Текст книги "Ученик Истока. Часть I (СИ)"

Автор книги: Серафим Волковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 57 страниц)

Преимущественно они состояли из непечатаемой лексики. Грубой и полной ненависти, направленной на Захарию и его до ужаса страшное мёртвое лицо, издевательски улыбающееся вслед уходящим стражникам и их жертве. Но доставалось и глазевшей толпе, и самим стражникам, и даже самому Максу.

Вот кто его просит, спрашивается? Зачем надо так упёрто добиваться, в сущности, очень слабого шанса поселиться в этом особняке на птичьих правах? Спокойно-то человеку же не живётся, конечно, нужно в неприятности влезть по самые бубенцы, чтобы потом было что разгребать…

Почему именно Захария? Ради бога, ну почему он так зациклился на этом наставнике? Есть же куча других мастеров… ну, может, и не куча, конечно, но точно есть. По какой такой причине Максим решил любой ценой добиться именно этого места? Очевидно же, как божий день ясно: ему. Тут. Не рады!

Признаться себе в том, что магистр имел какое-то просто феноменальное сходство со Стёпой, парень не решался. Хотя, откровенно говоря, всё было более чем очевидно. Речь, конечно, не шла о внешности: колдун одной ногой в гробу стоял, судя по телосложению, а брат мало того, что выглядел живее всех живых (когда не показывался на глаза обнюханный наркотиками до серых пятен), так ещё поддерживал тело в атлетическом состоянии, как генно-модифицированный бык на выставке сельского хозяйства. Но характер, манера общаться с людьми, психопатологические проявления – один в один. Даже страх берёт, насколько представители разных миров, не имеющие ничего общего, могут быть так похожи один на другого.

Впрочем… так ли уж они не связаны? Судя по тому, как звал своего бывшего ученика Михейр, настоящее имя Захарии – Захар, а это русское имя. Вернее, конечно, сказать древнееврейское. «Памятный Богу», с-сука… Следовательно, они не только из одного измерения, но и из одной страны? Возможно. Если, конечно, у самого Михейра не было склонности русифицировать незнакомые имена на удобный для себя лад. Если предположить, что Захария всё-таки на самом деле Захар, то Родина рождает всё-таки не только богатырей и учёных, но и клинических психопатов и патологических садистов.

Хотя об этом Макс и так знал неплохо.

Так было ли всё дело в этом сходстве? Заключался ли весь секрет в том, что Путник просто до одури соскучился по брату и пытался теперь компенсировать его отсутствие в своей жизни кем-то вроде магистра? Может, и мог. В конце концов, неисповедимы пути детских травм, повлечённых потерей близкого родственника.

А всё-таки глупо. Глупо надеяться, что это что-то изменит. Ещё глупее думать, что человек, проживший в этом мире полвека, гонимый ещё ребёнком целым государством, прошедший через несколько военных конфликтов (и это только то, о чём был в курсе Максим), мог клюнуть на жалобную историю незнакомого ему подростка о потерянной матери и вот так вот просто посвятить во все свои тайны. Или хотя бы пустить на порог. Явившийся в этот мир пятилетним (или сколько там ему было?) ребёнком, он вообще-то сам, что логично, потерял свою мать.

Очевидные невооружённым глазом проблемы с доверием только подкрепляли трудность их потенциального взаимопонимания. Психологических проблем у магистра было, что называется, попой жуй. Поэтому надеяться прорваться через годами выстраиваемую между ним и окружающим пространством стену с одного наскока не только глупо, но и невозможно. Правда ли Макс настолько сильно хочет со штурмом этой стены справиться? Не проще ли (и не разумнее ли?) будет покинуть Эпиркерк, как и советовал колдун, вернуться в Эпфир и пойти по пути наименьшего сопротивления? Не мог же Михейр, воспитавший Триаду, быть совсем уж никчёмным Путником?

Или всё-таки мог?.. С того времени слишком много чего произошло, слишком много вина было влито в его престарелую глотку. Хотя со своей стихией – воздушной магией – он справился, но кто знает, справится ли с чем-то другим. Справится ли с обучением взрослого парня, с совершенно другой психикой, нежели была на тот момент у будущей Триады?

К чёрту. Это уже не его головная боль. Если Михейр согласится, ему просто придётся справиться.

Или всё же его? Эффективность-то будет никудышная… может оказаться, вернее, никудышная.

– О, – кратко звякнул упавшей монетой чей-то женский голос неподалёку. – Смотри-ка, Питч, этот-то совсем никакущий. Даже встать не может.

Голос доносился из соседней камеры. Заинтригованный не столько наличием в темнице других постояльцев, сколько их принадлежностью к женскому полу, юноша приподнялся на локтях и обернулся, высматривая источник насмешливого замечания. Он привык считать, что в условный «участок» попадают личности без определённого места жительства, по обыкновению своему пьяные, немытые и в лохмотьях. Но у решётки в камере напротив сидела женщина лет тридцати – стройная, с несимметричным, но довольно симпатичным лицом, обеими руками схватившаяся за прутья. Её загорелая смуглая кожа в плохом освещении тюрьмы казалась грязной, большие зелёные глаза смотрели с живостью и бодростью. Что же поразило юношу больше всего остального – даже больше вполне сносной одежды, сшитого на манер цыганского платья из разноцветных лент ткани, – её волосы, чёрные, густые, длинные и кудрявые, во все стороны торчащие необъятной опрятной шапкой.

– Да нет, – ровно ответил Макс, замерев. – Просто не вижу смысла подниматься.

– Смотри-ка, Питч, нам тут философа подвезли, – усмехнулась женщина, смеясь больше ярко-зелёными глазами, нежели ртом. – И как тебе, парень, мягко?

– Не жалуюсь пока.

– Ещё и аскет, – гоготнула незнакомка. – Ты на моей памяти первый будешь, кто в сознании и при том на лежанку здешнюю не жалуется. Как зовут-то тебя, аскет-философ?

– Максим, – безразлично представился парень. – Можно просто Макс.

– А я Эльма. Пожала бы тебе руку, да тут, как видишь, решёточка мешается.

И она задорно хихикнула. Звякнул металл – Эльма сдвинула ногу, и крохотные медные монетки, перестукивая рёбрами, замерцали на цыганской юбке.

– За что тебя сюда, Максим-просто-Макс?

– Донимал одного говнюка, – вздохнул, решившись наконец подняться, он. – Вот и упекли.

– У нас в городе это нормальное явление, – покивала, ничуть не удивившись, Эльма. – Вот Питч, мой приятель, уже третьи сутки сидит. Тоже до одного торгаша-обманщика дорваться собирался. Этот прощелыга его на деньги кинуть хотел – на большие, между прочим! – а Питч возьми да бухни ему кулачком-то в живот. Торгаша только жирочек-то и спас, а так бы – лежал в лазарете, как миленький! Отбили бы ему кишочки!

Путник сел и стряхнул с плеч прицепившуюся солому. Эльма, очевидно, принадлежала к той категории людей, что болтают практически безостановочно.

– До моего говнюка так просто не…

– Ой-ой, что это у тебя? – Эльма прижалась лицом к прутьям так сильно, словно хотела между ними просочиться. Ржавые решётки смешно оттянули смуглые щёки. – На груди-то, парень? Никак метка магическая?

– Ага. Говнюк и поставил. Чтобы я к его дому подойти не мог.

– Узнаю почерк, – хихикнула женщина, отстранившись резво и так же быстро, как прижалась. – Говнюка-то твоего, часом, не магистром Захарией кличут? Я его давно знаю. Хороший он.

– Просто лучше всех, – не скрывая желчи процедил Макс.

– Повезло тебе, что живой сюда добрался, – со знанием дела протараторила Эльма, похлопав себя по бёдрам. – А то было тут, с год назад, происшествие – врагу не позавидуешь. И всё с магистром с нашим – пусть ему боги голову гладят да подушка мягкой будет как облако, а парню тому – земля углями раскалёнными пылает под спиной.

– Какое?

– А ты не слышал? – Эльма, кажется, только и ждала, пока появится в темнице кто-нибудь, готовый с ней посплетничать. – Заявился год назад к нашему колдуну прощелыга один, мерзкий – жуть! Весь в тряпках дорогих, накрахмаленный, никак принц почти – сынишка одного землевладельца, не то из Мульера, не то из Калтра. Самодовольный, поди только в зад себя не целует – и то потому только, что не дотягивается. Заявился, значится, к магистру, как к себе домой, в стуле-то его расселся и давай ему что-то балакать про то, как жить надо. О том, что они обсуждали, я потом уже услышала, а тогда-то только видела, как выродок баронский в особняк входит и за стол магистра садится, как за собственный. Уж одного этого достаточно было, чтобы его прям там мастер приговорил – уж очень он свои вещи ценит и никому в чужие руки их не даёт, но тогда сдержался. Он человек разумный, хотя горячий. Если что евонное тронуть без спросу, может и нехорошего наговорить – на всю жизнь наслушаешься. Что-то этот баронишка-то магистру набалакал, вот точно тебе говорю! Вышел через минуток пять, красный, злой, да со злости-то меня и пнул, видите ли, я ему пройти мешала – а я как раз на землю монетки свои высыпала, как бы случайно, конечно, а на деле – чтобы подслушать да посмотреть, что твориться будет. Больно пнул, что б ему на том свете без устали над пламенем вращаться, прямо по животу ботком заехал, аж искры из глаз посыпались! А магистр видел это всё с крыльца – видать, провожать вышел.

– И?

– О! – гоготнула женщина, оскалив идеально ровные белые зубы. – Страшно на магистра в гневе смотреть! Он и когда добрый-то жуткий, как мертвец, из могилы вылезший, а тут меня и вовсе за сердце схватило. Рукой-то махнул в сторону выродка-то этого, глазами сверкнул – и всё!

– Что – всё? – Макс сам не заметил, как близко прижался к решётке лицом.

– Был – и нету человека! – рассмеялась Эльма. – Я только всполох пламени углядеть успела да вспышку яркую у себя над головой. Сначала подумала, что это у меня от удара из глаз сыпется, а потом смотрю – а на месте баронишки пусто, только амулетик какой-то лежит. И пепел такой по ветру летит, развевается.

– Как? – Макс открыл рот и сам не заметил, что забыл его закрыть. – Он вот так просто убил человека? На улице, на глазах у всех?

– А чего б ему не убить-то? – удивлённо округлила зелёные глаза женщина. – Он на войне таких, как этот выродок, пачками косил и не чесался. Прежний король наш, Харт-то тогда ещё был, его натравливал на людей как псину сторожевую, натаскивал людей кончать сотнями. Почти все казни при нём в исполнение наш магистр приводил, чтоб евонное сердце научить не болеть, а руку – не дрогнуть. Ты не знаешь, что ли?

– Я не местный, – переваривая услышанное, ответил Макс.

– Да я смекнула, что Путник ты, но чтоб таких основ… Сколько, говоришь, ты уже в мире-то нашем?

– Недели не прошло.

– А, – Эльма понимающе покивала. – Тогда ясно. Тебе, выходит, со мной знакомство – как золотая жила, я тебе всё-всё расскажу. Побалакать-то тут всё равно не с кем… интересно тебе?

– Спрашиваете!

Ему и правда было интересно. Мысленно отметив, насколько быстро всё в этом мире делается – только грыз себя сомнениями, стоит ли к непроверенной личности в ученики идти, и тут же подвернулась под руку особо охочая до разговоров мадам, – парень подсел поближе к разделявшей их решётке.

– Тогда слушай. О чём там я… А, ну, в общем, магистра прежний король при себе держал как палача. Не просто палача – убийцу настоящего. Столько народу велел положить костьми в землю – не счесть. А магистр наш подчинялся, но, надо сказать, без особой радости – я же раньше рядом с евонным особняком жила, пока меня стража-то из дома за долги не выставила. И я помню прекрасно, как магистр домой возвращался – сам словно убитый. Он тогда ещё на человека был похож – ну, до того, как начал людей по приказу Харта-то резать, как свиней. Видела его пару раз в молебной даже – магистр на коленях там стоял всегда, а не как многие, бывает, приходят и священный пол ногами грязными топчут. Но после первой войны на веку Харта, когда тот ему начал жертв подбрасывать, больше в молебную не ходил. Думается мне, что не хотел осквернять священное место своим присутствием. Он же себя убийцей считает – и справедливо считает, столько-то народу прикончить, пусть и по приказу!

Мгновение передышки – Эльма набрала новую порцию воздуха в грудь.

– Словом, в молебную он тогда ходить перестал. И тогда же на него народ впервые и ополчился. Тогда у Харта цель была – всех шпиков и предателей королевства изловить и в назидание порядочным гражданам на всеобщем обозрении приговорить к смерти, а затем тут же и прикончить, собственно. И вереница этих бедолаг тянулась – глаз не хватало, чтобы всех осмотреть. Магистр кончал десятка по два человек каждый день, откуда только у нас столько шпиёнов – ума не приложу, но, думается мне, что Харт-то тогда пытался не только от настоящей угрозы избавиться, но и от неудобных и просто не вызывающих доверие людей королевство очистить. Там и бродяги попадались, и портовые всякие лоботрясы, казнили шлюх, воров, мошенников – король великую чистку от всякой общественной скверны задумал, так что работки-то у магистра было – не забалуешь. Но то ж ведь жизни человеческие, понимаешь? И каково ему было столько невинных людей на глазах у всего города линчевать – одним богам известно. Я б не смогла, думаю. Не вытерпела.

Максим думал с трудом. Поток информации лился на него как из рога изобилия, весьма неожиданный и мощный. Он слышал, конечно, что Захария был солдатом, но… чтобы вот так?

– А-а-а, вот о чём я говорила, я отвлеклась от баронишки-то! – гоготнула Эльма. – Там такая возня была с евонной смертью! Приезжали братья евонные с какими-то мордами чиновничьими, магистра нашего в смертоубийстве обвиняли, казни требовали. А ему хоть бы что! Стоит с лицом каменным и говорит, мол, ваш братец мне краденое добро продать хотел, а когда я ему – ну, то есть, он ему – отказал, под шумок амулет-то из лавки какой-то ценный и своровал. За кражу чужого и за кражу у самого магистра, говорит, повезло вашему брату, что я его безболезненно прикончил, а не в муках на тот свет отправил, хотя не только мог, но и должен был. Законы тогда были жёстче, воров на виселицу отправляли почти без суда. Выкрутил наш магистр всё так, что на род этого выродка ещё и позор лёг, да такой, что по одному месту причинному потом дела у семейства их пошли. Магистра-то слово куда выше ценилось всегда, чем землевладельцев и торгашей всяких.

– Вау, – только и мог произнести парень.

– Да и не говори, весело было! Я эту историю долго потом всем вокруг пересказывала.

– И что, Захария… За воровство его убил?

– Да почём мне знать, – пожала плечами Эльма. – Магистр никогда в такие дела не лез, краденое мог спокойно прикупить, только за бесценок. Так что, думаю, повод это был обыкновенный. За меня магистр заступился. Увидел, как слабую женщину этот выродок-то пнул, и не вытерпел. Горячий он до чужого несчастья.

Ага, – подумал против воли Макс. – Горячий до чужого несчастья убийца.

– Чем же ты ему так насолил-то, раз он метку на тебя охранную поставил? – вдруг поинтересовалась арестантка.

– В ученики к нему напрашивался. В дверь стучал слишком громко и долго.

– Ну, – Эльма улыбнулась. – Если ты такой настойчивый, что он аж в клетку тебя отправил, значит, есть ещё возможность у тебя своего добиться.

– Он меня взашей из дома выставил.

– А ты думал, он к себе первого встречного пустит? – женщина искренне удивилась. – Дурак ты, раз так решил! Магистр вот только не дурак, чтобы любого прохожего учить уму-разуму, вот что. Я его давно в Эпиркерке-то вижу, много о нём слышала, много сама видела – и насмотреться на таких вот, как ты, дурачков, тоже успела. Думаешь, ты первый к нему так просишься? Он у нас личность известная, многим хотелось у него опыта набраться, даже тем, кто не Путники были вовсе.

– И что?

– Да ничего. Приходили, нагоняй получали и убирались, хвост поджав. Ни один так далеко, как ты, не заходил – по крайней мере, я не припомню.

– Я на дороге возле его дома ночевал, – буркнул Макс.

– О как! Смелый ты юноша, очень смелый! И сильный. Магистр из таких, как ты, в королевской армии раньше особенный полк делал. При Харте, ещё до первой войны, магистр Захария вместе с генералом Коулом были командирами. Им в учение доходяг поставили, чтобы проверить, кто лучше с дрессировкой юнцов справится, а заодно проверить, я так думаю, кто из самих полководцев достоин при армии командирами быть. Они-то тогда ещё друзья были не разлей вода и вместе над новобранцами как палачи измывались кто во что горазд. Из этих молокососов потом такие псы войны выросли, что обоих их – и Захарию, и Коула – наградили. До сих пор те, кто был у них в учении, под генералом Коулом ходят и лучшими считаются, потому что, поговаривают, что они ни боли не чувствуют, ни жалости – всё человеческое из них выжгли, только мускулы оставили и ум расчётливый.

– Элитное подразделение?

– Точно-точно, оно самое. Элитное. На второй войне Харта они были ударной силой. Такой, что деревья сметала и горы сворачивала в трубу подзорную. Никто против них до сих пор выстоять не может. Только постарели, бойцы-то, новых готовить надо, а без магистра Захарии у генерала Коула не очень выходит. Ему жёсткости-то хватает, а методики – нет. Не учитель он, а воин.

Очень кстати Максу вспомнились вдруг слова Бертши о том, что можно быть каким угодно замечательным колдуном, но на навык обучения эта замечательность может и не распространиться.

– После второй войны Харта что-то у магистра Захарии не заладилось с королём, – продолжала вещать Эльма: она так рада была с кем-то поговорить, что, казалось, теперь даже не набирала воздуха в грудь. – Разлад случился, и магистр ушёл из военного ремесла. Говорят, не пожелал больше убивать, хотя лучше него со смертоубийством-то никто не справлялся, но как на деле было – никто не знает. Жестокий он был палач, бессердечный, пытал врагов Эпиршира искуснее всех и из каждого информацию непременно вытягивал, никто не мог в молчании после встречи с ним остаться – по крайней мере, это то, как о нём при дворе отзывались. Словно сами боги ему предначертали людям головы сносить – но почему-то ушёл. Харт его отпускать не хотел, богатства предлагал, но магистру-то если что в голову взбредёт – никакими деньгами не перекупить. Заделался он торговцем, лавку свою открыл, лекарьством занялся…

– Чем?

– Ну, людей лечил, – пояснила женщина, облокотившись боком о решётку. – Даже роды принимал у женщин, помню – только не простые, а непременно где-либо плод, либо сама роженица скончаться могли. Может, грех свой замолить хотел, да в молебную пойти не мог, может, по запаху смерти скучал, не знаю я, где тут правда. Может статься, что и по той, и по этой причине – в нём, знаешь, будто два разных человека живут. Один к свету стремится, к добру, всем вокруг помочь хочет, даже если себе в ущерб. А другой… другой страшный. Очень страшный. Ни пощады не ведает, ни сострадания. Только кровь и силу как равных принимает. Это, конечно, про всех можно так сказать – что у каждого двое внутри сидят, святой и грешник. Но у магистра то сильно разные люди. И оба сильные что страх. Вот что я думаю.

Впервые образовалась достаточно продолжительная пауза. Будто чувствуя, что переборщила со скоростью рассказа и количеством слов, заключённая женщина, застыв с довольной улыбкой на лице, наблюдала за сменявшими одна другую эмоциями на лице собеседника, никуда больше не торопясь. Молчание смахивало больше на внезапно схлопнувшийся над темницей вакуум.

– Мне бы подумать немного, Эльма, – выдохнул так, словно пробежал несколько километров, Путник. – Спасибо, что рассказала, но…

– Знаю, знаю, я всех убалтываю. Поживи пока с тем, что есть, я потом ещё добавлю новостей, только долго не думай, а то заскучаю! – хихикнула она и в знак окончания разговора переползла на свою лежанку.

Макс повалился на подстилку спиной и, подложив под голову толстовку, уставился невидящим взглядом в каменный потолок. Пожить и правда было с чем. За последние десять минут он узнал столько, что впору было бы начать записывать – да только некуда.

Что он имел, восстанавливая рваное повествование Эльмы в хронологическом порядке? Захария попал к бывшему королю – надо полагать, отцу нынешнего – под пристальное наблюдение. Стал его приближённым – возможно, даже любимцем. Впрочем, почему «возможно»? Наверняка. Одарённый маг, беспрекословно подчиняющийся воле правителя, с ярко (или на тот момент ещё не очень?) выраженными садистскими наклонностями – нет ничего странного в том, что этот Харт не хотел его отпускать. Вместе с ещё каким-то Коулом, с которым они были друзьями (надо полагать, это и есть тот самый Коленька из рассказов Михейра, член Триады же) и который теперь генерал, Захария готовил новобранцев по какой-то жёсткой системе, которую сам и составил – и которой не пожелал поделиться, когда покинул свой пост. Первая война при короле Харте окончилась… как-то. Судя по всему, для местного правителя – хорошо, потому как оба полководца были награждены. Потом колдун стал у Харта кем-то вроде карманного палача – пытал и казнил по его приказу людей сомнительной степени виновности. Возможно, таким образом прежний правитель пытался избавиться от потенциальных предателей короны и заодно обучал подопечного убивать без сожаления и сомнения. Захария преуспел, но после второй войны отошёл от дел по каким-то неизвестным причинам, стал продавать доспехи эти свои с мечами, скупать и перепродавать артефакты и лечить людей. Ещё и роды принимал, если случалось кому-то из участников сего процесса с минуты на минуту коньки откинуть. Интересная картина получается.

Если всё, что рассказала эта странная женщина, правда, то ситуация и усложнялась, и облегчалась одновременно.

С одной стороны, Максим теперь знает немного больше о том, что из себя представляет колдун. Знает о его военном прошлом, знает о его чувстве вины (а без чувства вины тут явно не обошлось, живой же он всё-таки человек… вроде как), знает и о том, что с ним нужно вести себя настойчиво. Все предыдущие просители так и не получили желаемой должности, потому что сдались. Но если бесить Захарию достаточно долго и упрямо, задумка Макса может сработать.

С другой стороны, он теперь об этом человеке столько наслушался, что уже и жутковато как-то к нему в ученики идти. Нельзя сказать, что раньше было приятно и спокойно, но теперь тревога усилилась в разы.

Если всё, что рассказала эта женщина, правда, колдун мог и правда убить ненароком. По-настоящему, а не фигурально выражаясь. Убить, как говорят местные, насмерть. И никто молодого Путника не хватится – если уж даже сына местного землевладельца чародей прикончил и никак за это не огрёб, то что говорить о смерти никому не нужного Макса, одинокого в этом измерении?

Но мог и научить. Мог показать, как устроен мир с обратной стороны, провести через тёмные дорожки магии едва ли не за ручку (хотя это, конечно, вряд ли), рассказать такое, что нигде больше не услышишь.

Захария был не только до ненормального похож на Стёпу. Он мог подобно Стёпе ещё и через тьму пройти с фонарём.

Окончательно убедившись, что «господину магистру» полечиться бы не помешало у какого-нибудь мозгоправа, Максим прикрыл глаза. Усталость и голод сводили с ума, хотелось выспаться и как следует поразмыслить попозже, когда хотя бы тело сможет нормально отдохнуть от приключившихся с ним неудобств. Но стоило только слегка, буквально одной ногой провалиться в сон, как дверь, ведущая в темницу, с лязгом распахнулась, впуская с улицы не только свежий воздух, но и обрывок разговора.

– …пройду, и только попробуй мне что-нибудь сказать или как-то помешать, Йен.

Твёрдый решительный голос принадлежал Бертше. Раздались шаги – подобно выходу из транса, каждый из этих шагов постепенно вытаскивал Максима из небытия в действительность. Когда череда шлепков гладкой подошвы по камню остановилась возле его камеры, юноша уже открыл глаза.

– Вот ты где, – констатировала она, скрестив на груди руки.

– Здравствуйте, – Путник сел: видимо, не судьба ему отдохнуть сегодня. – Рад вас видеть.

– А я вот тебя – не очень, – строго взглянула на него жена кузнеца. – По крайней мере, в таких условиях. Что произошло?

– Я надоел магистру Захарии, – наверное, в сотый раз за последние два часа пояснил парень. – Ночевал на улице возле его дома, меня нашли стражники и отправили сюда.

– Ещё бы! – рявкнула Бертша. – Спать на дороге! Ещё бы они тебя сюда не отправили! Как ты до этого додуматься-то мог! Почему к нам не пришёл?

– Боялся, что магистр выйдет из дома, а я этого не увижу и не смогу с ним поговорить, – монотонно объяснил Макс.

– Вот Спар правильно сказал, что ты дурной! – злилась женщина. – Правильно! Я как его проводила, решила за тобой идти, чтобы домой забрать, накормить хотя бы – а тебя нет нигде! Этот полудурок Буц мне рассказал, что утащил тебя в камеру, чтобы ты в себя пришёл! Зачем на стражей кидался?

– А я не люблю, когда меня против воли в клетку ведут, – иронично улыбнулся парень и пожал плечами. – Меня отсюда всё равно выпустят завтра.

– Ты ещё недели не пробыл в нашем мире, а уже в камере сидишь. Так тебя матушка твоя воспитывала?

– Она меня воспитывала своего добиваться, – огрызнулся Максим: слушать он мог в свой адрес всё, что угодно, но когда речь заходила о матери и её методах воспитания, редко стеснялся в выражениях. – И когда меня отсюда выпустят, госпожа Бертша, я опять к чародею пойду – вот как она меня воспитывала!

– Нет, ну вы слышали его? – женщина всплеснула свободной рукой: в другой у неё был какой-то кулёк. – Ничему тебя жизнь-то не учит, да? Снова же сюда притащат!

– Да пусть тащат, сколько влезет! Я туда буду приходить до тех пор, пока он мне дверь не откроет и в ученики не возьмёт, да ещё не поклонится в придачу и в извинениях не рассыплется. Захочу – сам потом уйду, а не с пинка под зад. Это уже дело принципа.

– Дурака это дело, а не принципа, – покачала головой Бертша и долгим взглядом посмотрела парню в глаза. – Ладно. Вижу, что дело пустое тебя переубеждать… Да и, по правде, не за этим я пришла. Просто высказать тебе всё решила. Держи вот, – она протянула ему кулёк сквозь решётку. – Поешь нормально. Со вчерашнего же вечера, наверное, ни куска мяса в рот не взял.

Вот это она хорошо сделала, что покушать принесла!

Не особо задумываясь о том, что снова за чужой счёт пирует – голод человека и в более нечеловеческое состояние морали может загнать, – Макс накинулся на холодные свиные рёбра, мыча так, словно вместо мяса жрал древнегреческую амброзию прямиком с Олимпа. Когда желудок слегка поуспокоился и начал мирно переваривать попавшие в него куски, парень завернул несколько рёбер обратно в кулёк и с полными благодарности глазами попросил жену Спара передать еду его товарке по несчастью.

– Это ты хорошо поступаешь, спасибо тебе, – получив вожделенную пищу, проворковала узница.

– Эльма? – Бертша посмотрела на неё, как на призрак. – Ты-то что здесь делаешь?

– Как это что? Бездомная я, – с гордостью отозвалась женщина, впиваясь белыми зубами в обед.

– С твоими-то талантами? Бездомная? Что же ты к нам-то не пришла?

– А чем я там вам могу помочь? – хихикнула та из-за решёток. – Я у вас уже каждый уголок от хвори заговорила, каждого духа повытравила, мне у вас ни дома, ни в кузне делать нечего. Разве что только ослабла моя магия?

– Нет-нет, всё в порядке. Просто мы бы…

– Помогли? – гоготнула та. – Приютили, обогрели, крышу над головой дали? Ваше семейство ко мне всегда лучше заслуженного относилось, Бертша, добрые вы люди. Но чем мне поможешь? Я-то дура, а вы – нет. Вы ремесло правильное избрали, ножи да латы портиться могут, а мои вот заговоры до-о-о-олго истощаются. В столице мне заняться больше решительно нечем, ре-ши-тель-но! Всех гадов потусторонних повытравила, теперь вот сижу, хрен без соли доедаю!

И она рассмеялась так, словно не видела в своём бедственном положении ничего катастрофического.

– Так вы колдунья? – спросил Макс.

– Но-но! – Эльма впервые нахмурилась. – Какая я тебе колдунья, мальчишка? Ведьма я. Потомственная! – и вновь расплылась в улыбке.

– А в чём разница, если это тактичный вопрос?

– Колдуны за свою магию расплачиваются, а мы, ведьмы, нет!

Не поэтому ли Захария как скелет выглядит?

– Бертша, – устало позвал уже знакомый голос стражника. – Передала, что хотела?

– Передала, Йен, не беспокойся за мою память, – жёстко ответила женщина и повернулась к Максу. – Не ходил бы ты…

– Я уже всё решил.

– Да и боги с тобой, баран упрямый! – отмахнулась она нетерпеливо. – Нравится тебе неприятности на свою голову зарабатывать – вот и сиди тут теперь. Только когда тебя заново сюда приведут, от меня помощи не жди! До свидания, Эльма, приходи, как тебя выпустят, обязательно приходи! Ты в нашем доме всегда желанный гость.

Путник проводил её, насколько позволяли решётки, взглядом и в момент, когда жена кузнеца покинула темницу, осознал: поможет. Не сможет не помочь.

– Готов дальше слушать? – спросила заискивающе Эльма.

– Можно я вам сначала вопрос задам?

– Задавай!

– Если вы ведьма, то почему не выберетесь отсюда? – Макс просто не мог удержать в себе желание полюбопытствовать. – Вы же можете… Наверное, не знаю… Магией какой-то замки открыть и уйти?

– Не могу, – просто ответила она. – Ведьмы – не колдуны, Максим. Мы такого, что они могут, не можем. Мы с природой работаем, с духами, со зверями, с людьми. Но это совсем не то, что магистр или ещё какой чародей. Ведьма, если она сильна, может и бурю на весь Паберберд наслать с закрытыми глазами, а ключик к себе подманить – нет. Вот такая вот шутка.

– То есть, колдуны сильнее, получается?

– Смотря какие колдуны и смотря какие ведьмы, – почесав подбородок, отметила узница. – Сильная ведьма с природой на короткой ноге. Она её проявлениями управлять может, подчинять лесных животных, погодой править, как самой собой. Слабая ведьма – как я – только и может, что бабаек разгонять да амулетики всякие из дерева точить. Сильный колдун может всё, что сильная ведьма может, и даже больше – но слабый колдун самой слабой ведьме в подмётки не годится.

Занятная иерархия возможностей.

– Одно у нас у всех ведьм общее с колдунами, – улыбнулась она. – Не стареем мы долго. Мне, поди, уже седьмой десяток идёт, а как хороша!

Для семидесятилетней старухи Эльма выглядела не просто хорошо. Потрясающе.

– Ей-богу, больше тридцати бы не дал, – искренне признался парень.

– Ах, засранец! – хихикнула женщина. – Полноте! Я для тебя, юнца, всё-таки старовата.

Неправильно она мои слова восприняла.

– Тебе завтра выходить надо будет отсюда, – протянула в задумчивости Эльма. – Может, подсобишь мне немного? Была бы очень признательна, в долгу не останусь.

– А чем?

– Шепни магистру, как будешь с ним говорить, что меня опять сюда запихнули. Может, он и поможет мне как-нибудь – авось, не первый день друг друга знаем. Он человек влиятельный, его пусть и не любят, но прислушиваются, как-никак.