Текст книги "Ученик Истока. Часть I (СИ)"

Автор книги: Серафим Волковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 57 страниц)

– Потрясающе…

– Я говорю это не для того, чтобы тебя запугать, ты же понимаешь? Просто будь осторожен. Мой долг – предупредить об опасности, но в остальном я по понятным причинам не помощник.

– Понимаю, разумеется. Но напугать получилось… Ладно. Спасибо, Давид, правда – это были действительно важные сведения.

***

Письмо на дорогой плотной бумаге мелко подрагивало в намертво сжатых пальцах. Строки прыгали, наскакивая одна на другую, и расплывались перед глазами – расфокусированный взгляд никак не хотел уловить их смысл. Он прочитал письмо дважды, но всякий раз на середине послания самообладание покидало его, и до конца добраться удалось только с третьей попытки. Прямолинейность, запечатлённая на бумагу, выдавливала из груди воздух. Чем дольше кабинет оставался погружённым в тишину, тем яростнее адресата колотил озноб.

Они всё знают. Они настроены крайне решительно. Первый этап плана завершён, ему ясно дали это понять, подробно и бесстрастно изложив хронологию событий их их первопричины, и дальнейшие их действия теперь будут зависеть только от его решения.

Но на это невозможно решиться. Это значило бы предательство всего, во что он верил, предательство самой идеи верности и веры. Разве жизнь нескольких человек может стоить так дорого? По мнению автора письма, может – и будет стоить ещё дороже.

На нетвёрдых ногах он поднялся с кресла и вышел из-за стола. Письмо, словно высушенная между страницами книги и оживлённая некромантом бабочка, неестественно болталось в его руке, неуклюже взмахивая крыльями в попытке взлететь. На комоде стоял графин, в графин знающий привычки своего хозяина слуга плеснул свежего яблочного бренди, яблочный бренди обязан был расставить всё по местам. Он снял прозрачную пробку, схватился свободной рукой за гранёный квадратный сосуд и щедро плеснул в стакан. Осушил его залпом почти наполовину. Поморщился, выдохнул в рукав шерстяной накидки.

С единственной возложенной на него задачей алкоголь не справился. Впрочем, на него регулярно возлагался ворох других задач, так что не стоило сильно его винить.

Выбор между долгом и человечностью не регламентировался ни дворянским Кодексом, ни Белой книгой, ни иными документами, повествующими разумным о том, как надо жить. Всё, на что оставалось рассчитывать – собственные субъективные представления о правильном и неправильном, о добре и зле, если позволите. Но собственные субъективные представления на то и собственные – и субъективные – что не гарантируют единственно верного и справедливого решения для всех, а лишь отражают состояние души и разума своего обладателя. Рассчитывать на них стоило немногим больше, чем на яблочный бренди.

А больше рассчитывать было не на кого.

Родители открестились от паршивой овцы уже слишком давно, чтобы их продолжало что-то связывать. Сестра – единственная кровная родственница, связывавшая его с прежней семьёй – и без того пребывала в последнее время в странном, даже несколько пугающем состоянии, и неприлично сблизилась с подозрительной личностью, о чём при дворе уже слухи непочтительные пошли. С её супругом у них никогда отношения и не клеились, тем более, что он из простых… Собственная жена? Дети? Впутывать их в этот бардак было равнозначно тому, чтобы покончить с собой: позор с его плеч перекинется на плечи самых близких и любимых, а тяжесть ситуации при этом никуда не исчезнет. Напротив – узнай обо всём Ариадна, она непременно попытается помочь и тем самым только усугубит и без того незавидное положение их семейства. Вот и выходило, что кроме яблочного бренди, который, паскуда, тоже ничем не смог помочь, опираться он мог только на себя одного.

Письмо обжигало пальцы. На нём не было ни заклинаний, ни яда, но оно всё равно обжигало – потому что обжигал заложенный в него смысл. Оно не оставляло путей к отступлению, не оставляло лазеек, в которые подкованный в юриспруденции человек мог бы с лёгкостью проскочить. С каждой минутой, проведённой без движения и в безмолвии в пустом кабинете, становилось ясно даже не то, что нужно будет сделать «потом» – с этим выбором он уже определился, – а то, что нужно будет сделать «прежде, чем».

Ещё полстакана бренди провалилось в пересохшую глотку. Картинка постепенно прояснялась – зря он ругал напиток раньше времени.

Позаботиться обо всём предстояло быстро. Ночь обещала быть долгой, но человеку его положения это казалось, скорее, благословением, нежели проклятьем – чем дольше ночь, тем больше времени до рассвета. Распорядительные записки, документы, свидетельства и сверки замелькали в его дрожавших руках как взмывшие с травы перепуганные бабочки: с каждой минутой пространства для манёвра оставалось всё меньше, с каждой минутой драгоценный ресурс – единственный ресурс, который имел смысл во всём белом свете – утекал сквозь пальцы безвозвратно. Кольцо возможностей стремительно сжималось. Недруг наступал со всех сторон, фигуру короля уже обложили пешками.

Звон настенных часов, возвестивший дом о наступлении полночи, оглушил его – распалённые добела нервы не выдержали, он вскрикнул глухо и вскочил на ноги. Яблочный бренди в графине почти закончился, а дел оставалось непозволительно много. Пришлось кликнуть слугу. Расторопный юноша без лишних слов принёс хозяину добавку и так же безмолвно удалился за дверь – он превосходно нёс свою службу, и в одном из писем непременно будет повышен в должности. Стопка документов и конвертов росла – медленно, но неустанно. Бой пробил час ночи.

В без четверти три он отшвырнул от себя искусанное перо, как если бы оно вдруг превратилось в его руках в омерзительное насекомое, и беспокойно окинул оценивающим взглядом плоды своих трудов. За всю жизнь ему никогда не приходилось думать о стольких вещах, а писать так быстро. Дёрнуло щёку, затем кожу на голове – нервная система не выдерживала нагрузки. Он вновь пробежался мысленно по самым важным делам, которые должен был описать, затем по менее значительным, затем по совсем несерьёзным. Разум оставался кристально чист – он успел всё.

Поднявшись с кресла, поправив полы шёлкового халата и запоясавшись, он подошёл к камину, бросил в него злосчастное письмо, дождался, пока оно полностью сгорит в жёлтом пламени, после чего покинул свой кабинет практически бесшумно и направился в детскую. Оба его ребёнка мирно спали в своих постелях. Поймав себя на мысли, что лучше не выдыхать им в лица лишний раз эхо яблочного бренди, он наклонился поочерёдно к розовощёким головкам и мягко и ласково, так, как не позволял себе никогда прежде, поцеловал их волосы. В соседней комнате спала Ариадна. Ей досталось несколько поцелуев: один – для неё – лёгкое и нежное касание губами её суховатых губ, второй – для него – в твёрдый от холодного воздуха из окна, огрубевший после вскармливания двоих детей сосок. Женщина слегка повернула голову, но не проснулась – к счастью, её сон был крепок как всегда. Это давало возможность вновь рассмотреть её немолодое лицо. На многих женщин смотрел он вот так в первую и последнюю совместную ночь, но ни одна не пробуждала в душе столько любви и тоски.

Он вернулся в кабинет, и стоило ему затворить за собой дверь, как часы пробили три раза. Сняв со стола вновь почти пустой графин и щедро и смело хлебнув из горла, он поставил его аккуратно на комод вместе со стаканом, сунул перья в держатель, закрыл чернильницу и разложил исписанные бумаги на три стопки. Затем, сняв халат и набросив его на спинку кресла, как делал это каждый раз перед отходом ко сну, он достал из выдвижного ящика стола нож для конвертов, лёг на софу и вогнал лезвие в висок по самую рукоятку. Эта партия будет выиграна.

Нож оказался недостаточно длинным или, быть может, попал не туда, чтобы убить его моментально, так что сначала он успел вспомнить о самом важном, про что забыл за ворохом второстепенного – о том единственном, по чему забыл дать соответствующие распоряжения, и осознать к великой своей жалости, что уже не сможет дойти до стола. Затем он умер.

***

Эйн Агнеотис попрощался с Захарией в дверях, как и в прошлый раз, и вместе с сыном поспешил удалиться. Колдун проводил эту парочку взглядом не слишком доброжелательным – очевидно, так на нём отражалась усталость – и жестом пригласил Максима вернуться домой.

– Мастер, по поводу…

– Минуту, – чародей прошёл в кухню, достал из ящика бутылку клубничного вина и два бокала с полки. – Садись. Будет разговор.

Они разместились за столом. Максим терпеливо дождался, пока наставник сорвёт пломбу и разольёт напиток на них двоих, сделал глоток побольше – не иначе как для смелости – и выжидающе уставился колдуну промеж глаз. Опыт подсказывал, что первым в беседу лучше не соваться.

– Расследование дела госпожи Ровен пока отложим, – Захария в один присест осушил свой бокал и тут же налил себе снова. – Есть вопросы посерьёзнее.

– Война?

Настало время магистра рассматривать с немым вопросом лицо собеседника. Надумать он мог всё что угодно, поэтому пришлось парню пояснить:

– Давид проболтался.

– А он-то откуда знает? Папаша теперь его решил во все свои дела посвящать?

– Ну, насколько я понял, его в известность ставить не собирались. Просто как-то так получилось.

– Пронырливый какой, – Захария вновь выпил, уже половину бокала за раз. – Будь с ним поосторожнее, Максимус. Вы, как я смотрю, за последние несколько дней в некотором смысле сблизились.

– Это громко сказано, Мастер. Скорее, обмениваемся информацией, когда что-то важное происходит.

– Это и называется сблизиться. Следи за тем, какой информацией с ним обмениваешься – напоминаю, что мы с тобой в опасной близости к королевской семье, а его отец состоит в парламенте. Если они узнают то, что должны были узнать сильно позже, да ещё и от тех, кто об этом ничего не должен знать по определению, возникнут проблемы.

Максим кивнул. Серьёзность положения, в котором ему довелось оказаться по чародейской милости, он осознал уже достаточно давно, чтобы не пугаться подобных заявлений.

– Новости о скором наступлении на Дендрием стали наконец доступны всему дворянскому сообществу, – Захария закончил со второй половиной вина и тут же вновь наполнил бокал почти до краёв. – И не просто доступны: Его Величество сделал нечто, чего я предсказать был в принципе не в состоянии, так что ситуация изменилась критически. Буду говорить откровенно, я не совсем понимаю, почему Агнеотисы до последнего оставались в числе непросвещённых, учитывая, что их военная мощь является в стратегии королевства основной ударной силой массового характера, и как вся эта канитель прошла мимо парламента в принципе, учитывая, что именно они должны были стать решающей вехой на пути финального решения. Но предположим пока, что «случилось как случилось». Что для нас сейчас гораздо важнее, это то, что со дня на день объявят начало военной кампании для остального населения королевства. А это означает – полная мобилизация сил.

– И я попаду под удар, – закончил Макс.

– Ты меня не перебивай лучше, – Захария зыркнул на него предупреждающе и злобно хлебнул вина. – Разумеется, младший Агнеотис тебе и о предрассудках всяких рассказал. Но не это наша основная проблема на данный момент. Люди тебе ничего не сделают – они как псы, что лают, но не решаются укусить. Обвинят во всех смертных грехах, повоют на судьбину свою несчастную и успокоятся. С момента, когда население будет оповещено, запустится обратный отсчёт, по истечении которого – а я уверен, что время наше истечёт в тот день, когда выпадет первый снег – мы с тобой покинем Эпиркерк. Догадаешься с одного раза, куда отправимся?

Максим догадывался. Но озвучить единственно верное предположение ему не хватило духу. Произнести – значит, воплотить в реальности, дать этим словам место в своей жизни, а давать им в своей жизни место ему очень не хотелось.

– Прекрасно, что мы друг друга понимаем без слов, – кивнул, выпил до дна и снова наполнил свой бокал колдун. – Итак, мы подходим к основной нашей проблеме: ты ни черта не готов сражаться. Дьявол, ты даже базовых заклинаний не знаешь, не говоря уже о том, чтобы идти в атаку или даже хотя бы себя защитить.

– Но факт моего отъезда с вами на фронт – это факт, верно?

– Вернее только то, что на Земле небо голубое, – фыркнул Захария. – Не смотри на меня так: я не испытываю ни малейшего желания отправляться чёрт знает куда, чтобы убивать и калечиться, тем более тащить в такое место тебя. Но ни ты, ни я с этим ничего сделать не сможем: покуда ты живёшь в Эпиршире, ты соблюдаешь законы этой страны, и аспекты личного эмоционального отношения к этим законам никого не интересуют. В связи с этим возникает закономерный вопрос.

Он одним махом влил в себя ещё один полный бокал. В таком состоянии чародея Максиму видеть ещё не доводилось: впервые на его памяти старик по-настоящему нервничал.

– Останешься ли ты под моей опекой в Эпиршире и отправишься на фронт, – выдохнул он, – Или уедешь из этого королевства один.

Что-то острое и тяжёлое скрутилось у парня в животе и болезненно заворочалось, царапая внутренности.

– А вы уехать не можете?

– Если бы мог, подобный выбор бы перед тобой не стоял – всей этой ситуации вообще бы не было. Помимо наивного идиотизма вроде связей, недвижимости и остального имущества, нажитого моим потом и чужой кровью, есть вещи куда более значимые и важные, оставить которые для меня равносильно смерти.

– Айгольд?

– Как минимум. Или что, предлагаешь попробовать уговорить его бежать с нами?

Подобное предложение даже на этапе отчаянной идеи звучало не только неправдоподобно, но и откровенно глупо.

– Тот факт, что Айгольд не прибежал сюда с горящей жопой и не сообщил об этом лично, подтверждает серьёзность положения. Думаю, его попросту не выпустили из замка. Буду говорить прямо: я понятия не имею, сколько у нас остаётся времени до момента объявления войны народным массам. Может, неделя. Может, день. Может, час. Как только это случится, найдутся отчаянные головы, готовые на всё, лишь бы покинуть пределы Эпиршира, и хотя им будет плевать, куда и как бежать, пусть бы даже с голой задницей, их поезд уже уйдёт. Все крупные дороги, сообщающиеся с соседними королевствами, перекроют; любые суда, покидающие территорию страны, начнут досматривать с такой тщательностью, что Хэдгольд лично будет осведомлён о количестве крыс в трюме самой маленькой пинасы. О магических порталах и говорить нечего: их выходы и входы легко отследить, а там уж поймать и отправить дезертиров домой дело техники. Понимаешь, к чему я веду?

– Если я решу бежать, у меня на всё про всё от недели до часа, – заключил парень, чувствуя, как холодеют руки.

В кухне стало тихо. Давящее молчание выжимало из Максима хрупкое и шаткое самообладание, за которое он держался как утопающий за соломинку. Самое главное в стрессовых ситуациях – не паниковать, он помнил это с детства, помнил как «Отче наш», пусть и не всегда находил в себе силы не провалиться в зыбучий песок ужаса. Но больше всего его пугала не война – и даже не необходимость покинуть королевство как можно скорее и в полном одиночестве. Больше всего его испугала скорость, с которой над его головой закручивалось око урагана.

Полчаса назад он ходил по чародейскому саду и обсуждал с младшим Агнеотисом гипотетические пути наступления. Час назад он сидел на лавочке на крыльце, обнимая учебник, и робел, признавая, что осведомлён о политической обстановке их государства. Полтора часа назад он кормил Дрозда, наблюдал за тем, как медленно опускается солнце за крышами города и думал о какой-то бытовой ерунде – о козах, о приближающейся осени, о том, что неплохо было бы сходить на днях в какую-нибудь лавку прикупить одежду потеплее…

И вот он на кухне, сидит и слушает, что ему нужно бежать. Оставить всё, к чему он даже толком привыкнуть по-настоящему не успел, и бежать в неизвестность ещё менее гостеприимную и доброжелательную, чем всё, что встретило его здесь. Бежать не оглядываясь, скрываться и прятаться, начинать всё с нуля. В одиночку.

– Спрашивать, что, по вашему мнению, будет лучшим вариантом, я так понимаю, не вариант.

– Не вариант, – подтвердил Захария. – Одно дело – взять на себя ответственность за твой стол и кров, и совсем другое – за твою смерть. Повторную, конечно, но всё-таки. Не мне решать, останешься ты или уедешь, Максимус, ты сам должен определить дальнейший план действий. Но, если захочешь бежать, я помогу тебе сделать это как можно быстрее и незаметнее. Искать не будут.

– А если бежать, то куда?

– В Тулин. Или в Инамиан. Или в Скардсгард. Словом, на север – там у меня знакомых больше и они наверняка не откажут в помощи. Королевства юга в какой-то момент окажутся в той или иной степени вовлечены в эту войну: Лантани наверняка примут сторону Дендриема, Эринготт будет поддерживать Эпиршир, а в Аэно’Элсис или в Вольных землях никто в здравом уме прятаться не станет в принципе. Так что выбор есть, пусть и не богатый. Я бы рекомендовал Тулин – они там все культурные, к Путникам относятся почти как к божьим отпрыскам, да и наука процветает. Хорошее место.

– И… и куда я там пойду?

– К знакомым моим, сказал же, – колдун сделал несколько крупных глотков. – Некоторые из них Путники, но большинство местные, достаточно надёжные, чтобы их рекомендовать. Всё, что тебе необходимо будет сделать – это пересечь границу и направиться к ним как можно скорее, желательно не попадаясь на глаза стражам. С первой задачей я тебе помогу, со второй придётся справляться самостоятельно. Но если ты добрался до меня, думаю, и до них доберёшься.

– До вас доехать мне помог Спар.

– Что, мало таких Спаров по свету бродит, хочешь сказать? – колдун усмехнулся, но радости в его смешке Максим закономерно не распознал. – Конечно, я рекомендовал бы никому, кроме моих контактов, не доверять. С Каглспаром тебе повезло, но везение – штука переменчивая и не всемогущая. Если будешь поступать как олень, никакое везение от беды не убережёт.

– Мне… мне надо подумать, Мастер, я не могу сейчас. Это охренеть какое серьёзное решение, я…

– Мы, по-твоему, в бирюльки здесь играем? – скрипнул зубами Захария, приподнимаясь со стула. – Нет у тебя времени на длительные раздумья, Максимус. Если ты ещё не заметил, ситуация тоже «охренеть какая серьёзная»… Чёртов Хэдгольд выкинул финт, ему спасибо скажи.

– Что он сделал-то?

– Ты слушаешь меня вообще? Объявил о намерении полностью мобилизовать Эпиршир. Этого не должно было случиться – простой народ никогда прежде не обязан был участвовать в боевых действиях – но случилось. Вернее, случится – правда, как я уже упомянул, неясно, когда. А это значит, что прежних путей к отступлению, которые я для тебя приготовил, больше нет.

– Вы приготовили… пути отступления? Для меня?

– Не для себя же, – оскалился колдун. – В общем, думай, Максимус. Думай и решай. У тебя полчаса, не больше. За это время на всякий случай собери вещи.

– То есть…

– Не ищи смысла там, где его нет, – перебил Захария. – Не собираюсь я тебя силком выгонять, выбрось эту ересь из головы. Пока собираешь вещи, всё как следует обмозгуешь. Решишь уехать – не придётся второпях собираться, решишь остаться – барахло своё по местам всегда обратно можно раскидать. Иди же.

Двухместная кровать, платяной шкаф, комод, зеркало в полный рост – она почти в точности копировала обстановку в спальне наставника, и тогда это наблюдение, помнится, успокоило Максима и натолкнула на положительные мысли. Сложно, правда, было вспомнить, по какой причине. За то недолгое время, что он обитал здесь, комнатка успела обрести характер своего владельца: неидеально заправленное одеяло и помятая подушка, повешенная за капюшон на дверце шкафа толстовка, в которой парень впервые Упал, слегка отодвинутое зеркало, чтобы ночью не глядеться в собственное отражение и не прибавлять кошмаров в и без того беспокойном воображении. Не заметные глазу мелочи, крохотные детали, придающие убранству уникальности, сделали это место по-своему родным.

Собирать парню было особо нечего. В большую спортивную сумку по очереди ложились тапочки, в которых он ходил иногда по дому, и полотенце, которым он вытирался, почистив зубы или помывшись после наполненного физическим трудом дня; плавки и очки для бассейна, зарядка для телефона и сам телефон, уже давно севший и обмотанный наушниками, которыми Максим здесь, разумеется, ни разу не воспользовался, в одном целлофановом пакете были сложены поверх полотенца; кошелёк с деньгами, который ему всё ещё, может быть, однажды понадобится, провалился на дно… Вот и весь его скарб.

На лестнице, пока Макс на дрожащих ногах поднимался к себе, колдун молча нагнал его и без лишних слов всунул в руки несколько книг и тетрадку. Теперь эти томики легли поверх остальных вещей, тетрадку же, скрутив в трубочку, Макс запихнул во внутренний карман. Выпрямившись перед кроватью, он навис над раскрытой сумкой и осмотрел своё скромное имущество снова, вспоминая, не забыл ли чего – в новом королевстве остаться без важных вещей не хотелось бы.

Взгляд зацепился за один из корешков подаренных книг. «Словарь нецензурной лексики». Только по звуку падающей на целлофановый пакет капли он догадался, что плачет.

– Итак. Вижу, ты с вещами.

Максим остановился в нескольких метрах от стола, закинув ремень сумки на одно плечо и жалобно сжимая его рукой. Ни подойти ближе, ни уйти дальше он не решался – а может, и правда не хотел. Ожидавший его появления у полок со снедью Захария кивком головы указал на кулёк на столе и отвернулся куда-то к своей дорогой коллекционной посуде – правда, вряд ли она сейчас его волновала.

– Вот это тоже с собой возьми.

Под вафельным полотенчиком лежал хлеб, кусок твёрдого сыра и что-то ещё, что удалось бы рассмотреть, если полотенчико снять. Рядом лежал маленький мешочек-кошель, и Макс отчего-то вдруг понял совершенно чётко, что там больше, чем он заработал.

– Решил, куда именно тебя отправить? Могу рассказать об этих королевствах, думаю, у нас ещё есть время.

– Я не поеду.

Чародей бросил на него взгляд через плечо и тут же вновь отвернулся.

– Уверен?

– Уверен.

– А сумку тогда зачем принёс?

Словно видя её впервые в жизни, парень опустил взгляд и уставился на вещи, не до конца понимая даже, что перед ним.

– Передумал.

– Только что?

– Только что.

Теперь Захария повернулся к нему уже полностью и с подозрительным прищуром бегло осмотрел сгорбившегося, сжавшегося и разве что только не трясущегося от страха подопечного.

– О причинах смены планов позволишь поинтересоваться?

Максим пожал свободным плечом. В любом случае, это было единственное, что он мог ответить.

– Ты понимаешь, что другого шанса может не подвернуться? – скрестив на груди руки, колдун облокотился поясницей о кухонную столешницу. – И что, если ты останешься, тебе придётся поехать со мной?

– П-понимаю.

– А каким образом ты сражаться будешь, позволь спросить? Ты же не умеешь ни черта.

Последние силы были потрачены на предыдущую реплику, так что теперь в ответ молодой Путник только проворочал языком что-то нечленораздельное.

– Чего? Чётче говори.

– Я говорю… Вы меня н-научите.

Колдун хохотнул и провёл ладонью по волосам, приглаживая их и заодно успокаивая себя подсознательно этим движением. Объём и скорость выпитого вина сказались на его перемещениях в лучшую сторону – плавно и нерасторопно оторвавшись от столешницы, он проследовал к столу, сделал небольшой глоток из почти пустого бокала, смакуя вино впервые за вечер, и вздохнул:

– Ну, разбирай тогда свой багаж.

– Вы… хотели, чтобы я уехал?

Они посмотрели друг на друга внимательно.

– Разбирай иди и ложись, – Захария закатил глаза, – Завтра будет много работы.

Ко сну молодой Путник отходил с необъяснимым в его положении спокойствием. Раньше всё, что было связано с армией, пугало его, перспектива служить отвращала до дрожи. Близость смерти, запах крови, риск увечий – всё это рисовалось «романтикой силы» для кого-то другого, но не для Максима, из всех вариантов выбравшего в качестве вуза-чтобы-был-диплом театральный – спокойного, уравновешенного, только очень сильно травмированного парня, тоскующего по тем временам, когда семья была настоящей, а жизнь предсказуемой. Он не умел защитить себя от солдат вражеской армии, не мог даже в самых отчаянных предположениях допустить, что кого-то убьёт – и всё-таки решил остаться, рискуя вторым шансом на существование, подаренным ему… кем бы то ни было. Богами, наверное.

Обуславливалось ли его решение попыткой избежать тёмного и страшного леса Неизвестности, или финальное слово сказал «Словарь ненормативной лексики», всунутый в его руки наставником? Макс не знал – знал только, что никогда не найдёт правдивый ответ на этот вопрос, и засыпал с лёгким сердцем и чувством правильности своего решения – это было гораздо важнее любых объяснений. И хотя ему было страшно – будущее не сулило ему ничего положительного – он по крайней мере вступал в новый этап своего бытия не один.

На следующее утро, едва взошло солнце, объявили о начале войны.