Текст книги ""Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Владимир Богомолов

Соавторы: Герман Матвеев,Леонид Платов,Владимир Михайлов,Богдан Сушинский,Георгий Тушкан,Януш Пшимановский,Владимир Михановский,Александр Косарев,Валерий Поволяев,Александр Щелоков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 154 (всего у книги 347 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Иван Талызин ехал к месту назначения – на медеплавильный комбинат, еще как следует не отдохнув после долгой дороги. Аэропорты семи городов, где делал посадку самолет, смешались в голове в один – беспокойный, гудящий, прошитый неоновыми молниями реклам и указателей, с душными залами, где звучит насморочный голос дикторши, объявляющей посадку, прибытие самолетов, перемену в рейсах и сводки погоды.

Последний перелет перед Санта-Ритой…

Позади остались серые пески раскаленных пустынь, горные хребты, укутанные в вечные снега, огни ночных городов – словно россыпи драгоценных камней на бархате ночи.

Наконец пилот объявил по радио:

– Самолет пересек государственную границу Оливийской республики!

Иван много узнал в Москве об этой стране, о ее президенте, о широких начинаниях Орландо Либеро, о задачах, которые ставит и решает республика, несмотря на бешеную злобу правых элементов.

На медеплавильный комбинат из столицы Талызина сопровождал смуглолицый молодой паренек. Иван сразу же почувствовал к нему симпатию.

– Меня зовут Хозе, – сказал паренек с белозубой улыбкой, отворяя перед Иваном дверцу старенького «пикапа» с брезентовым верхом.

Хозе вел машину лихо и бесшабашно. Они неслись по улицам Санта-Риты, почти полностью пренебрегая правилами уличного движения.

Промелькнул отель, в котором Иван ночевал, затем мрачное здание бывшего Комитета общественного спокойствия. Вскоре дома стали пониже, улицы – поуже.

– Я знаю, ты русский, – сказал Хозе.

– Русский, – с улыбкой подтвердил Талызин.

– У каждой страны есть свой поэт, – продолжал Хозе после паузы. – У вас Пушкин. У нас Рамиро Рамирес. Я многие его стихи знаю наизусть…

– Я тоже знаю Рамиреса.

– О! – Хозе с уважением посмотрел на Ивана.

Машина вылетела на мост. Под колесами гулко загрохотали старые бревна. Талызин посмотрел на желтые волны реки.

– С этим мостом связано начало одного из важнейших революционных событий нашей страны, – чуточку торжественно произнес Хозе, кивнув в окно. – Когда-нибудь я расскажу об этом.

– Кем ты работаешь?

– Машину вожу с медными слитками. Тридцать тонн.

– Хорошо идет работа на руднике?

– Да как сказать… – неопределенно протянул Хозе. – До последнего времени все было как надо. А сейчас стало неспокойно…

Город кончился. Дорога все время ползла в гору. Постепенно менялся пейзаж. Округлые холмы, покрытые незнакомой Талызину растительностью, все чаще переходили в голые каменистые скалы.

Иван жадно глядел по сторонам, словно губка впитывая впечатления. Ему казалось, что когда-то давно он уже бывал здесь. Быть может, это чувство было связано с тем, что он много читал об Оливии.

Глубоко в ущелье мелькнул целый лес труб. Дым, скученный в одно огромное облако, был неправдоподобно зеленого цвета.

– Плавят медь. – Хозе откинул волосы со лба и, уверенно крутя баранку, негромко продекламировал:

Утоли мои печали,

Пламенеющий закат,

Дерзко всхолмленные дали

И медеплавильный чад…

– Чьи это стихи? – спросил Иван.

– Рамиро. Они еще не опубликованы. Рамиро читал их на днях перед рабочими, на комбинате.

– А сколько у вас рабочих?

– Шестьдесят тысяч.

– Целый город!

– А людей не хватает.

Наскоро перекусив на заправочной станции, они двинулись дальше. Хозе предложил полазить по горам, подняться на вершину, с которой, как он уверял, виден действующий вулкан – «тот самый», приманка и отрада туристов со всех концов света, – но Талызин отказался: ему не терпелось добраться до места и приступить к работе.

Теперь дорога то извивалась серпантином, то вдруг вгрызалась в гору напрямую и ныряла в тоннель, то шла над самым краем пропасти, такой глубокой, что если посмотреть вниз, холодело сердце.

Неожиданно Хозе сбавил ход.

Сразу за поворотом неожиданно для Талызина показался комплекс зданий.

«Обогатительная фабрика меднорудного комбината. Народное предприятие», – прочел Талызин на табличке, когда они подъехали поближе.

– Пробежимся по цехам? – предложил Хозе, лихо притормаживая.

Они вышли из машины и, миновав охрану, направились к десятиэтажному зданию, похожему на аквариум. Хозе здоровался с каждым встречным – его тут знали все.

– Руда на фабрику идет с шахты, – сказал Хозе.

– А где вагонетки?

– Руда поступает сюда по подземным трубам, – пояснил Хозе.

Они остановились.

– Раньше все это, – сделал Хозе широкий жест, – принадлежало иностранным компаниям. Теперь предприятие национализировано. Прежде рабочие жили в ужасных условиях. Я-то этого не видел, но те, кто застал… О том, как жили рабочие на руднике, тебе расскажет Франсиско Гуимарро, он работал здесь.

– Это тот, который привез нас утром к президенту?

– Он самый.

От посещения обогатительной фабрики в памяти Талызина остались размах, масштабность предприятия. Перед глазами плескались тяжелыми волнами циклопических размеров бассейны, где шевелилась, словно живая, темная плотная масса. Это была измельченная медная руда.

Хозе и Талызин на фуникулере поднялись к медеплавильному заводу, расположенному высоко в горах.

Завод явно нуждался в реконструкции – Талызин понял это с первого взгляда.

Они вошли в конверторный цех. Стенами цеха служили бока скал, лишь слегка обтесанные. Они источали жар. Скальные стены были покрыты толстым слоем копоти и гари. Пламя в конверторных печах гудело грозно и устрашающе.

Рабочие, обслуживающие печи, носили на лице повязки, оставляющие открытыми только глаза. Среди волн дыма они походили на привидения.

Хозе что-то сказал нескольким рабочим – что именно, Иван не разобрал из-за грохота, – но люди у печей стали проявлять к нему знаки внимания.

Сделав несколько шагов, Талызин нагнулся я поднял кусок ноздреватого шлака красного цвета. «Возможно, в отходы попадает медь, – подумал он, пряча шлак в кардан. – Нужно будет отдать в заводскую лабораторию. И вообще посмотреть, как она работает».

Близ крайнего конвертора их остановили.

– Сейчас пойдет медь, – сказал дочерна закопченный рабочий. В голосе его звучали торжественные нотки. – Сеньор руссо может посмотреть, если пожелает.

– Меня зовут Иван, – произнес Талызин и крепко пожал руку рабочему.

– О, Иван! Хорошо, – расплылся рабочий в улыбке.

Повязка его сбилась, обнажив худые, глубоко запавшие щеки, изрезанные густой сетью морщин. Какого он возраста? Это мог быть пожилой человек, но мог быть и юноша.

Несколько умелых ударов ломом – и медь хлынула из образовавшегося отверстия неожиданно тонкой, ослепительно яркой струей. Небольшие изложницы, пододвигаемые рабочим, заполнялись одна за другой.

Подошел подсобник с лейкой. Струйки воды, встретившись с расплавленным металлом, зашипели, вмиг образовав облако белого пара. Слиток затвердел.

Рабочий осторожно поддел его ломом. Медь червонно поблескивала, в капельках воды она выглядела удивительно красивой.

Следующий рабочий отработанным движением опрокинул изложницу в канаву, дно которой было выложено плиткой. По канаве струился мутный поток. Он-то и охлаждал окончательно плитки меди.

Рядом, на специальной площадке, стояла длинная шестиосная платформа, больше чем наполовину заполненная слитками. Резиновые шины колес были почти стерты, и Талызин подумал, что вести такую махину по горным дорогам, которые они только что преодолели, – дело нешуточное.

– Когда кузов загрузят полностью, меди здесь будет тридцать тонн, – кивнул Хозе в сторону платформы. – Вот такие машины я и вожу.

Внезапно рабочий, который обслуживал конвертор, пошатнулся. Видимо, ему стало плохо. Он сорвал с лица повязку и сел на глыбу шлака. Даже под слоем копоти было заметно, как побледнело его высохшее лицо.

– Воды, – прохрипел он.

Кто-то сунул ему манерку с водой, кто-то расстегнул куртку на груди. Человек дышал тяжело, судорожно хватая ртом воздух.

– Позовите врача! – крикнул Хозе.

Через несколько минут из подсобного строения, расположенного поодаль под покатым навесом, на котором был грубо намалеван красный крест, вышел тощий высокий старик. Когда он подошел поближе, рабочие расступились, освобождая путь.

Старик нагнулся, привычно пощупал пульс и озабоченно покачал головой:

– Снова тепловой удар.

Врач вытащил из кармана пузырек, отвинтил крышку и сунул под нос рабочему. Иван ощутил острый запах нашатырного спирта. Рабочий мотнул головой, глаза его приобрели осмысленное выражение.

– Сегодня не работай, – сказал ему врач. – Отдыхай до конца дня.

– Нет, – покачал головой рабочий, – больше некому обслуживать печь. Нужно довести плавку до конца… Людей нет… Медь пропадет…

– Что ж, – пожал плечами врач, – если медь тебе дороже собственной жизни… Как знаешь…

Двое рабочих подняли сидящего и отвели в тень, под навес.

– В нашем аду никакой дьявол долго не выдержит, – обратился врач к Талызину. – Вы, видимо, с экскурсией у нас на заводе? Теперь многие интересуются… Народная власть собирается реконструировать рудник, для этого необходимы опытные инженеры.

– Я новый инженер.

– А, из России, – подхватил старик. – Как же, как же, слышал. Мы ждали вас. Работы для специалиста, как видите, непочатый край. Меня зовут Феррейра, будем знакомы. – сказал он, протягивая руку.

– Иван Талызин, – ответил гость, пожимая ладонь. – Очень приятно.

Талызин осмотрел завод, познакомился с руководством. Ему не терпелось определить круг своих обязанностей.

x x x

Шторнинг – Центру

Дальнейшее пребывание на гасиенде становится небезопасным. Новое правительство готовит закон о национализации крупных имений в пользу государства. Необходимо сменить дислокацию. Переберусь либо в Санта-Риту, либо в Королевскую впадину: врачи нужны всюду. Часть агентуры рассеяна, другая раскрыта. Сеть придется создавать заново.

По сообщению нашего человека, близкого к правительственным источникам, руководство Орландо Либеро готовит амнистию, под которую подпадут многие, арестованные во время переворота.

Центр – Шторнингу

Вам надлежит перебазироваться на медные рудники – этот район становится экономически главным для Оливии. Готовьте диверсии, выступления недовольных режимом. На рудниках имеются наши люди, в том числе и среди руководства предприятия. Через агентуру разыскивайте оппозиционеров среди амнистированных и привлекайте на нашу сторону.

Дезорганизация работы на рудниках помимо экономического ущерба призвана пошатнуть престиж правительства Орландо Либеро. В следующей шифровке передадим список наших людей на рудниках, так же как и инструкции на ближайшее полугодие.

x x x

– Хозе вам все здесь покажет. Мы прикомандировываем его к вам на четыре для, – сказал Талызину директор, крупный мужчина с бритой головой. – Осмотритесь пока, отдохните с дороги. Окрестности у нас живописные.

– Я хотел бы приступить к работе завтра с утра.

– Что ж, похвальное желание, – безучастно согласился директор. – Приходите завтра к восьми в заводоуправление, для начала что-нибудь придумаем.

Талызину не понравилась последняя фраза, но он промолчал.

Рабочий поселок, в котором должен был жить Талызин, располагался на полпути между заводом и рудником.

– Поедешь устраиваться или посмотрим сразу рудник? – спросил Хозе, когда они вышли от директора.

– Сначала рудник, – сказал Талызин, вытирая с лица обильный пот.

Путь к руднику, расположенному в вершине одной из самых высоких гор, образующих гряду, был крут и опасен. Тот подъем, который им пришлось преодолеть, чтобы добраться до медеплавильного завода, показался теперь детской забавой. Впрочем для попутчиков Талызина да и для самого Хозе этот подъем был, видимо, делом привычным. Не спеша, степенно разместились они в четырех крохотных вагончиках. К составу, пыхтя, прицепился игрушечный паровозик. «Времен Стефенсона», – подумал Талызин, разглядывая его фасонную трубу.

В вагоне были шахтеры в касках, женщины, немало было и детей, что удивило Талызина. Широкоскулая индианка, улыбнувшись, подвинулась, и Иван сел у окна.

Паровозик загудел, низко, протяжно, и состав тронулся. Дорога сразу пошла ввысь неправдоподобно круто. Отчаянно пыхтя, паровоз тащил вагончики вверх, в вечереющее оливийское небо.

Стало прохладнее. Ветер, врываясь в открытое узенькое окошко, освежал разгоряченные лица.

Люди в вагоне разговаривали мало. Даже Хозе примолк. Иван не отрываясь глядел в окно.

«Здесь необходимо оборудовать фуникулер непрерывного действия, – подумал Талызин. – Любые затраты окупятся, факт. Скажу завтра директору».

Чем выше в горы они забирались, тем становилось холодней. Иван почувствовал, что продрог. Он застегнул все пуговицы на рубашке, но это мало помогло. Горняк, сидевший напротив, снял с себя пончо и протянул Талызину.

– Бери. Гостю у нас должно быть тепло, – сказал Хозе с улыбкой.

Время от времени, словно устав, маленький поезд замирал на несколько минут на каких-то горных полустанках, кто-то входил, кто-то выходил.

Вскоре началась зона вечных снегов. Едва завидев за окошком снег, Талызин почувствовал желание выскочить, погрузить руки в рыхлую холодную массу, слепить снежок. Но выскакивать было некуда: с одной стороны от узкоколейки дымилась пропасть, с другой – возвышалась почти вертикальная скальная стена, на неровностях которой, каким-то чудом зацепившись, висели клочья снега.

Ветер сыпанул горсть снежинок.

Хозе сказал:

– Приехали.

Платформы как таковой не было. Сразу от дверей вагончика начиналась лестница, ступени которой были вырублены прямо в скале. Вместо перил торчали обрезки труб, вбитые в каменные щели слева и справа от ступеней.

Едва Иван вышел из вагона, как почва под его ногами дрогнула. Глубоко внизу ахнул взрыв, и эхо долго повторяло протяжный перекатывающийся гул.

Люди остановились. Обернувшись на гул, они заглядывали в ущелье, которое недавно покинули. На дне его сверкали еле заметные сверху тонкие иглы пламени.

– Разве вы разработку руды ведете открытым способом?.. – спросил Талызин, но, глянув на Хозе, осекся: ладони парня сжались в кулаки, в глазах горели гнев и горечь.

– Это не разработка руды открытым способом, – с трудом разжал губы Хозе. – Это диверсия, Иван.

Словно прорвав плотину оцепенения, люди на лестнице загомонили:

– Четвертый взрыв за эту неделю…

– Опять, наверно, жертвы…

– Сволочи, саботажники, к ногтю их!

– Контрреволюционеры!

Пожилой горняк поправил каску и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Неужели народная полиция настолько слаба, что не может выловить диверсантов?

– Боюсь, диверсантов у нас слишком много, – сказал Хозе.

– При чем тут диверсанты? – с возмущением спросил человек с гладко прилизанными волосами, который успел выше всех забраться вверх по каменной лестнице. – Все дело в нехватке специалистов. Старых разогнали, а новых не хватает, вот и не ладится дело. Отсюда и неурядицы.

– Чепуху болтаешь, мастер, – перебил его Хозе.

– Нет, не чепуху! Некоторым всюду шпионы мерещатся. Сваливать на диверсантов – последнее дело, это легче всего. Работать нужно, а не придумывать сказочки про шпионов!

– Специалистов, между прочим, народное правительство не разгоняло, – сказал спокойно Хозе. – Вот это и есть сказочка, и вредная сказочка. Они сами разбежались, надеясь, что производство без них остановится.

– А кто остался – те стараются нам вредить, – добавила индианка, стоявшая рядом с Талызиным.

– Ладно, мы сумеем определить, кто нам враг, а кто друг, – сказал Хозе.

Перепалка с длинноволосым внесла какую-то разрядку, хотя каждый остался при собственном мнении.

От главной лестницы ответвлялись боковые, те в свою очередь ветвились еще и еще, так что со стороны вся эта система лестниц представлялась исполинским диковинным деревом, распластанным на скале. На каждой ветке висел плод: лестница оканчивалась жильем – домом, прилепленным к скале. Дома были разнокалиберными – от старых одноэтажных до новых больших, построенных, видимо, сравнительно недавно.

Талызин сказал:

– Не завидую я здешним почтальонам.

– Я тоже не завидую им, – кивнул Хозе.

– Сколько людей живут в этих ласточкиных гнездах? – полюбопытствовал Талызин, когда они одолели еще сотню ступеней.

– Семнадцать тысяч человек, – ответил Хозе быстро, будто ждал этого вопроса.

Они остановились на площадке передохнуть.

– Вон твое гнездо, Иван, – указал Хозе вверх и вбок. Высотный дом, словно бы состоящий из одного фасада, казался нарисованным на плоскости скалы.

Талызин удивился:

– Четырнадцать этажей?

– Только с фасада, – улыбнулся Хозе.

– А с тыла?

– С тыла здание имеет всего два этажа – тринадцатый и четырнадцатый.

Не поднимаясь в дом, где должен был жить Талызин, они отправились на рудник.

Вход в центральный штрек украшала отлитая из бронзы фигура нагой индианки. В одной руке женщина держала весы, в другой – молот. Чаши весов были припорошены непрерывно сеющейся снежной крупкой.

Хозе пояснил, что это памятник женщине, которая, по преданию, случайно открыла эти богатейшие копи. А теперь вот ее дух незримо покровительствует тем, кто эти копи разрабатывает.

– Хозяйка Медной горы, – сказал Талызин, вспомнив давным-давно, в детстве, читанную книжку.

– Как точно ты сказал, Иван: хозяйка медной горы, – повторил Хозе.

В узком дощатом помещении им выдали тяжелую прорезиненную спецодежду, шахтерские каски, лампочки в металлической сетке, сапоги.

– Я готов! – Талызин выглянул из кабины, в которой переодевался.

Хозе посмотрел на него и в комическом ужасе закрыл лицо ладонями.

– Я что-то не так надел? – обеспокоенно спросил Иван, ища глазами зеркало.

– Русские танки на улицах Санта-Риты, – замогильным голосом произнес Хозе, убирая ладони с лица.

– Ты о чем, Хозе?

– О том, что советские танки оккупируют оливийскую столицу, – пояснил Хозе.

Талызин удивленно спросил:

– Что с тобой?

– Со мной все в порядке, я только повторяю сенсационное сообщение. Именно такую утку с месяц назад напечатала одна оливийская ультраправая газета, – сказал Хозе, становясь серьезным. – Целый разворот она посвятила репортажу о том, как русские высаживаются с подводных лодок в Королевской впадине, занимают Санта-Риту и так далее. На первой полосе красовалось большое фото: советская танковая колонна на главной улице оливийской столицы. На головной машине из люка высунулся танкист – очень на тебя похожий, Иван, когда ты в этой каске! Фотография была сделана мастерски, она выглядела как подлинная и, конечно, вызвала поначалу шум. Газетный материал излагал с «документальной» точностью, – слово «документальной» Хозе иронически подчеркнул, – как советские войска занимают улицу за улицей, район за районом, как штурмуют президентский дворец. А в самом низу полосы шла малюсенькая приписка, еле заметная, набранная самым мелким шрифтом: «Вот что произойдет с нашей страной, если вы будете поддерживать Орландо Либеро». Однако читатели разобрались, что к чему. Перед зданием редакции начались возмущенные демонстрации, в окна полетели тухлые яйца и гнилые помидоры. Короче, газете пришлось приносить публичные извинения уже в следующем номере: это, мол, была неудачная шутка, желание увеличить тираж, ну и прочее в таком роде.

– Такая шутка имеет совершенно точное название: провокация.

– Верно.

– Газету закрыли?

– Ну, что ты. До сих пор выходит. Можешь купить, если хочешь. Вон она продается, рядом с «Ротана баннерой», – кивнул Хозе в сторону газетного киоска.

Они подошли ко входу в туннель, остановились. Из зияющего провала тянуло сыростью, прелью, время от времени из темной глубины доносились глухие удары, похожие на вздохи.

Туннель, ведущий в глубину горы, был коротким. Он оканчивался площадкой, с которой можно было попасть в вертикальный ствол шахты. Стальные тросы подъемного устройства, двигаясь, подрагивали и тускло поблескивали в свете шахтерских лампочек.

Хозе и Талызин стояли в ожидании клети, привыкая к полутьме.

– Будем спускаться? – спросил Талызин.

– Подниматься, – поправил Хозе. – Рудник расположен под самой вершиной горы.

Подошла и остановилась клеть, звякнув цепью.

Вверх ползли медленно, со скрипом. У штрека Хозе опустил рубильник, и клеть остановилась.

Они двинулись сквозь лес крепежных балок, освещая себе путь лампочками. Шахтеры им не встречались, хотя с разных сторон все время доносились удары. Иван шел не торопясь, иногда останавливался, по-хозяйски осматривал почву под ногами, обстукивал балку, пробуя, прочно ли поставлена.

Хозе больше поглядывал по сторонам, словно ожидая какого-то подвоха. Но увидеть что-либо в стороне было невозможно: все скрадывала темнота.

Потолок штрека начал понижаться, теперь им приходилось идти, слегка пригнувшись. Кое-где с потолка капало, под ногами появились лужицы и ручейки.

Внезапно впереди покачнулось что-то темное, одновременно вдали послышался шум, будто передвигалась какая-то масса. Хозе резким движением толкнул в бок Талызина и сам упал рядом. Они услышали легкий хруст, стояк надломился, сверху посыпались камни, комья отвердевшей земли. Один камень больно ударил Талызина по лодыжке. К счастью, обвала не произошло: каменный дождик, побарабанив по их каскам, сошел на нет.

– Жив? – спросил Талызин, когда шум утих.

– Шив, – сдавленным голосом ответил Хозе.

Хозе, посвечивая себе лампочкой, осматривал место происшествия. Он хотел установить, почему крепежная балка рухнула именно в тот момент, когда они с ней поравнялись.

Талызин, некоторое время наблюдавший за действиями Хозе, спросил:

– Балка подгнила?

– Видимо, да, – ответил Хозе. О том, что вокруг рухнувшего стояка болтался обрывок веревки, он умолчал.

…Простившись с Хозе, Талызин по лестнице, которая показалась ему бесконечной, поднялся в свою комнату, номер которой ему сообщили днем в заводоуправлении.

Посреди комнаты стоял стол, а на нем красовался стаканчик с небольшим букетом незнакомых Талызину цветов. Цветы источали тонкий, ненавязчивый аромат. На стене висел портрет улыбающегося Орландо Либеро.

В эту ночь Иван спал так крепко, что не слышал ни протяжного гудка, означающего конец третьей смены (медный рудник работал круглосуточно), ни приглушенных шагов в коридоре. Шаги замерли у двери, и кто-то долго и внимательно смотрел в замочную скважину на спящего Талызина, освещенного луной. Затем человек удалился, и шаги стихли в отдалении.

Ивану снилась Москва и Вероника.

x x x

Талызин полюбил свою комнату, выделенную ему комендантом – стареньким седым индейцем, с лицом, словно вычеканенным на старинной медали.

– Это веселая комната, сеньор инженер, – сказал он, вручая ключ. – Вам она понравится.

Комната Ивану и впрямь понравилась. Небольшая, какой-то неправильной формы, скособоченная, зато из окон открывался великолепный вид. Правда, новое жилище, как он скоро убедился, было шумноватым, живо напомнившим студенческое общежитие. Зато все в доме казалось ему пронизанным какими-то флюидами доброжелательства, расположения к нему, иностранному специалисту, покинувшему свою далекую родину, чтобы помогать оливийским медеплавильщикам. Иван ощущал доброе отношение и в ежедневно сменяемом букетике свежих цветов, который стоял у него на столе, и в дружеских улыбках соседей по этажу, их всегдашней готовности прийти на помощь в разного рода бытовых проблемах.

Люди вокруг часто сменялись, одни уезжали, другие приезжали, в коридорах звучала разноязыкая речь.

Однажды Талызин услышал польские слова, с которыми к нему обратился высокий светловолосый парень, вышедший на кухню вскипятить чаю. Польская речь напомнила бывшему военному разведчику, быть может, один из самых драматичных эпизодов в его столь богатой событиями прошлой службе…

Шел суровый сорок второй.

По данным военной разведки, немцы затеяли производство новой супертехники, причем рассредоточили его по разным странам: нити, помимо Германии, тянулись во Францию, Чехословакию, Болгарию и Польшу.

Талызину выпала Польша. Нужно было проникнуть на территорию оккупированной страны, попасть в Варшаву и там установить, где находится предприятие, выпускающее секретную продукцию.

Путь во вражеский тыл для Талызина каждый раз начинался по-разному. На сей раз стартом для него послужил партизанский аэродром. При скупом свете ночных костров, тут же, после взлета, торопливо затоптанных, «кукурузник»-тихоход коротко разбежался и взмыл в низкое, безнадежно пасмурное небо.

Дорога к партизанам, конечно, была нелегкой, но они с Андреем Федоровичем остановились на этом варианте, поскольку он сулил двойной выигрыш. Во-первых, не нужно было пересекать линию фронта, что создавало для самолета дополнительные опасности. Во-вторых, лету от площадки, затерявшейся в лесах Западной Белоруссии, было значительно меньше, а ведь летчику нужно было подумать и об обратном пути.

Первый этап операции прошел относительно гладко, думал Талызин, сидя перед кабиной пилота на узком железном сиденье, сотрясаемом от работы мотора. Он глядел не отрываясь в крохотный иллюминатор. В небесах не было видно ни зги, зато внизу, на земле, изредка показывался слабый огонек – не поймешь, какого происхождения. Только единожды близ самолета расцвели три-четыре бутона зенитных разрывов.

– Идем без опознавательных знаков, вот немец и беспокоится, – пояснил ему ситуацию пилот, стараясь перекрыть рев мотора.

– И что?

– Ништяк, обойдется! Не в первый раз.

Иван поинтересовался:

– Скоро государственная граница?

– Эва, хватился! – запачканное машинным маслом молодое лицо пилота расплылось в улыбке. – Мы уже четверть часа как ее пересекли!..

Пилот сверился с картой, нашел нужную точку и крикнул Талызину:

– Прыгай! С богом!

Высадка прошла удачно.

Он приземлился в редком перелеске, припорошенном ранним снегом. Было что-то около нуля: снег на голых ветках не таял, но грязь, образовавшаяся после затяжных осенних дождей, еще не была схвачена морозцем. Сырой воздух бодрил, вливаясь в легкие.

Иван сложил парашют, тщательно закопал его, замаскировал и, кое-как сориентировавшись по карте при скудном синем свете фонарика, двинулся в путь.

По легенде – и соответственно одежде – он был крестьянским парнем, который из села пробирается в Варшаву на заработки. Однако в надежности документов он не был уверен.

Талызин пересек перекопанное картофельное поле и, мысленно проклиная несусветную грязищу, добрался до околицы села. Избы, обнесенные худыми оградами, стояли поодаль друг от друга. Выбрав домик победнее, Иван толкнул калитку.

На стук долго никто не отвечал. Дом казался нежилым.

– Кто там? – послышался наконец встревоженный женский голос.

Дверь приоткрылась. В проеме, освещаемая слепым каганцом, показалась пожилая женщина в платке.

Талызин сказал, что зовут его Яном, дома есть нечего, пробирается в столицу, да вот сбился с дороги в темноте, будь она неладна.

Женщина молча оглядела его с головы до ног.

– Что ж на крыльце-то стоять, избу выстуживать? Проходи в комнату.

Тон ее был ворчлив, но глаза смотрели без неприязни.

Гость не заставил себя упрашивать.

В избе было бедно, но чисто. Хозяйка внесла каганец в комнату, усадила Талызина на лавку, под иконы.

– Кто еще в доме? – спросил он у женщины, которая возилась у трубки, чтобы приготовить чай.

– Одна я, сынок, – обернулась она, и Талызин подумал, что хозяйка вовсе не стара: видно, горя да нужды пришлось хлебнуть. – Муж и сын у меня в армии. – Вздохнув, она бросила взгляд на фотографии в рамках, висящие на стене.

– Немецкой? – вырвалось у Талызина.

– Польской, – поправила она.

– Где она, наша армия? – удивился Талызин.

– Русские формируют ее, на своей территории.

– А ты откуда знаешь?

– Добрые люди говорили. Все весточки жду, пока ничего нет. Наверно, их там в секрете содержат. Да и какая почта сейчас? Может, с оказией письмецо пришлют? Как думаешь, Ян?

– Должны прислать, – кивнул Талызин. Ему припомнились глухие слухи о страшной судьбе польского соединения, которое формировалось под Катыныо, где давно уже находились немцы.

Почаевничали.

Когда стенные часы с кукушкой негромко пробили полночь, женщина поднялась из-за стола и сказала:

– Поднимайся, Ян, на чердак. На соломе там переночуешь. У дымохода не холодно. А утром двинешься, куда тебе надо. Я бы в комнате тебя положила, да опасно: староста у нас вредный, чужаков не любит. Лучше поостеречься.

Преодолев скрипучую лестницу, он откинул люк и нырнул в пахучую темноту чердака. Пахло сухой травой, застоявшейся пылью, полевыми мышами, – пахло забытым детством.

Подсознательная тревога не отпускала, хотя вроде оснований для этого не было. И по-польски общался недурно – во всяком случае, хозяйка ничего не заподозрила. Еще посетовала, что он, такой молоденький, вынужден мыкаться по свету в поисках куска хлеба. И окна были плотно занавешены…

Вдали послышалось тарахтенье мотоцикла. Он подскочил к слуховому окошку. Через несколько мгновений мотоцикл уже пыхтел у ворот. От удара они распахнулись, и машина, сыто урча, остановилась у самого крыльца.

Он оказался в мышеловке. Видимо, кто-то все же заметил, как он пробирался через поле, и сообщил в комендатуру.

Из-за туч выглянула луна, и Талызин разобрал, что на мотоцикле было двое. Один остался за рулем, второй выскочил из коляски и забарабанил в дверь.

– Где пришлый? – спросил он грубо, когда хозяйка вышла на крыльцо.

– Откуда у меня чужие? – пожала плечами крестьянка. – Сами знаете, пан староста, одна я живу.

Староста грязно выругался и, оттолкнув ее, вошел в дом. Тот, что остался, щелкнул зажигалкой, закурил – Талызин ясно видел внизу, под собой, красный огонек. Оба приехавших были вооружены.

Снизу, сквозь чердачный пол, доносились выкрики, грохот передвигаемой мебели.

Стараясь не стукнуть, Талызин до отказа распахнул чердачное окно и, примерившись, выпрыгнул прямо на огонек самокрутки. Упав на жандарма, он схватил его за горло так, что тот и пикнуть не успел. В следующее мгновение заломил жандарму руку и столкнул его наземь. Дело решали секунды. Он нажал газ, развернул мотоцикл и ринулся в ворота, которые оставались распахнутыми.

Это была сумасшедшая гонка. Сзади послышались крики, беспорядочная стрельба, несколько пуль просвистело над головой. Он вихрем пересек поле, которое пешком миновал час назад, и углубился в редкий перелесок. Крики и выстрелы постепенно затихли в отдалении.

Наконец Талызин заглушил мотор, соскочил с седла. Дальше ехать было невозможно – начиналось болото. Он нашел бочажину, полную воды, но сверху покрытую тонкой корочкой льда, и столкнул туда мотоцикл. Не дожидаясь, пока медленно погружающаяся машина исчезнет, Талызин двинулся на запад. Болела душа о судьбе крестьянки, спасшей ему жизнь. Найти бы ее после войны и в ноги поклониться, если жив останется. Но как разыщешь, если он ни имени, ни названия села не знает?

…До Варшавы он добрался, и завод отыскал, и задание выполнил, но это уж особая статья.

– …Вам не приходилось бывать в Польше? – вывели его из раздумий слова белобрысого поляка.