Текст книги ""Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Владимир Богомолов

Соавторы: Герман Матвеев,Леонид Платов,Владимир Михайлов,Богдан Сушинский,Георгий Тушкан,Януш Пшимановский,Владимир Михановский,Александр Косарев,Валерий Поволяев,Александр Щелоков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 147 (всего у книги 347 страниц)

– Садись-ка, друг, отдыхай. Что еще надо принести? Давай я схожу, – предложил Миллер.

– Пару стаканов для чая. Вымой только их, они грязные.

На кухне Миллер выбрал из груды грязной посуды два стакана, тщательно вымыл их, затем протер. После этого на дно одного стакана бросил несколько крохотных, почти неприметных, кристалликов из пробирки. Подумал: «Вот будет номер, если я перепутаю стаканы».

Хозяин успел к этому времени разложить бобы на тарелки. Карло сам разлил чай и заботливо пододвинул Ильерасагуа стакан.

– Благодарю, – сказал Ильерасагуа. Рот у него не закрывался ни на миг: теперь он оживленно рассказывал эмиссару шефа, как подвигается работа по начинке гранат слезоточивым газом.

В паузах, жмурясь от наслаждения, он прихлебывал ароматный индийский чай. Миллер настороженно следил за собеседником, однако каких-либо отклонений от нормы в его поведении обнаружить не мог.

Карло начал было подумывать, что либо француз, либо изобретатель надули его.

– …После этого я, представь себе, беру баллон, заряжаю его и иду в подвал, – продолжал свой рассказ Ильерасагуа. – И учти, Карло, все это происходит под самым носом у начальства, которое ни о чем не подозре…

Ильерасагуа умолк, поперхнувшись на полуслове. Миллер посмотрел на него – глаза химика расширились. На лице застыло выражение изумления – казалось, кто-то нашептывает ему на ухо необыкновенно интересные вещи и он внимает, боясь проронить хотя бы слово.

Карло хотел задать вопрос, но не успел. Ильерасагуа завизжал, с грохотом откинул стул и с вилкой бросился на Карло. Миллер в последнее мгновенье ловким ударом вышиб вилку и завернул руку изобретателя назад.

Ильерасагуа зарыдал и опустился на пол.

– Тигр! Тигр! – выкрикивал он сквозь слезы. – Твоя взяла! Жри меня, рви мясо, дроби кости, высасывай мозг!

Миллер стоял в растерянности, не зная, что делать. Столь быстрая и непредвиденная смена ситуации даже его выбила из колеи. Вдруг на крики сбегутся соседи, явится полиция – как он объяснит свое присутствие здесь? Видимо, он отмерил химику слишком большую дозу этого чертова снадобья…

– Замолчи, идиот! – прошипел Карло, изо всех сил сжав плечо тщедушного Ильерасагуа. Тот изловчился, схватил гостя за руку и укусил, да так, что Миллер взвыл. Он попытался отработанным еще в лагере движением схватить Ильерасагуа за горло, чтобы унять наконец вопли, но тот ловко вывернулся, вскочил на ноги и отбежал на несколько шагов, остановившись в углу комнаты. «Хорошо, что хоть окна занавешены», – мелькнуло у Миллера.

Пока Карло раздумывал, что делать дальше, химиком вдруг овладело неистребимое веселье.

Не зная, что предпринять. Миллер долго ждал, пока Ильерасагуа придет в себя. Его слух прервался так же внезапно, как и начался, сменившись остолбенением. Румянец исчез, щеки покрылись смертельной бледностью. На лбу блестели крупные капли выступившего пота.

– Пить… – прошептал он, в недоумении озираясь.

Миллер протянул Ильерасагуа стакан не успевшего остыть чая, затем, спохватившись, выплеснул его под стол, а химику дал свой стакан.

Ильерасагуа пил судорожно, большими глотками, проливая чай на пол и на одежду. Напившись, он сжал стакан с такой силой, что стекло треснуло.

Изобретатель с недоумением посмотрел на кровь, которая показалась из порезанной ладони.

– Что случилось, Карло? – спросил он, озирая мутными глазами беспорядок в комнате.

Немец вкратце описал внезапный припадок Ильерасагуа, опуская, само собой, некоторые детали.

Ильерасагуа лизнул порезанную ладонь и опустил голову. Плечи его тряслись.

– Я безумен, Карло, – проговорил он глухо. – Это наследственное. Моего дядю доконала белая горячка, он умер в смирительной рубашке. Меня, похоже, ждет то же самое…

Разумеется, швыряя в стакан Ильерасагуа несколько крупиц снадобья, Карло отдавал себе отчет, что идет на определенный риск. Однако выхода не было: он должен был определить действие нового вещества, которое волею судьбы и обстоятельств попало в его руки. Ведь не станет же он, в самом деле, использовать себя в качестве подопытного кролика?!

С другой же стороны, Миллер рассудил, что особой опасности он изобретателя не подвергает: от одного раза ничего страшного с Ильерасагуа не произойдет – едва ли он пристрастится к снадобью.

– У тебя раньше бывали такие приступы? – спросил немец, глядя на бледного как мел Ильерасагуа.

Тот покачал головой.

– Я всю жизнь жил в ожидании этих приступов, Карло, – сказал он слабым голосом. – Надо мной тяготеет рок наследственности. Но никогда не думал, что это так ужасно… Спасибо, Карло, ты поступил как настоящий друг.

Помолчав, Ильерасагуа продолжал, прикрыв глаза:

– Мне кажется, что мой обморок длился несколько столетий… Да, столетий… Сначала я попал в джунгли. Путь мне преграждали стволы деревьев, поваленные бурей. Под ногами чавкало болото, с веток свисали то ли лианы, то ли змеи…

Немец слушал красочный рассказ Ильерасагуа и лишь покачивал головой. Он понял, какое могущественное снадобье волею судеб попало в его руки. Наркоман Четопиндо едва ли устоит против этого оружия.

Ильерасагуа до глубокой ночи рассказывал Миллеру о своем приступе. Несчастный изобретатель ужасно боялся, что он повторится, но еще больше, что о нем узнает генерал и тогда он, Ильерасагуа, выйдет из игры. Карло успокоил его, обещав сохранить все в тайне.

Через четыре дня, когда вопрос с боеприпасами окончательно прояснился, они расстались приятелями.

Карло больше не повторял свой рискованный эксперимент с веществом из пробирки: он уже примерно представлял себе, какая доза необходима на один прием. Нужно взять один-единственный, почти незаметный для глаза кристаллик. Для того чтобы удобнее было пользоваться веществом, надо досыпать в пробирку сахару, подумал Миллер.

– Что ты собираешься делать с этим снадобьем, Карло? – спросил Ильерасагуа, с интересом наблюдая за действиями гостя.

– Советую не болтать лишнего, – многозначительно произнес немец, тщательно пряча пробирку. – Шеф, сам знаешь, не любит болтунов. Ты рецепт не потерял?

– Какой рецепт?

– Бумажку, на которую ты переписал структурные химические формулы, – пояснил Миллер.

– Листок у меня здесь, – Ильерасагуа похлопал по карману.

– Лучше отдай его мне, раз у тебя такие приступы… – приказал немец. – Возможно, через какое-то время нам понадобится еще одна порция этой штуковины. Тогда я привезу тебе эти формулы. А сейчас проводи меня до автобуса.

– Эта штуковина называется диэтил… – начал Ильерасагуа.

– Прикуси язык! – зло прервал его Миллер.

Изобретатель поправил сползающие очки.

– О своем приезде ты извести меня заранее, Карло, – попросил он, – с этим снадобьем возни много, и сырье нужно заранее раздобыть.

– Я пришлю телеграмму.

– Ты что! – замахал руками Ильерасагуа, испуганно глядя на гостя. – У нас в городе полиция всю почту проверяет.

– Телеграмма будет условная. Ну, скажем, такая… – Немец на секунду задумался, потом продолжил: – «У дяди разыгралась подагра, приготовьте лекарство». И скажу тебе напоследок одну вещь: если хоть одна живая душа узнает о снадобье, которое ты соорудил, пеняй на себя. Тогда я за твою жизнь не дам и ломаного гроша. У генерала руки длинные, сам знаешь. Да что Четопиндо, – повысил голос Карло, – я сам тебя задушу, вот этими руками!

– Никто не узнает об этом, Карло, клянусь! – испуганно ответил взъерошенный человечек.

– Смотри, если что, со дна океанского достану, – пообещал Миллер, глядя на дорогу.

Химик поджал губы:

– Что же я, враг себе?

Вдали в клубах пыли показался автобус.

– Всюду дожди, а у нас сушь, – произнес Ильерасагуа и добавил: – Не знаю, застанет ли меня на месте твоя телеграмма, Карло…

– За тобой слежка? Ты заметил «хвост»? – встревоженно схватил его за плечо немец. – Что же ты сразу мне не доложил?

– Слежки пока нет. Но ты же сам видел, как я болен, – вздохнул Ильерасагуа. – Еще парочка таких приступов – и на меня смело можно натягивать смирительную рубашку.

– А, вот ты о чем… – успокоился Миллер. – Приезжай в Санта-Риту, там мы найдем тебе отличного врача, тебя подлечат.

Через минуту угрюмый крепкий батрак с холодными глазами катил в столицу. Автобус трясся, поскрипывал на поворотах, за окнами проплывали унылые пейзажи.

С попутчиками – такими же, как он, батраками, бродячими торговцами, людьми без определенных занятий – он в разговоры не вдавался, помалкивал, глядел в окошко. Слабо всхолмленные поля сменялись лесами, изредка мелькали убогие постройки погонщиков скота, проплывали помещичьи гасиенды.

На горизонте показались далекие, словно бесплотные горы, плавающие в белесом небе. Одна из вершин курилась – это был знаменитый действующий вулкан.

Миллер перебирал в памяти события прошедших дней. Задание шефа он выполнил. А кроме того, судьба послала ему удивительный шанс. Нужно действовать решительно, чтобы этот шанс не упустить. С этой мыслью немец сошел на автобусной станции Санта-Риты.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Талызин и Вероника Николаевна встретились в коридоре в первый же день занятий, сразу после каникул.

Талызин изучал у доски объявлений новое расписание. Барановская, против обыкновения, шла налегке, поманивая пустым портфелем.

– Что дома? – спросил Талызин, когда они поздоровались. – Как Сережка, мама?

– Мама приболела, простудилась где-то в очереди. А Сергей молодцом. В остальном – никаких новостей. А ты почему не заходишь?

– Работал много. На товарной станции. А потом решил сдать последний спецпредмет досрочно.

– Приходи к нам вечерком, Сергей будет рад. Он часто о тебе спрашивает. Договорились?

– Спасибо, Ника, – обрадованно произнес Талызин.

Продолжая разговор, они отошли в сторонку, к окну.

– Как диплом? – спросила Вероника. – Много успел за каникулы?

– Грызем гранит науки. Зубы пока целы, и на том спасибо. Да что мы все о делах? – спохватился Талызин. – Слушай, какие у тебя планы на сегодняшний вечер?

– Никаких, – пожала плечами Барановская.

– Давай сходим в кино.

– С удовольствием, – согласилась Вероника. – Сто лет в кино не была!

Встретились, как договорились, у афишной тумбы, и долго выбирали, куда пойти.

– «Антоша Рыбкин»! – радостно воскликнул Иван, указав пальцем на строку в афише.

– Это же старая комедия, ей больше трех лет… Она выпущена, кажется, в сорок втором году Алмаатинской киностудией.

– Знаешь, Ника, мне почему-то очень хотелось посмотреть этот фильм, но не пришлось.

– Что ж, «Антоша» так «Антоша». Пошли, – решила Барановская.

Фойе было полупустым, несмотря на вечерний сеанс. Играл оркестр, певица исполняла «Синий платочек», явно подражая в своей манере Клавдии Шульженко.

Иван взял за руку Веронику, но она тихонько высвободила ее.

– Послала я, Ваня, еще полдюжины запросов по разным адресам, – произнесла она, невидяще глядя перед собой. – Ума не приложу, куда бы еще написать… Может, ты присоветуешь?

– Подумаем, Ника. Но сначала я должен посоветоваться с одним моим знакомым.

– Дельный человек?

– Очень.

– Только не откладывай, ладно? – попросила Вероника.

– Завтра же позвоню, – пообещал Иван.

Фильм показался Талызину привлекательным и смешным. Правда, взволнованный близостью Вероники, Иван смотрел на экран не очень внимательно.

После кино зашли в Сокольнический парк, оказавшийся по пути, долго бродили по заснеженным аллеям.

– Расскажи о себе, Ваня, – негромко попросила Вероника и взяла Талызина под руку.

– Что?

– Все, – коротко пояснила она.

– Все не получится.

– Почему?

– Слишком много времени понадобится. Тебе надоест слушать, – попытался отшутиться Талызин.

– Ну, расскажи тогда хоть что-нибудь, – снова попросила Вероника, женским чутьем понявшая, что коснулась чего-то запретного, о чем Ивану говорить тяжело или неприятно. – Ты ведь все знаешь обо мне, а я о тебе – почти ничего.

Талызин рассказал о войне, перекорежившей всю его жизнь, о надоевшем одиночестве, о том, как трудно дается ему нынешнее, мирное бытие. Веронике хотелось расспросить его о родителях, но что-то удержало ее от этого вопроса.

– Теперь вот пробую жить, как говорится, начав с нуля. Не знаю, что из этого получится, – заключил Талызин свой рассказ.

– А есть у тебя друзья, Ваня? – спросила с участием Вероника.

– Видно, я стал трудно сходиться с людьми. А прежних друзей отняла война. Ты сейчас у меня самый близкий друг…

Несколько минут шли в молчании. Навстречу им промчалась по аллее весело галдящая стайка подростков на лыжах.

– А вообще-то, ты счастливее меня. У тебя есть Сережа. И мама.

– Счастливее… – задумчиво повторила Вероника. – Знаешь, муж так и не видел Сережу. Фотокарточку, правда, я послала на фронт, но не знаю, дошла ли. Успел ли он получить до того как… пропал. А на отца в сорок втором пришла похоронка, он был в ополчении…

x x x

Больше всех приходу Талызина радовался Сережа. Иван всегда приносил ему игрушки, возился с мальчиком, вечно они что-то мастерили.

– Дядь Вань, пошли строить крепость! – говорил Сережа, и они шли во двор, где возводили сложное строение из снега, льда и веток – предмет пристального внимания и зависти окрестных мальчишек, которые, впрочем, скоро подключились к работе.

Иван и Сережа наращивали башни, сооружали подъездные мосты, выкапывали вокруг крепости защитный ров. Или шли кататься на санках с уклона, который начинался прямо в конце их улицы. Или просто отправлялись на прогулку, а иной раз – по магазинам за покупками, по списку, который составляла Агриппина Захаровна.

– Чего ты ждешь? – как-то сказала она Веронике. – Ты же видишь, человек порядочный, положительный…

– Не пьет, не курит, – попыталась Вероника перевести разговор в шутку.

– Да, не пьет и не курит, если угодно! – повысила голос Агриппина Захаровна. – И он любит тебя, неужели ты слепая?

– Знаю, – тихо произнесла Вероника.

– Посмотри на себя, – продолжала мать. – Как ветка, высохла. Сколько можно ждать-то?

– Всю жизнь.

– Сколько уже лет нет писем! Сколько времени прошло, как война кончилась!.. Когда же ты научишься смотреть правде в глаза, а не витать в эмпиреях! Коли остался жив – дал бы о себе знать.

– Ты же знаешь, на войне всякое бывает. Может быть, он выполняет особое задание, не имеет права писать домой… Помнишь, я приносила книжку? – устало возражала Вероника.

– О господи! – всплеснула руками Агриппина Захаровна. – Ты иногда рассуждаешь как ребенок, мне просто страшно становится за тебя. Помру – совсем беспомощной останешься, да еще с Сережкой на руках. Как можно верить всяким выдумкам? Мало ли чего писатели насочиняют? Я вот что скажу тебе, голубушка, – произнесла веско мать. – Не хочешь о себе, так хоть о Сереже подумай. Ребенку нужен отец. – Агриппина Захаровна понизила голос, глядя на мальчика, увлеченного «конструктором», который недавно подарил Талызин. – Вчера они играли тут с Иваном, – мать перешла на шепот, – а я на кухне была. Иду в комнату и слышу – Сережка говорит: «Дядь Ваня, хочешь быть моим папой?». Я и остановилась.

– Ну, а Иван? – спросила Вероника дрогнувшим голосом.

– Он взял его на руки, подкинул, потом прижал к себе и сказал: «Хочу. Очень хочу, Сережа».

Вероника отвернулась.

– Что скажешь? – наседала мать.

– Слишком просто все у тебя получается, мама, – покачала головой Вероника.

– А у тебя слишком сложно! Знаешь, Ника, не нами сказано: «Спящий в гробе, мирно спи, жизнью пользуйся, живущий».

– Ненужный разговор, мама. Оставим его, – решительно оборвала Вероника, завидя в окно Талызина, открывающего калитку.

Едва Иван вошел в дом, к нему с радостным возгласом бросился Сережа.

– Что принес, дядь Вань? – спросил он после того, как Талызин, подбросив его в воздух, поставил на место.

– Сергей! – укоризненно произнесла Вероника.

– А что? Вопрос по существу, – весело сказал Иван и, достав из кармана игрушечный грузовик ядовито-зеленого цвета, протянул подарок мальчику, который тут же принялся катать машину по полу.

Агриппипа Захаровна, постояв несколько минут, отправилась на кухню.

– Сегодня день подарков, Ника! – продолжал Талызин. – У меня и для тебя есть кое-что.

– Люблю подарки, – улыбнулась Вероника, протягивая руку.

– Сначала ответь на один вопрос. Есть у тебя подружка в Новосибирске?

– В Новосибирске? – удивленно повторила Вероника.

– Да.

– Никого у меня там нет, – покачала она головой. – А почему ты, собственно, спрашиваешь?

– Нет, ты вспомни, вспомни, – настаивал Талызин.

Вероника опустила руку:

– На что-что, а на память, слава богу, я не жалуюсь. Говори, в чем дело?

Иван достал письмо из кармана.

– Вот, почтальонша только что у калитки передала. Для тебя. От неизвестной мне девушки по имени… Ты чего испугалась, глупая?

– Дай сюда.

Побледневшая Вероника взяла конверт, внимательно прочла адрес, некоторое время вертела в руках потертый прямоугольник письма. Наконец, решившись, неловко, наискосок надорвала его и отошла к окну, чтобы прочитать страницу, вырванную из ученической тетради.

Талызин, которому передалась взволнованность Вероники, с тревогой наблюдал за ней.

Вероника, пробежав глазами листок, сдавленно вскрикнула.

Талызин кинулся к ней:

– Ника, что случилось?

– Он жив! Слышишь?.. Он жив, жив, жив, – повторяла она словно в бреду.

В комнату вошла встревоженная Агриппина Захаровна.

– Ника, что с тобой? Тебе плохо? От кого письмо?

– Я всегда знала, что он жив, – произнесла Вероника и разрыдалась.

Писала медсестра новосибирского госпиталя для тяжелораненых. Писала «на свой страх и риск» и просила извинить, что берет на себя смелость сообщить, что муж Вероники обгорел в тапке и лишился зрения. Решил не возвращаться домой, хотя его уговаривали и врач, и вся палата. Твердил, что не хочет быть никому обузой. Повторял, что уж как-нибудь сам, один, скоротает век, да и государство не даст пропасть. Прошло столько времени, а состояние его не улучшилось. «Не знаю, какое решение Вы примете, но не написать Вам я не могла», – заключала письмо медсестра.

Вероника тщательно сложила письмо, спрятала его в сумочку, подошла к вешалке и стала одеваться.

– Ты куда? – спросила мать.

– За билетом на вокзал. – Вероника держалась спокойно, только чуть подрагивающий голос выдавал волнение.

– Можно, и я пойду с тобой? – спросил Талызин. – С билетами сейчас туго…

Вероника кивнула.

По дороге они не разговаривали. Иван смотрел на ее бледное, усталое лицо, ставшее таким дорогим, и чувствовал: в его жизни что-то непоправимо рушится. И снова остро ощутил вновь надвигающееся одиночество.

Хорошо бы разрубить этот узел одним ударом. Но как это сделать? Уехать куда-нибудь, все поменять в жизни? Немного отдает ребячеством… Нет! Бросать институт глупо: учеба заканчивается, осталось совсем немного. И есть у него две-три идеи насчет разведки полезных ископаемых, профессор признал их заслуживающими внимания.

Троллейбус, в котором они ехали, медленно вползал на Крымский мост. Монументальный вход в Центральный парк культуры и отдыха остался по левую руку.

Вероника смотрела на Москву-реку, но мысли ее витали где-то далеко.

С билетами действительно оказалось трудно – начались школьные каникулы, и все поезда были забиты.

Талызин безрезультатно простоял полтора часа в воинскую кассу, затем отвел в сторонку задерганного начальника вокзала и несколько минут о чем-то с ним толковал.

Вероника, присев на краешек освободившейся скамьи, безучастно наблюдала за его действиями. Наконец Талызин подошел к ней.

– Понимаешь, какая штука, – растерянно пробормотал он. – Билет можно взять только на сегодня. На кассу предварительной продажи надежды нет.

– На сегодня? – оживилась Вероника. – Это еще лучше! Тогда я смотаюсь домой за вещами.

– Не успеешь, – покачал головой Талызин. – До отхода поезда, – он глянул на часы, – тридцать пять минут.

– Собственно, мне и не надо ничего, – решила Вероника. – Поеду так.

– Места – только в общем вагоне.

– Боже мой, да какое это имеет значение?! – воскликнула Вероника. – Я готова пешком идти в Новосибирск, по шпалам…

– Ладно, беру билет.

Иван отошел и, вернувшись через короткое время, вручил Веронике твердый картонный прямоугольник.

– Только не потеряй, – сказал он. – Ты в таком состоянии…

– Я совершенно спокойна, – возразила Вероника, но лихорадочно блестевшие глаза выдавали ее волнение.

– Пойдем буфет поищем, кофе попьем, – предложил Талызин, посмотрев на вокзальные часы.

– Пойдем, – безучастно согласилась она.

Они пили кофе из бумажных стаканчиков, стоя у захламленного столика.

– Послушай, может, я с тобой поеду? – неожиданно предложил Иван. – Ты совсем какая-то отключенная…

– Нет-нет, что ты, это невозможно! А со мной все в порядке, – заверила Вероника.

– Хорошо, только возьми себя в руки.

– А ты заскочи к маме… – Вероника запнулась. – Скажи, как сложилось. Ладно? И сообщи на работу.

– Само собой, – кивнул Иван.

На какой-то миг все это показалось ему нереальным: и куда-то спешащие толпы пассажиров с узлами, чемоданами и детишками, и длинная молчаливая очередь в буфет, и сизые клубы табачного дыма, плавающие между столиками…

– Не грусти, Ваня. – Вероника пригнулась к Талызину, чтобы перекрыть вокзальный гул. – Кто же виноват, что так сложилось? – Она положила ладонь на его руку. – Так даже лучше…

– Пойдем на перрон.

Они нашли ее вагон и стали в длинную очередь, ждущую начала посадки.

Талызин вытряхнул из бумажника все деньги, что были у него при себе, и отдал Веронике.

– Возьми хоть на обратную дорогу, – сунула она ему в карман смятую купюру. Сзади успел вырасти немалый хвост. Билетов в общий вагон было продано явно больше, чем он мог вместить.

– Если нужна какая-то помощь… – начал Талызин. – В общем, если что, дашь мне телеграмму, помогу.

– Я знаю, – просто сказала Вероника.

Когда им удалось протиснуться в вагон, свободных мест уже не было.

Какой-то инвалид с костылями подвинулся, освободив для Вероники местечко. Он был навеселе и то и дело отгадывал залихватский чуб, закрывающий глаза. Инвалид хотел что-то сказать, но посмотрел на ее лицо и промолчал.

Последние минуты тянулись особенно медленно.

– Ой, чуть с собой не увезла… – Вероника открыла сумочку, достала продуктовые и хлебные карточки и протянула их Талызину.

– Вишь, забывчивая у тебя жинка, гражданин-товарищ, – подмигнул инвалид Талызину.

Народу в купе все прибывало. Под скамьями места для вещей уже не было, и груда узлов и чемоданов росла на полу.

– Ты выбраться не сможешь, – забеспокоилась Вероника.

– А что, по стопочке? – предложил Талызину инвалид и, не дождавшись ответа, обиженно отвернулся, что-то пробормотав.

– Знаешь, Ваня, что меня больше всего мучает? – еле слышно произнесла Вероника.

– Что?

– Он ведь так и не увидит Сережу. Никогда…

Толстая проводница, протискиваясь по коридору, объявила, что до отхода поезда остается пять минут и провожающих просят покинуть вагон.

Едва Талызин соскочил с подножки, поезд тронулся. Двигался он медленно, словно нехотя.

Иван шел рядом с вагоном, заглядывая в окно. Сквозь пыльное стекло тускло просматривалось печальное лицо Вероники.

«Словно лик скорбящей богоматери», – подумал Талызин.

x x x

На следующий день, выполнив все поручения Вероники, Талызин отыскал телефон-автомат и позвонил Андрею Федоровичу. Он почувствовал вдруг настоятельную потребность встретиться и поговорить с ним.

Сначала он позвонил ему на работу. Телефон не отвечал. Тогда, без особой надежды, Иван набрал его домашний номер. Против ожидания, Андрей Федорович оказался дома. Разговор, однако, получился каким-то странным. В голосе Андрея Федоровича, обычно сдержанного и спокойного, сквозили тревожные нотки.

– Добрый день, Андрей Федорович, – начал Талызин. – Мне хотелось бы спросить…

– А, узнаю, узнаю, – поспешно перебил собеседник, не называя его по имени.

– Нельзя ли…

– Я приехал домой на обеденный перерыв. Выхожу через двадцать минут. Так что времени у меня нет, – ровным голосом проговорил Андрей Федорович и повесил трубку.

Иван некоторое время слушал короткие сигналы, не в силах постигнуть, что произошло. «Заболел? Не узнал меня? Или, может, я чем-то провинился перед ним?»

Повесив трубку, Талызин машинально оглянулся. К телефону-автомату уже выстроилась очередь, и кто-то из самых нетерпеливых стучал в стекло пятнадцатикопеечной монетой.

Он вышел из кабины как в тумане. Быстро перебрал в памяти весь короткий, сумбурный разговор, в голове всплыла фраза: «Выхожу через двадцать минут». «Через двадцать минут», – вслух повторил Талызин.

В следующее мгновение он подскочил к краю тротуара и остановил такси. Назвав адрес, попросил водителя:

– Гони вовсю! Очень тороплюсь. У нас – восемнадцать минут.

Шофер покачал головой и тронул машину.

Талызин выскочил из такси в тот момент, когда Андрей Федорович выходил из дома. Заметив Ивана, он жестом отпустил свою машину и, едва та скрылась за углом, подошел и предложил:

– Пройдемся?

Они свернули на набережную, где из-за пронзительного ветра не было ни души. Молча миновали баржу, превращенную в плавучий ресторан.

– Я приехал, потому что очень огорчился нашим телефонным разговором, – первым нарушил молчание Талызин.

Андрей Федорович промолчал, ограничившись кивком.

– Что случилось?

– Пока не случилось, но может случиться, – проговорил Андрей Федорович. – Теперь, Ваня, многое случается… Но об этом говорить не будем.

– А о чем будем?

– О тебе. Как идет учеба в институте?

– Нормально. Курс фактически закончил, осталась только преддипломная практика да защита диплома.

– Это хорошо. – Казалось, эта одобрительная реплика относится не к словам Талызина, а к каким-то затаенным мыслям Андрея Федоровича. – Удачно, Иван, что ты позвонил. Я сам собирался разыскать тебя. А на разговор по телефону не обижайся. Суть, сам понимаешь, не в форме.

Когда они повернули на другую улицу, Андрей Федорович остановился.

– В нашу страну, я узнал, из-за рубежа приходят запросы на специалистов. Есть и из Южной Америки. Больше всего требуются, представь себе, горные инженеры.

– И что?

– Ты должен уехать. Пока подпишешь контракт на три года, а там видно будет.

– Но у меня преддипломная…

– Вот там ее и пройдешь, свою практику, – махнул рукой Андрей Федорович. – Парень ты способный, это проверено.

– Почему такая спешка?

– Этого сказать тебе не могу.

– Но все-таки…

– Ты мне веришь?

– Верю.

– Тогда собирайся. Вместо диплома получишь пока справку, что прошел полный курс наук в Горном институте и можешь занимать инженерную должность.

– Может быть, я снова мобилизован? – осенило Талызина. – У меня новое задание?

– Задание одно: уехать. Как можно скорее. И желательно – подальше.

…В общежитие Талызин возвращался оглушенным. Особенно потрясли его слова Андрея Федоровича: «Мне больше не звони. И увидеться скоро едва ли сможем. Все варианты командировки, что станут тебе предлагать, – будут подбираться по моему поручению. А если необходимо будет связаться с тобой – я это сделаю сам».