Текст книги "Ученик Истока. Часть I (СИ)"

Автор книги: Серафим Волковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 57 страниц)

Четыре всадника торгового тракта

Ночь выдалась неспокойная. Мало того, что за окном до рассвета бушевала непогода, ломясь в окно его комнатушки лапами дождя и воем ветра, так ещё и сны снились неприятные. То гналось за ним что-то гигантское по лесу, с корнями выкорчёвывая из земли деревья и в щепки разнося брёвна, рыча так громко, что закладывало уши; то какой-то человек, потрясающе красивый и явно богатый, в красной мантии на широких плечах и с утончённой короной в волосах цвета золота встревал со своими язвительными комментариями посреди важных Максимовых разговоров… Под конец перед юношей вдруг предстал незнакомец, полностью охваченный огнём – лет двадцати пяти, не больше, – бледный, худой как смерть, слегка сгорбившийся, с настолько уставшим и грустным взглядом, что Макс проснулся в слезах и сам не понял, почему плачет.

Путник чувствовал себя невероятно утомлённым, словно не спал уже много дней – соображал он туговато и первые несколько секунд не понимал, где очутился и что происходит. Вроде должна быть тренировка – или сегодня не воскресенье? Должно быть, воскресенье, раз так болит голова, но почему тогда не сработал будильник?.. Рассеянно обежав взглядом скупое убранство грязной комнатушки в убогом трактире, Макс плавно отогнал замешательство и вспомнил наконец: он умер, тренировки не будет.

Поганый осадок преследовал юношу, куда бы он ни пошёл и что бы ни делал в попытке отвлечься: он одевался, собирал немногочисленные свои пожитки и проверял, не забыл ли чего под матрасом или за дверью, пока прохладная ладонь странного сна путала его мысли сквозь запутавшиеся волосы. Какое-то неясное ощущение – будто предчувствие – никак не растворялось в будничных задачах, витая за спиной. Воскрешая перед мысленным взором обрывки сна, Максим отчётливо видел печальное лицо посреди всполохов огня, и слёзы подступали сами собой – «даже умываться не пришлось», пошутила бы мама. В его душе вдруг родилось столько ноющей скорби, сколько ещё никогда прежде не рождалось.

На похоронах, бросив в могилу горсть холодной земли, парень услышал, как комья с глухим стуком ударились о крышку деревянного гроба – словно записанный на старый неисправный диктофон, этот звук прокручивался раз за разом в его голове много дней спустя, фоном играл во всех ежедневных делах, сопровождал каждую рутинную обязанность. Тоскливый монотонный саундтрек их новой жизни – жизни без Стёпы – не думал заканчиваться: под него Максим засыпал, под него просыпался, будто память взбунтовалась окончательно и вместо того, чтобы подбросить ему немного радостных моментов, решила довести хозяина до самоубийства. Но даже тогда, стоя на краю зияющей в земле прямоугольной ямы, юноша не чувствовал себя так погано. В день прощания всё – молитвы, слова поддержки и притворного сочувствия, слёзы и катафалк, священник и кладбище – всё казалось каким-то ненастоящим, фальшивым, на скорую руку сколоченным в качестве декорации для провинциального театра. Сон же размазал Макса своей неописуемой живостью, яркостью не только красок, но и эмоций, переданных через молчаливое наблюдение за пылающим неизвестным. Взгляд спокойного отчаяния был настолько реальным, как если бы они повстречались взаправду, и на миг Путнику почудилось даже, что языки пламени, лизавшие чужие впалые щёки, опалили ресницы ему самому.

Но это, конечно, только казалось. Крохотное серебряное зеркальце опровергло все опасения.

Парень не мог избавиться от нестерпимого чувства жалости к этому человеку: вопреки здравому смыслу, вопреки осознанию, что возвращение в сон не даст ничего, кроме тоски, ему хотелось вернуться и чем-то помочь, потушить как-нибудь это пламя, которым безымянный человек был охвачен с ног до головы – потому что, вне всякого сомнения, именно этот огонь доставлял истощённому образу львиную долю неудобств.

Макс больше предполагал, чем утверждал, но ему показалось, что во сне он видел Захарию.

Юноша приводил весьма убедительные аргументы против этой версии и вскоре преуспел – он банально не знал и не мог знать, как выглядит магистр Хаоса, да и внешне мужику должно быть явно больше двадцати с небольшим: ведь, судя по рассказам Михейра и Каглспара, чародей появился в этом мире никак не меньше половины столетия назад, он просто по логике должен выглядеть старше.

Или не должен? Он же колдун, в конце концов?

Впрочем, это не имело значения – юноша абсолютно точно знал, кто ему приснился, знал, что именно так выглядит человек, о котором уже вторые сутки слышит истории на регулярной основе… Равно как осознавал и то, что нужно прекратить изводить себя столь бесчеловечным образом. Прекратить сочувствовать тому, кого в глаза не видел, и переживать чужую трагедию как свою собственную. Подобное сопереживание ещё никому не помогало – на примере матери Макс видел, сколь разрушительным может оказаться подобное слияние.

Завтракали в тишине. Каглспар, судя по растрёпанной гриве и умиротворённой полуулыбке, неплохо выспался под вой урагана и чувствовал себя замечательно, но всё ещё не до конца вернулся в реальный мир и сладко позёвывал, открывая на полную ширину немаленьких размеров рот. У Путника же по вполне понятным причинам здорового сна не вышло, образ колдуна ещё стоял перед глазами, сменяясь мрачным лесом и мчащим навстречу чудовищем, и кусок в глотку не лез, как ни впихивай. Насильно забив желудок наполовину, Максим вышел из трактира (владелец попытался стрясти с него денег, но у парня, разумеется, не оказалось при себе ни монеты, и кузнецу не сразу удалось объяснить хозяину ситуацию), залез в телегу, уже привычным движением погрузил сумку на сенную подстилку, не успевшую просохнуть после дождя, и сел на неё сверху, глубоко задумавшись. Руки дрожали от напряжения и усталости, но сознание сохранило кристальную ясность. Эпиркерк уже скоро, нужно просто немного подождать, и тогда что-нибудь в его жизни да прояснится.

– Ты чегой-то шибко беспокойный спозаранку, – заметил Спар, влезая на своё место. – Из-за бури?

– Если бы, – недовольно ответил Макс. – Сны снились.

– О, это для вашего рода явление обыкновенное: поглядеть ночью картинки, а опосля полдня бродить как в воду опущенные, – не без иронии покивал здоровяк, подбирая вожжи. – Что снилось, коль не тайна?

– Захария.

Кузнец обернулся, и впервые Максим увидел в выражении его лица нечто, отдалённо напоминающее тревогу. И вот это вот явно был нехороший знак. Вот точно нехороший.

– Мне так показалось, – поспешил сгладить углы парень, машинально запустив пятерню в волосы. – Я же не знаю, как он на самом деле выглядит, да и…

– И что, – осторожно поинтересовался здоровяк, стараясь изобразить хладнокровие. – Поведал он тебе что-нито?

– Ничего особенного, не обращай внимания… Мы можем не делать остановок больше? Хочу побыстрее до него добраться.

– Это он тебе во сне велел поторапливаться?

– Нет, – Макс поджал губы. Ему не нравилось то, что он собирался сказать. – Просто беспокоюсь. Вся эта неизвестность порядком меня вымотала.

– Не распускай нюни, подлеток. У нас ещё сутки пути – и то, коли мы б и ночью скакали. Стало быть, подбирай сопли. Не близко, но и не далёко. Бед и лиха боле повстречаться не должно, останавливаться нигде не станем, так что, коль с Плушей и телегой ничего не стрясётся, к послезавтрашнему утру въедем в Эпиркерк.

Послезавтра. Ещё неделю назад этот срок казался парню ничтожно маленьким – два дня, насыщенные смартфоном и социальными сетями, пролетели бы незаметно. Да и без онлайн-контента тосковать не приходилось: то тренировки, то университетские лекции и подготовка к экзаменам, то домашние хлопоты. Но здесь, проводя большую часть пути в наблюдении за небом и деревьями, периодически делая перерывы на дневную дрёму и разбавляя всё это ничего не значащими разговорами, два дня могли превратиться в вечность. Томительную, тянущуюся подобно любимому напитку Спара вечность. Весьма, надо сказать, безрадостную.

– Да ну полно тебе! – видимо, прочитав по выражению лица Максима ход его размышлений, воскликнул кузнец. – Коль сравнивать с тем, сколько мы уже отпахали…

– Так мы столько же и отпахали, – грустно заметил юноша, подставив под подбородок кулак.

– Кончай бубнить там да печали изливать. Раньше тронемся – раньше доберёмся.

Я за эти два дня точно тронусь, – подумал Путник, благоразумно решив свои мысли на сей раз оставить при себе.

Телега легко сдвинулась с места и резво покатилась по размякшей от ливня грязи. Плуша с характерным чваканьем широких копыт продавливала влажную землю, мохнатыми ноздрями втягивая прохладный воздух, и болтала мокрой гривой, словно отгоняя от себя остатки дремоты. Мышцы перекатывались под неровно растущей шкурой в такт каждому движению массивного тела, пуская по мокрым волоскам тусклые блики. Прохлада прозрачным туманом стелилась над полем справа от тракта, медленно рассыпаясь перед натиском утра – до рассвета оставалось всего ничего, серый горизонт обрёл краски, и наполовину размытые очертания далёкого чёрного леса уже светлели и зеленели.

– Так, значится… Захария тебе снился, стало быть?

Максим утвердительно промычал, наблюдая за медленно поднимающимся солнечным диском.

– По правде, так это не удивительно. У вас, у Путников, друг на друга чутьё имеется, – рассуждал Каглспар, подгоняя поводьями сонную кобылку, и нельзя было сказать наверняка, успокоить он пытается кого-то из присутствующих своими рассуждениями или просто делится знаниями. – Я так это вижу, что он тебя почуял и прибыл повстречаться. Да поглядеть, какой ты. Хотя людей-то он особливо не любит, чего греха таить, но с правилами приличия на короткой ноге – пока к нему с вежливостию и уважением, он пальцем не тронет. Так что, стало быть, он теперича проведал, что ты к нему путь держишь.

– Надеюсь, в этом жесте нет ничего плохого.

– Думается мне, что так даже благостнее, что он сам явился и обо всём заранее пронюхал. Он незваных гостей не любит.

Какой привередливый, – мелькнуло у Макса в голове. И сразу же вслед за этим промелькнуло: – Весело мне будет жить, чувствую, ой весело.

– Он тебе поведал чего-нито?

– Нет. Просто стоял.

У Макса уже не осталось желания или сил удивляться. В мире, где пьяница-старик может создавать из воздуха потенциально смертоносное оружие, в мире, где старухи-жрицы с пронизывающими глазами ненавидят гостей из других измерений, в мире, где телеги при въезде в город проверяют магическими посохами, просто нет места такому понятию, как удивление. Придётся смириться с тем, что возможно здесь, судя по всему, вообще всё, в том числе и знакомство с другим человеком через собственные мысли.

Вернее, сны.

– Значится, и правда токмо поглядеть прибыл, – гоготнул кузнец, расслабив плечи. – Это ладно. Ты шибко бдишь о такой мелочи. Точно ничего боле не стряслось?

– Ну… – Макс честно задумался. – Пожалуй, что нет. Мне снились ещё какие-то монстры, ломающие лес за моей спиной, и человек с короной на голове, но…

– Ну-ка, ну-ка, с человека с короной поболее да вдумчиво, – Спар чуть себе шею не сломал, настолько круто обернулся на опешившего пассажира. – Каков на облик, что поведал?

– А к чему столько интереса?

– Путникам, случается, вещие сны снятся, Максим, – совершенно серьёзно ответил кузнец, краем глаза посматривая на дорогу. – А коли тебе король привиделся, то, может, чего путного балакал, а ты, так случилось, подслушал.

– Да это он в мои разговоры встревал по большей части, – память услужливо подкинула образ сияющего от удовольствия лица, красивого настолько, что аж злоба брала, и парень даже позабыл про горящего незнакомца с печальным взглядом. Подступившее раздражение смыло с Макса и остатки сонливости, и неприятное ощущение чужого одиночества на собственной шее, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки. – Но если ты прав и мне снятся вещие сны, то с этим персонажем мы вряд ли подружимся. Слишком самодовольный.

– Молодой?

– Может, немного меня старше.

– А, ну то Айгольд, королевич наш.

Поразительно, но Каглспара совершенно не удивлял и не напрягал факт того, что в его повозке едет человек, потенциально способный смотреть в будущее или слышать чужие разговоры на невероятном расстоянии, и не важно, по собственной воле способный или, как это говорится, «стихийно». Даже интереса к конкретно этому навыку не испытывал ни малейшего, будто у них каждый второй так умел. Хотя шут его знает, в самом деле. Может, каждый второй и правда умеет – мир-то магический. Вместо этого кузнец старался выпытать детали.

– И чего он творил?

– Мешал мне разговаривать, – буркнул Макс, стараясь не давать волю негодованию и удивляясь, отчего же обыкновенный сон вызывает столько эмоций. – Очень назойливо. Куда бы я ни повернулся, всюду перед лицом этот Айгольд, и стоило мне рот открыть – сразу начинал трепаться!

Кузнец во всю глотку рассмеялся. Смеялся так заливисто и долго, запрокинув голову, что Путнику стало не по себе.

– Да, это он может, я слыхивал! – подтвердил Спар, всё ещё улыбаясь. – Его Высочество для всего королевского двора одна большая заноза в заду: вредный самодур, себялюбивый до одури, но башка у юнца на месте, это я об заклад бьюсь. Мастер с ним ужо сколько лет дружбу водит, а он с кем попало не водится и кого попало на чай не зовёт.

– Они настолько хорошо знакомы?

– А то! – Спар приподнял голову и гордо расправил плечи, как если бы сам был с королевичем не разлей вода. – Сам-то я лишь пару разочков видал, но от неглупых людей слыхал и не раз, что магистр этого принца с пелёнок уму-разуму обучает: охота ли королевская, странствия ли какие-нито дипломачитеские, али ещё какая оказия – у Айгольда наш мастер почётный гость. Ну, и токмо мастер, поди, на принца управу-то и ведает – остальные боятся ему слово поперёк ставить, а за спиной шепчут всяческие гадости.

– Например?

Кузнец немного помолчал, потом бросил на пассажира взгляд через плечо и вздохнул. Обстановки непринуждённого веселья и след простыл.

– Разное балакают, да токмо где она – правда-то? Слухи одни да сплетни, бабам языки чесать. Негоже нам бабам уподобливаться, оставим это.

Ну, негоже так негоже, – согласился Макс, признавая, что не шибко-то горит желанием обсуждать неприятную личность дольше необходимого.

После грозы природа веяла свежестью и землёй. Они ехали сквозь влажный воздух навстречу медленно растущему из-за горизонта лесу, и было что-то в их молчаливом единодушии, что бывает только у давних товарищей. Что-то объединяющее, что уже никогда не забудется. Полевые травы пахли дождём, влажная почва блестела в просветах между спелыми жёлтыми стеблями, и редкие птицы пролетали над телегой, радостно попискивая – они едва пережили чудовищную ночь и с нетерпением ждали солнца, а потому причин грустить не было даже у этих ничего не осознающих созданий. Редкие работяги, попадавшиеся на глаза, брели, оскальзываясь и тихо ругаясь себе под нос, но исправно пропускали повозку, сходя на обочину, чтобы потом продолжить свой неторопливый маршрут – они даже не пытались попросить их подвезти, ибо видели, что в сене сидит Путник, и не решались к нему присоединиться. Телега катилась по слегка раскисшей дороге, шлёпая по лужам колёсами, плеск воды вскоре стал единственным звуком, разбавляющим предрассветную тишину, и в сознание Макса незаметно и ненавязчиво проник полный, недостижимый в городских реалиях покой. Такое чувство возникает только вдали от цивилизации, на природе, в которой всё живёт по своим тысячелетним законам.

Правда, не прошло и получаса, как Спар отчего-то помрачнел и заявил вдруг, что не слишком, мягко говоря, он доволен такой погодой – стоило въехать в лес, и Максим в полной мере прочувствовал на собственной шкуре, почему.

– Это издевательство какое-то, – рычал он, хлопая себя по ногам и рукам едва ли не ежесекундно. – У вас не придумали ещё какого-нибудь от них средства?

– Да какое от комарья может статься… средство? – последнее слово кузнеца сопровождалось смачным шлепком ладони по щеке. – Разве что токмо скармливать им каких-нито бедолаг, дабы на других не налетали, но тогда этих зараз тут токмо боле расплодится. Так вот и терпим.

– В нашем мире есть спреи, – буркнул парень и вздрогнул: очередная мошка вцепилась ему строго промеж лопаток, и как назло не достать ни правой рукой, ни левой! Пришлось потереться об борт, и в этот момент Макс напомнил сам себе медведя. – Скоро мы отсюда выедем?

– Да спустя час, не менее, – ещё недовольнее ответил верзила и сплюнул. – В рот влетел, тварюга.

– Скажи спасибо, что ты его хотя бы не проглотил, а то есть тут один неудачник, – отплёвываясь от неприятного ощущения в горле, прохрипел Максим.

Ничего расслабляющего от предрассветного поля в их настроении не осталось. Лес как назло всё темнел и темнел, впереди не проступало ни намёка на открытое пространство, и даже когда над головой вовсю засияло местное солнце, комары и не подумали прекратить свой раздражающий пир. Пускать Плушу в галоп было небезопасно – дорога в тени крон не высохла и по-прежнему оставалась чересчур скользкой, могло и занести куда-нибудь в не менее вольготное для мошкары место, а им потом телегу на колёса обратно переворачивай и кобылу успокаивай. Поэтому продвигались на сдержанной рыси, ругаясь на волю богов – если верить аборигенам Паберберда, именно божественные покровители создали этих поганых существ вместе с остальными живыми организмами.

Периодически между деревьями мелькали какие-то неясные тёмные тени, похожие больше на игры сонного разума или пятна на засвеченном глазном дне: Максим, хорошо запомнивший шрамы на руках Михейра, на всякий случай опасливо провожал их взглядом. Фигуры, смахивавшие не то на людей, не то на животных, скользили совершенно бесшумно от сосны к сосне, почти полностью скрываясь за стволами и бросая на путешественников кроткие взгляды едва светящихся белёсых глаз, но ни один из силуэтов не собирался нападать и вообще не проявлял враждебности, Спар вёл себя спокойно и, кажется, даже их не замечал (а может, просто игнорировал), поэтому и Путник вскоре устал тревожиться.

Неприятное ощущение холодного дыхания на загривке очень не вовремя напомнило ему про сон, где сквозь лесной массив рвалось к нему хтоническое чудище, а упоминание кузнеца о способности гостей из другого мира видеть именно вещие сны, усилило подступивший было страх. Однако думать о плохом, тем самым как бы давая этому плохому место в его персональной реальности, юноша не решился. Хотелось спросить, что это за создания такие и живые ли они вообще, потому как больше смахивали на каких-нибудь странных призраков, но что-то остановило его и теперь. Путь и без того непростой, а если ещё начать возничего отвлекать, то можно нарваться на грубость.

Фигуры перемещались за деревьями следом за телегой, и у Максима возникла смутная догадка – они не преследуют их экипаж, а сопровождают, как будто защищают от возможных лесных напастей. И пока радушное воображение не подкинуло более убедительного опровержения этой догадки, он попытался уснуть: в конце концов, в бессознательном состоянии атаки комаров пережить проще. К сожалению, расслабиться не вышло – то тут, то там болезненно кусали надоедливые насекомые, скрыться от них не получалось даже под толстовкой, которую Путник накинул на себя на манер одеяла, так что следующий час парень, сдавленно матерясь, безрезультативно отбивался от невидимых бомбардировок.

И просто на всякий случай посматривал на следовавшие за ними тени.

Неудивительно, что лес они покидали с нескрываемым облегчением, абсолютно искренним и громким. Очередное поле встретило их палящим солнцем, оставшаяся ещё с утра влага на спине лошади и одежде быстро испарилась. Температура воздуха росла стремительно – «последние летние деньки», как объяснил Каглспар, – и в какой-то момент, обмахиваясь скрученным в колбаску полотенцем, Макс поймал себя на мысли, что в лесу-то, оказывается, не так уж и плохо было. Комарьё, конечно, загрызло, но зато не припекало голову. Как говорится, имея – не ценим.

– А что бы ты сейчас делал, если бы не наткнулся на меня? – спросил Макс, до крови расчёсывая покусанные предплечья. Предусмотрительно накинув капюшон на голову, ибо с ролью покрывала толстовка справлялась из рук вон плохо, парень вальяжно растянулся на сене, запрокинув голову на борт, к облучку.

– Не мучился бы геморроем, – весело ответил кузнец.

– Очень смешно. А если серьёзно, чем ты обычно занят в дороге?

– Пою или беседую с Плушей, – поразмышляв немного, не стал скрывать Каглспар и кивнул на рыжую спину домашней скотины. – Она ладный собеседник.

– Потому что не перебивает?

– Да, как некоторые, – фыркнул кузнец. Недовольства, впрочем, в его интонации не прозвучало, так что парень расценил его слова как шутку. – Ещё, обыкновенно, плету из нитей браслеты для дочери.

Для дочери?

Юноша поднялся на локте, словно телега под ним резко и очень сильно нагрелась.

– У тебя что, есть дочка? – почему-то эта новость настолько сильно поразила его, что Максим брякнул первое, что в голову пришло, даже задним умом не задумавшись о возможной реакции на такое… откровенное удивление.

– Да, и сын, а чему ты дивишься?

– Да нет, просто… – он стушевался, тщательно обдумал слова, прежде чем их произнести, и неторопливо протянул: – Просто как-то речь не заходила, ты мне о них не рассказывал. Да и, не пойми неправильно, ты производишь впечатление человека, который из города в город постоянно ездит, и я как-то не свёл такой график с семейной жизнью… Вы, наверное, очень мало видитесь.

– Порой безвременье как мало, – с сожалением признал мужчина. – Но я рад, что они у меня есть. Коли бы семьи не было, то я и не ведаю, что бы из меня путного вышло. Жена за ними приглядывает, покуда я по поручениям разъезжаю. Для одного себя я бы так не старался, знамо – почто оно мне сдалось? В любую непогоду на козлах рассиживать да с лошадью беседы беседовать – не вконец я ещё из ума выжил, чтобы мне такая жизнь по душе сталась. Сидел бы покойно на одном месте, ковал на заказ, а коль что… Может, в армии королевской даже остался. А то, что тебе почудилось, словно дома у меня толком нету, – проницательно распознав настоящий смысл Максимова изумления, добавил равнодушно Спар: – Так где, по-твоему, моя кузня тогда, коль не дома?

– Тупанул, – признал парень, моргнув. – А где вы живёте, если не секрет? Далеко?

– В Эпиркерке.

– Там, куда мы едем?

– Ты уже уразумел, как город кличут? – кузнец нарочито небрежно усмехнулся. – Не прошло и года.

– Теперь понятно, откуда ты так хорошо знаком с Захарией, – проигнорировав колкость, протянул парень. – И почему он поручает тебе всякие… неудобные дела.

– Не надобно это так величать, подлеток, – по интонации было ясно, что здоровяк, помимо того, что хмурится, и правда верит в то, что говорит. – А то чуйвство, как ежели бы я был преступник какой. Благие это дела. Вообрази себе, что коль наш мастер показывается на людях, от него как от чумного шарахаются – при эдаком к себе отношении торговлю вести тяжко. Вот он и просит о помощи. А как не помочь, коль мы друзья?.. Да и платит он.

– Давно ты его знаешь?

– Да с пелёнок, – насупился кузнец.

– С пелёнок?

– С них самых.

Здоровяк явно не горел желанием продолжать разговор на тему их давнего сотрудничества. Судя по тону, знакомство с магистром было для него чем-то личным, и делиться с Максимом деталями кузнец явно не планировал. Парня съедало любопытство, очень уж хотелось побольше узнать о потенциальном учителе, но он разумно решил не лезть в дебри Каглспаровской души, чтобы случайно не наткнуться там на что-нибудь, после чего его закопают в ближайшей канаве заживо. И пускай это априори не представлялось возможным – Спар отличался воистину миролюбивым нравом – проверять чужое терпение на прочность смелости не хватало.

– Чего не спрашиваешь? – проворчал возничий, покосившись. – Интересно же тебе, я же уразумел.

– Не хочу совать нос не в своё дело.

– А вот это верно, – кивнул удовлетворённо тот. – Может, и приживёшься ты у нашего колдуна. Он тоже любопытство не жалует.

Помолчали.

– Как твоих детей зовут? – желая перевести тему, спросил Путник.

– Элеанна и Пьетр, – Спар улыбнулся, хотя Макс этого не видел: голос его стал звучать непривычно ласково. – Захария поведал про одну книгу из своего мира, которая ему в своё время шибко пришлась по душе. Не упомню названия, давно рассказывал, но она у вас вроде больно известная. Там много всего написано, а я по-вашему не разумею, но он кратко поведал мне суть, и я решил назвать ребятишек в честь героев этой истории. Правда, у них там по сюжету что-то не сложилось, но мне эти имена приглянулись, да и жена не возражала… Ладная она у меня. Жёнка-то. Статная такая, добрая… Правда, жёсткая бывает порой. Но от жены кузнеца-то иного ждать и не приходится.

– Они, наверное, по тебе скучают.

– Скучают, как не скучать. Я тоже по ним тоскую – порой так, что невмоготу, но работа есть работа. Семье надо что-то есть, во что-то одеваться, какими-то подарками баловаться, и одним кузнечным ремеслом на всё это не заработать. А магистр платит пусть и со скрипом душевным, но исправно, и ни разу меня ещё не обманул, а это дорогого стоит, ибо Путники, поди, далеко не все такие.

Каглспар помолчал.

– Из вашего мира обыкновенно приходят совсем иные люди – не такие, как ты или он. Жестокие, самодуры, воображают о себе невесть что. Порою глядишь на них, и чуйвство, будто ничего священного для них не осталось боле. Лгут и не краснеют, а коль с ними так же – злятся. Всеми распоряжаться пытаются, как короли, а им самим слово поперёк молвить нельзя – обижаются, что их в окорока не расцеловывают. Странные, словом. Неприглядные.

Впрочем, уж этого Максиму он мог не объяснять. С такими людьми парень всю жизнь бок о бок прожил. Отчасти сам таким являлся.

Сколько он обманывал мать – о том, что со Стёпкой хорошо всё, о том, что глотка спиртного в рот не взял за всю жизнь, о том, что на тренировках допоздна задерживают, хотя сам у Даши в комнате взрослости учился, – и не сосчитать, сколько врал. Хотя мама-то для каждого должна быть чем-то… священным, как выразился кузнец. Почему-то Максу сейчас даже в голову прийти не могло, чтобы кто-то вроде Каглспара хотя бы помыслил обмануть своего родителя, даже если бы тот оказался последней на свете сволочью – а ведь мать Макса такой совершенно не была. Что она только не делала, чтобы сыновьям лучшей жизни добиться – и поддерживала, и защищала, когда все факты против них говорили. Как могла со Стёпиными проблемами справлялась, за бесчинства его платила, переживала, ночами не спала, когда он уходил…

Мысль о доме и семье всколыхнула чувства, о которых за всеми этими путешествиями Макс совсем позабыл. Уже два дня (если, конечно, в этом мире время течёт с той же скоростью, что и на Земле) она сходит с ума и не находит себе места, готовится к очередным похоронам, ищет деньги на подходящий гроб для младшего ребёнка и даже не догадывается, что сын-то не умер и не пропал без вести – он здесь, вполне живой и здоровый, за чужой счёт вот ест и спит. Интересно, что от него осталось на месте аварии? Искалеченный труп? Или вообще ничего? Может, он перенёсся сюда вместе с телом, и тогда мама совсем сбита с толку и не знает, куда бросаться на поиски? Обзванивает знакомых, объявления расклеивает, ментов терроризирует…

Ответами располагал только один человек из известных Максиму на данный момент. Только он мог сказать, что там происходит, только он мог научить возвращаться на Землю. Только он мог отправить его домой.

Сердце забилось быстрее. Да будь этот Захария хоть трижды говнюк и моральный урод – если научит, как к маме вернуться, Макс его за родного считать будет и молиться за него станет во всех храмах подряд! Только бы научил. Только бы объяснил. Только бы согласился…

Тёмная фигура, замаячившая на горизонте, осталась бы для юноши не только абсолютно не интересной, но и вовсе им не замеченной, если бы Каглспар, вопреки здравому смыслу, внезапно не напрягся – напрягся слишком явно, чтобы не углядеть в этом тревожный знак. Игнорируя недоумевающий взгляд Максима, он некоторое время всматривался с прищуром в эту ничем не примечательную фигуру, подавшись чуть вперёд корпусом, а потом вдруг дёрнул поводья так резко, что Плуша вскопала грязную дорогу ведущей ногой. Очевидно, он захотел увести лошадь с тракта, поскольку принялся затравленным зверем озираться по сторонам, но быстро осознал, что деться им уже некуда – развернуться они не успеют – и глубоко рвано вдохнул.

– Так, подлеток, – заговорил он. Макс ещё ни разу не слышал в голосе возничего откровенной паники, но теперь, хотя здоровяк и старался изо всех сил её подавить, вполне отчётливо различил дребезжание чужих нервов. – Внимай и подчиняйся: сиди покойно и молчи, уразумел? И чтоб ни звука. В глаза не гляди, рта не отворяй, пускай даже к тебе обратятся. Особенно коль обратятся. Коль удача на нашей стороне – я ошибся, и это не те, о ком я помыслил. Коль нет… Ты токмо молчи, умоляю, молчи, Максим. Что бы они ни сделали – не вздумай бежать, от них не убёгнуть. На вопросы не ответствуй, не дёргайся – никак не показывай, чего желаешь, пускай то возопить аль от них избавиться. Лучше даже не мысли ни о чём. В голову они, пускай, и не полезут, но запугать могут – и тогда оба с тобой сгинем ко всем чертям.

– Что происходит? – уже задолбавшись задавать этот вопрос, спросил Максим и только теперь заметил, что дрожит – не то от напряжения, не то от испуга.

– Я тебе что велел?

– Молчать.

– Так выполняй, раз услыхал!

Резкая перемена настроений вылилась на юношу как ведро ледяной воды. Дрожь в кузнецовых пальцах, на которую Максим только теперь обратил внимание, свидетельствовала о том, что происходит что-то очень дурное: мелко подрагивали кончики бурой Каглспаровской гривы, проступило на натруженной спине тёмное пятно пота, мутная солёная капля сорвалась с крупного красного носа и впиталась в пыльные брюки. Парень подхватил чужое состояние прежде, чем успел задаться вопросом, по какой причине оно вообще возникло в их безобидной и никому не нужной телеге: чем ближе подъезжала загадочная фигура, тем сильнее парня колотил не соответствующий температуре вокруг озноб.

Слегка сократив между ними дистанцию, силуэт расслоился сначала надвое. Потом натрое. Когда очертания уже стали различимы и отделилась четвёртая тень, выяснилось, что это облачённые в тёмные мантии всадники на гнедых тонконогих лошадях. Они не разговаривали и не шумели, не совершали лишних движений, не оглядывались по сторонам и не ускорялись – только шагом ехали навстречу, и чем сильнее сокращалась дистанция, тем поганее становилось состояние кузнеца и тем сильнее пропитывался его ужасом Макс. Здоровяк вытер лоб сгибом локтя и сжал вожжи так, что захрустела обтёртая кожа и заскрипело железо у кобылы во рту. Нервничала и Плуша. Воздух становился всё жарче, от земли поднималась рябь, и юноша, вглядываясь в неизвестных, чувствовал, как подступает паническая атака. Он понял, что не ударится в истерику только по одной-единственной причине: тело просто не может пошевелиться, парализованное не столько чужими эмоциями, сколько совершенно дикой, ничем не объяснимой реакцией обладателя гигантского роста и бычьей силы на безобидную встречу со странствующими людьми.