Текст книги ""Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Владимир Богомолов

Соавторы: Герман Матвеев,Леонид Платов,Владимир Михайлов,Богдан Сушинский,Георгий Тушкан,Януш Пшимановский,Владимир Михановский,Александр Косарев,Валерий Поволяев,Александр Щелоков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 174 (всего у книги 347 страниц)

Глава седьмая

I

Лило не очень сильно, и я надеялся, что Ольга не успеет промокнуть, а мне самому было нипочем, я не простуживаюсь.

Мы шли быстро, но не бежали. Я даже что-то запел, но вовремя умолк, вспомнив, что приятный голос у меня был в детстве, там он и остался, и сейчас для сольных номеров я уже не годился. Ольга не сделала никаких критических замечаний, наоборот, сказала:

– Как здорово!

– Да, – приободрившись, согласился я, – слух у меня и сейчас хороший:

– Я о погоде.

– Ах, вот как. Прелестная погода.

– А какая будет завтра?

Я подумал.

– Такая же. С утра солнце, к вечеру дождь. Для Прибалтики характерно постоянство – постоянство изменений.

– Что мы будем делать завтра? – спросила она.

«А что – сегодня?» – чуть было не спросил я, но вовремя сдержался. Наверное, она уже знала, что мы будем делать сегодня, но мне это было неведомо; на даче мог поджидать Лидумс, и многое из дальнейшего будет зависеть от него. Какие планы будут у него на завтра? Пока я все задания выполнил, но он мог надавать еще полный мешок поручений. Хорошо бы, конечно, выкроить завтра побольше свободного времени…

– Не знаю, Оля. Честно говоря, не люблю составлять подробные планы. Они и в Госплане не всегда получаются, что же говорить о нас.

– А вы не в государственном масштабе, а в самом скромном.

– Ну, если удастся выкроить время, то…

– Как – время? Разве вы не в отпуске?

– В отпуске? Кто вам сказал?

– Ваши друзья. Варвара.

– А, вот что… Балаболка эта Варвара, больше никто. Да, конечно, в отпуске, иначе с чего бы меня занесло в эти края? Значит так. Если вода не замерзнет, будем купаться в море…

– Обязательно.

– Пообедаем шашлыками…

– Я – за…

– Побродим по лесу. Здесь чудесные леса: сухие, сосновые, светлые… Будем собирать грибы.

– Да, а потом где-нибудь их зажарим. Я умею делать грибы в сметане, вам очень понравится…

– Оля, – сказал я. – Может быть, не «вам», а «тебе»?

Она помолчала.

– Нет, – ответила она потом, искоса глянув на меня. – Не будем спешить, ладно? Пусть все идет своим чередом.

– Мы взрослые люди… – начал я.

– Именно потому, что мы взрослые люди. Поверьте, у нас еще много времени впереди.

– Меньше суток.

– Это почему?

– Потому что вы собираетесь завтра уехать.

– А я могу передумать. Я хотела – когда мне показалось, что вы… Но пока я вас простила. Вот если вы ухитритесь еще раз меня обидеть – уеду сразу же. Обязательно. Но до тех пор лучше думать, что у нас много-много времени впереди.

– Приказано думать, – усмехнулся я. – Только и вы тоже так думайте.

– А я в этом просто уверена. И не боюсь составлять планы. И знаю: все будет чудесно.

– Вы так уверены?

– Я знаю. Уж такой я уродилась: знаю все наперед.

– И за меня тоже?

– Женщины всегда знают за обоих. И не возражайте. Вы никогда не были женщиной. И не будете.

– Надеюсь, – сказал я искренне.

– Ох, этот мужской шовинизм! Хотя – …надо сказать, я против него не возражаю. Ой!

– Что случилось?

– Капнуло за воротник. Ничего, все равно – хорошо. Знаете, а я проголодалась. Там, куда вы меня ведете, нас покормят так же хорошо, как у Варвары? Все ваши друзья имеют привычку кормить гостей?

– Если нет – покормимся сами.

– Нападем и ограбим их, да?

– Да. Потому что там просто может никого не оказаться дома.

– Знаете, а я была в этом уверена.

– Снова ясновидение?

– Немножко. И еще логика. Если бы мы направлялись в семейный дом, вы давно прочитали бы мне лекцию – и о том, что это за люди, и как надо себя там держать, что можно и чего нельзя… Вы ведь большой педант и бываете занудливым.

– Ну да… – недоверчиво сказал я.

– Страшно! Но я вам прощаю и это. И не буду сердиться.

– Весь вечер?

– Весь этот вечер, и все остальные вечера, начиная с завтрашнего. А знаете, чем мы будем заниматься завтра вечером?

– Не имею понятия.

– Как раз тем, что вам так не нравится. Будем думать, говорить и строить планы, понятно?

– Какие еще? – не очень умно спросил я.

– Послушайте! – серьезно сказала она. – Старый, сухой, бестолковый человек! Разве вы еще не поняли, что я вас выбрала? И не делайте вид, что при этих словах вы не ощутили прилива счастья. Ощутили! Я вас выбрала всерьез. И единственное, чем вы еще можете спастись – это бежать без оглядки. Чем скорее, тем лучше. Потому что пройдет очень мало времени – и вы больше не сможете убежать от меня никогда, поняли?

– Значит, – спросил я не без некоторой обиды, – вы решили ко мне прислониться?

– Если вы окажетесь того достойны, я решусь даже на большее. Но предупреждаю: вы будете просить меня долго и всерьез. И будете благодарны мне за согласие – если я соглашусь, конечно, – целую жизнь. И вот планы насчет всего этого мы и будем строить. Те планы, в которых мы будем на «ты». Только пожалуйста, – вдруг попросила она другим, очень серьезным голосом, не думайте, что вам теперь все позволено. Наоборот. Это не случайное знакомство. И не будет никакой случайной связи. Лучше не надейтесь на это. Потому что это… это может оказаться самой большой обидой. Вы поняли?

– Да, – сказал я, помолчав.

– Знаете – я вам верю. И что поняли, и что не станете… Поверьте, я ведь уже говорила, я лучше знаю – когда.

– Не бойтесь, Оля, – сказал я. Несколько секунд мы прошли молча.

– Скажите, а вы уверены, что мы идем правильно? Здесь какие-то дикие места…

– Это в темноте так кажется. Мы идем в нужном направлении. Думаете, я не умею ориентироваться на местности? – Тут я невольно усмехнулся, вспомнив старый армейский анекдот. В деревне мама говорит маленькому мальчонке: «Смотри, машины подъехали, дядя офицер вылез, карту развертывает, сейчас будет дорогу спрашивать…» – Даже не уверен, а знаю, что правильно.

– Тогда я спокойна.

Темнота стояла уже глухая, и я на краткое время действительно испугался было, что не сразу найду дачу Лидумса, и до сих пор стойко державшаяся Ольга начнет сдавать. Однако уже через минуту-другую после моего уверенного ответа я выделил из множества других небольшой домик с высокой шиферной крышей на тесном участке, где уложенные в ряд бетонные плиты вели во встроенный гараж. Я не бывал здесь давно, и на всякий случай глянул на прибитую у калитки жестянку с номером, прежде чем толкнуть калитку и пропустить Ольгу вперед. Направляясь к дому, мельком оглядел участок – насколько вообще можно было хоть что-нибудь увидеть. Видимо, огородничеством Лидумс рассчитывал заняться в отставке, пока же – по эту сторону дома, во всяком случае – виднелось лишь несколько ягодных кустов да три хилые яблоньки. Окна были темны – Лидумс, следовательно, задерживался, не устояв перед искушением «попробовать кое-какие соображения на практике» – эти его слова сейчас всплыли в памяти. Я нашарил в кармане ключ, отпер туговатый замок и вступил в темноту. Ольга в нерешительности переступила с ноги на ногу. Я постоял секунду, припоминай, где здесь был выключатель, вспомнил и протянул руку влево. Вспыхнула неяркая лампочка. Я подал Ольге руку, она оперлась о нее и переступила через порог широким шагом, как переступают через яму. Наверное, какая-то граница была пересечена в этот миг, и это почувствовали мы оба.

II

Мы промокли и были голодны. Именно в такой последовательности и надо было действовать: согреться, потом насыщаться. Я вдруг почувствовал себя сильным и независимым – гораздо более, чем был на самом деле; такая метаморфоза происходит обычно с мужчиной, когда он вдруг чувствует себя, и только себя одного ответственным за благо и мир женщины, что рядом, что верит в него. В большой комнате у Лидумса был камин, если только его не успели снести: у дачевладельцев порой жажда деятельности проявляется в стремлении к постоянной перестройке того, что может служить еще долго и верно. На этот раз камин оказался на месте. Дров, правда, не было, но я знал, где они хранятся: Лидумс был мужиком хозяйственным. Я выскочил в дверь, дождь встретил меня, как старого знакомого, но дрова – метрах в десяти от дома – были надежно укрыты толстой полиэтиленовой пленкой. Я набрал полное беремя[107]107
  Беремя – охапка, сколько можно обнять руками, вязанка ( словарь Даля)


[Закрыть], бегом вернулся, с грохотом ссыпал их у камина; грохот падающих на пол дров в сырую погоду звучит обнадеживающе. Дрова были сухими. Они загорелись быстро, камин, как и встарь, чуть подымил, но, согревшись, перестал.

– Придвиньте диван поближе, – попросила Ольга. – Посидим.

– Сейчас. Сначала приготовлю что-нибудь поесть.

– Хозяин не обидится за налет?

– Он заранее дал добро.

– И на меня тоже?

Не ответив, я вышел на кухню, где маленький «Саратов» гудел тихо и добросовестно. Не сказать, чтобы его распирало изнутри, но кое-что все же там было. Хлебный ящик стоял на кухонном столике. Я открыл его и на ощупь попробовал залежавшиеся в нем полбатона.

– Сосиски или яйца? Только предупреждаю: без хлеба.

– Тогда сосиски, – откликнулась Ольга из комнаты. – И я чего-нибудь выпила бы. От простуды.

– Обеспечим.

– Вместе с вами.

– Нет, – сказал я. – Мне не положено. Но могу присутствовать, и отвечу… – я заглянул в банку, – отвечу кофием.

– И мне, – сказала она.

Сосиски сварились быстро, кофе тоже; двух конфорок для дачи совершенно достаточно, я думаю. Я придвинул к камину маленький столик, поставил тарелки, положил вилки, ножи и наконец-то сам уселся рядом с Ольгой, и тепло коснулось моей кожи мягкой кошачьей лапкой.

Мы быстро поели, Ольга все-таки выпила рюмку шершавого (по моим воспоминаниям) кубинского рома – ничего другого в запасах Лидумса не обнаружилось, – потом мы сидели рядом и смотрели в огонь, и нам было хорошо, как только может быть хорошо людям, пришедшим с дождя и наслаждающимся самыми простыми и главными в мире первобытными удовольствиями: ощущением сытости, тепла, сухости и близости человека, с которым хочешь быть близок.

Камин – тот же костер, только заключенный в каменный ящик. А костер сближает, как хлеб, у костра не сидят с врагами. Но цену костру знает не каждый. Туристы, например, хотя и пользуются огнем, не имеют подлинного представления о том, что же такое костер, он никогда не был для них тем, чем бывает для охотников, геологов, солдат или терпящих бедствие: жизнью и счастьем.

… На тактических учениях в нас не стреляют боевыми патронами; этим учения отличаются от войны. Но мороз и снег по пояс или, в лучшем случае, по колено – не условны: они настоящие, добротные, условности присущи только человеку и созданы им, а у природы все – настоящее. Снег подлинный, и это чувствуешь, когда машины, свернув с дороги, начинают буксовать, и на исходные позиции мы поспешаем уже в пешем строю; когда выдвигаешься по-пластунски на рубеж атаки (снег в голенищах, в рукавах, под шинелью и вообще везде, где можно и где нельзя), и когда, наконец, подана команда «В атаку, вперед!», и стрелковая цепь поднимается… «Быстрее! Быстрее!» кричат командиры, и ты подгоняешь свой расчет и бежишь сам, кажется, уже из последних сил… В голенищах и за пазухой талая вода, вокруг губ – иней, а лицо горит, ты идешь в атаку, останавливаешься, стреляешь – из станкача невозможно стрелять на ходу – и снова бежишь, догоняя цепь, и так до самой команды «Отбой!», которая на этот раз означает не сигнал ко сну, а окончание дня учений…

И вот мы прибываем на место ночлега, где снег кажется еще глубже, и Соловьем-разбойником посвистывает ветер. Шинель, похоже, подменили – вместо суконной кто-то подсунул деревянную, она не гнется, а на совесть промороженная, стоит коробом, того и гляди сломается при неловком движении. Кухни уже ждут, но на всю ночь едой не согреешься, и чаем тоже, сколько его ни выпей. Корявыми пальцами ищешь на себе ложку, и на миг пронзает страх: потерял!.. Но нет, вот она! личное кухонное оружие, универсальное и незаменимое… Ужинаем уже в полной темноте, стараясь не пронести мимо рта, а пока несешь от котелка ко рту, каша успевает остыть, так что ешь ее едва тепленькую, а мороз, пощелкивая, набирает обороты и ты понимаешь, наконец, что дотерпеть до утра будет куда сложнее, чем сходить в атаку хотя бы и по такому снегу. Снега, кстати, наверняка прибавится: тучи лежат низко и чувствуется, что им вот-вот надоест сдерживаться, и они пойдут обстреливать нас белыми хлопьями. Не будь туч, мороз дал бы еще не такой жизни: зима в этом году холодная. Но тучи спасают не только от арктических приветов: погода явно нелетная, авиация условного противника выключена из игры, и поступает разрешение разводить костры и греться.

И тут начинается счастье. Оно возникает на конце спички или в зажигалке, перебрасывается на клочок газеты, пожертвованный для святой цели кем-то из курильщиков; потом загораются прутики, потом прутья, сучья, а кто-то уже волочит сухую лесину, и не успевшие уехать повара одалживают топор. Вот уже пламя гудит, как в аду, пожарная охрана, пожалуй, стала бы возражать, но она далеко. Костер, к тому же, горит в яме – прежде чем разжечь его, пятачок очистили от снега до самой промерзшей земли, иначе пламя захлебнулось бы в воде. Правее загорается еще один костер, левее другой, запас топлива все растет, солдаты не ленятся, хотя лишь недавно, кажется, едва волочили ноги. Становится, наконец, возможным рассесться вокруг костра и блаженно ощутить, как отогревается шинель, как тепло проникает под гимнастерку, под белье теплое и нательное, как начинает высыхать пот пополам с натаявшим снегом, – спина, правда, еще мерзнет, ты еще не пропекся насквозь, но спина потерпит, со временем высохнет и она. Наиболее разумные разуваются, и от портянок идет густой пар, а молодые суют ноги в сапогах чуть ли не в самый огонь…

Можно свернуть самокрутку или (как я в свое время) набить махрой дешевую трубку, прикурить от прутика или уголька и бездумно глядеть в огонь, ощущая ту полноту счастья, радость существования, которую, наверное, ощущают растения, когда после пасмурной холодной погоды вдруг появляется солнце и соки убыстряют бег. Оружие, составленное в пирамиды поодаль (металлу вредно оттаивать), потихоньку покрывается снегом, время от времени дневальный смахивает его, мечтая о минуте, когда сменят и он займет освободившееся место у огня. Агитатор читает вслух газету, ты лениво слушаешь, и тебе кажется, что все в мире должно быть в порядке, потому что здесь горит костер, портянки уже почти совсем просохли, и махорка сегодня вкусна до невозможности…

Костер; камин, конечно, совсем не то, но в нем тоже горит огонь, а огонь – это эмоция, тогда как центральное отопление – всего лишь технология. Огонь общается с тобой, потрескивая древами, – это его слова, – и прикасается теплом к коже, будто прося внимания, а радиаторы лишь нагревают воздух, они – словно витамины в таблетках, которые, сколько их ни будь напихано в один маленький шарик, не заменят живого помидора или яблока; есть разница, общаешься ли ты с природой, с естеством – или с производными НТР.

Природа по сути своей тепла и исполнена любви, – и когда в мыслях моих возникло это слово, я приподнял руку и коснулся руки Ольги, коснулся мягко, как огонь издалека, словно один из нас был костром, а другому надо было согреться – или сгореть.

– О чем ты думал? – спросила она прозрачным, отрешенным голосом.

– Я не думал. Вспоминал. – Меня не удивило это внезапное «ты»; время его настало, как только мы переступили порог дома, где оказались вдвоем, а весь мир остался где-то в стороне.

– Больше не вспоминай, – медленно проговорила она. – Прошлое кончилось. Его больше нет. Я только что попрощалась с ним. Есть только будущее. Оно рождается в этом вот огне. Завтра. Через год. Через десять. Я вижу его ясно…

– Что же ты видишь через год?

Она глянула на меня чуть прищуренными глазами; щека ее, освещенная огнем, была тугой и розовой, блики играли на лице, и казалось, что она улыбается, но она была серьезной.

– Там все хорошо. Меня заботит не то, что будет через год, а завтра. Беспокоит…

– Что именно? Я думал, мне только кажется, что ты вдруг загрустила…

Я боялся, что она ответит невыразительным: «Да нет… ничего…», после которого разговор сам собой угаснет, потому что невозможно оживить его назойливыми: «Нет, все-таки… Я же вижу…» Но Ольга ответила иначе:

– Не знаю… Как будто бы и не из-за чего, но… Только, пожалуйста, не надо потом говорить о женской мнительности, подозрительности, неуравновешенности – одним словом, обо всем, что говорят в таких случаях, чтобы только не признать, что мы обладаем более точной интуицией. Мужчины, разумеется, считают себя горячими сторонниками рассудительности и логики.

– Если это обо мне, – сказал я, – то к интуиции я отношусь с великим уважением.

– Женщины очень часто интуитивно отличают правду от лжи…

– Значит, настроение тебе испортила интуиция?

– Наверное…

– Что же она тебе подсказала?

– Ты ведь серьезный человек, – сказала Ольга, – и относишься ко мне серьезно… Только не говори: «Мы знакомы лишь пару дней», и так далее. Можно быть знакомым с человеком десятки лет и относиться к нему никак.

– Ты права, – ответил я негромко. – Да и что удивительного в том, что я отношусь к тебе серьезно? Но вот ты? Для меня очень важно знать, как относятся ко мне, как и – почему, то есть насколько это серьезно.

– Груз прожитых лет давит на тебя? – спросила она не без иронии. Комплекс неполноценности – разве это возрастная болезнь? Как я отношусь к тебе – чтобы судить об этом, ты знаешь достаточно. Я ведь здесь! Почему? Для начала – ну, хотя бы потому, что тебе со мной лучше, чем без меня. Я тебе нужна. А для нас многое начинается именно с желания, с потребности быть нужной. Только не воображай, что такое чувство было присуще лишь эпохе неравенства. Равенство – не подобие, это разные вещи, и сегодня, как и всегда, мы будем думать, чувствовать и оценивать по-своему… Надолго ли? Откуда я знаю? Ни я, ни ты и ни одна цыганка этого не предскажет. Месяц. Год. Десять лет… Но разве прожить такой год – мало? Нет, погоди, сказала она громче, заметив, что я собираюсь заговорить, – я хочу ответить и на тот вопрос, который ты не задал, но который вертится у тебя на языке: не слишком ли я легкомысленна, не стремлюсь ли к удовольствиям, и все такое прочее. Конечно, стремлюсь, как и любой человек… То, о, чем ты, наверное, подумал в первую очередь, для меня не самое главное, хотя и не последнее; ради этого я не стала бы… во всяком случае, соблюла бы приличия. Если бы все проблемы решались в наши дни так легко, как эта…

Что-то кольнуло меня при этих ее словах, и я снова попытался перебить ее – и вновь мне не было позволено.

– Знаешь, я просто почувствовала, что ты – человек, которому я нужна не только по этой причине, – ты, кстати, сам еще и не знаешь, нужна ли я тебе именно так, – я тебе нужна всерьез. А таких людей, которым ты нужна всерьез, и которые чем-то нужны тебе, пусть ты еще и не знаешь, чем, но чувствуешь, что нужны, – таких встречаешь не каждый день и не каждый год, а встретив, не думаешь, насколько прилично или неприлично подойти к ним и, используя это самое равенство, сказать: не проходите мимо, вот я, здесь! Понял?

– Не совсем, – сказал я. – Если ты так хорошо почувствовала все с самого начала, как же ты могла сбежать куда-то, чтобы только случайность помогла нам встретиться во второй раз? Сбежать из-за какой-то ложной обиды…

Она расхохоталась, звонко и неожиданно, так что мне тоже захотелось смеяться, неизвестно чему.

– Господи! – проговорила она сквозь смех. – Мужчины, повелители мира, проницательные создания! Значит, ты действительно думаешь, что я сбежала и провела ночь где попало?

– То есть…

– Нет, это чудесно, это просто неподражаемо! И ты – прелесть. Столько времени терпел… Я-то решила, что ты сразу догадался!

– О чем?

Наверно, выглядел я в этот миг глуповато, потому что Ольга расхохоталась снова.

– Да никуда я не убегала. Была все время у Варвары. И вышла из дому, как только услышала, что ты собираешься уйти. И еще в подъезде обождала, пока не хлопнула дверь наверху…

– Ничего подобного. Варвара мне сказала…

– Потому что я ее об этом попросила. Я стояла рядом с ней, когда ты звонил.

– Знаешь, – сказал я, – это жестоко.

Она стала серьезной.

– Я уже говорила тебе: пренебрежения, обиды, обмана не прощу. В таких случаях – конец раз и навсегда.

Она снова насупилась, как перед началом разговора. Я подбросил в огонь дров и подумал, что надо будет сходить еще раз.

– А при чем тут интуиция? – спросил я.

– При том… – Она помолчала, потом искоса взглянула на меня. Интуиция говорит мне, что ты в чем-то неискренен… таишь про себя что-то важное, что беспокоит тебя и не позволяет воспринимать все таким, каково оно есть, и меня в том числе тоже. Почему ты не хочешь сказать мне, в чем дело? Неужели жизнь не научила тебя тому, что от этого бывает только легче? Пожалуйста, скажи мне, потому что сейчас ты еще можешь сказать мне все. И если даже признаешься мне, что у тебя шесть законных жен, или что ты убил человека, или растратил деньги и скрываешься от розыска…

– Или что я выдал военные тайны…

– Что же, я стану убеждать тебя пойти с повинной, такое уже бывало и в книгах, и в кино, и, наверное, не раз случалось в жизни. Говорю тебе: сейчас еще можно сказать и понять все, но чем дальше, тем труднее будет: тебе сказать, а мне – понять и принять.

– Это тебя волнует?

– Разве мало? Это же обидно, как ты не понимаешь! Ну, спроси меня сейчас о чем угодно, и я отвечу, как бы ни хотелось мне не говорить об этом. Не хочу недоговоренностей, не хочу сомнений, они способны убить все самое лучшее, то, без чего жить нельзя… Будь таким, каким я тебя вижу, скажи мне все, и увидишь, как сразу станет хорошо тебе… и мне тоже!