Текст книги ""Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Владимир Богомолов

Соавторы: Герман Матвеев,Леонид Платов,Владимир Михайлов,Богдан Сушинский,Георгий Тушкан,Януш Пшимановский,Владимир Михановский,Александр Косарев,Валерий Поволяев,Александр Щелоков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 310 (всего у книги 347 страниц)

14

Во время всего перелета в Одессу полковник мучительно решал для себя: стоит ли сразу же информировать Крымского Канариса об измене баронессы Валерии, а значит, и полном провале не только операции «Контрабандист», но и всей операции по подготовке агента Баронессы? Или же нужно как можно дольше потянуть время, делая вид, что ничего особенного не произошло – агент переправлен и внедряется?

В штабе он оказался под вечер, однако, следуя своему плану, торопиться с докладом контр-адмиралу не стал. Несколько раз появился в приемной командующего военно-морской базой, чтобы засвидетельствовать свою занятость текущими делами; выехал с инспекционной поездкой в расположение 411-й, «западной», как ее еще называли, береговой батареи, орудия которой томились в чехлах совсем близко от города, на полпути к Сухому лиману; начальственно использовал свое «телефонное право», чтобы поиграть на нервах кое-кому из подчиненных – не одному же ему ходить по минному полю собственной ярости…

А вот Крымскому Канарису позвонил только утром, уже зная о том, что на границе произошла крупная провокация; что вражеские самолеты атаковали одесский порт и суда, стоящие на рейде, а также подвергли бомбардировке придунайские порты и несколько аэродромов военного округа.

– Операция «Контрабандист» завершена, товарищ контр-адмирал, – как можно бодрее докладывал он. – Все шло согласно утвержденному вами плану действий. Исходя из этого…

– Ну и?.. – нетерпеливо прервал его Крымский Канарис, давая понять Бекетову, что слишком уж невовремя сунулся он со своим докладом.

– Если кратко… Баронесса Валерия и радист удачно переброшены на западный берег. Никаких сбоев не последовало. Местные товарищи сработали…

– Ну и?.. – еще нетерпеливее отреагировал контр-адмирал.

В этот раз полковник действительно замялся, решая для себя, как завершить доклад таким образом, чтобы больше к нему не возвращаться?

– По моим сведениям, баронесса вышла на сушу, была встречена и приступила к выполнению задания. Связи с ней пока что нет, однако…

– Да к черту твою баронессу, полковник! – буквально прорычал заместитель начальника контрразведки флота.

– К черту… баронессу? – с меланхоличным удивлением спросил Бекетов. – Понимаю, понимаю… – тут же попытался он угомонить Крымского Канариса.

– Да что ты там мямлишь, полковник?! Только что бомбили Севастополь и военную гавань, атаковали ведущие суда флота. Война, полковник, война!

– То же самое происходит и в Одессе, – имитировал излишнюю взволнованность полковник. – Но коль уже речь идет об операции «Баронесса», то для меня важно знать…

– Да никто не отменяет твою операцию, – вновь прервал его Крымский Канарис. – Веди своего агента, налаживай радиосвязь, обустраивай, внедряй, пока есть возможность. Только, пойми полковник, не до баронессы Валерии сейчас.

Положив трубку, коммунист Бекетов, который официально всегда оставался атеистом, а в душе – правоверным мусульманином, впервые в жизни, причем стоя лицом к портрету вождя «всех времен и народов», перекрестился. Затем оглянулся, хищно рассмеялся и вновь перекрестился. Значит, все-таки война! Как же она на сей раз вовремя!

15

К полуночи к штабу капитана Гродова доставил один из трех разъездных мотоциклов, которые теперь постоянно дежурили в небольшом, из какой-то пристройки переоборудованном гараже.

Самая короткая в году ночь выдалась на удивление лунной и тихой. Река, плавни, подковообразно охватывавшая небольшой портовый городок степь – все словно бы замерло в ожидании пришествия чего-то необычно, непознанного, страшного. Ни тебе гула моторов, ни корабельных гудков, ни крика ночных птиц; даже лягушачьи хоры, которые обычно донимали десантников, временно расположившихся на окраине города, в полуаварийном складском помещении, предоставленном флотилии местным судоремонтным заводом, теперь почему-то безмолвствовали.

Город тоже казался вымершим: ни влюбленных парочек, ни света уличного фонаря или хотя бы огонька в окне. С первого дня появления в Измаиле этот город показался Гродову слишком грязным, пыльным и патриархально провинциальным. К тому же накрытые турецкой черепицей домишки, а также узкие, немощенные кривые улочки да развалины османской крепости придавали городу некий налет азиатчины, а в людные дни делали его похожим на огромный восточный базар, где в каждом дворе торгуют вином, брынзой да набитыми всевозможной начинкой пирожками.

И только огромная синюшная луна предательски зависла над рекой, убийственно демаскируя и портовые причалы, и пыльные улочки города, и стоянки военных катеров.

Комендант флагманского командного пункта тут же выделил ему одну из двухъярусных коек, установленных в казарменном отсеке, но Гродов сразу же обратил внимание, что ни одна койка не занята. Как оказалось, все прибывшие офицеры расположились кто в здании штаба, где по-прежнему оставались командующий и штабисты, а кто в саду, за длинным столом под камышовым навесом. Все они томились ожиданием и бездельем. И только связисты наземного и подземного штабов без конца принимали сообщения от разведчиков и наблюдательных постов. Притом что каждые пятнадцать минут все они сообщали одно и то же: «На западном берегу – тишина. Никаких особых передвижений не замечено. Вражеские суда не появляются».

В начале второго ночи Гродов решил не искушать свою силу воли, спустился в бункер и, не раздеваясь и даже не снимая сапог, прилег на застеленную серым одеялом кровать. Уже засыпая, он мысленно увидел себя на берегу моря, у командного пункта береговой батареи. Своей… батареи! Вспоминают ли там о нем? Возможно, и вспоминают, если только успели привыкнуть к нему.

«И вообще, что произошло, с какого перепуга все эти сантименты? – одернул себя Дмитрий. – Что за девичьи волнения: вспоминают – не вспоминают?! Ты еще начни выяснять, не жалеют ли о том, что ты их оставил. Кто ты для них, в конце концов, такой? Непонятно откуда возник и непонятно куда и насколько исчез. Лиханов – другое дело. Тот – свой, батарейный. Если уж совсем по справедливости, то именно его и следовало бы назначать комбатом».

Однако во сне он видел себя не на батарее, а в небольшом заливе, том самом, в котором они прощально и тем не менее так счастливо плескались перед его отбытием на Дунай с Валерией Лозовской. Он видел перед собой улыбку Валерии, почти физически ощущал близость ее тела и даже наслаждался нежностью поцелуя, ощущая при этом солоноватость ее губ, сливающуюся с солоноватостью морской волны.

Как раз в те мгновения, когда близость девушки казалось Дмитрию особенно, почти предельно ощутимой, с кровати его сбросила резкая трель звонка, вместе с которым на стене замигал сигнальный плафон, где кровавой краской было начертано «Тревога».

Первое, к чему капитан прислушался, как только оказался на ногах, – не доносятся ли до слуха гул самолетов и взрывы снарядов. Однако вместе с трелью электрозвонка наступила тишина, прерываемая лишь топотом ног и голосом адъютанта командующего, который призывал всем собраться в кают-компании флагманского командного пункта. И кабинетом командующего, и кают-компанией здесь служила соединенная с подвалом подземная катакомбная выработка, в которой еще несколько дней назад плотники смастерили длинный стол, с одной стороны увенчанный рабочей «конторкой» контр-адмирала, и занесли туда невесть откуда добытые стулья.

Впрочем, никто не садился, все ждали появления командующего флотилией и начальника штаба. Гродов прошелся взглядом по лицам собравшихся: почти все они, за исключением трех-четырех офицеров, были знакомы ему по недавнему совещанию у контр-адмирала. В то же время не было командиров килийской и ренийской групп бронекатеров, а также командира истребительной эскадрильи капитана Коробицына. Командующий справедливо решил, что они нужнее были сейчас в своих подразделениях, до базирования которых в случае нападения они могли и не добраться или же прибыть туда с непозволительным опозданием.

– Только что телеграфным сообщением из Москвы поступил приказ Народного Комиссара обороны, – еще на ходу, чтобы не терять времени, объявил Абрамов, занимая свое место за столом. И садиться не предложил. – Зачитываю: «Совершенно секретно. Военным советам Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого, Одесского военных округов, Народному Комиссару Военно-Морского Флота.

Первое. В течение 22–23-го шестого сорок первого года возможно внезапное нападение немцев на фронтах Ленинградского, Прибалтийского особого, Киевского особого, Одесского военных округов. Нападение немцев может начаться с провокационных действий.

Второе. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев или их союзников.

Третье. Приказываю:

а) в течение ночи на 22.6. 41-го года скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.6. 41-го года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и общевойсковую, тщательно ее замаскировав;

в) все части привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.

Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Тимошенко. Жуков».

С минуту в кают-компании царила не гнетущая, а какая-то приподнятая тишина. Свершилось то, чего все предчувствовали. Свершалось самое страшное, чего только можно было ожидать, – начиналась война. Но разве не такого исхода они, военные, в конечном итоге, ждали? Не к нему ли готовились?

– Вот и свершилось, – первым очнулся начальник противовоздушной обороны дунайского участка границы полковник Матвеев. – Это же штабная дикость какая-то – так долго испытывать нервы друг друга!

– Чему радуемся, полковник? – попытался пристыдить его Просянов.

– Определенности, комендант, определенности. Если ее нет – это уже не служба, а штабная дикость какая-то.

– Обращаю внимание офицеров флотилии, – не стал вмешиваться в их словесную дуэль командующий, – что на документе пометка: «Отправлено 22 июня 1941 года в 2 часа 25 минут». Отмечу также, что вчера, около 23 часов, сухопутные войска Одесского округа получили распоряжение начальника штаба генерал-майора Захарова, согласно которому воинские части были подняты по тревоге, выведены из населенных пунктов и заняли или, по крайней мере, должны были занять свои районы согласно боевому предписанию[223]223
  Уже после войны большинство командиров РККА узнали, что директива по приведению всех сухопутных войск и флота страны в полную боевую готовность тоже была подписана И. Сталиным непростительно поздно – только в 22.30 ночи 21 июня 1941 года. Известно, что командующий наиболее «удароопасным», Белорусским военным округом, по территории которого пролегал кратчайший и наиболее широкий путь вермахта на Москву, с семьей находился в это время в театре, а основная часть войск – на полигонах.


[Закрыть].

В наступившей гробовой тишине командующий взглянул на часы. Все остальные офицеры последовали его примеру и тут же ужаснулись: два часа сорок минут, по существу, утра двадцать второго июня.

– Согласен, – мрачно и сурово произнес контр-адмирал, – что и текст этого слишком запоздалого приказа, и время его отправки в войска вызывает несколько принципиальных вопросов к нашему высшему командованию. Причем вопросов вполне обоснованных, а потому справедливых.

– Потому и говорю: штабная дикость какая-то получается, – вновь вполголоса изрек Матвеев, однако на сей раз никто из офицеров всерьез не отреагировал на эту «фразочку» начальника противовоздушной обороны. Кроме разве что начальника особого отдела флотилии капитана второго ранга Дукова, который смерил полковника профессионально уничижительным взглядом. Однако сути напряженного молчания командиров это уже не меняло.

Сам командующий на несколько мгновений задумался настолько глубоко, что, казалось, непозволительно «выпал» из потока реального времени и сознания, но вскоре внешне и внутренне взбодрился:

– А не станем мы задаваться этими вопросами, полковник Матвеев, поскольку это бессмысленная трата времени, которое понадобится нам, чтобы выполнять то, что этим вот приказом, – потряс он в воздухе свитком бумаг, – предписано. Вы слышите меня: приказом.

– Если только это слово еще что-нибудь значит для вас, – ехидно подлил масла в огонь Просянов. Кому не известно было, что сводить этих двух полковников под одной крышей было так же опасно, как двух враждующих тигров.

В общем-то, Гродов был солидарен с контр-адмиралом, что задаваться подобными вопросами им, на границе службу несущим, бессмысленно. И все же, выслушивая вместе с командующим доклады коменданта Дунайского сектора береговой обороны, командира дивизиона мониторов и начальника ПВО дунайского участка, Гродов горячечно размышлял о том же, о чем размышляли сейчас все остальные обитатели этого штабного бункера.

Как могло случиться, что приказ, предписывавший войскам огромный объем оборонных мероприятий, которые следовало провести в ночь на 22 июня, появляется в частях только в третьем часу утра? Что мешало издать его хотя бы вчера вечером? А что значит это предписание: «не поддаваться на провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения», и как, находясь в пятистах метрах от скопления войск противника и под стволами его батарей, можно определить: это наступательная военная операция или провокационные действия?! И вообще, каким образом можно не поддаваться на провокацию, когда десантные части врага оказываются в пятидесяти метрах от тебя, а затем и на территории страны?

«Какой трибунал, – спрашивал себя командир батальона, чьи бойцы занимают позиции в двадцати метрах от пограничного рубежа, – решится оправдать командира, не отдавшего приказ открыть огонь из всех имеющихся у него средств, прежде чем враг оказался на его позициях? И как можно готовиться к войне, не призывая резервистов хотя бы из пограничных районов?

Кто способен полагаться на боеспособность стрелкового корпуса, прикрывающего весь юг Бессарабии, если в распоряжении его командования нет ни одного танка, катастрофически не хватает тяжелой артиллерии и авиации? Да и в штате самого корпуса жуткий недокомплект красноармейцев, командного состава и вооружения?»

Тем временем в кают-компании флагманского КП появился кто-то из офицеров штаба, и на стол перед контр-адмиралом легла еще одна шифрограмма за подписью командующего Черноморским флотом вице-адмирала Октябрьского и члена военного совета дивизионного комиссара Кулакова. Она предписывала: «Дунайской флотилии немедленно перейти в оперативную готовность номер один», а следовательно, еще раз подтверждала, что предвоенное противостояние на Дунае зашло слишком далеко и кровавая сеча неизбежна.

Решив, что все штабные инструкции оглашены, командующий приказал офицерам отбыть в расположение своих подразделений, оставив при штабе только коменданта дунайского сектора береговой обороны полковника Просянова и начальника ПВО участка полковника Матвеева, чтобы совместно принимать решения по береговой обороне в зоне действия флотилии. Но при этом заметил, что все, что следовало предпринять по рассредоточению судов, их подготовке к боям и маскировке, а также в плане общей готовности к береговой обороне, командованием флотилии было сделано.

Контр-адмирал явно хотел, чтобы всякий офицер, который выживет в военной кутерьме, имел право засвидетельствовать: застать себя врасплох штаб флотилии врагу все-таки не позволил.

16

На то и война, чтобы каждый истинный офицер мог подставлять свою голову под чины и кресты.

Автор

Чтобы не терять времени, Гродов связался со штабом десантного батальона по телефону и приказал поднять личный состав по тревоге: теперь важно было как можно скорее занять отведенный ему участок обороны на побережье. Но, прежде чем он успел покинуть бункер, появился начальник штаба флотилии Григорьев. Предложив всем оставаться на своих местах, капитан второго ранга голосом Левитана зачитал присутствующим телеграмму наркома Военно-Морского Флота СССР, из которой следовало, что «… 22–23 июня возможны враждебные действия немцев или их союзников». И все было бы ничего, если бы не одно обстоятельство: в телеграмме выдвигалось жесткое требование: «На провокации не поддаваться, но быть готовым к отражению вражеских ударов».

– Это немыслимо! Нет, это просто ужас какой-то! – и на сей раз не сумел сдержать свои эмоции начальник противовоздушной обороны участка Матвеев, который манерами своими и всем своим подтянутым худощавым видом напоминал Гродову образ некоего белогвардейского офицера из фильмов о Гражданской.

Очевидно, под этим впечатлением Дмитрий и спросил его с некоторой «белогвардейской» вычурностью:

– Позвольте спросить, что именно вы, товарищ полковник, имеете в виду?

– Проясните свою собственную позицию, товарищ полковник, – тут же расплылся в коварной ухмылке комендант дунайского сектора береговой обороны Просянов.

– Нет, это вы позвольте спросить, капитан, – покачивался Матвеев на носках, остановившись прямо перед комбатом. Полковника Просянова он демонстративно игнорировал. – Если через час над моими позициями появятся вражеские самолеты, которые будут уходить в глубь территории, мне что, прикажете запрашивать румынский генштаб, с какой целью они нарушили воздушное пространство моей страны?! Извольте сообщить, господин Антонеску: вы уже развязали войну или все еще играетесь в дешевого провокатора? Кто позволяет себе издавать подобные приказы, черт возьми?! Это же штабная дикость какая-то!

– Утешайте себя тем, полковник, – тоже упустил Гродов слово «товарищ», которое просто не лепилось к этому истинно русскому офицеру, – что все вышестоящее командование, – кивнул он в сторону окаменевшего у стола контр-адмирала, – пребывает сейчас в состоянии точно такой же прострации.

А ведь Матвеев не упомянул еще об одной «дикости» – что отправлена была эта безумно, просто преступно запоздалая телеграмма только в два часа сорок минут утра.

Впрочем, на этом «дикости» не кончались, потому что после всех этих грозных приказов сверху только в три часа сорок минут, когда воспользовавшийся разъездным мотоциклом Гродов уже находился в штабе батальона, наконец-то поступил условный радиосигнал из Севастополя, из штаба флота, с одним словом – «Ураган!».

Вслед за облегчением, которое принес этот сигнал в возбужденное сознание комбата, там немедленно возродился образ полковника Матвеева, все еще остававшегося при штабе флотилии, дабы создавать иллюзию коллегиальности решений; и его, в самой сути своей бессмертная и во всех армиях мира актуальная фраза: «Это же штабная дикость какая-то!».

– Кодовый сигнал «Ураган» наконец-то получен, – молвил Гродов, когда в штабе батальона собрались командиры рот: старшие лейтенанты Владыка и Кощеев, а также лейтенант Улётов; начальник штаба старший лейтенант Зверев и батальонный комиссар Фартов. – Это значит, что теперь мы имеем право открывать ответный огонь при первой же попытке обстрелять наши позиции, а главное, истреблять всякого, кто попытается вторгнуться в пределы нашей Родины.

– Конечно, хочется верить, что у румын хватит благоразумия не доводить дело до серьезного конфликта, до большого кровопролития, – первым отозвался на его слова батальонный комиссар.

– Когда военачальники и политики страны ослеплены манией величия, подкрепленной идеей Великой Румынской империи от Дуная до Урала, – парировал капитан, – о благоразумии речи быть не может. С первого выстрела, который прозвучит с правого берега, мы будем вести себя так, как положено вести себя на войне. Исходя из того, что противник начал боевые действия без объявления войны.

– Вам бы, товарищ капитан, не батальоном командовать, а хотя бы корпусом или армией, – проговорил Фартов.

– Я знаю, что, с моей помощью, вам хотелось бы поскорее получить знаки различия армейского комиссара, – отшутился Дмитрий. – Причем замечу, что я не против. Главное – проявляйте себя в бою. Как говорил один старый кадровик, воевавший еще в Первую империалистическую и в Гражданскую: «На то и война, чтобы каждый истинный офицер мог подставлять свою голову под чины и кресты».

– Но чаще всего – под кресты, – пробасил Владыка.

Комбат уже знал, что в армию комиссар Фартов пришел из провинциальных сельских агрономов. И что в некоем тыловом флотском подразделении он оказался в роли политрука всего лишь после сельскохозяйственного техникума, по комсомольскому призыву на флот. В десант же попал только потому, что найти комиссара среди выпускников разведывательно-диверсионных школ или подразделений кадровых, то ли армейских, то ли флотских разведчиков, оказалось непросто. К тому же он довольно метко стрелял, что в десанте тоже должно было цениться.

Сам же Фартов даже не пытался скрывать, что восхищается своим новым командиром. Небольшого росточка, предельно тщедушный, он воспринимал рослого, физически мощного Гродова как некое воплощение силы и воли, воплощение идеала настоящего русского моряка. Но особенно импонировали ему твердость и какая-то внутренняя независимость комбата – от командования, от излишней идеологической демагогии и, казалось, даже от обстоятельств.

Гродов уже повелел всем офицерам отправляться в подразделения, в окопы, решив оставить при себе только ординарца, в роли которого представал теперь ефрейтор Малюта; связиста, да еще трех десантников, которые были не столько охраной штаба, сколько личным и единственным резервом комбата. Но едва прозвучал этот приказ, как ожил телефон и в трубке возник голос адъютанта командующего флотилией.

– Радиограмма из Севастополя, из штаба Черноморского флота, – как-то слишком уж буднично сообщил он. – Только что, точнее, в четыре утра, германские и румынские самолеты бомбили Севастополь.

– Даже Севастополь?! – не поверил в услышанное Гродов. – Крым?! Притом что на нас пока что не упал ни один снаряд, ни одна бомба?

– Не столько сам город, сколько военно-морской порт, все то скопление судов, что было в самой гавани и на рейде. И это закоренелый факт. Если бы вражеская авиация начала с нас, – то ли сам мудро рассудил адъютант, то ли повторил слова командующего, – она потеряла бы эффект внезапности; во всех крупных городах, особенно в Одессе и Севастополе, их уже ждали бы.

– Тоже верно. Хотя вряд ли в Севастополе кто-либо ожидал этого.

– И еще флотский радист сказал, что бомбят по всему периметру границы, от Черного моря до Балтики и севернее. И это тоже закоренелый факт. Какие конкретно города подверглись, не указал.

– А что же мы?

– Начштаба Григорьев уже подготовил на подпись приказ командующего флотилией:

«Всем кораблям и батареям открыть огонь по противнику. О наших действиях донести Военному совету флота». И это уже заякоренный, как вы недавно сказали, товарищ капитан, факт.

Гродов взглянул на часы. Они показывали пятнадцать минут пятого. В то же мгновение сотни вражеских орудий, расположенных вверх и вниз по течению реки от их участка обороны, разразились мощным залпом. Затем еще и еще одним. А в промежутках между ними, со стороны Добруджи, доносился гул множества авиационных моторов. И спасение защитников пограничных рубежей заключалось только в том, что, как потом выяснилось, большинство бомбардировщиков устремлялось дальше, в степное поднебесье буджацких территорий, в сторону Болграда, Аккермана, Одессы, Очакова, Николаева…

Комбат сразу же отметил про себя, что основа огневого вала пришлась на участок северного соседа, где, как его информировали, держат оборону береговые пограничники; да еще на окопы 287-го полка подполковника Султана Галиева из 51-й Перекопской дивизии. Зато по позициям его десантников было выпущено не более двадцати снарядов, да и те легли в основном на мелководье и береговое прибрежье. Притом что несколько снарядов улетели куда-то за казарму, тоже не причинив ей никакого вреда.

– Не уважают они нас, комбат, – проворчал Малюта. – Иметь столько орудий и так пренебречь лучшим батальоном морской пехоты!

– Дай время, зауважают.

– Из мыса Сату-Ноу постреливают, – в свою очередь, доложил старший лейтенант Владыка. – Но чувствуется, что никакой серьезной пристрелки наших позиций у пушкарей-мамалыжников не было, да и корректировка огня – тоже… никакая.

– А зачем им пристреливаться, снаряды зря расходовать? На рассвете они уже планировали быть на наших берегах!

– Которые еще надо взять.

– Как только захватим плацдарм, командирам обеих батарей объявишь по выговору, – посоветовал комбат Владыке. – Но на всякий случай помни, что слабая интенсивность огня на нашем участке – ни о чем еще не говорит. Это может оказаться отвлекающим маневром, после которого захват плацдарма румыны попытаются осуществить именно здесь.

– А что, не исключено, – прогромыхал своим басом Владыка, как только отгрохотали два взрыва подряд. Причем в непосредственной близости от ротного НП.

– Поэтому держи своих «штатных разгильдяев» в состоянии самой высокой боевой готовности.

Комбату нравилось, что весь этот массированный артиллерийский налет Владыка воспринимает спокойно, без каких-либо ноток тревоги или паникерства в голосе. И был уверен, что его бойцовское спокойствие передается морякам.

– Так мы же стараемся, – заверил его тем временем командир первой роты, которого комбатовскими «штатными разгильдяями» удивить уже было трудно. – Мы тут с командиром второй роты сформировали сводный полувзвод снайперов и затаили его под дамбой, у самой воды, чтобы они могли прореживать врага «прямой наводкой», кинжальным огнем в упор.

– Так и действовать.

Положив трубку, Гродов в стереотрубу заметил, как на том берегу стали появляться султаны взрывов, и то ли в глубине плавней, то ли в самом поселке уже возникали пожары. Но все это могло восприниматься комбатом лишь как декорации к мрачному спектаклю, главное действие которого разворачивалось уже на реке.

В стереотрубу он видел, как от мыса начали отходить первые шлюпки и плоты с десантом. А вслед за ними появилось несколько бронекатеров, которые не только сами оказались буквально обвешанными пехотинцами, но и буксировали переполненные солдатами баркасы. А еще через две-три минуты комбату пришлось наблюдать, как, разорвавшись слева от баркаса, один из снарядов перевернул его и в воде погибельно закопошились фигурки утопающих.

– Вам очень хотелось этой войны, румынешти? – поиграл желваками капитан. – Тогда в чем дело? Наслаждайтесь!». И тут же пожалел, что в распоряжении батальона не оказалось ни одной, хотя бы самой захудалой пушчонки. Пусть даже снятой с крепостного мемориала, времен турецкого ига и стреляющей каменными ядрами.

– Начальник штаба 79-го сухопутного погранотряда Грачев говорит, – услышал командир морских пехотинцев в поданной ему Малютой трубке. – Наши бойцы занимают позиции севернее вас, вплоть до границ порта.

– Я в курсе. Комбат Гродов у аппарата.

– В бинокли наблюдаем повышенную активность противника! – каждое слово выкрикивал Грачев, стараясь заглушить срывающимся неокрепшим баритоном разрывы снарядов. – Судя по всему, десант будет нацелен на наш участок!

– В свою стереотрубу тоже наблюдаю шевеление на вашем участке, – подтвердил капитан. – Их много, только слишком уж суетно ведут себя. Кстати, по течению их может отнести к нам. Но основной огненный вал пришелся на вас, подтверждаю.

– Еще сильнее они долбят порт и стоянку военных судов.

– Но и наши пушкари тоже «заговорили», в том числе и корабельные.

– Вот только вся эта артиллерийская перепалка – всего лишь разведка огнем. Уже почти рассвело, а значит, румыны начнут переправу.

– У них нет иного выхода.

– Потому-то командир отряда и просил связаться с вами, чтобы договориться о поддержке огнем и штыком. Особенно в том случае, когда им удастся зацепиться за берег. Такая договоренность с бойцами Перекопской дивизии у нас уже есть. Дело в том, что у нас очень мало бойцов, к тому же, только что появились потери.

– Уже договорились: огнем и штыком…

Пожары начались и в различных частях города, но чувствовалось, что стереть его с лица земли – ни пушкари, ни пилоты противника целью своей не ставили, обстреливали район порта, судоремонтного завода и места базирования судов флотилии, так, очевидно, и не поняв, что кораблей там уже нет. Ну а сам город, похоже, берегли для военного парада своей первой победы.

Лишь после того, как несколько звеньев бомбардировщиков ушло в глубь придунайской степи, направляясь, очевидно, к Днестру, около двух десятков самолетов вновь атаковали Измаил. Город тут же ощетинился огнем зениток, а на степных разворотах противника поджидали пилоты флотской эскадрильи. Но самое ужасное заключалось в том, что всем уже было ясно: началась та самая, «если завтра война…»