Текст книги ""Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"
Автор книги: Владимир Богомолов
Соавторы: Герман Матвеев,Леонид Платов,Владимир Михайлов,Богдан Сушинский,Георгий Тушкан,Януш Пшимановский,Владимир Михановский,Александр Косарев,Валерий Поволяев,Александр Щелоков
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 98 (всего у книги 347 страниц)
Кольцом обступили горы небольшую снежную полянку.
Шерстью зеленой ершились в солнечный день. Синими и фиолетовыми холодели в огненных закатах и казались черными в хмурое ноябрьское утро.
На полянке ютился прииск – кучка серых домов, неровно рассыпанных по косогору, то выше, то ниже.
В одном из домов помещалась контора. Грязная, неуютная комнатка, забранная перегородкой. Стол отделен был перилами стойки. За стойкой сидел Терентий Иванович, распахнув дубленый полушубок.
Рядом сырыми дровами шипела железка. Наружная дверь была заперта. На лавке, напротив, примостился Нефедов, гладил свисавшие вниз, как клыки у моржа, усы и встревоженно повторял, выкатывая напуганные глаза:
– Идут! Силой идут. Варваринский прииск совсем разорили! Шахту сожгли, разграбили под орех и смотрителя убили… Не было бы беды, Терентий?
Терентий Иванович голову опустил, подбородок опер о кулак, слушал, потаскивая зубами трубку. Наконец, заключил:
– Простая вещь, что придут! Дорога в Монголию через нас. Золото надо скорей увезти… Попробуй сегодня, Нефедов?
Старик тряхнул бородой, отрекся сразу:
– Не возьму такого греха! А вдруг по пути? Да что ты, Иваныч! Поеду сейчас, без всего. Пусть из главного стана милицию присылают. С ней и отправим.
– Пожалуй, что так, – раздумывал Терентий Иванович. – Но с дороги ты весточку дай: как и что.
– Понятно! Татары знакомые есть. Живо доскачут!
– Ну, езжай. Да дверь отопри, поди уже ждут!
Начался приисковый день – приемка золота.
С морозу ввалились люди. В кожухах. Бороды, словно сахарные, в блестящем инее. Терентий Иванович пододвинул к себе весы и открыл ящичек с разновесами.
Одноглазый старик открутил полу, глубоко засунул руку в карман, вытянул кисет. Осторожно справился:
– Сеянка есть?
– Есть. Сколько принес?
– Доль сорок, однако…
– Мало!
Терентий Иванович развернул пакетик, вроде тех, в которые заворачивают порошки. Высыпал золотые крупинки на лист бумаги. Разгреб их магнитом. К подковке прилипли черные порошинки железного шлиха. Потом, наклонившись и выпятив губы, подул на золото, отметая неподдавшиеся магниту сорины. А затем пересыпал металл в чашку весов.
В комнатке переговаривались негромко, навалясь на скрипевшую стойку, внимательно наблюдали процесс приемки.
– Сорок одна, – объявил Терентий Иванович.
– Пиши, – вздохнул старик.
Толмачов выписал квитанцию на амбар, и старик степенно ушел, бережно зажимая в кулак бумажку.
– Следующий!
– Мало, ребята. Разве это работа? – укорял Терентий Иванович, следя за стрелкой весов.
Сдатчиков было трое. Из них одна женщина.
– Задавила вода, Иваныч, – объяснил высокий шахтер, – какая работа, когда шурф заливает!
– Заправляешь! – покачивал головой Терентий Иванович. – Помпу зачем не поставил?
– Дорого и возиться с ней надо, – увиливал шахтер.
– А потом придут да разорят! – откровенно, вырвалось у женщины. – На Варваринке все разорили!
Умолкли люди. В комнатке наступила тревожная тишина.
Когда посетители ушли, оставив в конторе натоптанный снег, прокислый запах овчин и махорки и желто-блестящую груду металла, Терентий Иванович запер дверь, ссыпал золото в медную банку и заколебался…
Обычно банка была бы поставлена в железный сундук. Толмачов повесил бы на нем замок и пошел бы за перегородку к себе обедать. А теперь не знал, что делать. Золота накопилось много – целых три фунта!
Терентий Иванович взглянул на стоявшую у стола двустволку.
На всем прииске было с десяток охотничьих ружей – плохая защита против бандитских трехлинеек.
– И опять, – бормотал самому себе Толмачов, – ребята у нас в разброде. А там ведь волки – народ военный!
– Чего ты бубнишь, – сказала из-за перегородки жена, – иди-ка обедать!
Наступил вечер.
Терентий Иванович вышел на крыльцо. Прииск как вымер. Ни голоса, ни огонька. Насупились горы, мрачно сливались с ночью.
В кармане мешочек от дроби, а в нем завязано золото. Весь остаток дня проносил его Терентий Иванович с собой. И при каждом движении тяжесть будила тревожные думы.
Спрятать в тайге – мешал снег. По свежим следам могли бы найти. В доме – негде. И ненадежно, и люди увидят…
А теперь не знал, что делать. Постоял и шагнул обратно в сени.
Опасность была где-то далеко, а когда наступит пора, тогда и отыщется выход! Такая была уверенность.
Но меры все-таки принял. Прошел в контору, зажег свечу.
Сегодняшний день поступило немного, около шести золотников. Толмачов достал свой мешочек, отвесил это количество и спрятал в казенный сундук. А в книге, куда заносилось поступление золота, сделал запись.
Жена похрапывала за перегородкой. На печке трещали сверчки, железка остыла, и в конторе сделалось холодно.
Решительно не спалось!..
Толмачов достал тяжелые серебряные часы, глянул, поморщился, щелкнул крышкой. Девять часов.
Ох, много времени еще до рассвета! Завтра, конечно, будет легче. Он поедет на Каменушку. И отлично припрячет металл.
Уже с неделю, как там прекратились работы. И тропу, вероятно, снегом теперь замело. Только бы дожить до этого завтра!
Он вздернул голову, уставился на замороженное окошко. Снег скрипит!
Прислушался, наваливаясь на подоконник грудью. Шаги! Идут к нему… Терентий Иванович вскочил. Заметался, не знал, куда рвануться.
Осилил себя и, слыша, как хрустнул снег на ступеньке, шагнул на цыпочках за перегородку…
Из печки тянуло теплом и печеным хлебом, на загнетке стоял чугун с водою. Терентий Иванович вытащил из кармана мешочек с золотом и, обжигая пальцы о горячую воду, сунул его в чугун.
В дверь постучали тихо. Толмачов послушал. Слышал сердце свое и жаркое дыхание. Стук повторился настойчиво и осторожно…
Терентий Иванович решительно подошел к двери и, на всякий случай держась в стороне, откинул крючок…
Из сеней зашептал знакомый голос. Тогда перевел дыхание. Стало легко.
За порог шагнул невысокий, закутанный человек, потянул за собою дверь. Поднял руку – предостерегает. Тише!
На цыпочках оба прошли в контору. Так и есть – знакомый шорец, Семен. Шепчет скоро, беспокойно косит глазами:
– Милиция будет к обеду завтра. С пулеметом идут! Много – отряд! Пашка Ефиму бежал – говорил. Ефим Шакиру бежал – говорил. Шакир мне бежал. Завтра придут!
– А те-то? – допытывался Терентий Иванович. – Банда?
Шорец испуганно сжался, затряс головой.
– Не знаю, не знаю!
Заспешил, забормотал по-шорски, и к двери…
Терентий Иванович проводил его, постоял опять на крыльце. Теперь уж и гор не видно – все укутано темнотой. Тихий шелест висел в тишине, редко липли к руке снежинки.
Терентий Иванович смотрел спокойно – соскочила с него тревога, будто рысь спрыгнула с плеч! И опять он почувствовал себя вчерашним и крепким.
Вернулся в комнату, не тая шагов, ухмыльнулся, взглянул на чугун и задул свечу. Лег на постель, застонавшую под его весом, и заснул, как здоровый, поработавший днем человек.
Потянулось длительное небытие. Проходили туманные, фантастические хороводы. А потом оборвалась цепь сновидений, и Терентий Иванович мучительно сопротивлялся неприятному, но упорному расталкиванию… И сразу открыл глаза!
Перед постелью со свечкой стояла испуганная жена, придерживая у груди рубашку, а в дверь колотили отрывистыми и требовательными ударами.
Толмачов вскочил и бросился отпирать. Сразу стало понятно, а от этого даже спокойно…
Нагибаясь, в дверь входили люди, а Терентий Иванович, пятясь, отступал назад.
– Вы управляющий прииском Толмачов? – спросил человек, одетый в синюю телогрейку, подпоясанный ремешком с серебряной бляхой.
– Я – десятник Толмачов, – с хрипотцой ответил Терентий Иванович.
– Все равно! Мы особый отряд полковника Чернышева. Где ваше золото?
Втиснулись вместе с Терентием Ивановичем в контору. Другие люди зашли в квартиру. Разрушили сонную теплоту холодом и тяжелым стуком прикладов.
– Золото… здесь! – указал Терентий Иванович на железный ящик.
Человек, одетый в шинель, шепнул другому и шагнул к Толмачову, кривясь усмешкой.
– Отопри, десятник! И книжечку золотую достань.
– Книга – вот! – тотчас же предоставил Терентий Иванович.
А когда, опустившись на пол, отпирал замок, то долго не мог попасть ключом.
Бандит, вероятно, был дошлый.
– Только? – возмутился он, потрясая банкой. – А где остальное?!
– Сегодня отправил, – прямо смотря в глаза, ответил Терентий Иванович.
– С кем отправил? – тихо и зловеще спросил другой. Выгнулся кошкой, вот-вот прыгнет, руку в карман запустил…
– Старичок у нас есть такой, – отвечал Терентий Иванович, – невысокий, усы висят. Всегда золото возит…
Бандиты переглянулись.
– Как фамилия? – резко крикнул одетый в шинель.
– Нефедов!
Звонкая матерщина хлестнула по комнате. Одетый в шинель тряс кулаком;
– Говорил – не отпускать! Даже обшарить, как следует, не могли!
Потом обернулся к Терентию Ивановичу:
– А с тобою что будем делать?
За окнами всплыл шум голосов, разорвался треском ружейного залпа…
Терентий Иванович вздрогнул. Бандит улыбнулся.
– Дом обыскать!
Взяли двустволку. Опрокинули сундук, разметав по полу домашнее барахло. Жена всхлипывала в углу.
– Ох, господи! Да что же это…
Из вещей ничего не взяли. Дрогнуло сердце Терентия Ивановича, когда со звоном брякнула об пол печная заслонка.
Бандит отодвинул в сторонку мешавший чугун и, освещая спичкой, заглянул в печь.
Терентий Иванович зажмурился. Прошла томительная минута…
– Нет ничего, ваше благородие!
Уходили гурьбой, шумно топая сапогами.
– А ты понадобишься еще нам, – сказал главный бандит Толмачову, – приходи к амбару.
В синем рассвете проснулся прииск. У въездов дежурили бандиты. Даже в то голодное и оборванное время выделялись своими лохмотьями. Только ружья и тревожно готовые кони говорили о странном войске, бродячем и бездомном.
Подъезжали к околице приискатели из окрестностей. За хлебом в амбар, по делам в контору. Оторопелые въезжали в поскотину, а обратный путь преграждался скрещенными винтовками.
Тогда, поневоле, липли к толпе, вздыхавшей у амбара.
В переднем ряду стоял Терентий Иванович, выделяясь могучими своими плечами. Как памятник, был на виду у всех.
Уж очень крупный, уж слишком видный!
Замерз от долгого ожидания, тосковал звериной тоской – не за добрым позвали к амбару… Уныло смотрел на зарю. Эх, далеко еще до обеда, далеко до помощи!
По ступенькам сбегали бандиты. К лошадям тащили мешки и свертки – справляли волчье свое хозяйство…
«Кончат грабить – людьми займутся», – ненавистно подумал Терентий Иванович. Ему захотелось сделаться маленьким-маленьким, вон как тот карапуз, который бесстрашно смотрел на невиданных дяденек…
Шепчутся бабы в толпе. С ужасом говорят:
– Фомку убили! Милые, побежал, а его и убили!
Глянул вокруг Терентий Иванович, ища опоры. Но прятали люди глаза. Повсюду пытливо следили настороженные оборванцы.
Шевельнулся народ.
Из дверей показался бандит. Согнулся, нес на спине мешок крупчатки. Такую муку выдавали по норме детям.
Зацепил за косяк, разорвался куль, и белый сыпучий поток хлынул на снег, обдавая несущего.
– Ворона! – загрохотали чужие люди. И бандит, матерясь, повернул обратно, растаптывая засыпанные ступеньки…
Жавшийся рядом старик не выдержал и заплакал. Терентий Иванович куснул губу и ступил назад.
На крыльцо поднялся человек, громыхая шашкой.
Расступились оборванные солдаты, и стихла площадь. Упало сердце – сейчас начнется!
Потухшее у него лицо, у бандита. Пепельное от небритой щетины, серое лицо истасканного по фронтам мальчишки.
Спешил и злился, а слова холостыми хлопками падали под крыльцо:
– Из амбара тащи, что хочешь! Мы – за народ!
«Авось обойдется». – стучала надежда. Не смотрел на крыльцо Терентий Иванович, слухом ловил – не конец ли?
– Кто у вас тут постройкой занялся?!
Цапнул за душу… Сразу остыла спина, в голове пробежало – выдадут или нет? Но чего же молчат так долго?
– Время ли, мужички? – продолжал голос, и стало легче. – Мы воюем, а вы для совдепии золото достаете? Гидравлику строите?!
Покосился Терентий Иванович и вздрогнул. Из переднего ряда впился в него глазами Корней Липатов… О бок стоял неприятель!
Затуманилось в голове. А Корней, прищурясь, смотрел в упор, дразнил усмешкой.
Незаметно подался назад народ, и один он, Терентий, как щит, стоял теперь перед крыльцом.
Вспыхнул Терентий Иванович, как будто ударили его, по щеке и собственный страх, и слова бандита… Рванулся ответить гневно и опять увидел Корнея, наблюдавшего любопытно и пристально…
– Кто к гидравлике нас проводит? – повелительно выкрикнул командир бандитов.
Тогда, почувствовав, как к щекам приливала кровь, Терентий Иванович сдвинул свое большое тело и негромко сказал:
– Я!
Толпа глухо ахнула.
– Живо седлай коня! Посторонние можете расходиться…
Щелкнул короткий выстрел. Какой-то бандит пальнул из нагана в бутыль с керосином, стоявшую на крыльце. Шарахнулась врассыпную толпа, испуганно отскочил Корней. Бандиты захохотали…
– Не поивши доедешь. Живей!
Торопили Терентия Ивановича. Двое. Раздраженные, с револьверами!
У стены жена рукавом обтирала слезы.
Конюшня стояла высоко. От нее был виден весь прииск. Виднелись на-мах уезжавшие люди, случайно попавшие сюда в это утро. Нахлестывал лошаденку Корней, мчался впереди других.
Нахмурился, увидя его, Толмачов.
Не застегивалась подпруга, уросил конь, словно судьба оттягивала выезд.
Жалея жену, торопился Терентий Иванович. Скорее – и все! Дальние проводы – лишние слезы.
– Чего ты, дурочка, плачешь, – мягко обратился он, хватаясь за стремя, – вернусь через час, и только!
Бандит поглядел на другого – прищурился. Женщина зарыдала в голос. Кони пошли.
Золотом обливало взошедшее солнце поляны. Розовыми цветами кудрявилась в утреннем паре заиндевевшая тайга.
Дружной рысью бежали кони, весело шли, поевши овса. Только люди, невыспавшиеся и бездомные, ехали мрачно…
Терентий Иванович впереди. Чуть позади его, почти что рядом, рысил начальник. Тот самый, который взял золото и говорил с крыльца амбара. Немного позади – с десяток всадников. Главный отряд остался на прииске.
Звериное положение было у Терентия Ивановича, и хитрил он зверино! Принял сразу простодушный и даже глупенький вид. Взглядывал нерешительно: так ли он едет? Никогда не случалось ему провожать военных…
Развязка была недалеко. Еще полверсты – и свороток налево, на Каменушку. Дальше незачем было хитрить – в колоде остались последние карты.
Недаром явился Корней, недаром съедал глазами – теперь припомнит!
Там, на площади, испугался его Терентий Иванович. А теперь вспоминал равнодушно.
Трудно ехать, а все-таки не жалел. Тучей взмылась тогда у амбара обида. Утонули в ней и страх, и осторожность. И сейчас, когда только косил на молчаливого бандита, опять, как гора, поднималась злоба.
– Волком помру, – угрюмо твердил Терентий Иванович.
Вот и пихта перед поворотом. Застучало в висках. Стиснул ногами лошадиные бока. Сразу как в воду холодную бросился – перечеркнул свою жизнь и дернул правый повод!..
Ехал взажмурку, невольно горбясь…
Но по-прежнему чмокала конская поступь, так же переговаривались сзади бандиты, и начальник их блеснул зажигалкой, закурил папироску.
– Проехали! – шептала тихонько озорная, к жизни возвращавшая мысль.
– Проехали! – загорались неверящие глаза…
– Проехали! – подтверждала бодрая переступь лошади.
Во весь широкий мир распахнулась душа:
– И вправду не знают дороги!
Уже высоко стояло солнце. Значит, бежали часы, не останавливалось время. Выходило, что можно было выдумывать – не все еще переиграны карты! Разостлала судьба перед ним морозный путь. Где-то там, впереди, тупик – успевай, пока не доехал!
Но так же, как вечером, когда до последнего мига не знал он, куда ему спрятать золото, так и сейчас не сумел представить конца этой страшной поездки. Твердо знал, что он обречен, и твердо надеялся одновременно на какой-то выход. Потому что был очень здоров и весел и очень любил прекрасную жизнь и эту тайгу, с ее величавыми пихтами и празднично блещущим снегом…
– Далеко еще? – беспокойно спросил бандит. У него выдающийся, щетинистый подбородок и узкие злые губы.
– Еще версты три, – наобум ответил Терентий Иванович.
– Длинные у вас версты! – недобро сказал человек и сплюнул.
Вдруг уставился испытующе, мутными, точно мертвыми глазами:
– Куда золото спрятал?
Как за глотку хапнул…
– Ей-богу, не брал. – оправдывался Терентий Иванович, – вчера Нефедов увез…
– Увез? – подозрительно переспросил начальник.
Сзади поднялся крик. Под кем-то упала лошадь. Бандит оглянулся. Рысившие сзади остановились. Боясь возбудить подозрение, Терентий Иванович потянул поводья.
– Чего уперся! – бешено гаркнул на него бандит, – нагайки хочешь!
Оба шли быстрой рысью, оставили далеко отставший отряд. В тайге дорога петляла неожиданными поворотами. Местность сразу стала знакомой – приближался Холодный Ключ.
Последний отверток налево к избушке Корнея Липатова. А направо, на долгие версты, пойдет дорога к заимкам по ровному и открытому месту… Вспомнил это Терентий Иванович – точно глянул в свою могилу.
Шумно дышали кони, дымили паром, несли вперед.
– Хватит! – сказал себе вдруг Терентий Иванович и с хода застопорил лошадь…
Шоркнул коленом в колено бандита. Извернулся и грянул своим кулаком в небритый его подбородок! Только ляскнули зубы, крыльями вскинулись рукава, и бандит, как мешок, вылетел из седла…
Дыбом взбросилась его лошадь и, скачком обогнав Терентия Ивановича, замелькала вперед.
Приятно бросить врагу свое торжество перед смертным часом!
Терентий Иванович, ожидая удара пули, оглянулся назад. Но крутой поворот дороги был еще пуст. Еще не доехали задние.
Тогда Терентий Иванович ударил лошадь, пригибаясь к луке в безумной скачке. Пробегали кусты, свистели комки, вырывавшиеся из-под копыт…
Вот налево изба Корнея. Ни души на дворе. Прямо дорога к заимкам, и по ней, едва видная, скачет бандитская лошадь.
Терентий Иванович спрыгнул с коня и пугнул его шапкой. Лошадь бросилась по дороге, догоняя передовую.
В три прыжка перемахнул Терентий Иванович к заплоту. Подбежал к кладовушке, оглянулся и полез в заскрипевшую дверь, в спасительную темноту…
И тотчас же тень легла у порога – перед входом стоял Корней!
Терентий Иванович выпустил дверную ручку и медленно отступил в глубину…
Корней без слов смотрел на его лицо, упорно, пытливо и удивленно. Сразу, взмахом руки, захлопнул дверь, завозился и звякнул замком. И ушел, поскрипывая снегом.
Запер!
– Сам в тюрьму прибежал, – сказал Терентий Иванович, горько усмехаясь.
Захватил на случай пудовую гирю и подошел к двери. В доске золотилась широкая щель. Припав к этой щели, увидел солнечный день, заплот и дорогу. И спину Корнея, остановившегося на дворе.
Видел, как вылетели из тайги бандиты. Сразу осаженные кони сбились в косматую кучу, прыгали на дыбы. Гвалт кружился над взбешенной шайкой! Ружья уставились на Корнея.
– Говори, куда пробежал!
– Подъезжай – укажу! – отозвался спокойно Корней, без торопливости подходя к заплоту.
Всадники круто свернули. Толпой лошадиных морд и потных, трясущихся лиц притиснулись к воротам.
Корней помолчал и, не дрогнув, вытянул руку.
– Вон по дороге к заимкам – без ума проскакал!
Пронеслись и забылись минуты, и опять Терентий Иванович стоял на дворе, под солнцем, перед пустой дорогой. Пристегивал лыжи. А Корней торопил:
– Скорей, Терентий, скорей, пока не вернулись!
И впервые дрожали у Терентия Ивановича руки. Дрожали от такой победы, которую никогда еще не одерживал он…
Где-то вдали, за тайгой, дробно застукала очередь пулемета.
САМОРОДОКЗолотой самородок в двенадцать фунтов – это лепешка с ладонь. А попробуй ее приподнять со стола!
Мы сидим в заезжем доме Нейнинского прииска и выпиваем. Но аккуратно, без шума, потому что в казенных квартирах спиртные напитки не разрешаются.
Очень чувствую я себя хорошо – отправляемся завтра в дальнюю тайгу всей артелью. Надоело здесь граммы сшибать, хотим настоящее золото вспомнить!
Вожаком – Иван Мироныч. Не вытеки глаз у него позапрошлым летом от взрыва – красивый был бы мужчина.
Бородища черная, будто фартук к губам подвязан. Шаровары из плиса, приискательские, – по-старинке, штанина в метр шириной!
Разговариваем мы, натурально, о том и о другом.
Как Никишка Попов на пари простенок лбом вышибал, и смеемся. Гармонист баян понужает – гуляй, братва-летучка!
Ванька не смог стерпеть – ударил вприсядку. Половицы поют, по окошкам дребезг, на столе самовар танцует.
Приходит хозяйка – Матрена Ивановна.
– Вы бы, товарищи, – говорит, – потише? А то коровам спать не даете!
Толстущая. Кругом обойди, и ночь прошла. Вот какая.
И тут замечаю я старичка.
Пришипился в уголок. С холоду иль с похмелья трясет головой, голодными глазами на нас глядит. Незнакомый старичок и древний.
Толкаю я локтем Ивана Мироныча – надо бы, говорю, пригласить!
– А что же? – отвечает. – Гулять, так всем! Иди-ка сюда, почтенный!
Старичок подошел, ни жив и ни мертв стоит, словно счастью своему не верит.
Наливает ему Иван Мироныч стакан – кушай! Поморщился, приложился, тянул, тянул, выпил.
– А теперь, – говорю, – садись, будешь гостем. Можешь даже чего-нибудь съесть.
Старик от еды отказался. Почали мы еще четвертуху и опять старику – бокал. Угостился он, да как заплачет! В голос.
– Милые вы мои, – говорит, – перед смертью утешили! Век не забуду…
И начал расспрашивать, кто мы такие да куда собрались. Жалеет:
– Был бы я помоложе, пошел бы с вами.
Куда же идти – ему лет, может быть, сто или больше. Маленький, гнутый, как червяк сушеный.
– Бергал я, родные мои, – говорит. – Нашими кровью да потом все россыпи здешние крещены!
Уважительно эти слова принимаем, даже Ванька, на что жеребец – морда с котел, и тот не гогочет.
– Сочувствуем, – говорю. – старичок. Выпей еще!
– Нет, соколики, этот стакан я на утро оставлю. Но за ласку я вам отплачу. Послушайте моего совета. Прошу вас. Идите вы, милые, на Могильный ключ. Что в Чару впадает.
Будет при устье скала. Верхушка у ней, точно конская голова. Пройдите еще с версту и смотрите по правую руку. Выйдет обширный увал и будет на нем красная осыпь. Глина наружу вышла.
Раскопаете этот обвал и объявится штольня. Наша бергальская штольня. Сами закрыли ее, когда крепостное право сменили, а нас в кабалу к арендаторам сдали. Выбили, помню, передние крепи, и села штольня. Но стоит до сих пор в горе, и никто про нее не знает.
Теперь самое главное примечайте! Пройдете вы штольней девять огнив. И будет у вас налево свороток – штрек. Отсчитайте от входа четвертый венец и шарьте вверху на толстой крепи. И отыщете там золотой самородок…
Я его выкопал и туда схоронил. Как следует сам не видел. Надсмотрщик близко вертелся. Но помню, что был он с ладонь и большого веса… Вот, соколики, моя благодарность!
Ослабел старичок наш, умолк, и на сон его потянуло.
Раскрыли мы рты, друг на друга уставились! И хмель весь вышел.
Иван Мироныч, рисковая голова, любил такие штуки.
– А что, ребята? Зайдем на Могильный?
– Пошто не зайти! Всего полтораста верст крюку…
Эх, и артель же у нас была! Пять человек, но – духи!
Все приискатели как один. Кто с Алдана, кто с Лены, а самый старший годами Дементий Никитич по Зее работал и даже в китайской земле золото добывал. Ну, и виды, понятно, всякие видели.
Трое из нас при хозяевах еще лямку тянули, а двое – Ванюшка да Яков – к нашему времени подросли.
Народ мы свободный. Ни кола, ни двора – и везде мы дома. Перед походом зашли в контору. Председатель рудкома – мужик, свой в доску, смеется.
– Куда собрались, бродяжня? Не сидится на месте!
С управляющим пошумели. Он договор нам предлагает: вот столько-то грамм на бочку!
Поглядел Иван Мироныч:
– Ловко ли, – говорит, – такую программу на себя принимать? Пиши уж вдвое! И надеемся, что процент какой-то на аэроплан принесем!
Управляющий поглядел, достал ярлычок.
– Иди, – говорит, – сатана, в амбар и получишь там банку спирта.
Вот вчера и пили.
Вышли в тайгу – благодать! За зиму соскучились, по домам насиделись.
А сейчас весна да солнце, птицы поют, кое-где снежок по низинкам остался.
Конь у нас вьючный. На нем инструмент, провиант, одежда. У меня за плечами винтовка, за спиной мешок, мало что не в два пуда! А идешь легко и ног под собой не чуешь.
К вечеру выбрались на колбище. Полянка широкая – толстой зеленой колбой обросла. Сладкая, вкусная, сочная– с хлебом, так что твое сало!
У Мироныча компас. Прищурится своим глазом, помолчит и ладонью дорогу разрежет – вот куда надо идти!
Где попало, там и ночуем. Живо балаган смастерим, костер натащим – сушись, ребята!
Приходим утром к реке. Трава прошлогодняя полегла, желтеет, как волчья шкура. Текут по буграм ручейки, огоньки расцветают, голубые пострелы – первые цветочки. Журавли за рекою кричат, будто кто на рожках играет. Поет у меня от этого крика сердце!
Речка крутая. Плещет волной, только брызги стреляют. Пена да глубь – никакого броду! Ну, да и мы упрямы. Трое – за топоры, двое – за удочки.
Выбрали пихту у самого берега – айда рубить. Звякнет да звякнет топор, выкусывает щепки. Хорошо поразмяться со сна и утром.
Грянуло дерево поперек – вот тебе мост, проходи. А лошадь – сплавом.
Ванька тайменя успел зацепить. В руку длиной, да жирный, виляет кольцом на солнце. Разве это не жизнь?!
На пятые сутки все-таки усталь свое берет. Но опять же к месту подходим.
Присмотрелся Иван Мироныч к хребту.
– Вон, – говорит, – вершинка! Синяя да с двумя горбами. Под нею Чара!
Толкнул я Ванюху локтем – держись, браток, недалеко.
Переваливаем мы к реке, идем и на горы дивимся. Невиданной они высоты и снежными колпаками в синее небо колют.
Водопады гремят. По ущельям, как в трубах, слышно.
Глядим – скала обрывом из леса пала. Камень на самом гребне у ней – и впрямь будто конская голова. И ноздри раздула, и грива дыбом!
– Не обманул, – беседуем, – старичок. Это и есть Могильный! Узкий ключишка, да дикий, глухой.
Свернули. У каждого сердце стучит – подходим! Шагаем гуськом, один за одним как волки на промысле. Задний лошадь ведет в поводу. Разглядываем каждую мелочь, потому что никто здесь до этого не был.
И вот на обед становится солнце, и кричит передовой Ванюха:
– Увал, ребята!
Верно, пологим лбом опускается в ключ гора. И ложбина в ней красная будто кровью полита. Должно быть, цветная глина. Ну, в точности все, как рассказывал старичок!
Только к ложбине подходим, вдруг выскакивает из-за кедра марал. То ли людей никогда не видел, но опнулся – примерз на месте. Рога, как береза, – красавец бык!
Я было за ружье, а меня Дементий Никитич за руку:
– Не годится стрелять, – говорит, – товарищ. Это счастье наше!
Разобрался марал, расчухал, как поддаст через куст, птицею перелетел и веточки не затронул!
Порадовались мы началу.
Первым делом – осматривать гору. Разбрелись, полазили, поглядели. Видим, гора оползла. Если и был какой-нибудь след от прежних работ, так за долгие годы совсем в ничтожность пришел. Только и отыскали, что старую порубку. Погнили пеньки, но все-таки видно, что их топором рубили. Вот и вся память о человеке. Кругом трущоба, глушь, одному зверью раздолье.
– Табор устраивать будем? – спрашивает Иван Мироныч.
– А как же? Затем и пришли!
Взялись за постройку – горит с охотки дело! Балаган срубили, для провизии лабаз поставили и кузницу здесь же наладили – инструмент заправлять. К вечеру на другой день вырастает против горы наш стан.
Яшка, проворный парень, платок кумачовый на шест – и втыкает над балаганом.
– Не кто-нибудь мы, а советские ребята!
Становимся наутро к горе. Первым долгом оплывину надо убрать, чтобы склон очистить. Откапывай рыхлую глину и все. Ну, работа такая для нас, как шутка!
Провозились, однако, два дня. Без гарантии наша затея. Может быть, силы впустую тратим. Все это знаем, однако молчим, завлекает к себе неизведанное место.
Пырнул я как-то лопатой. Ого! В дерево ткнулась. Скорей помогают соседи. Разрыли – столб!
– Крепь от штольни! – узнает Мироныч.
Старая да трухлявая. Видим, что дело всерьез выходит. Налегли на работу – даешь!
К вечеру время подходит, и открывается в горе дыра. Снимает шапку Иван Мироныч, кланяется на восток, в сторону прииска.
– Спасибо тебе, старичок хороший! Попомним твое благодеяние.
Все пятеро роем. Только лопаты мелькают. Понятно, каждому интересно!
Открывается вход – вовсю. Батюшки, как тюрьма! С полу – лед синим пластом. А сверху – сосульки. Срослись сосульки со льдом, и вышла решетка. Ну, острог и острог! Холод оттуда тянет да плесень, точно дверь отворили в погреб.
– Царская каталажка, – кричит Ванюха, – к такой-то матери эту пакость!
И лопатой по сосулькам. Зазвенели, рассыпались на куски, и еще черней дыра свою пасть открыла. Лезь, который смелый!
У нас уже факелы приготовлены. На палки бересты сухой навертели. Горит первосортно, только копоти много.
Устье завалено, а внутри, может быть, и сохранна штольня.
Дружно идет расчистка, и показывается вверху огниво. Толстая перекладина, которая потолочную крепь подпирает.
От самого верха до пола – земля. Обшивка погнила, и осыпалась с потолка и боков порода.
Вычистить этот завал и освободить коридор – это главная наша забота. Но ясно, что надо крепить, а потом уж соваться дальше. Покачивает головой Мироныч:
– В два счета прихлопнуть может!
Этого настоящий горняк не боится – соблюдай только правила безопасности. Как раз на старости лет Мироныч курсы десятников слушал, строгость навел – беда!
– Мы хотя, – говорит, – и летучка, то есть вольные разведчики, однако по-старому ребрами рисковать не станем!
Больше всех замечаний Демьяну Никитичу достается. Привык он, как деды копали, разве его переучишь? Слезятся у него глаза. Прижмет его к стенке, бывало, Мироныч и читает! А Никитич стоит, отдувается, моргает глазами, лицо виноватое, а в углах под усами юлят смешки! Что ты с ним делать будешь!
Но дружно все же живем. Народ артельный, один за одного стоим.
Провозились мы этак с неделю и четыре огнива отрыли. Аршин на двенадцать в землю ушли. Сделалась штольня у нас как штольня!
Около входа поставили щит, чтобы сверху не сыпалось. Крепь подновили, новые столбы на подхваты загнали – везде порядок. И все-таки видим, что дело неладно.
Сперва мы так понимали: завалена, дескать, штольня только у входа, а дальше свободно. А теперь на поверку выходит, что чистить ее нужно всю. Затяжная, стало быть, получается работа.
По этому случаю говорит Демьян Никитич:
– Не сорваться бы, ребята! Который уж день потеем. Золотишка ни грамма не видим, а между прочим, сухарей всего на две недели!
Мы так рты и открыли. Увлеклись, позабылись, а теперь проснулись… Прикидываем, еще хуже выходит, на обратный-то путь на шесть дней провианта нужно? Получается, что работать остается всего неделю. Сколько ни ахай, сколько ни разоряйся, хоть всех матерей перебери, а надо толковое что-то делать!
