Текст книги ""Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Владимир Богомолов

Соавторы: Герман Матвеев,Леонид Платов,Владимир Михайлов,Богдан Сушинский,Георгий Тушкан,Януш Пшимановский,Владимир Михановский,Александр Косарев,Валерий Поволяев,Александр Щелоков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 344 (всего у книги 347 страниц)

30

В деревню ушли трое, в том числе раненый. Ефрейтор и еще какой-то боец, тоже принявшийся выкручивать белье, остались. Кровать они поставили на камни, чтобы поднять её повыше над костром, превратив, таким образом, в сушилку. Решили: если немцы и заметят дымок, то подумают, что в здании кто-то живет, беженцы, например; тем более что утром не над одним этим домом печные дымки завьются.

Чтобы не любоваться мужскими прелестями окруженцев, Евдокимка поднялась на чердак, где уже скопилось несколько бойцов. Отсюда, несмотря на туманный рассвет, неплохо просматривались подступы к переправе, а также камышовые заводи у обоих берегов. Речка оказалась довольно широкой, но, судя по тому, что у взорванных опор моста она пенилась, там существовал подводный порог.

– Посмотрите вон туда, – указал Абориген в сторону затона, как раз напротив их барака. – Видите: немцы плот вяжут.

– Причем старательно вяжут, – уточнил Таргасов, уже пристроивший свой пулемет на каком-то деревянном ящике. – Может, все-таки пальнуть по ним?

– Если вяжут прямо перед нами, значит, о засаде пока что не догадываются. К тому же это, скорее всего, разведка.

– Суетятся так, словно на тещины именины опоздать боятся, – заметил Аркашин. – Давай, я их…

– Отставить! – скомандовала Евдокимка. – Сейчас главное – не спугнуть.

– У таких стрелков, как ты, Аркаша, – съязвил Таргасов, – винтовки вообще отбирать надо, чтобы патроны зря не расходовали. А за каждую зря потраченную обойму – из довольствия взыскивать.

– Но-но, ты, – в свою очередь возмутился мореплаватель из Голой Пристани. – Вождь краснокожих Соколиный Глаз!..

– Что тут у вас? – послышался позади голос Климентия, тоже взобравшегося на чердак и оглядывающегося. Не успела Евдокимка ответить, как он тут же произнес: – Вижу-вижу, к остаткам моста, вон, целая группа подходит, брод обнюхивает. Взгляни, – протянул он бинокль Евдокимке.

Девушка и так обратила внимание, что на мост, в сопровождении свиты, взобрался какой-то немецкий чин, однако от бинокля не отказалась. Офицер стоял почти на краю пролета и осматривал то, что осталось от остальной части моста, явно прикидывая, как скоро удастся восстановить ее или каким образом наладить переправу уже сегодня. На сереющий в легкой утренней дымке барак ни он, ни его свита из пяти офицеров внимания не обращали.

Селяне уже поведали морским пехотинцам, что еще накануне вечером целая стая немецких разведчиков прошлась по всем трем хуторам. Нескольких раненых красноармейцев разведчики застрелили, а двух дезертиров увели с собой по броду на ту сторону. Так что теперь восточный берег реки немцы считали чистым, а посему спокойно и обстоятельно готовились к переправе.

Вдруг офицеры, словно по команде, повернули свои бинокли в сторону барака, и Евдокимка отшатнулась в глубину чердака, увлекая за собой старшину.

– Сейчас я постараюсь снять одного-двух, а ты, Таргасов, пройдись очередями по машинам и мотоциклам у моста, – успела сказать она, прилаживая карабин на поперечине у черепичного пролома. – Остальные стреляют по тем, что спускают плот.

– Эй, всем, кто внизу, приготовиться к бою! – тут же скомандовал старшина.

– Кто бы меня хоть на один день назначил командиром роты, – проворчал Аркашин, залегая рядом с пулеметчиком.

– А может, сразу командиром бригады? – поинтересовался пулеметчик.

– С меня и роты достаточно. Хотя бы на один день. Я бы с тебя, Таргасов, за каждый зря потраченный патрон взыскал. Причем за всю войну наперед. А затем определил бы в штафбат, и то лишь исключительно по дружбе, – разыгрывали одну из своих обычных солдатских сценок эти двое «закадычных врагов».

Чтобы с первой же пули не промазать, Евдокимка выстрелила в плотную группу офицеров, затем, воспользовавшись их замешательством, еще раз… В третий раз она взяла на мушку старшего из них, попытавшегося уйти с моста через тела погибших. Раненый, он упал, но уже в следующее мгновение «ожил», и теперь старался уползти из-под обстрела, хотя, исходя из фронтовой мудрости, должен был бы замереть, прикинувшись убитым.

Кто-то из солдат взбежал на мост, расстреливая автоматной очередью крышу барака, и тут же попытался помочь раненому. Получив свою, по-солдатски честно заработанную, пулю, он свалился в пенящийся речной порог. Добивать раненого, притаившегося за телом другого погибшего товарища, Евдокимка не стала.

Наверняка кто-то из мотоциклистов прогулялся бы по ним из закрепленных на колясках пулеметов, однако Таргасов ударил первым. Его поддержали Аркашин, старшина и бойцы, остававшиеся внутри барака.

Все немцы, что еще способны были уехать или убежать от моста, тут же попытались сделать это, позволив морским пехотинцам так же дружно перенести огонь на тех, что уже погрузились на плот и успели отойти от берега. Теперь, используя весла и течение, разведчики старались как можно скорее добраться до плавневых островков. Выстрелы моряков, правда, уже потонули в той вселенской пальбе из всех видов оружия, которая разгоралась где-то в двух километрах от реки, по линии фронта.

– Ладно, сержант, – хлопнул старшина Евдокимку по плечу, когда опустевший плот скрылся в камышовых зарослях. – Ты тут держись, сколько сможешь, только в окружении не окажись.

– Постараюсь.

– Мне же пора. Взвод, считай, бесхозным остался. Чую: немцы вот-вот по всему фронту попрут.

Когда он уходил, по дороге, ведущей к селу с востока, уже приближалась автоколонна со второй частью батальона и комбатом Корягиным. Спешившись, моряки совершили марш бросок к реке, чтобы занять позиции к северу от барака и не позволить противнику форсировать речку вброд. Машины тут же ушли в обратный путь.

Первые же бойцы, оказавшиеся у барака, сообщили, что вся бригада ускоренным маршем движется сюда и что транспорт подбирает моряков прямо с марша. У Гайдук и ее товарищей это сразу же подняло настроение, а тут еще и комбат появился!

Свой КП и штаб батальона капитан решил разместить там же, у храма, где находился наблюдательный пункт первой роты, а сам направился вместе с прибывшими бойцами к мосту.

– Вот ты где окопался, Гайдук? – возник он в проеме двери, ведущей на чердак. – Что тут у тебя?

– Первый бой мы уже дали, товарищ капитан.

– Вижу. Аккуратная работа, – оценил капитан их старания словами, которые в его устах всегда звучали в качестве высшего балла.

Едва он взялся за бинокль, как находившийся внизу Крюков негромко прокричал:

– Гайдук, в камышах кто-то бродит. Очевидно, из тех, что переправлялись на плоту.

– Уцелел-таки, гад? – тут же вскинула карабин Евдокимка, пытаясь обнаружить цель.

Комбат попридержал ее за локоть:

– В плен бы его взять, сержант. Скоро сюда прибудет комбриг, а ты знаешь: первым же делом «языка» потребует. Да и нам тот тоже не помешал бы.

– Если надо, возьмем, – немного поколебавшись, ответила Евдокимка, хотя пока что представления не имела, каким образом сделать это. – Крюков, и ты Аркашин, за мной!

– Если идете за «языком», меня возьмите, – встретил Евдокимку у подножия трапа Корзюков. Он уже успел подсушить свою одежду и теперь стоял в ватнике и с немецким автоматом наперевес. – Ефрейтора мне как раз и дали за «языка», немецкого унтер-офицера…

– Хоть какой-то, да опыт, – поддержал его комбат.

– Годится, ефрейтор, – строго отреагировала Евдокимка. – Идешь вместо Аркашина.

– Пардон, может, я тоже лычку за фрица-унтера хочу? – попытался возразить Жора.

Однако Гайдук решила осчастливить его окончательно:

– Поступаешь в распоряжение Таргасова. Вторым номером к пулемету.

– Только не вторым, а третьим, – тут же с показной злорадностью уточнил пулеметчик. – Иди, набивай патронами диск, таранька из Голой Пристани. Сейчас ты у меня узнаешь, что такое настоящая служба.

31

По оврагу, ведущему в сторону реки, моряки скрытно подошли к плавням и тут же обратили внимание, что камыш на врезающемся в степь плавневом мыске, подозрительно шевелится, потрескивая под чьими-то ногами. Приказав Аборигену ползти по боковому овражку в сторону этого мыса и всячески отвлекать немца, Евдокимка, после первого же крика «фриц, сдавайся!», сумела войти в плавни.

Затаившись, она в просвет между полосками пожелтевшего камыша видела, как по неглубокой ложбинке Крюков неспешно и тем не менее храбро ползет в сторону реки. Когда же он добился своего, спровоцировав противника на пистолетный выстрел, успела заметить, что немец – судя по вооружению, офицер, – затих всего метрах в двадцати, на островке. «Хоть бы автоматом или винтовкой трофейной вооружился, аристократ окопный! – презрительно укорила его девушка. – В разведку ведь шел…» И тут же, еле слышно, спросила подкравшегося сзади Корзюкова:

– Заметил, где он засел?

– На островке, под вербами, где посуше.

– Там и брать его будем, сержант. Обходи с тыла, от реки отсекай. Если уж решит вплавь на тот берег возвращаться, постарайся ранить – в ногу ли, в руку… Но чтобы комбату тепленьким достался.

– Он и так уже наверняка ранен, иначе давно ушел бы на ту сторону.

– Вдруг на воде плохо держится? Словом, окопный аристократ…

Корзюков удивленно взглянул на командира группы, но, так и не поняв глубины иронии, вложенной в это определение, тоже на одном выдохе проговорил:

– Только не вздумай сам на него переть, словно леший на медведя, – а, отойдя на пару шагов, он неожиданно заключил: – Юный ты, не по войне и чину, так что поберегись. Юнгой небось служил?

«Спасибо за подсказку, – мысленно поблагодарила его Евдокимка. – Так и буду говорить всякому, по поводу возраста моего любопытствующему. Что, мол, зачислен был в экипаж юнгой…» Под крики все наседавшего Крюкова и нервные выстрелы офицера она перебежала от одного кустарничка к другому; почти не сбавляя темпа, преодолела небольшой проливчик и вновь затаилась, уже буквально в нескольких метрах от будущего «языка».

Тот сидел, привалившись левым плечом к высокому пню, рядом с которым с одной стороны валялся ствол упавшего дерева, с другой – лежало чье-то мертвое тело. Очевидно, офицер услышал какие-то подозрительные шорохи, потому что, приподнявшись на левом колене, внимательно осмотривался.

Евдокимка находилась теперь буквально в семи-восьми шагах от него, но, прижавшись к пригорку между раздвоенным стволом вербы и густым кустарником, оставалась невидимой для него. Конечно, если бы он поднялся в полный рост… Однако, судя по тому, как немец вел себя, у него была задета правая нога, и он старался ее не тревожить.

В свою очередь, девушка прислушалась к тому, что происходило позади нее. Где-то там с тыла их обходил Корзюков, но то ли слишком увлекся, то ли застрял где-то в болоте… Конечно же «снять» этого офицера Евдокимка могла бы и одна в два счета, но он нужен был живым.

Девушка вдруг отчетливо вспомнила предсмертный бред своего первого пленного – летчика, сбитого над Степногорском. Однако здешний фриц умирать не собирался, пистолет в руке держал твердо и, лишенный сантиментов, готов был стрелять, даже если воспримет ее в качестве болотного духа. И коль она все же решилась броситься на него, то лишь потому, что в данном случае самолюбие оказалось значительно сильнее страха.

Перекатившись влево от вербы, так, чтобы подобраться к немцу со стороны пня, она еще несколько секунд выжидала, а затем, когда тот, приподнявшись-таки со стоном, попытался рассмотреть, как ведет себя Крюков, в каком-то отчаянном порыве, ухватив карабин за ствол, метнулась к цели. Офицер мог развернуться к ней только через правое плечо, и именно это подарило Евдокимке несколько мгновений. Удар прикладом по запястью немца пришелся как раз в ту секунду, когда ствол его пистолета уже был направлен на нее.

– Не двигаться, – по-немецки приказала она. – Следующий удар – по голове. Руки вверх!

– Нет-нет, не надо меня бить, я сдаюсь, – как-то слишком уж обыденно, с нотками обреченности и даже безразличия в голосе произнес лейтенант. – Только подняться сам не смогу.

– Это я уже понял. Что с ногой? – поинтересовалась Гайдук, подбирая оружие пленного и негромко позвала бойцов своей группы.

– Вывихнул, выбираясь на берег, – ответил немец. – А может, перелом.

– Выясним, – сухо заметила Евдокимка.

– Все-таки сам «языка» взял?! – удивился Корзюков, появившийся первым, и тут же принялся выливать воду из сапог. – Чего ж не дождался?

– Понял, что банный день ваш сегодня явно затягивается, ефрейтор.

– Это уж точно! С прошлого вечера – сплошная мокрень.

– Сними с него правый сапог, – приказала она подоспевшему Крюкову.

– Прямо здесь перевязывать будем, что ли?

– Понадобится – перевяжем!

Как только Крюков стащил с офицера обувку, Евдокимка выхватила из-за голенища кинжал и почти молниеносно вспорола штанину пленного, словно на службе в госпитале. Этот же госпитальный опыт помог ей быстро, резким движением вправить ему вывихнутую стопу.

Пока она все это проделывала, офицер пытался рассмотреть кинжал, которым она орудовала. Тот беспечно лежал теперь рядом с его сапогом.

– Откуда у вас это оружие, сержант? – спросил он, покорно позволяя Аборигену обуть себя.

– Оттуда же, откуда всякое другое, трофейное.

Затихшая было на той стороне реки перестрелка неожиданно вновь возобновилась, но теперь уже в ход пошли легкие пушки и минометы. Мало того, какой-то шальной немецкий пулеметчик открыл огонь по плавням левого берега, словно бы решил уложить всех тех своих соплеменников, что уцелели во время переправы. И морякам вместе с плененным лейтенантом пришлось залечь за пнем да за поверженным стволом старой ивы, спасаясь от его яростных очередей.

– Но вы обратили внимание, что на лезвии выгравировано «фон Штубер»? А на рукояти – родовой герб? – спросил офицер, переждав третью очередь сумасшедшего пулеметчика.

– Дался вам этот кинжал, – проворчала Евдокимка. – Давно нужно было выбросить его, оружие все-таки эсэсовское.

– Почему же эсэсовское? Это – родовой, ритуальный кинжал оберштурмфюрера барона Вилли фон Штубера. Он принадлежит моему земляку, я лично с ним знаком.

– Принадлежал, – уточнила Гайдук. – Красноармеец, подаривший его мне, утверждал, что взял кинжал в виде трофея у убитого офицера.

Услышав это, лейтенант приподнялся на кистях рук и каким-то странным, явно оценивающим взглядом осмотрел Евдокимку с ног до головы. Даже после того, как Корзюков, ухватив немца за щуплый затылок, резко ткнул его лицом в почерневшую осеннюю листву – «Лежать, мразь; ты нам живым нужен!» – он все же сумел извернуться и вновь, теперь уже глаза в глаза, взглянул на Евдокимку.

– Ну что, что? – проворчала девушка, с напускной суровостью. Пряча свое женское естество, она тщательно следила за тем, чтобы в любой ситуации оставаться как можно грубее и нахрапистее.

– Как давно это произошло? Когда именно вы получили этот кинжал убитого барона фон Штубера?

– Вас это интересовать не должно.

– Не обижайтесь, сержант. Просто это оружие имеет свою историю, которая может показаться вам любопытной.

– Хорошо, допустим, это произошло в конце июля.

Лейтенант покачал головой и загадочно ухмыльнулся:

– В таком случае обязан вам сообщить, что барон жив. Я виделся с ним дней десять назад, в управлении разведки штаба нашей полевой армии.

– И что же из этого следует? – жестко спросила Евдокимка, чеканя каждое слово.

– Многое, – неопределенно как-то, с явной растерянностью, произнес лейтенант.

Пора было двигаться к своим, однако Гайдук тянула с отходом. Теперь уже ей не терпелось до конца прояснить всю эту историю с кинжалом некоего барона фон Штубера, причем сделать это здесь и сейчас, а не в штабе батальона или бригады…

– За бутылкой коньяка оберштурмфюрер поведал, что во время своего десантирования в тыл русских он был в красноармейской форме, поэтому русские приняли его за своего.

– Оберштурмфюрер? Он что, эсэсовец?

Они хорошо понимали друг друга, как выяснилось. Однажды к ним в госпиталь доставили плененного разведчиками офицера-эсэсовца, который к тому же оказался инженером-гидротехником. По своей наивности, он уже продвигался в ближайший тыл своих войск, чтобы принять под опеку Запорожскую гидроэлектростанцию. Раненый да к тому же контуженый, немец плохо соображал, что с ним происходит, и все уверял Евдокимку, выступавшую в роли переводчицы, что русские должны ценить его, поскольку он намеревается спасать их знаменитую электростанцию. За те четыре дня, пока инженер под охраной находился в госпитале, Евдокимка успела основательно поупражняться в немецком и даже конфисковать у раненого немецко-русский разговорник.

– Вы правы, – сказал тем временем пленный. – Барон является старшим лейтенантом войск СС.

«Только этого мне сейчас не хватало!» – процедила про себя Евдокимка, осознав, что никакое оправдание, что, мол, «откуда ж мне было знать, кем тот раненый, которого я перевязывала, был на самом деле?», в данном случае не пройдет. Что такое «особый отдел», она уже знала.

– И что же с оберштурмфюрером происходило во время этого десанта?

– Его ранило в ногу. Он уже думал, что истечет кровью или же окажется в русском госпитале, где его легко разоблачат, но тут, словно ангел с неба, явилась ему одна русская санитарка, – при этих словах пленный слегка помедлил и вновь внимательно присмотрелся к Евдокимке.

Она благоразумно отвернулась:

– Дальше, дальше, лейтенант…

– Так вот, кинжал свой барон и подарил той русской, которая старательно перевязала его, принимая за «красного».

32

То, что еще с минуту назад казалось Евдокимке абсурдным предположением, теперь вырисовывалось во вполне определенную картину: офицер, так старательно перевязанный ею, на самом деле оказался переодетым диверсантом. И кинжал, подаренный ей, в действительности являлся родовым ритуальным оружием этого барона. Конечно, откуда Евдокимка могла знать, с кем ее свела судьба на улице родного городка, и все же чувствовала она себя прескверно.

– Уводите пленного, – приказала девушка бойцам.

Когда те, положив руки все еще прихрамывавшего офицера себе на плечи, буквально побежали в сторону барака, тот вдруг оглянулся и проговорил:

– Не могу вспомнить русское название города, где это происходило, но, если в переводе, то в нем звучали такие слова как «горы» и «степь».

– Уж не Степногорск ли? – спросила Евдокимка, поторапливаясь вслед за конвоирами.

– Точно, Степногорск! – с такой радостью известил офицер, словно это воспоминание могло что-либо изменить теперь в его невольничьей судьбе.

– Та санитарка подарила кинжал своему жениху, моему другу, а он, перед смертью – мне.

– Тогда все сходится, – остался доволен разгадкой этой тайны лейтенант. – Знал бы барон, где и каким образом «всплывет» его кинжал на сей раз!

– Если попадется мне в плен в качестве «языка» – узнает. Причем не только об этом, – пригрозила Евдокимка. – Он у меня многое узнает!

Лейтенант на какое-то время умолк, и даже приуныл, но затем доверительным голосом поинтересовался:

– Надеюсь, теперь вы попросите командира, чтобы меня не расстреливали?

– Просить будете вы, я же старательно все переведу. Но только после того, как правдиво ответите на все вопросы.

– Мне и рассказывать-то особо нечего.

– А вот такими заявлениями советую командование мое не огорчать. Оно рассчитывает, что мы приведем вполне приличного «языка». Если же окажется, что никакого интереса вы не представляете, тут же может занервничать. И хотя пленных у нас обычно не расстреливают, фронт, как вы понимаете, все спишет. Поэтому выкладывайте, что знаете…

– Что-то ты, парень, уж слишком хорошо по-ихнему шпрехаешь, – неожиданно вклинился в разговор Крюков. – Лучше самого фрица… Уж не земляка ли встретил, а, младший сержант? Сам небось тоже из этих, из волжских каких-нибудь, немцев?

– Если ты еще раз поинтересуешься, кто я, откуда и почему говорю по-немецки, – сухо парировала Евдокимка, – те, «кому надо», тут же заинтересуются тобой. Причем интересоваться будут всю твою недолгую жизнь.

– Просто я к тому, – стушевался Крюков, – что, если уж ты такой грамотный, языки знаешь, то почему до сих пор не в офицерах?

– Тебе ведь уже все сказали! – почти взревел Корзюков. – Поэтому заткни уши и сопи в портянку.

Как только они оказались в подвале барака, где уже был установлен полевой телефон, тут же Корзюков, не дожидаясь ни вопроса комбата, ни доклада Гайдук, выпалил:

– Этого языка младший сержант взял самолично, факт. Один на один пошел; разоружил и взял. Отчаянный парень. Мы в это время в сторонке оставались.

– Так и было, подтверждаю, – неохотно проворчал Крюков, прежде чем ефрейтор успел подтолкнуть его локтем.

Корягин уважительно осмотрел рослого, крепкого с виду лейтенанта и спросил:

– Думаешь, заговорит?

– Уверен. Считайте, уже заговорил, – подтвердила Евдокимка.

– Неужто знает русский?

– Пока не знает, но это не имеет значения. Я достаточно хорошо владею немецким, чтобы говорить с пленным на любые темы.

Корягин удивленно уставился на Евдокимку, но затем хлопнул себя по лбу, давая понять, что запамятовал, и принялся звонить комбригу. Узнав обстоятельства, комбриг почти обиделся:

– Какого ж ты черта скрываешь, что у тебя сержант-переводчик завелся?

– Стал бы хвастаться – давно бы увели.

– Тоже верно.

– Кстати, отныне младший сержант Гайдук будет командовать у меня отделением разведки. Кроме того, за проявленную храбрость, за мужество, представляю его к званию сержанта.

– Да представляй хоть к чину генерала, – в сердцах обронил комбриг, – только поскорее давай его сюда, вместе с этим твоим пленным. Высылаю машину, объясни, где тебя искать.

* * *

Штаб располагался в здании школы, устроенной в бывшем помещичьем особняке. Сама же деревня притаилась посреди небольшой равнины, с трех сторон, словно сторожевыми башнями, охваченной безлесными холмами.

Прикрытия у штаба хватило только для того, чтобы выставить на этих холмах небольшие заслоны, в самой деревне солдат видно не было. Как оказалось, полковник оставил в ней всего лишь одно отделение комендантского взвода. Очевидно, поэтому на фоне все усиливающегося грохота передовой штаб, как и вся деревушка, показались Евдокимке совершенно беззащитными. «Если только немцы прорвутся где-нибудь на фланге…» – с тактическим осуждением покачала она головой, выводя связанного по рукам лейтенанта на миниатюрное плато, посередине которого высился обезлюдевший штаб.

Однако широкоплечий коротышка комбриг, так и не сменивший общеармейский мундир на флотский, никаких страхов перед близостью фронта не ведал. Он вел себя так, словно бригаду бросили сюда не для того, чтобы попридержать противника, пока эвакуируют заводы из ближайшего города, а чтобы раз и навсегда остановить его перед своими бессмертными батальонами.

– Вот это уже другое дело, – ворчал он, с ног до головы осматривая пленного с такой придирчивостью, будто ему обещали привезти не «языка», а циркового борца. – А то воюешь тут, не зная, ни кто перед тобой, ни какими силами противник располагает. Ты действительно шпрехаешь по-немецки? – спросил полковник у Евдокимки, не отрывая взгляда от лейтенанта. – Поговори с ним.

Евдокимка произнесла несколько фраз. Лейтенант грустно улыбнулся и ответил.

– Что ты ему сказал? – насторожился присутствовавший при допросе начальник штаба – чуть выше росточком, нежели командир бригады, зато худой и угловатый, словно подросток.

– Объяснил пленному фон Кранцу, что полковник не верит в мое знание германского языка. Тот ответил: «Нам придется вместе разубеждать его в этом». Он уверен, что смогу.

Полковник и майор многозначительно переглянулись.

– Немец, похоже, понимает его, – развел руками начштаба. – Тем более что нам с этим гансом любезностями не обмениваться, всего-то пару вопросов.