посмотрел отцу в глаза.

Брови жреца поднялись, во взгляде появилось сильнейшее недоумение. Пиковое за этот вечер.

– Как? – осторожно переспросил он. – Аменемхет лишен наследства? За что? Почему ты молчал?

Менкауптах опустил голову. Как объяснить – почему молчал? Жена запретила. А может, молчал по своей вечной трусости и несообразительности…

– Аменемхета наказали, – промямлил Менкауптах. – Он прогневал отца.

– Должно быть, очень серьезно, – сказал жрец – второй по значимости после великого ясновидца Тотмеса.

– Чем Аменемхет прогневал отца – тебе известно? – спросил он Менкауптаха.

Тот покачал головой. Менкауптах теперь чувствовал себя не смелым, а дураком – в который раз. Права была Меритамон, он не умеет думать, зачем он только проговорился…

– Я допрошу Аменемхета. Нельзя, чтобы так продолжалось, – сердито сказал его отец и ускорил шаг; Менкауптах обогнал его и стал перед жрецом, с таким видом, точно готов был сдержать его силой.

– Не надо, отец! Не надо!.. – взмолился он. – Аменемхет очень изменился, он пойдет на преступление, чтобы не отдавать сестре имение!..

– Это не причина, чтобы потакать ему, – возразил второй хему нечер. – Мне стыдно за тебя, сын мой! Ты так долго молчал, а теперь еще и трусишь!

Бедняга Менкауптах покорно уступил отцу дорогу. Тот не знал, с кем имеет дело.

Хотя Менкауптах тоже не знал Аменемхета, как не знала его и Меритамон. Знал один только старик-лекарь – но его не было здесь, чтобы увидеть глупость Менкауптаха и остеречь его отца.

***

Уну устроил свою госпожу, оставив с нею и ее сыном То и еще одного слугу, который караулил у дверей. Врач рассудил, что едва ли Аменемхет способен напасть на сестру в такой близости от второго пророка Амона.

Уну выскользнул из комнаты и, пока за ним никто не следил, направился на поиски главного врага – Тамит. Это она питала ядом сердце Аменемхета. Но сейчас, может быть, женщина еще не оправилась от болезни… нужно воспользоваться возможностью уничтожить ее, потом Уну уже не сможет; а госпожа не решится.

Старик руководствовался своим чутьем: он думал, что едва ли Аменемхет переселил свою женщину на женскую половину, в комнаты матери и сестры. Все же какое-то почтение к этим госпожам у него осталось. Нет, Тамит должна быть в гареме, но только теперь ее никто не стережет.

Прижимаясь к стенам, стараясь шуметь не больше мыши, Уну достиг кипарисовых дверей, около которых раньше стояли воины Неб-Амона. Теперь там было пусто.

Старый врач осторожно отделился от стены и шагнул к дверям. Он скорее почувствовал, чем услышал движение за спиной…

Уну успел повернуться, и, беспомощный, уставился на грозного молодого властелина.

– Так вот оно что, – процедил Аменемхет. – Я так и знал, что ты здесь, крыса!..

Старик прижал руку к груди. Он не узнавал в нависшем над ним человеке мальчика, которого когда-то так любил… вернее, узнавал, и это было самое страшное…

– Господин…

– А ну идем со мной, – сказал Аменемхет и, схватив врача за ворот, втолкнул его в двери гарема.

Двери захлопнулись.

Уну знал, что для него все кончено – лицо Аменемхета не оставляло сомнений в его участи.

– Что ты намеревался сейчас сделать? – спросил молодой человек, по-прежнему крепко держа старика за одежду. Он подтянул его к себе, и ворот белой рубашки затрещал.

Уну молчал.

– Отвечай!..

Аменемхет встряхнул его.

– Ты можешь убить меня, как убил своего отца, – прошептал старик, чувствуя, что Аменемхет с легкостью может вытряхнуть из него остатки жизни. – Но ты не избавишься от того, что совершил… Это будет преследовать тебя, пока ты не умрешь…

Молодой красавец разжал руку, и на лице его отразился такой безграничный, бездонный ужас, что Уну стало его намного жальче, чем себя.

– Ты все знаешь? – сказал Аменемхет.

Уну, не отвечая, отступил к дверям, но господин с легкостью настиг его и снова сгреб за одежду.

– Тогда я не могу отпустить тебя, – произнес он.

Уну покачал головой.

– Не лги, Аменемхет, ты и так не сделал бы этого…

Вдруг он почувствовал себя глупцом, который сам себя уничтожил – не сказав господину правды, он мог бы еще спастись… Но нет – Аменемхет и так знал, что Уну все известно и он может выдать его, и молодой господин, так или иначе, не позволил бы слуге сбежать.

И Уну своим существованием угрожал Тамит больше всех. Аменемхет это понимал, и, глядя в лицо старика, снова стал приходить в ярость. Теперь то, что он намеревался осуществить, представлялось ему едва ли не законным деянием.

– Ты не уйдешь отсюда, – повторил Аменемхет, глядя в глаза врачу; а потом совершил поступок, который был едва ли не омерзительнее убийства страдальца-отца. Он опрокинул старика спиной на пол и, навалившись на него, зажал ему рот и нос. Слабые руки он держал коленями, и давил на врага всей своей молодой мощью, давил и давил его, глядя ему в глаза, с ненавистью, отвращением, удовлетворением…

Уну бился как мог, но мог он слишком мало – сопротивление лишенного воздуха старика скоро превратилось в жалкие подергивания. А потом он затих под своим господином, и Аменемхет медленно отнял руки от лица Уну, с омерзением посмотрев на свою ладонь, которую тот обслюнявил.

Аменемхет задушил слугу, как когда-то угрожал задушить своего ровесника и лучшего друга; но сейчас силы были слишком неравны…

Молодой человек вытер руку о набедренную повязку, потом, восстанавливая дыхание, встал. Он дышал глубоко и спокойно. Аменемхет знал, что единственный врач в имении убит его руками, а значит, никто не сможет определить, что Уну умер не своей смертью. Ему было восемьдесят с лишним лет – разве удивительно, что он скончался?

Нахмурившись, Аменемхет стал на колени и внимательно осмотрел труп. Одежда Уну порвалась, но это могло выйти и случайно… зато на руках остались синяки, и это было плохо. Но ведь от синяков не умирают.

Главное, что никаких следов на шее.

Заметив слюну на подбородке старика, Аменемхет брезгливо дернулся и поднес к лицу Уну край собственной рубашки врача, чтобы обтереть его… но подумал и оставил все как есть. Может быть, старик пустил слюну, умирая: так бывает, Аменемхет слышал.

Никто в доме ничего не понял.

Молодой человек подумал немного и осторожно выглянул за дверь. Никого по-прежнему.

Тогда Аменемхет поднял мертвое тело и вытащил его в общий коридор. Осторожно опустил – Уну был легок как ребенок.

Темные голые глаза его остались открытыми, и Аменемхету вдруг показалось, что он все еще смотрит на него: с укором, с презрением… Молодой человек поднес к векам убитого руку, но сдержался и опустил ее. Пусть останется с открытыми глазами, так лучше.

Он еще раз вздохнул и направился прочь. На свою половину. Аменемхет спокойно прошел мимо Иб-Вера, сделав вид, что ему что-то понадобилось в своей комнате. Там он и остался, ожидая, пока кто-нибудь закричит и позовет его, обнаружив труп врача.

Он не услышал никакого крика – должно быть, находился слишком далеко; но через какое-то время около его дверей послышался топот, чья-то быстрая речь и женский плач. Потом в спальню Аменемхета вошли двое: старый слуга и старая служанка – Иб-Вер и То. Аменемхету они оба показались врагами, союзниками против него…

– Что? – спросил Аменемхет.

Иб-Вер выглядел ошарашенным и испуганным, а по лицу служанки стекали слезы.

– Умер врач, господин, – сказала То. – Уну. Поди посмотри, он лежит около дверей гарема.

“И она знает, где здесь гарем!..”

– Умер? – повторил Аменемхет, вставая – с видом легкого испуга и огорчения, но особенно не усердствуя в притворстве: все знали, что Уну глубокий старик.

– Отчего он умер? – спросил молодой человек, выходя следом за слугами и прикидывая, сколько еще людей собралось около Уну и сколько они поняли.

То покачала головой.

– Не знаю, господин, никто не знает…

– Может быть, от старости, – хмурясь, сказал Аменемхет.

– Может быть, господин, – согласилась То.

Он не покосился на женщину, хотя очень хотелось; однако Аменемхет сохранил свое достоинство и не стал исподтишка разглядывать слуг.

Уну пытался убить Тамит… он начало всего этого, подумал молодой господин, и почувствовал себя почти спокойным и правым.

Быстрым шагом господин и двое вестников достигли места происшествия. Там, кроме значительного количества слуг, уже ждали встревоженный и глубоко опечаленный второй пророк Амона, рыдающая Меритамон и ее бестолковый муж. Менкауптах даже сейчас не знал, как себя вести. Ему отдали ребенка, потому что он был меньше всего расстроен – просто всегда позже всех соображал, что происходит…

Уну лежал в том же положении, в каком Аменемхет его оставил – молодой человек с содроганием взглянул на его лицо и успокоенно отметил, что ему закрыли глаза. Наверняка это сделала Меритамон.

Аменемхет злобно взглянул на сестру; но потом ему пришлось делать и говорить то, чего все от него ждали.

– Что случилось? – воскликнул молодой жрец, опускаясь рядом с мертвецом на колени. – Как он умер? Кто-нибудь видел?

Служанка, которая привела его сюда, молча плакала и качала головой. Но Меритамон, хотя и казалась рыдающей, вдруг взглянула на брата с неожиданным трезвым и холодным пониманием происходящего.

– Нет, никто ничего не видел, – сурово сказала она.

Молодая госпожа опустила глаза – она смотрела на Уну, и особенно пристально на его руки. Аменемхет уставился туда же и похолодел. На побледневшей старческой коже отчетливо выделялись синяки, которые остались там от их борьбы…

Меритамон посмотрела на своего свекра, и Аменемхет ждал, что с минуты на минуту ему будет вынесен приговор – сестра скажет о том, что было совершено убийство, а убийца стоит перед ними. Но Меритамон промолчала. Ее лицо было холодным и несчастным, и она не смотрела на Аменемхета.

– Нужно похоронить Уну со всеми почестями – это был мой самый близкий друг, советник и лучший на свете целитель, – сказала она.

Аменемхет отважился посмотреть на свекра.

Жрец не глядел на него – он тоже смотрел на Уну, и казался сраженным смертью врача не меньше Меритамон.

– Так и должно поступить, – наконец сказал этот человек, теперь самый старший здесь и по возрасту, и по положению. – Аменемхет, тебе следует помочь в погребении Уну, это был преданнейший слуга вашей семьи, – произнес второй пророк Амона, поглядев на молодого господина дома.

Лицо у него было такое суровое, что Аменемхет испугался теперь этого человека, хотя старый жрец никогда не казался ему особенно проницательным. Но потом он понял, что причина его гнева не в смерти Уну… может, жрец рассердился на Аменемхета за его поведение, а может, заставил Менкауптаха говорить и тот все рассказал про завещание.

Каким пустяком сейчас казались эти распри из-за наследства!..

– Хорошо, отец, я сам сделаю все распоряжения, – взволнованно произнес Аменемхет. – Я сам похороню Уну, я не пожалею денег…

Жрец даже не ответил – печально отвернулся и что-то сказал Менкауптаху; потом отец и сын вместе ушли. Аменемхет проводил их растерянным и убитым взглядом. Если бы его сейчас, как есть, поставили перед судом, он признался бы во всем, что совершил, без пыток и допроса…

Аменемхет закрыл лицо руками и зарыдал. Он на глазах терял свое спокойствие, свою силу; их слишком много приходилось расходовать на преступления…

Вдруг молодой человек понял, что он все еще не один, и опустил руки.

Слуг он не считал; но перед ним была не служанка – сестра.

Меритамон стояла перед Аменемхетом на коленях – но не унижаясь: сейчас эти коленопреклоненные молодые господа, волей или неволей, оба отдавали дань уважения мертвому старому хранителю своей семьи…

– Меритамон? – спросил Аменемхет, вдруг отчего-то испугавшись ее взгляда.

Сестра, не отвечая, вытянула руку и показала пальцем на предплечье Аменемхета.

– Откуда у тебя это? – прошептала молодая госпожа.

Аменемхет посмотрел туда, куда она показывала, и увидел на своей обнаженной руке – великолепной руке, смуглой и мускулистой, тщательно очищенной от волос и украшенной запястьями и браслетами выше локтей – несколько длинных продольных царапин, портивших кожу.

Как раз между браслетами, в сгибе локтя. Две или три свежие кровоточащие царапины, как будто оставленные ногтями…

– Это тебе не Тамит подарила в часы страсти? – без всякого стеснения спросила сестра. Она открыто усмехалась, несмотря на свои слезы.

– Нет, – медленно сказал Аменемхет; и тут же спохватился. – Может быть… А может, это я сам…

И вдруг Меритамон подалась к нему, не вставая с колен.

– И это тоже – ты сам? – во весь голос выкрикнула она в лицо брату, схватив его за другую руку и сунув эту руку ему прямо в глаза. Отбив ладонью оскорбительный захват, Аменемхет уставился на свой другой локоть.

На нем красовались такие же царапины. Не продольные, а поперечные; но не было сомнений, что эти следы тоже оставили ногти…

Меритамон опять заплакала. Аменемхет, открыв рот в немом ужасе, оглядел коридор – там никого не осталось, кроме них двоих.

– Слуги ушли, ты можешь быть спокоен, – не то смеясь, не то рыдая проговорила Меритамон. Она икнула, точно была пьяна; ей и вправду хотелось напиться… Но мать не могла себе такого позволить, особенно, когда рядом не было спасителя-врача…

– Меритамон, – тихо проговорил Аменемхет, протягивая к сестре руки.

Но она вскочила и убежала, оставив его на коленях около тела своей жертвы.