Текст книги ""Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Владимир Богомолов

Соавторы: Герман Матвеев,Леонид Платов,Владимир Михайлов,Богдан Сушинский,Георгий Тушкан,Януш Пшимановский,Владимир Михановский,Александр Косарев,Валерий Поволяев,Александр Щелоков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 167 (всего у книги 347 страниц)

VII

Работа была не очень сложной, но достаточно нудной и требовала времени; меня самого удивила та охота, с какой я за нее взялся. Нужные формулы сами всплывали в памяти, заглядывать в справочники почти не приходилось, и все получалось быстрее даже, чем я ожидал. Во время работы у меня было ощущение, какое бывает у завсегдатаев оперы, когда уже звучит увертюра, но занавес еще закрыт, действие не началось, и в то же время уже идет, и вы слушаете музыку с двойным удовольствием: и потому, что сама она хороша, и потому, что, когда она отзвучит, начнется что-то другое, уже известное вам и в то же время каждый раз новое, потому что даже один и тот же солист не может спеть два раза совершенно одинаково. Я взял себе два варианта, оба с упреждением, Лидумс за соседним столом занимался случаем одновременных взрывов; так мы сделали потому, что считал я быстрее. Он закончил чуть раньше меня и спокойно ждал, пуская дым, разглядывая законченный мной первый вариант, в котором верхний заряд должен был взорваться с запозданием, после того, как внизу уже грохнет.

Наконец, я выключил калькулятор и с удовольствием потянулся.

– Доволен? – спросил Лидумс не без ехидства.

– Кончил дело – гуляй смело.

– Гуляй, ребята, – кивнул он. – Теперь скажи: ты хоть что-нибудь в этом понимаешь?

– Ни грамма, – откровенно сознался я.

– Вот и я не больше. И это мне не нравится.

Когда Лидумс чего-нибудь не понимал, – а бывало это редко, – настроение у него сразу портилось, и окружавшим приходилось солоно. Но потом он включал свой мыслительный аппарат на полные обороты, и выводы возникали – иногда, впрочем, на первый взгляд абсолютно фантастические. Сейчас я ожидал того же, и полная иррациональность ситуации меня пока еще не очень беспокоила.

– Дай сюда, – сказал он. – И погляди мой.

Я посмотрел его вариант. Он был ничуть не лучше.

– Главное, – сказал Лидумс, – что я не вижу в этом никакой логики. Никакого смысла. Это не подрывное дело. Это бред алкоголика. Можешь смеяться надо мной сколько угодно, но я не понимаю, зачем им понадобилось закладывать верхний заряд. Сильно уповаю на то, что сегодня твоя голова работает лучше моей.

– Тщетные надежды, – сказал я. – Мне тоже непонятно. Что мы в конце концов имеем? Лучше пока не касаться всей предположительности наших данных, того, что мы не знаем, какое там может быть упреждение: секунды, минуты, часы… Что тут у нас вышло? Вариант один: первым взрывается нижний, основной заряд. Сила взрыва такова, что не выдерживает ни одно перекрытие за исключением, может быть, самого верхнего. Внутри – полное уничтожение, но на поверхности земли последствия взрыва почти или совсем незаметны. Затем происходит второй взрыв, верхний. Он перебивает верхнее перекрытие, и одновременно поднимает на воздух десять метров грунта. Общая конфигурация заряда такова, что грунт этот практически не падает в возникшую воронку, но образует на некотором расстоянии от нее кольцевой вал. Своего рода модель лунного кратера. Какой в этом смысл?

– Никакого, – буркнул Лидумс.

– Второй вариант: одновременность. При этом ударные волны встречаются примерно на уровне второго этажа, двухстороннего обжатия перекрытий не происходит и они, как и в первом варианте, все перебиваются. Но поскольку нижний заряд мощнее, с учетом многократного отражения, выброс вещества на поверхность будет несколько больше, чем в первом варианте, и кроме грунта наверху могут оказаться какие-то обломки внутреннего оборудования. В этом ты видишь смысл?

– Ни малейшего, – Лидумс пожал плечами. – А ты?

– Ровно столько же.

– Сказочно. Давай третий.

– Сначала взрывается верхний заряд. Перебивается перекрытие и выбрасывается грунт. Возникает как бы колодец от поверхности до внутренности третьего этажа. Затем срабатывает нижний заряд, и на этот раз весьма значительная часть того, что находится в помещениях, выбрасывается на поверхность – хотя бы в виде обломков.

– В этом варианте есть хоть какая-то мысль, – хмуро проговорил Лидумс, – но мысль сумасшедшая. Понятно – что может произойти. Совершенно непонятно – кому и зачем это могло понадобиться.

– Пока мы туда не проникнем, – сказал я, – ничего больше мы и не поймем.

– Легко сказать – проникнуть… У тебя возникла хоть тень представления – как это сделать?

– Нет еще.

– Вот… Досадно, конечно, что об уничтожении на месте теперь никто даже разговаривать не станет, не только одна Иванова. А времени никто ведь не прибавит… И действительно – кто скажет, что при этом оказалось бы на поверхности? Там какие-то баллоны с газом, если дешифровальщики не нафантазировали. Хорошо, если это кислород, азот или хотя бы горючий газ. А если там какой-нибудь «табун» или иная высокотоксичная пакость? Если это попадет в атмосферу, нас вряд ли поблагодарят, как думаешь?

– Это был бы не подарок. Но может быть, через столько лет ничего страшного и не произошло бы? Придется консультироваться с химиками.

– Вот ты это и сделаешь завтра с утречка в Риге. Значит, надо всерьез начинать думать о раскупорке. Учитывая, что неудача здесь даст тот же результат, что и преднамеренный подрыв.

– Это понятно. Значит, исходим из третьего варианта?

– Видимо. Начальство будет в диком восторге, – вздохнул он. – Особенно гражданское. Будет буря…

Мы помолчали.

– Ладно, – сказал я. – Какие будут приказания?

Лидумс задумчиво глянул в окно.

– Смотри-ка, день прошел, а я и не заметил как-то. Что это, мы и без обеда остались?

– Наука заела, – усмехнулся я.

– Значит, ты – у химиков. А я тут, на месте, начну потихоньку прикидывать, как попасть в эту мышеловку. Чуть что – позвоню. И ты звони. И мне, и в округ.

– Ясно, – сказал я. – Значит, я на сегодня свободен?

– Лети, – разрешил он, – машина ждет.

Глава четвертая

I

Я был почти уверен, что не застану Ольгу в номере, или, напротив, она окажется там не одна. Она была одна, и спала. Я успел сходить под душ и переодеться, лишь тогда она показалась на пороге гостиной.

– Вы не умерли с голоду? – Я чувствовал себя не очень уверенно, потому что, оказавшись в номере, сразу же четко восстановил в памяти все, что произошло здесь сегодня утром, и хотя, не было моей вины в том, что я застал ее нагой, но и заслугой это не назовешь. Мне было неловко, а в таких случаях шутливая интонация лучше всего.

– А вы? – спросила она в ответ.

Я действительно хотел есть. Давно уже минули все сроки, когда в войсках по распорядку полагается получать котловое довольствие. Теперь, когда я постоянно нахожусь вне части, я порой с сожалением вспоминаю времена, когда носил погоны без просветов (не с зигзагами, конечно: до этого мне не дорасти, ушло время).

Самым простым было спуститься в ресторан. Но я не хотел. В моем представлении ресторан вдруг накрепко связался с тем южным мужчиной, которого сам же я придумал несколько часов назад и который стал для меня реальным настолько, что я не сомневался, что, войдя в зал, сразу же увижу его за столиком, и он будет там же раздевать и ласкать Ольгу глазами, как делал это в измышленном мною немом фильме. И почему-то я сейчас не мог сказать себе «все равно, какое мое дело» – видимо, в какой-то мере это меня все же касалось. И, отбросив мысли о ресторане, я сказал, когда Ольга одетой вышла из спальни в гостиную:

– Самое время заняться вашими делами. Она кивнула.

– Я просто не хотела уходить без вас. Мало ли что вы могли подумать.

– Куда же вы ушли бы?

Она улыбнулась и неопределенно махнула рукой. Сейчас, выспавшаяся и, наверное, немного пришедшая в себя, Ольга выглядела совсем иной, чем прошлой ночью: уверенной в себе. Я подумал вдруг, что, может быть, никуда и не надо идти? Пожила она день у меня в номере, может остаться и еще, а там… А там видно будет, нет смысла загадывать надолго, все равно такие расчеты никогда не оправдываются – у меня, по крайней мере.

– Я хотел вместе с вами нанести визит моим старым знакомым. Вы, я думаю, сможете пожить у них, пока… пока ваши дела не выяснятся. Но вот думаю, – я поднял руку с часами, – не поздно ли?

– Это не мне решать, – сказала она спокойно.

– Может быть, завтра?

Это было с моей стороны недвусмысленным предложением. Она так и поняла это.

– Здесь я не останусь, – сказала она не задумываясь, ровным голосом. – Вы сами должны понять.

Я понял. Что-то все-таки произошло между нами утром в те секунды, здесь, в номере, мысленно мы – не тогда, а чуть позже – были вместе, и именно потому, что это произошло в мыслях, опасно было оставаться вдвоем, потому что это могло бы случиться и на деле. Значит, она не хотела этого. А я? Если подумать, то и я нет. Бездумно, сразу – да, тогда не страшно. А когда перед этим думаешь, все начинает казаться куда более серьезным.

– Ладно, – сказал я, – идемте. Не убьют же нас, в конце концов.

– А если даже – что изменится? – словно про себя сказала Ольга.

Это мне не понравилось. Легко говорить о смерти может тот, кто на самом деле находится от нее достаточно далеко, для кого она – понятие в общем-то фантастическое, к нему не относящееся. Но у военных смерть – и порой весьма конкретно – принадлежит к заранее оговоренным условиям жизни и службы. Начиная с присяги, где сказано: «Не щадя своих сил и самой жизни». И я не люблю, когда по этому поводу зря треплют языком. Это свидетельствует о несерьезности человека.

– Не говорите глупостей, – сказал я.

Мы вышли без приключений и молча миновали несколько кварталов. Порой я ловил на себе взгляд Ольги, любопытный и слегка иронический: я в ее глазах выглядел великим молчальником, женщины таких не любят, но на какое-то время проявляют определенный интерес; женщина пытается понять, что же кроется за молчанием: большая глубина – или же полная пустота? Редкая женщина может удержаться от искушения растормошить молчуна и удовлетворить свое любопытство; и непохоже было, чтобы Ольга принадлежала к таким. И действительно, ее терпения хватило еще метров на сто, потом она строго спросила:

– Вы не сказали мне, что это за дом, куда меня ведете.

– Шестиэтажный, – сказал я хмуро. Об этом доме мне говорить не очень хотелось, с ним было связано многое, и не всегда радостное, хотя в общем бывало всяко. Именно сейчас, в момент, когда она заговорила, я пытался убедить себя в том, что дом этот – всего лишь обиталище моих старых знакомых, и ничто иное. Я уже почти уговорил себя, когда Ольга вспугнула мысли.

– Кто там живет?

Спрошено это было тоном светской дамы, боящейся унизиться общением с людьми не своего круга. По меньшей мере, неуместно.

– Во всяком случае, это не вокзальная публика.

– Вокзалов я как раз не очень боюсь, – сказала она уже иначе, как бы задумчиво. – Там, на худой конец, есть милиция.

– Вы, кажется, очень напуганы мужиками, – не удержался я. Она ответила сразу же:

– Да.

Я покосился на нее. И в самом деле, так оно и должно было быть. И не только из-за ее красоты; она даже сейчас, рядом со мной, человеком зрелого возраста, шла очень вызывающе, как бы заявляя каждым шагом, каждым движением бедра, каждым поворотом головы: «Вот иду я. Заметили? Хочется подойти? Попробуйте…» Причем в этом «попробуйте» не содержалось угрозы, скорее – легкая подначка: «Слабо ведь подойти, а? Ну, рискните же!..» Поэтому легко было поверить, что «рисковали» часто.

– Может быть, вы сами виноваты?

– Нет, – убежденно ответила она. – Умный человек понимает, что все это ровно ничего не значит. – Она сразу догадалась, что я имел в виду, наверное, доброжелатели уже не раз делали ей подобные замечания. – К сожалению, умных – меньшинство. Но разве из-за этого надо скрывать свою суть? Да, мне приятно нравиться – к ничего больше. – Она глянула на меня и улыбнулась. – Вы ведь знаете.

– Ну… – начал я.

– Именно. И совсем не потому, что вы не проявили настойчивости. Стало бы только хуже: мне пришлось бы подумать о вас нехорошо.

«А мне-то что до вашего мнения», – подумал я, но вслух не сказал этого, а лишь вернулся к началу разговора.

– Не беспокойтесь, там хорошие люди. Военный в годах и его жена.

– У вас есть знакомые среди военных?

– И немало, – сказал я.

– Они кажутся вам интересными людьми?

– Как кто. Как и среди всех остальных.

– Не знаю, – сказала она, – мне они кажутся людьми достаточно ограниченными.

– Ну, с этим я не согласен, – возразил я. – Армия настолько велика, что люди в ней бывают самые разные.

И в самом деле, подумал я. Мы редко пытаемся понять, что такое армия, в самом общем виде. Армия – это особая страна, особое мировоззрение и образ жизни. В армии есть все, что есть в гражданской жизни, и сверх того многое, чего в ней нет. В армии есть своя аристократия и свой плебс. Своя интеллигенция и свои тупицы. Свои ученые и писатели. Свои артисты и композиторы. Свои таланты и бездари. Свои изобретатели и исполнители. Свои художники и инженеры. Свои философы и люди действия. Люди необходимые и люди случайные. Люди принципа и конъюнктурщики. Свои спортсмены и свои гиподинамики. Свои герои и свои трусы. Свои независимые и свои подхалимы. Свои мечтатели и свои прагматики. Свои карьеристы и свои работяги. Свои удачники и неудачники. Свои трезвенники и пьяницы. Свои мудрецы и свои дураки; правда, говорят, что уж если дурак армейский, то он всем дуракам дурак. Может быть. Но какими бы ни были люди в армии, они – кроме всего прочего, или прежде всего – солдаты, люди приказа и подчинения, люди не самой легкой судьбы…

Я чуть было не проскочил мимо нужного нам дома и остановился в самый последний миг. Ольгу, кажется, охватила нерешительность, она смотрела на меня чуть испуганно. Я взял её за руку и сказал строго: «Ольга, не советую пререкаться со старшими, куда попало я вас не повел бы, можете мне поверить. Пошли!»

Мы вошли в тесный, кособокий лифт; дергаясь и поскрежетывая, спотыкаясь на каждом этаже, он тем не менее поднял нас на нужную высоту. Мы вышли; на двери была все та же табличка со знакомой фамилией.

И я позвонил.

II

Открыла нам Варвара. Годы почти не изменили ее, разве что чуть отяжелили, в рыжеватых волосах не было и намека на седину; впрочем, в прихожей было сумеречно. Она не узнала меня и спросила: «Вам кого?», я молчал и, улыбаясь, смотрел на нее, и она узнала и чуть покраснела и сказала: «Ох!», и тут же из глубины квартиры донесся знакомый, зычный и хрипловатый голос Семеныча: «Кто там, Варя?», а она ответила тоже своим всегдашним, резким голосом: «Ваня, Вова приехал, Вова!» Из комнаты раздался рев, и Семеныч выкатился в прихожую, приземистый, массивный, в прошлом гвардии майор, сейчас уже в отставке. Прошла минута похлопываний и междометий, и только тут я вспомнил об Ольге; она, вроде бы обидевшись, стояла в самом углу, рядом с вешалкой: не привыкла, наверное, чтобы на нее не обращали внимания. Я взял ее за руку и сказал: «Знакомьтесь, Ольга», хозяева поздоровались с ней – сдержанно, хотя и не сухо; статус ее был им неясен, но, по старой памяти, они мне верили. Нас пригласили в комнату; это была старая комната, а не другая, бывшая моя, которую они отвоевали у КЭЧа, когда мне дали квартиру и мы переехали. Я им тогда немного помог в этой кампании, и мы остались навсегда если не друзьями, – мы были слишком разными людьми, – то, во всяком случае, хорошими приятелями. На это, собственно, я и рассчитывал сейчас.

Обстановка в их комнате осталась прежней, и мы сели за знакомый стол; Семеныч что-то буркнул, и Варя тут же убыла на кухню, где загремела посудой. Я из вежливости сказал: «Не надо, Семеныч, мы в общем не голодны», – это было чистое вранье. Он мотнул головой: «Это не но правилам, не знаю, я ничего не видел». Варя вошла, неся бутылочку, из серванта были извлечены рюмки и тарелки, и я перестал изображать сопротивление. Семеныч смотрел на бутылку теплым дружеским взглядом, Варвара перехватила его взгляд, но ничего не сказала: видимо, повод был признан достойным. Появилась селедочка, помидоры, огурцы, лучок; здесь любили кушать просто, но помногу. Пока Варвара хозяйничала, Семеныч критически обозрел меня и приготовился что-то спросить. Когда Семеныч собирался задать вопрос, тому предшествовал определенный и неизменный ритуал: он глубоко вздыхал раз, другой, кашлял, вытирал губы тыльной стороной ладони, одновременно прикрыв глаза, и только после этого начинали звучать слова. Так что при желании любой его вопрос ничего не стоило предупредить; так я и поступил сейчас, потому что знал, о чем он спросит: почему я в гражданском – вышел в отставку, что ли? Или же… Он не успел еще вытереть губ, как я сказал:

– Ну что же, Семеныч, первым делом разреши доложить: у меня никаких особых перемен, я все там же и занимаюсь тем же – копаюсь в земле понемножку. И давай больше не будем на эту тему, ладно?

Семеныч выглядел, как велогонщик, которому на старте кто-то сунул палку в спицы. Однако вопреки первому впечатлению, он был мужиком сообразительным; вместо вопроса он пробормотал «Я сейчас», вышел на кухню, побыл там немного и вернулся, неся хлеб и, видимо, не забыв предупредить Варвару о необходимой сдержанности. Но она, кажется, вряд ли поняла это в нужном смысле, у женщин всегда другое на уме, и решила меня не щадить. Мы уселись, Семеныч, торжественно откашлявшись, стал наливать. Я перевернул свою рюмку вверх донышком и он, вторично оскорбленный в лучших чувствах, застыл с бутылкой в руке.

– Ты что, завязал? – недоверчиво спросил он. Я решил не пускаться в объяснения.

– Нет. Просто я на работе.

– Так-так. Тут, у нас? Я ничего не слыхал…

– Не совсем. Невдалеке. Он кивнул.

– А то сейчас все завязывают, – сказал он. – Мода такая пошла. А зачем? Не по-русски. Ты лучше не перебирай, а завязывать тоже, понимаешь ли, крайность.

– Ладно, – сказала Варвара, – не принуждай человека, раз он на работе, тебе же сказано. Сейчас, Вова, я тебе принесу. – Она отлучилась и вернулась с каким-то питьем в глиняном кувшине. Я понюхал – это мне годилось. Семеныч нетерпеливо сопел.

– Ну, за встречу, – провозгласил он, едва я успел налить Ольге водки, а себе водички – и он лихо выпил, крякнул, провел по губам рукавом домашней куртки и подцепил селедочку. Варвара опрокинула рюмку, не отставая; она была вовсе не против такого времяпрепровождения, если только и сама принимала в нем участие и если Семеныч не перебирал – правда, в годы нашего знакомства такое случалось не часто. Но тогда бутылки стояли в серванте, а не где-то на кухне, в каком-то, наверное, тайничке; что поделать, со временем многое меняется… Ольга взглянула на меня, и я сказал ей:

– Выпейте, Оля, сегодня вам не помешает.

– Я вообще-то почти не пью, – чуть растерянно призналась она, но все же выпила, и тоже до дна. Рюмки, правда, были маленькие, до национальной нормы – граненого стакана – им было далеко. Я пригубил сладковатую водичку и тоже крякнул, чтобы сделать приятное хозяину дома. Положил на тарелку селедки, и только тут по-настоящему понял, до чего проголодался.

– Ну, так как же ты? – спросила Варвара через несколько минут, когда мы взяли первую передышку. Глаза ее безостановочно сновали между мной и Ольгой, видимо, хозяйка дома никак не могла решить уравнение с одним, самое малое, неизвестным. – Где лето провел? На юге?

– На юге, – согласился я.

– Я и смотрю, загар курортный, – сказал Семеныч.

– Да, солнца хватало, – подтвердил я.

– Доходили слухи, что ты за рубежом.

– Выезжал. Но ненадолго.

– Куда? – спросила Варвара, но Семеныч строго глянул на нее:

– Где был, там его больше нет.

– Угу, – сказал я и потянулся за маринованными грибками.

– Свои, – гордо сказала Варвара. – Прошлый год был грибной, да и этот ничего. А у вас там как?

– Я теперь в другом месте, – сказал я. – Поближе к столице. Там все почти как здесь.

– Вот Светка, наверное, радуется, – и Варвара выстрелила глазами на Ольгу.

– Светлана на старом месте, – сказал я.

– Надолго задержалась?

– Не знаю.

– Что же так?

– Да так.

– А сын?

– С нею.

– Что же вы – совсем? – спросила Варвара.

– Так вышло.

– И почему?

Этого я и сам как следует не знал. Так получилось, и все.

– Да, – сказала Варвара, – жалко. А вы, значит, – обратилась она к Ольге официальным голосом, – будете новая Вовина супруга?

Ольга молча покачала головой и чуть улыбнулась.

– Мы просто знакомы, – сказал я, – и не хитри, Варя, не ищи там, где не теряла. Кстати, хочу попросить: не приютите ли ее на денек-другой? Тут случились обстоятельства.

Какие обстоятельства, я объяснять не собирался: раз друзья, то приютят и так, а нет – то и объяснения не помогут. Семеныч взглянул на Варю: гарнизоном командовала она. Варвара немного помолчала, для солидности. Ольга, краснея, пробормотала: «Да не надо, я обойдусь…» Варвара сказала:

– Почему же – не надо? Вова зря просить не станет. Вову мы уважаем, он человек хороший, очень даже, мы его любим, мы его давно знаем, уж и не помню, сколько. – Я внутренне улыбнулся: женщина… Если бы она пришла к выводу, что у нас с Ольгой что-то есть, то попыталась бы вколотить клинышек, то ли из уважения к далекой теперь Светлане, то ли из неосознанной, беспредметной женской ревности; но раз все оказалось наоборот, ей уже нужно было, чтобы девушка не увертывалась, если уж ей так повезло, что на нее пал мой выбор. – В твоей бывшей комнате, – повернулась Варвара ко мне. – Мы с Ваней ее так и называем: твоя комната. Вовина. Только диванчик там узенький, мы в ней не спим. Кресла, что ли, подставить?..

Мысленно она уже уложила нас в одну постель, и я поспешил разуверить ее:

– Я стою в гостинице, обо мне не беспокойтесь.

– А то мог бы и у нас, – проворчал Семеныч, – устроились бы, не впервой.

– Нет, – сказал я. – Есть обстоятельства.

Теперь настроение Варвары стало совсем радужным: все выходило очень достойно, все было, как надо, и никого нельзя было ни в чем упрекнуть.

– Значит, договорились, – заключила она. – Тогда пойдемте, Оля, покажу вам комнату.

Ольга послушно поднялась, а мы с Семенычем остались вдвоем.

– Значит, еще служишь, – негромко сказал он, выполнив положенный ритуал – на сей раз я не стал прерывать его.

– Я ведь еще молодой.

– Все мы молоды, – буркнул он. – Только управление кадров этого не видит. Что сюда занесло? Переводят?

– Временно прикомандирован. Понадобилась экспертиза.

– Серьезное дело?

– Похоже на то. А сперва показалось – простенькое.

– А в войсках чем занимаешься? По-прежнему на батальоне?

– Давно уже нет. Занялся научной работой.

Он кивнул.

– Я так и думал. Не обижайся, Вова, но настоящей строевой закваски в тебе не было. Ты командиром не рожден, ты у нас всегда был интеллигентом и либералом. Командовал, и самому тебе было словно бы неудобно за то, что ты людьми командуешь. Так?

Я удивился. Семеныч в моем представлении был, что называется, простая душа, иными словами, человек хороший, но наивный и недалекий, а он, оказывается, аналитик…

– Ну, знаешь, – сказал я, – служил я всегда честно.

– А кто говорит? Служил бы нечестно – погнали бы, а ты вот служишь, и растешь, наверное… Кто ты сейчас в звании?

– Подполковник.

– А я так майором и вышел, – сказал он невесело. – Видно, это мой предел. Что называется, общей культуры не хватило. Да и откуда было ее взять? А сейчас командир должен быть культурным, – протянул он выразительно. – Потому что солдат имеет среднее образование, а то и повыше, и нельзя, чтобы он над тобой посмеивался, хотя бы и про себя. Нет, правильно, Вова, все это правильно. Можно было, конечно, дослужить где-нибудь в тихом местечке до второй звездочки, но как-то горько стало на душе, да и возраст подошел, выслуга была полная. Вот и подал.

– И как?

– Да грех жаловаться, – сказал он без энтузиазма. – Хорошо. Посидел дома, но скучно стало, пошел на работу.

– Каким-нибудь директором, наверное?

– Да нет, ведаю кадрами в одной организации. Работа не пыльная, начальство вежливое, и оклад ничего… Все правильно.

Но я ему не очень-то поверил: не тем голосом было сказано все это, настолько-то я Семеныча знал.

– А ты что, – спросил он, оглянувшись на дверь и приняв еще рюмашку, снова закабалиться решил? Дураки мы, мужики…

– Нет, – сказал я. – Тут совсем другой коленкор. Просто надо помочь человеку. А насчет этого – я и не думаю.

Он посмотрел на меня и ухмыльнулся.

– Это неважно, что ты не думаешь, – сказал он. – Гляди, как бы она не подумала. Словно бы я тебя и не знаю; ты ведь и на Светлане не женился.

– Ну, это ты брось…

– Она на тебе женилась: выбрала, захотела и женилась. Ты в этом был лицо страдательное. Я же помню. И не хотел ты, и ерзал всячески, потому что любить ты ее не любил, но слишком ты был нерешительный человек, чтобы кругом – и шагом марш на выход. Это все видели, ты один, наверное, не видел.

Я махнул рукой.

– Все равно, – сказал я. – Дело прошлое.

– Дело-то прошлое, да ведь кусок жизни прошел и его не вернуть, а кусков таких в жизни сколько? Раз, два – и жизнь вся, а в жизни от жены зависит многое. Одна может тебя генералом сделать, а с другой… Не думай, это я не о Варваре, я-то в жизни своего потолка достиг. А ты, значит, коли в генералы не вышло, решил в профессора выходить? Ну, дай тебе бог, чтобы был ты и профессором, и военным, а то ведь в таком положении бывает, что человек ни профессор, ни военный, ни богу свечка – вообще ничего.

– Это ты про меня? Как же это ты – старшего-то в звании?

– Нет, Вова, в тебя я верю. Ты не командир, но ты – военный.

– Это как понимать?

– У тебя чувство долга в душе. И ответственности. И сознание того, что сначала – дело, а ты – потом. Если это у человека есть, то он – военный, если даже никогда формы не надевал. Потому что только на таких армия и может держаться.

– В армии всяких много, – сказал я, хотя и не хотелось мне говорить этого.

– Знаю. Но ты…

Он не договорил: женщины вернулись. Они, видимо, пытались познакомиться поближе, но это, кажется, не очень удалось: Ольга выглядела высокомерной, Варвара – официально-доброжелательной, и только. Что между ними произошло, можно было представить: Варвара попыталась по-женски залезть Ольге в душу, допросить по-дружески, но с пристрастием, какое-нибудь словечко сказала не так, а Ольге, как я уже начал понимать, этого хватило, она решила, что ее обидели намеренно, и замкнулась. Я вздохнул и встал.

– Зайду в ту комнату на минутку, ладно?

– Зайди, зайди, – сказала Варвара, – как же не зайти. Да не бойся: устроим твою знакомицу честь по чести.

Ольга дернула плечами и даже шагнула к двери; я посмотрел на нее как можно выразительнее и внушительно кашлянул, чтобы она не пропустила этого взгляда мимо своего внимания. Она, кажется, поняла, а может, просто спохватилась, что не следует слишком уж показывать характер в доме, где ты оказалась впервые в жизни, у незнакомых людей; сообразила, что подведет меня, да и себе сделает только хуже. Вместо двери Ольга подошла к столу и присела, а Семеныч, потерев руки, громко воззвал: «Ну что, еще по одной, что ли?».

Я вышел из комнаты, медленно прошагал по коридору, где за минувшие годы изменился разве что цвет; прошел, как тысячи раз до того. Что-то, наверное, остается от человека в тех местах, где он жил подолгу. Смываются с пола следы, выветривается запах, но что-то остается. Говорят, глаза человека не только воспринимают свет, но и сами испускают какое-то излучение; может быть, оно как-то влияет на окружающее, перестраивает его… А вернее всего, ничего такого не происходит. И хорошо, не то обязательно изобрели бы такой взрыватель, срабатывающий от взгляда, этакую хитрую ловушку: ты только глянул – и взрыв…

Я стоял у окна в комнате, что так долго была моей, и червячок шевелился под сердцем. Ну, вот ты и снова вышел на свой берег, а что толку? Река протекла, и ты протек; другие стены, другая мебель, комнате все равно, кто живет в ней, у нее нет памяти. Да и то – мало ли таких комнат или квартир в стране? Куда больше десятка, наверное; ты жил в них где месяцы, где годы, потом уходил – и все. Кому какое дело, что ты когда-то стоял на этом самом месте, касался этого самого подоконника, и думал, думал… Ты получил тогда роту, ты был моложе и честолюбивее, дело было осенью, за стеклом моросило. Ты только что принял пополнение из нового призыва и вновь переживал впечатление, с каким знакомился с ними – растерянными, угловатыми, расхлябанными несмотря на все усилия сержантов и их собственные. Необмявшаяся форма казалась на них неестественной, и ты знал, как много сил придется положить на то, чтобы каждый из них стал солдатом, при виде которого и не подумаешь, что он хоть раз в жизни надевал что-то другое, не ту гимнастерку, что сейчас на его плечах, не поверишь, что ремень, так ладно перехватывающий фигуру, когда-то свисал черт знает куда, бляха обязательно оказывалась на боку, а отдание чести в его исполнении выглядело прямо-таки противоестественным жестом, и хотелось плеваться, орать и плакать. И ты стоял вот здесь и думал, что вот пришли люди, каждый из которых обладает склонностью к чему-то и способностью, а ты должен, наперекор всем этим стремлениям и способностям, где можно – используя, а где нельзя – подавляя, научить их профессионально воевать, а перед тем – правильно ходить и поворачиваться, трогаться с места и останавливаться, одеваться и раздеваться, окапываться и бежать, беспрекословно выполнять приказы и молчать, пока не разрешили говорить, и все это – еще до того, как начнешь учить их стрелять, метать гранату и делать еще множество важных вещей, а потом уже начнешь посвящать их в секреты пиротехники, учить различать инициирующие и бризантные взрывчатые вещества, понимать, что такое бризантность, а что – работоспособность, а что – чувствительность, а что стойкость, а что – плотность взрывчатки, разбираться в шнурах огнепроводных и детонирующих, в капсюлях-детонаторах, зажигательных трубках, электровзрывных сетях, и еще во многом, многом, многом… Порой ты будешь к ним жесток и безжалостен – ради них же самих, потому что они не понимают сейчас очень многого, и когда еще поймут… Ты стоял здесь и вспоминал, как сам когда-то, уже очень давно, впервые понял, увидел за деталями – главное; тогда началась корейская война, время стало напряженным, прошлая война была еще свежа в памяти, и будущая казалась куда более вероятной, чем сейчас. В газетах много писали о нашей армии, о надеждах, которые возлагало на нее все прогрессивное человечество, а тебе казалось, что это – о чем-то другом. Та армия, о которой писали, была сама по себе а ты, рядовой Акимов, был сам по себе, и превыше всего ценил древнюю поговорку: солдат спит, а служба идет. И вдруг, словно крутнули подрывную машинку, озарилось, грохнуло – и тебе стала ясной одна простейшая вещь: та армия, о которой писали и на которую надеялись – был ты и ребята вокруг тебя, такие же, как ты, и больше не на кого было надеяться, кроме вас, потому что, если сыграют тревогу, именно вы пойдете вперед, пока в стране будут призывать запасных и формировать новые дивизии и армии. Ты пойдешь; а был ли ты готов к этому? Формально – да, потому что и стрелять, окапываться ты уже умел, и выполнять команды. Но по сути, ты стал готов к возможной войне только в тот миг, когда понял, что надеются именно на тебя, лично на тебя, и не дай тебе бог не оправдать надежд. Ты понял, и с тех пор не забывал этого всю жизнь, а те ребята еще не поняли, и даже не завтра поймут; нет, они будут знать, и спроси их на политзанятиях – четко ответят; знать будут, а понимать – нет, слова еще не станут их мыслью, а будут оставаться лишь словами, пока в каждом из них не родится наконец солдат. И тогда они скажут тебе спасибо за твою строгость, а порой – безжалостность, скажут, если даже никому из них никогда и не придется воевать…