Текст книги ""Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Владимир Богомолов

Соавторы: Герман Матвеев,Леонид Платов,Владимир Михайлов,Богдан Сушинский,Георгий Тушкан,Януш Пшимановский,Владимир Михановский,Александр Косарев,Валерий Поволяев,Александр Щелоков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 338 (всего у книги 347 страниц)

12

Госпиталь расположился на невысоком плато. С одной стороны к нему подступала выжженная осенняя степь, с другой – вечно штормящий, всеми ветрами пронизываемый залив Азовского моря.

Две шеренги выздоравливающих, а значит, подлежащих возвращению в действующую армию, выстроились на небольшом плацу, который в лучшие времена служил спортплощадкой санатория флотского комсостава, а в нынешние, госпитальные – местом ритуального прощания с умершими офицерами. Здесь же представители различных частей набирали для себя основательно обстрелянное пополнение.

Формально все построенные сегодня на плацу уже числились выписанными из госпиталя и причисленными к запасному полку, формировавшемуся на окраине поселка из таких же, как они. Но поскольку полк еще только начинал обустраиваться, подлаживая под свое существование складские помещения и домики базы отдыха, а бойцы требовались фронту немедленно, то очередную волну выздоравливающих даже не стали переводить в казармы, ибо размещать их пока что было негде. Наоборот, их только что перебросили на госпитальный плац.

Сжалившись над молоденькой Гайдук, прошедшей через две сложные операции и четырехнедельное лечение, главврач Христина Нерубай – грудастая, с рыжеватыми усиками над бледными губами, не замеченная в сердобольности – угрюмо изрекла:

– За то, голуба моя невенчанная, что годок себе внаглую приписала, и, природы не спросясь, подалась на фронт, война тебя, будем считать, уже наказала.

– Не меня же одну, вон сколько их! – попыталась оправдать свое госпитальное прозябание Степная Воительница, не уловив сути затравки к разговору.

Но, даже не взглянув на девушку, главврач пропустила ее слова мимо ушей:

– …Так что теперь, голуба моя, есть все основания комиссовать тебя из войсковых рядов с надлежащей инвалидностью, а значит, со всем, по этому случаю полагающимся довольствием и почетом, – она прямо в лицо дымила сидящей напротив нее Евдокимке. Самокрутки свои главврач наполняла не обычной солдатской махоркой, а каким-то едким, и, в понимании Гайдук, дурно пахнущим самосадом. – Тем более что и ефрейтора тебе вон присвоили. Чуть ли не в младшие командиры выбилась…

– Да вы что, товарищ подполковник?! – подхватилась Евдокия. – Зачем меня комиссовать? Какая еще инвалидность?! Я что, без руки или без ноги осталась?!

Главврач даже чуть-чуть приподнялась, словно бы усомнилась, действительно ли все названные части тела у раненой наличествуют, и, окинув ладную фигуру семнадцатилетней, «под ноль» стриженной красавицы, – тоже, как выяснилось, из казачек – демонстративно повела мощными плечами:

– Спасти тебя, дуру, хочу. Прежде чем ты без основного органа своего останешься, – выдержала паузу и только тогда, ехидно осклабившись, уточнила: – Без головы то есть. А не без того, о чем ты скабрезно подумала, голуба моя.

– И в санитарки госпитальные меня не нужно, как мне уже предлагали, – упредила Евдокия (к армейской беспардонности она уже понемногу стала привыкать). – Пусть, как всех, на фронт пошлют; в нашем госпитале знают, как я стреляю.

Главврач поморщилась, покачала массивной, в парике, головой:

– И пошлют, голуба моя невенчанная, – проворчала она, оставляя в госпитальном «деле» выздоравливающей Гайдук какие-то медицинские пометки. – Двух дней не пройдет, как пошлют… Кстати, госпиталь твой почти весь там, на днепровской переправе, и полег. Тебя чудом спасли. Благодаря главврачу вашему, капитану Зотенко – к слову сказать, моему бывшему стажеру.

О гибели на днепровской переправе почти всего госпитального обоза Евдокимка уже знала из письма Веры Корневой. Как знала и о том, что они с сестрой-хозяйкой Игнатьевной выловили ее на мелководье почти утопленницей и вместе с Зотенко увезли на единственной уцелевшей машине. К отходящему эвакогоспитальному эшелону, начальником которого оказалась Христина Нерубай, капитан уже пробивался с пистолетом в руке и криком: «Прекратить бузу! Дорогу носилкам! Перестреляю, к чертям собачьим!»

Теперь они, все пятеро уцелевших «полевых госпитальеров», служили в медсанбате, под командованием все того же Зотенко. От каждого из них девушка получила по письму; и ничего, что написаны они оказались в один день, одной и той же рукой – Веры Корневой.

* * *

«Покупатели», как здесь именовали гонцов за пополнением, прибыли на третьи сутки. И вот теперь, обмундированная с иголочки, сугубо по-мужски, Евдокия Гайдук стояла на осеннем ветру, в большой сводной шеренге бывших пациентов госпиталя и расположенного неподалеку медсанбата и ждала своей участи.

Прежде всего находили своего «покупателя» те, кто уже служил в авиации, артиллерии и в танковых войсках, а также те, кто, по мирной профессии своей, числился в шоферах или трактористах. И только коренастый меднолицый капитан-лейтенант, занимающийся формированием десантного батальона морской пехоты, всякого из них осматривал с той снисходительной улыбочкой на лице, в которой явственно читалось: «Да такого я бы и не взял! Таких вон среди призывников навалом!»

Наконец, представитель местного военкомата, кавказец, с трудом разбиравшийся даже с помощью рукописного списка в славянских фамилиях и напропалую путавшийся в именах, объявил:

– Ефрейтор Гайдук! – и тут же в очередной раз запнулся на имени: – «Евдок.». Что за имя такое, слушай, «Евдок.»? – обратился он к стоявшему рядом майору-танкисту. – Никогда не слышал. Писаки чертовы, вах! Кто так пишет: «Евдок.», «Никол.»?!

Однако морской пехотинец, уже заметив, как названный боец, на кого он еще раньше обратил внимание, качнулся в строю и ступил два шага вперед, упредил замявшегося майора:

– Евдоким это значит, если по-людски, а не сокращенно… Этого я, кажется, беру, – и тут же, отходя чуть в сторонку, чтобы получить возможность поговорить с бойцом, зычным командирским басом скомандовал: – Гайдук Евдоким Николаевич – ко мне!.. Где служил? – окинул капитан-лейтенант рослую, плечистую фигуру ефрейтора, с новенькой нашивкой «за ранение» на гимнастерке.

Сообразив, что ее принимают за мужчину, Евдокимка решила не разочаровывать морского пехотинца, и, стараясь придать своему голосу солидности – благо после простуды тот звучал хрипловато, – ответила:

– Санитаром, товарищ капитан-лейтенант. А заодно – в охране госпиталя.

– Где принимал боевое крещение?

– В районе Степногорска. Участвовал в уничтожении немецких воздушного и танкового десантов как строевой солдат, – чего-чего, а терминов армейских здесь, в госпитале, Евдокимка нахвататься успела.

– Что вражеских десантников истреблял – это по-нашему. Говорят, вермахт готовит их основательно. Ну а самому в тельняшке десантника повоевать что – парус гнилой?

– Да я соглас… Словом, согласен я, – лишь на последнем выдохе успела Евдокимка сдержаться и этим не выдать себя, а значит, не загубить на корню свою удачу.

– Батальон, повторяю, десантный, а потому сугубо добровольческий, – уже записывал ее фамилию в командирский блокнот капитан-лейтенант. – Отсюда – известный тебе вопрос…

– Я согласен служить в десантном батальоне морской пехоты, товарищ капитан! – неумело приложила она руку к пилотке, молодцевато сидевшей на ее большой, крутолобой голове.

– Вот это уже мужской разговор! – пробасил моряк с таким облегчением, словно для этого ему пришлось долго уговаривать бойца. – Только не «капитан», а «капитан-лейтенант». Комбат Кор-рягин, если уж для всеобщего знакомства. Морской устав знать надо, салага, – все с той же снисходительностью поправил моряк и тут же метнулся к военкому, просеивать остающихся «некупленными».

13

Последних своих десантников Корягин подбирал уже под вой «мессершмитов», налетевших на караван судов, идущих под прикрытием бронекатеров в сторону Керченского пролива. В эту же схватку вступили и береговые зенитки, расположенные метрах в трехстах западнее госпиталя и обязанные прикрывать его.

На виду у госпитальеров разгоралось настоящее сражение, их шеренги пришлось тут же рассредоточить, но капитан-лейтенант все же умудрился отобрать полтора десятка крепких парней, в основном из бывших военных и гражданских моряков. Напоследок он присовокупил к ним тройку жилистых сельских ребят, да пару бойцов из милицейского отряда, получивших свои пули в схватке с группой дезертиров.

Оказавшись в одной команде с ними, Евдокия поневоле съежилась: «Господи, что ж я буду делать рядом с этими крепышами во время высадки десанта или в рукопашном бою?! Первый же бой окажется для меня последним! Но еще позорнее будет, если эти коновалы вдруг обнаружат, что я не парень, а девка… Добро бы всерьез не поглумились, да целым табуном».

Исключительно для успокоения нервов она порылась в санитарной сумке, спрятанной в вещмешок и, достав оттуда кинжал барона, засунула его за голенище. Там же, в санитарной сумке, находился и трофейный пистолет – к счастью, никто в ее вещах, хранившихся в госпитальной каптерке, не похозяйничал.

– Гайдук! – прервал ее душевные стенания Корягин, случайно заметивший эти приготовления. – Что это за нож у тебя за голенищем?

Отбомбив, немцы улетели, не потеряв ни одной машины. Корабельный конвой тоже уходил на юго-запад без особых потерь. Теперь оставалось лишь дождаться батальонного грузовика, который уехал куда-то на заправку.

Заметив, что интерес у Корягина непраздный, Евдокия победно осмотрела сгрудившихся вокруг них морских пехотинцев и выхватила ритуальный клинок барона фон Штубера. Держа кинжал за кончик лезвия, чтобы все могли полюбоваться красотой рукоятки, она торжественно протянула его командиру.

– Как видите, это трофейный кинжал; у убитого мною диверсанта занял, – приврала Евдокия. – Перед смертью он даже успел представиться.

– Галантным оказался? – въедливо уточнил комбат.

– Поскольку он появился в составе десанта переодетым красноармейцем, то я поинтересовался, кто он такой, – Гайдук старательно следила за тем, чтобы не проговориться о себе в женском роде. – Признался, что является обер-лейтенантом, бароном фон Штубером, кстати…

– И что, барон этот вот так вот взял и подарил тебе кинжал? – спросил Таргасов, из бывших военных моряков.

– А что ему еще оставалось делать, раненому да в плену?

– А мне пока что ни одного немца – чтобы так, вблизи – видеть не приходилось. Я ведь на тральщике ходил, – посетовал Таргасов.

– Специально приведу тебе одного, – пообещала Евдокимка. – И даже разрешу потрогать собственными руками.

Таргасов – широкоплечий, но слишком исхудавший, кожа да кости, парень лет двадцати пяти, хотел что-то ответить, однако капитан-лейтенант сурово одернул его:

– Не твоя вахта сейчас, салага. Не тебя слушают, дай человеку сказать.

– Барон сообщил, что это – «кинжал викинга», родовое ритуальное оружие, с которым уходили на войну его предки. А потом заявил, что вручает его мне, в признание моей храбрости.

– Неужели так и сказал? – не удержался Таргасов. – Ну, о храбрости твоей? Немец все-таки.

– Так ведь аристократ. Предки рыцарями были. Очевидно, придерживался традиции.

– Странно все же. Фашист…

К счастью, всего пятеро бойцов из группы лечились в других полевых госпиталях, иначе ефрейтору Евдокиму Гайдуку небо с овчинку бы показалось. Женская же палата их госпиталя находилась в отдельном корпусе, в дальнем конце территории, и праздношатающихся мужчин бдительные дежурные туда не пропускали.

Таргасов оказался одним из этой пятерки, но именно он как-то слишком уж пристально присматривался к Степной Воительнице. Понятно, это настораживало Евдокимку; она опасалась, что парень давно приметил ее.

– Как знаешь, – отрубила Евдокимка. – Сам барон подтвердить мои слова уже не сможет, поэтому придется поверить мне на слово. Кстати, в его документах действительно оказался титул барона.

– Значит, одним аристократом стало меньше, все какая-никакая помощь мировой революции… Работа, однако, знатная и, судя по всему, старинная, – комбат прошелся оценивающим взглядом по родовому оружию фон Штубера.

Степная Воительница в это время подумала: «Не дай бог, в районе действий батальона возникнет «старший лейтенант Волков». Если мой миф о плененном бароне фон Штубере развеется – мне конец! Ведь развеется он вместе с легендой о бравом ефрейторе Евдокиме Гайдуке».

– Извините, для меня этот кинжал – что-то вроде реликвии. Память о первом бое, – вдруг занервничала Степная Воительница и вежливо, но жестко изъяла оружие из руки офицера. – В следующем бою попытаюсь такой же добыть для вас…

– Не трави якорь, салага. Все, что потребуется, комбат Кор-рягин и без посторонней помощи добудет. Кстати, насколько я понял, ты владеешь немецким?

– Мать – учительница немецкого, отец – офицер, и тоже неплохо «шпрехает», так что, хочешь не хочешь, а…

– И шьо я слышу? – неожиданно процедил сквозь зубы доселе молчавший мужичок лет тридцати пяти, которого во время переклички капитан-лейтенант назвал Аркашиным – единственный из всех, у кого под расстегнутой гимнастеркой просматривалась тельняшка – выцветшая и почти до дыр застиранная. – Среди нас офицерско-учительский сынок затесался…

Евдокимка обратила на него внимание еще до построения перед «покупателями». Стоя в кругу сухопутных новобранцев, он артистично рвал на себе тельняшку, приговаривая: «Я – хлопец из Голой Пристани[255]255
  Голая Пристань – портовый городок в устье Днепра, откуда вышло немало моряков речного флота.


[Закрыть], где рождаются лучшие моряки Азовского и Черного морей».

– Ты только одессита из себя не строй, – осадил его главстаршина[256]256
  Главстаршина – главный старшина в речи моряков.


[Закрыть] флота, рослый парень, с плечами и ручищами сельского кузнеца.

– Так ведь я ж – исключительно по существу вопроса…

– Клим Климентий, – представился Евдокимке старшина, не обращая внимания на Аркашина. – Под Клима Ворошилова, словом; поскольку из беспризорников по происхождению, а значит, безымянный.

– Будем дружить, Клим, – как бы вскользь обронила Евдокимка, и, словно ни в чем не бывало, завершила свой недолгий рассказ: – Сам я учился в педучилище, тоже готовился учительствовать.

Она решила, что лучше сразу же выложить все, что может заинтересовать комбата: если у него не возникнет лишних вопросов, то и другие с расспросами приставать не станут. Даже то, что сейчас она оказалась в центре внимания, уже настораживало; все-таки лучше держаться в тени.

– Как-то я пытался всерьез изучать немецкий, – проворчал капитан-лейтенант, озорно посматривая куда-то в сторону. – Но ни черта у меня не получалось. В училище по этому предмету мне только потому и поставили «тройку», что, сжалившись, учли мое пролетарское происхождение.

– Ничего, – успокоила его Степная Воительница, переходя на немецкий. – Война, судя по всему, предстоит долгая, так что успеете подучиться.

– Из сказанного тобой я, в общем-то, мало чего понял, – простодушно признался комбат, – но знаю точно, что в случае необходимости переводчик в моем отдельном батальоне уже имеется.

14

Комбат добавил еще что-то, но Евдокия не расслышала, что именно, поскольку все внимание ее привлекло появление у админкорпуса, где десантники ждали появления отбывшего на заправку грузовика, главврача Христины Нерубай.

– Ефрейтор Гайдук, ко мне!

Степная Воительница тут же поблагодарила предков за то, что по фамилии пол ее установить невозможно.

– Только не выдавайте меня, пожалуйста, Христина Никифоровна, – еще на ходу вполголоса взмолилась Евдокимка.

– Кому не выдавать, голуба моя невенчанная?

– Им, всем… В списке я значилась как «Гайдук Евдок. Ник.», и комбат принял меня за Евдокима. За парня то есть.

– В перевоплощения поиграть захотелось? По стопам «кавалерист-девицы» Дуровой решилась пойти, голуба моя невенчанная? – не очень-то удивилась главврач. Видно, за годы работы в военном госпитале она уже разучилась чему-либо удивляться. – Слышала о такой?

– Ее преподавательница одна наша обожала, – ответила Евдокимка, имея в виду Анну Жерми. – О судьбе рассказывала. Но только в отличие от «кавалерист-девицы» у меня это самое перевоплощение произошло не по моей вине, а как-то само собой.

– Что ты передо мной оправдываешься, голуба моя невенчанная? – попыхивала «козьей ножкой» подполковник Христина. – Взять меня – так и перевоплощаться уже нет смысла. Так или иначе, а я даже забыла, когда женщиной себя чувствовала. Только не подумай, что бравирую. Наоборот, стыжусь. Смотри, как бы и тебе устыдиться не пришлось.

– А я уже зачислена в десантный батальон морской пехоты, как боец, как мужчина, о чем можно только мечтать[257]257
  До войны, как и в первые годы ее, ни солдатских книжек, ни каких-либо других документов, удостоверяющих личность, даже кадровый состав Красной армии, в большинстве своем не имел. Это обстоятельство значительно облегчало жизнь вражеской агентуре и усложняло ее нашей военной контрразведке. Оно же приводило к немыслимой путанице в лагерях вермахта, администрациям которых приходилось принимать на веру те данные, что называли сами военнопленные.


[Закрыть].

– А вот это уже и на диагноз тянет! – Нерубай, почти не открывая рта, произвела на свет некое унылое, монотонное «кги-ги-ги-ги» – подобное ржание можно было услышать разве что от старой некормленой лошади.

Но впервые за все встречи с главврачом Степная Воительница вдруг увидела, как эта резкая, суровая с виду женщина… улыбается.

– Зачем я стану выдавать тебя, голуба моя невенчанная? Тебя сама природа женская выдаст. Говорю тебе: оставайся в госпитале. Медсестрой оформлю; специальные курсы как раз открываются…

– Но я воевать хочу, как обычный боец.

– Тогда природу свою признай, голуба моя невенчанная, и воюй медсестрой. Давай я сама с твоим комбатом поговорю. Эй, капитан!

– Умоляю: не надо! Меня тут же выгонят из морской пехоты, еще и подумают черт знает что. Словом, засмеют.

– И подумают! – цинично напророчила ей главврач. – И дай-то бог, чтобы ведь только засмеяли, а не все остальное и прочее с тобой сделали…

– Хоть вы не пугайте! Сама по этому поводу издергалась.

– Она, видите ли, издергалась! – вновь хохотнула подполковник, увлекая ее за собой, в здание, чтобы уже в кабинете своем продолжить: – …А как ты выживать в табуне изголодавшихся по женскому телу мужиков собираешься – об этом ты подумала, голуба моя невенчанная?

– Да как-нибудь приспособлюсь.

– Ага, «приспособишься»?.. При первой же штыковой атаке приспособишься! Смотри, чтобы за трусость под трибунал не отдали.

– Из-за этого меня не отдадут. Мне ведь в бою уже приходилось бывать. Я даже немцев убивала. Так что трусости я не боюсь.

– Трусости, – улыбнувшись, Христина Никифоровна предложила ей сесть, – мы все не боимся. А вот крови да смерти, которую тебе на кончике штыка преподносят? Я ведь, голуба моя невенчанная, тоже повоевать успела, еще в Гражданскую. Впрочем, это к диагнозу не относится. Кстати, тобой тут из органов интересовались. Подполковник Гайдук. Знаешь такого? Из Харькова дозвонился.

– Дядя мой. Когда мы расставались, был майором.

– В войну по службе быстро продвигаются; правда, гибнут еще быстрее. Просил взять тебя под опеку. Обрадовался, что все обошлось. Почему не сказала, что дядя твой – в НКВД и при высоких должностях?

– Что ж об этом говорить на всех перекрестках?

– На перекрестках – боже упаси, а в кабинетах – не стесняйся, – поучительно молвила Нерубай. – И еще… Забыла сказать… Некий подполковник Гребенин о судьбе твоей справляться изволили-с. Вчера-с еще.

– Неужели Гребенин? – вмиг вспыхнули глаза девушки. – Как же ему удалось разыскать меня?

– Догадаться нетрудно – благодаря капитану Зотенко, который запомнил номер нашего госпиталя. Обнаружить, где мы базируемся, было не так уж и сложно.

– Извините, но, что он, этот подполковник Гребенин, говорил?

– О… Господин подполковник желали-с вашего выздоровления и просили передать, что теперь они, вместо погибшего полковника (не помню фамилии) командуют полком.

– Почему вы так о нем? – спросила ефрейтор главврача. – По-моему, обычно он говорит спокойно и совсем не так, как многие другие – с криками и матом…

– Нечто барское в голосе его чувствуется, – уловила Христина в глазах Евдокимки укор и удивление. – Или, может, «из тех еще» интеллигентов; словом, голос… в самом деле уважительный, сдержанный, не солдафонский. Так я и подумала: уж не в женихи ли метим-с?

– Да ну, что вы?! Просто он начальником штаба полка служил, а штаб в городке нашем располагался.

– Что из начштабов происходит – не помеха. В таком деле ты, конечно, сама решай, голуба моя невенчанная; если только не слишком староват для тебя.

– Староват, наверное, – по-простецки вздохнула Евдокимка.

– Вот-вот, и я о том же… Сколько ему отстукало?

– Точно не знаю, – потупив глазки, соврала Евдокимка. – Известно только, что – из офицерской семьи происходит, из дворян.

– По нынешним временам – не самое большое достоинство. Из «бывших» очень многих в расход пустили… Но эта нынешняя война с германцем – уже не та, сволочная, Гражданская. Эта война многим и родословные подправит, и биографии подчистит.

Если бы они с Христиной сблизились немного раньше, то Евдокимка призналась бы ей, что с Гребениным у нее случились всего лишь несколько коротких встреч. Другое дело, что взбудораженная девичья память снова и снова прокручивала их во всех мыслимых подробностях.

Однако увести себя от интересующей ее темы Христина Никифоровна не позволила.

– С первым своим мужчиной, ротмистром почти на двадцать лет старше меня, я оказалась на армейском тулупчике, когда мне еще до шестнадцати требовалось дожить. Поэтому зубы мне не заговаривай, отвечай на вопрос: что у тебя было с этим «переростком»? Твой дядя из органов поручил заботиться о тебе, как о дочери, которой у меня никогда не было; еще и пригрозил, что, если с тобой что-то «пойдет не так»… – повысила голос подполковник.

– Ничего такого, вообще ничего, – зарделась Евдокимка.

Самокрутки Христине «мастерил» завхоз Данилыч, который – судачили – одновременно являлся не только ординарцем главврача, но «мужчиной для удовлетворения плоти», как сама она называла всякого «невенчанного», с кем сводила судьба. Он же откуда-то добывал для нее самосад и вечерами скручивал с десяток «козьих ножек», обхватывая каждую из них специальной резиночкой.

Вот и сейчас Христина прикурила от массивной золоченой зажигалки и сладострастно пыхнула дымом прямо в лицо девушки.

– С подполковником не было, а с кем в таком случае было? – невозмутимо интересовалась главврач, попутно просматривая какие-то бумаги, требующие резолюции. – С кем-то из одноклассников?

– Ну, чтобы так, по-настоящему, только однажды. С лейтенантом, и тоже с морским пехотинцем. Лощинин его фамилия, – девушка вопросительно взглянула на главврача, уж не оказывался ли этот офицер среди пациентов госпиталя. – Но мы всего лишь разговаривали…

– Лощинин, говоришь? Лейтенант? Через наше чистилище таковой не проходил, – Христина задумчиво дымила в потолок. – Точно. На фамилии у меня память цепкая. Но выходит, что и в твоей судьбе без ротмистра на походной повозке не обошлось…

– Никакого ротмистра! – решительно воспротивилась такому толкованию Евдокимка. – Никакой повозки! На следующий день его батальон отправили на фронт – и все, больше мы не виделись.

– Значит, «ротмистр на походной повозке» у тебя, голуба моя невенчанная, еще только должен появиться, – размашисто подмахнула главврач красным карандашом какую-то бумагу, словно приговор подписала. – Все, Гайдук, свободна; служи!

В ту же минуту в дверь постучали, и на пороге появился запыхавшийся комбат.

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться? Капитан-лейтенант Кор-р-рягин, – звук «р» в своей фамилии он произносил так же размашисто, как Христина накладывала свои резолюции, на три фамилии хватило бы.

Евдокимка тут же отвернулась к нему спиной, лицом к главврачу и, приложив палец к губам, молитвенно сложила руки у груди.

– Чего застыл каплей? – никак не отреагировала на ее мольбу Христина. – Тебе, я так понимаю, ефрейтор Гайдук нужен?

– Так точно. Машины прибыли, весь личный состав погрузку завершил, ждем.

– Здесь такие люди о здоровье Гайдука справлялись, тебе лучше о них и не слышать. Так что подождешь!

– Понимаю, – многозначительно проговорил Корягин, улавливая ход мыслей главврача. Высокие покровители еще никому не мешали, особенно на фронте.

– Я бы его в охране лагеря оставила, если бы он не рвался в твои десантники.

– Что такое охрана госпиталя, а что такое морская пехота?! – решительно поддержал комбат действия Евдокимки.

– Только я тебя, капитан-лейтенант, сразу предупреждаю: не убережешь этого парня или дашь в обиду, мы тебе, голуба моя невенчанная, всем медперсоналом операцию делать будем; причем безо всякого ранения и наркоза, прямо на передовой. Так что не только от звания твоего, но и от всего прочего останется только вторая часть. Надеюсь, ты меня понял?

Наслышанный о суровом нраве этой госпитальной дамы, комбат благоговейно выслушал ее приговор и поспешно произнес:

– Да никто в батальоне и не посмеет… товарищ подполковник.

– Ну, смотри у меня, сам клялся!

– Слово комбата Кор-р-рягина.

– Знал бы ты, голуба моя невенчанная, скольких комбатов, с их «словами» и клятвами, через руки мои прошло… – выпустила с кольцами дыма подполковник Христина. – Нет, в самом деле: сколько их прошло… – романтично закатила глаза казачка, явно забываясь при этом и на какое-то время теряя нить разговора.

Комбат с опаской окинул взглядом ее мощную фигуру и, твердо заверив себя, что все равно ничего путного с такой «гренадершей» у него не получилось бы, окончательно присмирел.

– За парнем я присмотрю. В этом, товарищ подполковник, можете не сомневаться.

– Но-но! Ты, голуба моя невенчанная, присматривайся, только того, не перестарайся, – неожиданно резко отреагировала Христина. И была немного разочарована, что комбат так и не понял, что именно она имела в виду.