Текст книги "Ученик Истока. Часть I (СИ)"

Автор книги: Серафим Волковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 57 страниц)

– Да не в этом дело, – Максим отмахнулся от студентки как от мухи. – Просто я реально не знаю, чего тут торчу. Вернее, знаю, что мне нужно, но понятия не имею, как это получить. Вот и пробую разные варианты.

– И что тебе нужно?

– К Захарии в ученики попасть. Не шибко хитрая задача, казалось бы. Но… как видишь, вот он я. Сушусь на солнышке, как помидор. Мне кажется, он каких-то… Знаешь, радикальных действий ждёт.

– Подсказка, – широко и искренне улыбнулась студентка. – Он от тебя вообще ничего не ждёт, кроме того, чтобы ты отсюда убрался. Ему учеников не надо.

– Откуда знаешь? Сама пробовала?

– Нет, конечно. Я не дура. А вот товарищи мои по учёбе – да, пробовали. И много раз. Даже Академия наша отправляла ему официальные запросы, чтобы у будущих чародеев преподавал. Но магистр не желает у себя дома чужих людей видеть, равно как не желает и тратить на них своё время. Так что твои попытки… как бы это сказать… – она лукаво прищурилась. – Бессмысленны.

– Вы в Эпиркерке умеете поддержать.

– Я говорю как есть, Путник, а не то, что ты хочешь услышать. Охранная метка должна была всё доступным языком объяснить.

– Раз ты такая уверенная и вообще жизнь прохавала, – Макс скрестил на груди руки, припомнив беседу с Эльмой, а задним числом поразился, с чего вдруг в его речи проступил ярославский лексикон. – Скажи-ка мне вот что: сколько человек из тех, кто к нему ходил, приходили ещё раз?

– Много. Два или три десятка, точно не помню, но очередную неудачную попытку одного из них ты, я так думаю, наблюдал вчера – Давида, рыжего такого, высокого. Он у нас на курсе первый красавчик.

– А сколько из этих «двух-трёх десятков» до Захарии всеми правдами и неправдами пытались достучаться? – не отставал парень. – Сколько из них караулили перед домом, спали на улице, молотили в дверь? Сколько готовы сюда каждый день приходить и каждый день тут стоять – в жару, в ливень, в грозу, в холод, в какую угодно погоду? Жопу, прости за выражение, морозить, на жаре потеть, спину об камни отбивать…

Девушка быстро смекнула, к чему клонится вся эта бравада, и слушала немного нетерпеливо и вполуха. Очевидно, она от восторга слюной не захлёбывалась, когда парни бахвалиться начинали, а Максима вдруг понесло от гордости за самого себя… Но, и студентке совсем не понравилось это признавать, его сложно было упрекнуть в неоправданном самодовольстве.

– Сколько из твоих друзей не мылись неделю, воняли как скунсы, дрались со стражниками города, ночевали в камере, где даже одеяла нет, не ели толком днями, потому что денег нет банально хлеба купить, скольких крысы кусали во сне? Кто-нибудь от дома отказался, чтобы не пропустить момент, когда этот индюк на улицу выйдет? Кто-нибудь в чужом мире оказался без семьи и друзей, кто-нибудь оставил мать горевать по умершему сыну? Кто-нибудь готов тут за дверью следить, как псина дворовая, глаз не смыкая, потому что боится упустить момент? Кто-нибудь готов на одни подачки небезразличных людей прожить? Кого-нибудь обругивали просто за то, что они на дороге сидят?

– Да, я уловила суть, – кивнула слушательница. – Ты настойчивый.

– Я не настойчивый, – с неожиданной для самого себя горечью возразил Макс. – Я в отчаянии.

Какое-то время они молчали.

– Хоть ты пойми, безымянная студентка: у меня не осталось опций, – признался Путник и одними губами улыбнулся. – Не могу я сдаться. Каглспар сказал, что Захария может между мирами путешествовать, что знает, как это делается, может свои перемещения контролировать, может сам выбирать, куда ему отправляться. А мне надо домой. Мама одна осталась, у неё вообще больше никого нет, ни брата моего, ни отца. Она там с ума сходит… Я же даже не предупредил её, что уйду куда-нибудь, чтобы время выиграть.

Девушка продолжала молчать.

– Короче. Как есть говорю: ты можешь меня сколько угодно вонючим бродягой обзывать, правда, – Путник обессиленно опустил взгляд. Не было ни желания, ни энергии что-то кому-то объяснять: запал, как говорится, пропал. – В этом мало приятного, спорить не буду, и я не мазохист, чтобы ловить какой-то там кайф от пребывания в обществе, которое меня унижает и презирает. Но это сейчас настолько второстепенная вещь, что я просто закрою глаза. Я с этим столбом срастусь, если потребуется, и с места не сдвинусь, пока этот козёл не сдастся. И когда он согласится, я всему научусь. И свалю из этого грёбанного города, из этого сраного средневековья, где даже электричества нет. Наконец-то.

Студентка не шелохнулась. Она теперь смотрела на Макса с неподдельным сочувствием, и пускай это не было реакцией, на которую он внутренне рассчитывал, невидимая пропасть из презрения между ними стала чуточку уже. Потом молча опустила руку в сумку, ремень которой перекинула через плечо, и вытащила какую-то булочку.

– Возьми-ка, – протянула она угощение. – Как ты правильно сказал, у меня есть дом. Меня там накормят.

Максим забрал еду – булка оказалась завёрнута в платок и пахла сыром – и, стоило только почувствовать аромат, остервенело набросился, вгрызаясь в тесто зубами. Он больше не думал о том, как выглядит со стороны – голод, ставший в последние три дня его верным спутником, помрачил рассудок, – и буквально в три укуса расправился с угощением, обливаясь слюной и приглушённо порыкивая. Будто дикий зверь проснулся в нутре: уничтожил снедь, не жуя, проглатывая гигантскими ломтями, а когда есть стало нечего, облизал грязные пальцы с такой тщательностью, словно от этого зависела его жизнь. Никакого отвращения или свойственной прежде брезгливости – плевать, что эти руки перетрогали за последние три дня чёрт знает сколько грязных людей и поверхностей.

На Земле Максу не приходилось голодать. Было сложно, но мать работала и за себя, и за потерянного кормильца, им хватало не только на еду, но и на бытовую технику, которую Стёпка под конец своего наркотического «опыта» потаскивал периодически в ближайший ломбард. И вот теперь Путник понимал, как никто другой понимал, как раньше бедные крестьяне на Руси могли жрать поднятую с земли ручку от калача, выброшенную более состоятельными соседями, и не выпендриваться. Девица наблюдала за этим стремительным обедом с таким лицом, словно никогда в жизни не видела ничего более мерзкого и жалкого.

– Божественно, – прохрипел он, закатывая глаза: голода хлеб утолить ещё не успел, но по телу уже разливалась приятная сытая слабость. – Потрясающе, господи боже, как же вкусно… Спасибо тебе, безымянная студентка. От чистого сердца спасибо.

– Да мне не жалко, в общем-то. Принесу ещё, если ты кое-что пообещаешь взамен… – она поджала губы, не уверенная, стоит ли задавать вопрос, который вот-вот сорвётся с уст. – Ты тут обмолвился кое-чем… Расскажешь, что такое электричество?

За беседой время и правда шло гораздо быстрее. Знакомая со всеми нюансами жизни в столице девушка – выяснилось, что её зовут Фрилейма, но друзья величали просто Лейм – потихоньку посвящала Макса в тонкости местного уклада и даже охладила какими-то пасами рук его раскалённую добела голову. В обмен юноша рассказывал ей о жизни в родном мире, в красках описывая чудеса технологического прогресса: в список вошли машины, электроприборы и права человека. В некоторые факты Лейм верила с трудом, но некоторые – такие, как механические повозки – показались ей вполне закономерным итогом развития общества, где напрочь отсутствовала магия. Они договорились чередовать вопросы: сначала она интересовалась тонкостями быта на Земле, а он – отвечал, затем она описывала, как именно похожие проблемы решаются в Эпиршире, следом что-то спрашивал он.

Пару раз Макс замечал, к своему удовольствию, как едва заметно шевелилась шторка в окне на первом этаже особняка – колдун, надо полагать, наблюдал за своим надоедливым преследователем, и это не могло Путника не радовать. Пожалуй, даже сильнее, чем переставший петь в предобморочном состоянии голодные серенады кит в его желудке. Хотя, конечно, появилось в поле зрения и несколько отвлекающих и даже немного беспокоящих моментов – например, всё та же компания ребят в униформе местного университета, до которой, судя по всему, дошли слухи, что оборванец-мальчишка снова топчется у дома чародея.

Они явились часа через три интенсивной беседы Макса с Лейм – возможно, пришли собственными глазами посмотреть на не только бездомного, но и очевидно слабоумного человека, которому даже ночь в местной темнице не объяснила, куда можно ходить, а куда – не стоит. Потом промелькнула парочка уже знакомых Максиму стражников – они понаблюдали немного, как Путник разговаривает с местной студенткой, и решили на этот раз в дело не вмешиваться. Пока. Не сидит же он на тротуаре – значит, и закон не нарушает.

Молодые люди в светло-синих плащах удаляться по своим делам не собирались – и вот это его постепенно начинало пугать. К стычкам с местной элитой (а это, безусловно, элита – слишком уж хорошо выглядят) Макс был явно не готов. Судя по растерянным лицам, их ввергал в потрясение тот факт, что товарка по учёбе может так спокойно беседовать с… что ж, по местным меркам, отбросом. Не стоило отрицать очевидного – к нищим везде относятся с пренебрежением (они-то, в отличие от остальных, не платят налоги), но Эпиршир в этом вопросе ушёл далеко вперёд родной Земли. Если в европейских странах бездомных по большей части не трогали (только начинающие маньяки могли использовать бомжей в качестве тренировочных мишеней), то здесь могли спокойно выставить из города на съедение лесным обитателям. И, что уж греха таить, в нынешнем своём состоянии Максим действительно создавал впечатление вполне красноречивое.

Группа состояла, что не странно, преимущественно из юношей. Четверо парней приблизительно одинакового роста и две девушки. Надо сказать, что глаз на них отдыхал: подтянутые, симпатичные, с ясными взглядами, осанистые и опрятные, студенты Академии, чем бы ни занимались в учебное время, поддерживали славную репутацию своего университета… По крайней мере, пока не открывали рот. Или пока их разговоры не заходили о судьбах тех самых нищих, к которым причисляли и Макса – по незнанию… хотя, в общем-то, даже вполне справедливо. Домом он в этом мире ещё не обзавёлся, так настолько ли далеки от истины их ядовитые высказывания?

– Лейм! – позвал один: по первому впечатлению – просто забавный паренёк с торчащими ушами, похожий больше на стереотипного ботаника, нежели на бойца.

Вот только задуматься о его боевом складе характера вынуждал твёрдый голос и жёсткий взгляд. Таких ботаников Максу встречать ещё не доводилось, поэтому на всякий случай расслабляться в его присутствии не следовало. Да и как тут расслабиться, когда на тебя так враждебно глядят четыре пары мужских глаз и две пары женских? Конфликт назревал, как грозовая туча на горизонте. Но… он же даже не сделал ничего, разве не так?

– Иди сюда!

Девушка повернулась к источнику оклика, махнула приветственно рукой своим товарищам… и осталась на месте. Макс покосился в сторону группы, параллельно прикидывая вероятность того, что эти двое встречаются – мало ли, поймёт ещё лопоухий сложившуюся ситуацию как-то неправильно, потом объясняйся. Но от компании, вопреки ожиданиям Путника, быстро отделилась миниатюрная девица с блестящими чёрными волосами, остриженными в каре, а не ботаник, и широким, едва ли не строевым шагом приблизилась. Выражение лица – куда более смазливого, чем у Лейм, надо отметить – не сулило для бродяги ничего хорошего: кажется, она прямо сейчас готовилась вступить в бой.

Постойте, простите, а с кем она тут воевать собралась?

– Чего ты с этим бездомным разговариваешь? – судя-по-всему-подруга подошла к Фрилейме почти вплотную и, как показалось Максу, слегка закрыла Лейм своим плечом, сунув зачем-то руку куда-то себе за пазуху, под плащ. – Он к тебе приставал?

– Нет, Мири, это Макс, – представила его девушка, как бы невзначай сделав успокаивающий жест: в том, что коротышка в любой момент бросится на потенциального осквернителя чести с кулаками, не сомневался теперь никто из их троицы. – Он Путник.

«Мири» недоверчиво нахмурилась, а руку тем временем настойчиво продолжала держать во внутреннем кармане мантии.

– Серьёзно, что ли? Он?

– Мы уже прошли эту стадию, – Максим хотел улыбнуться, но случайно получилось закатить глаза: попытки незнакомой девчонки вести себя угрожающе показались, с одной стороны, глупыми, но… вместе с тем очаровательными – девица искренне защищала подружку, пускай и на голову оказалась ниже потенциального обидчика. – Не хочу ещё раз повторять.

– А я не с тобой разговариваю, – Мири прищурилась.

– Так и я не с тобой, – фыркнул Максим.

– Хам.

– Это мы тоже уже проходили. Новенькое что-нибудь скажешь, или вы как заведённые одну и ту же песню поёте?

– Не обращай внимания, – Лейм обратилась к подруге. – Макс немного… нервный.

– Это у нас, у Путников, фишка такая. Мы нервные, дёрганные мизантропы.

– Кто?

– Мизантропы. Людей не любим.

На проверку Лейм, в отличие от появившейся теперь на арене «Мири», оказалась совсем не такой заносчивой, как ему сначала показалось – она сохранила способность не только к состраданию, но и к рациональному мышлению, что в девушках обычно почему-то сильно недооценивается. И ещё она производила впечатление человека, который говорит так, как есть, и то, что думает. Редкое качество. Словом, приятная личность. Припомнив, с чего начиналось у них с Дашкой, Макс не удержался и поджал губы. Не хватало ещё здесь к кому-нибудь привязаться. Путнику нравилось с ней разговаривать хотя бы по той причине, что разговаривать больше было не с кем, но, видимо, мольбы его были услышаны не теми богами – компания для бесед подтянулась внушительная, а настроения это как-то не прибавляло.

– Макс как раз мне рассказывал о своём мире, – пояснила Фрилейма, улыбнувшись: он буквально видел, с каким напряжением она старается сгладить их первое друг о друге впечатление. – И обещал, если я дам ему немного еды, показать… как эта штука называется?

– Смартфон, – парень постучал ногтем по карману джинсов: внутри характерно клацнул в такт ударам пластик.

– Он у тебя еду вымогает? – только-только было остывшая, Мири снова оскалилась.

И это меня ещё называют нервным?

– Это называется бартер, – усмехнулся парень.

– Поучи меня ещё, нищий!

– А может, и следовало бы – манерам, например.

– Ребята…

– Если ты Путник, – ядовито прорычала Мири. – То почему торчишь здесь, а не… Ох.

Максиму потребовалось какое-то время, чтобы определить причину её внезапного безмолвия. Проследив за чужим взглядом, он обнаружил, что Мири смотрит на фиолетовую метку – да так, будто из его груди пытается вырваться наружу демон. Несколько долгих секунд девушка с каре активно соображала, потом повторила своё глубокомысленное «ох», но уже с гораздо большим пониманием ситуации, в которой оказался её случайный собеседник. По-детски круглое лицо вытянулось и побледнело, Мири уже собиралась, наверное, произнести что-то слегка менее грубое (оставалось только догадываться, но тщеславие парня рассчитывало на «прости»), когда настрой сбил красивый звучный голос вполне ожидаемым вопросом:

– Что здесь происходит?

Теперь подошла уже вся компания. Во главе – ботаник со смешными оттопыренными ушами, большими и розовыми. Облик, абсолютно не соответствовавший ни враждебному тону, ни колючему взгляду. Он явно знал, что делает и кому и что говорит – таких кореша Максима с уважением называли «отвечающими за базар». Энергичный и уверенный в себе ботаник. И Макс ему почему-то с самого начала очень не понравился. Чем это можно было объяснить – внешностью или тем, как выглядел и пах новый Путник, – сказать сложно. Просто иногда так случается, что люди не нравятся – с первого взгляда, как говорится. Ботаник очень внимательно, пристально и цепко осмотрел его с головы до ног с ничего не выражающим, сосредоточенным лицом, после чего почти так же внимательно посмотрел на Лейм.

– Он к тебе приставал? – звучный оклик явно принадлежал этому странному лопоухому не-совсем-ботанику.

У вас что, реплики одни на всех? – усмехнулся заколебавшийся стоять на одном месте Макс и наклонил голову на бок: шея с характерным звуком хрустнула и перестала ныть. – Один необычнее другого.

– Нет, Жан, всё хорошо, это…

– Бездомный, – заключил всё так же спокойно ботаник. – И ты с ним разговариваешь. Что вынудило гордую студентку Академии вести беседы с грязным оборванцем? Это бросит тень на нашу репутацию.

– Эй, я здесь, вообще-то, – прилипнув спиной к столбу, заметил Макс.

– Помолчи, нищий, тебе слова не давали. Ты в шаге от расправы, так что придержи зловонный язык, пока я тебе его не вырвал.

– Ого, какие высокопарные конструкции, – Путник раздражённо оскалился, и поднявшаяся из живота волна раздражения быстро его пробудила.

Всё понятно.

В родном мире парню уже случалось сталкивался с пустозвонами вроде этого студентика – он видел, во что они превращались, когда дело доходило до физической расправы. И подобное к себе отношение… Что же, видимо, час расплаты всё-таки пришёл.

Чёртов колдун прилюдно унизил его. Чёртова стража унизила его ещё более прилюдно. Макс вынужден был стерпеть это на правах бесправного, поскольку не имел возможности ответить тем же. Но сколько можно-то, в конце концов? Ещё и от этого козла терпеть?!

Да, сказал бы рассудок, игнорировать нападки и не переживать из-за злобных реплик раньше у нас выходило вполне сносно. Даже убедить себя в том, что это не играет никакой роли, что нам на самом деле плевать, удалось. Но сейчас ответить стало делом… не чести, нет. Принципа. И рассудок права голоса теперь закономерно лишался. Сыграла ли роль жара? Или голод? Или ночь в камере? Или усталость от всего этого нового мира в целом? Разумеется. Но куда больше Максу просто хотелось выместить на ком-нибудь свою злобу. Унизить так же, как унизили его. Отыграться, разделаться, пускай этот несчастный ботаник и не был причиной всех злоключений, с Путником произошедших.

– И что ты мне сделаешь? Заговоришь до смерти?

– Макс, познакомься, это Жан – студент третьего года, лучший на курсе ментальной магии, – изобразила вежливость Фрилейма, очевидно, знакомая с тёмной стороной ботаника не понаслышке. И постаралась как можно незаметнее для остальных дать ему знак, мол, тебе бы сейчас неплохо было бы заткнуться, уважаемый.

Конечно, в Ярославле люди не умели колдовать, но это ничего не меняет.

– Верно, – самодовольно, пусть и ловко скрывая гордость под личиной равнодушия, подтвердил ботаник. – И я владею такой магией, о которой жалкий червь вроде тебя может только мечтать.

– Я знаю, какой ты владеешь магией, – внутренне молясь как можно скорее отделяться от неприятного общества парой-тройкой удачных колкостей, Макс поморщился. – Магией раздражать окружающих своим высоким слогом, по лицам твоих товарищей видно. Сказочник хренов.

Вот ей-богу, пальцем в небо ткнул. Вообще-то он имел в виду «трепло», когда упоминал сказки, но мигом позже, когда Жан покрылся розовыми пятнами (и их становилось тем больше, чем старательнее подавляли смех его товарищи по учёбе), осознал, насколько точно попал в уязвимое место. А потом против воли сделал то, что вывело беспокойного студента из себя окончательно – проявил безучастность к собственной удачной шутке: солнце и чудовищная усталость спекли ему мозги окончательно, ресурсов на подпитку инстинкта самосохранения не осталось. Да и, в сущности, нечего уже было защищать. Его существование после аварии превратилось в вялотекущую депрессию – сидишь и ждёшь у моря погоды, подъедая всё, что на глаза попадётся, и периодически кто-то или что-то пытается тебя убить или закрыть в клетке. Такая жизнь мало кому покажется ценной – особенно если раньше ты жил принципиально иначе. Добивало, что ботаник совершенно не похож был на какую-то серьёзную угрозу – щуплый, с ушами этими его оттопыренными. Какой из него боец? Так, побесить немного, подразнить и отпустить на все четыре стороны.

А голос и взгляд… Да чёрт с ними, ему слишком осточертел этот новый мир, чтобы копаться в деталях.

– Какое ты право имеешь, животное, говорить в таком тоне со студентом Академии? – Жан уставился на него со смесью изумления и ярости.

Поведение, демонстрируемое случайно встретившимся бездомным, совершенно не вписывалось в его привычную картину мира. Жан ожидал от нищего если не уважения к себе, то хотя бы волнения за собственную шкуру – вполне в силах третьекурсника Академии было созвать сюда стражников и выпроводить бродягу за стены города без права вернуться. И все, кого обстоятельства или собственная глупость лишили дома, об этом были прекрасно осведомлены. Что за сумасшедший перед ними, раз даже желание жить не останавливает его от очевидного хамства?

– Ну, ты же имеешь право оскорблять незнакомых тебе людей. Чем я хуже?

– Ты…

И вот тогда-то ботаник по-настоящему побелел от злости. Розовые пятна побагровели, нехорошо заблестели большие светлые глаза. Максим не сразу догадался, что пересёк какую-то черту, которую ему, вообще-то, правда не следовало пересекать. Спросил и спросил – что с того? Откуда же гостю из другого мира знать, насколько вопиющим, отвратительным оскорблением было сравнить дворянина и бродягу, да ещё и поинтересоваться вслух, чем это первый лучше второго?

– Ещё слово, – прошипел студент серьёзно и холодно, сунув руку за пазуху. Теперь, когда напускной пафос стёрся истинными эмоциями, он впервые по-настоящему начал восприниматься как внушительная угроза. – И ты пожалеешь, что родился на свет, клянусь честью своей семьи. Я милосерден к глупости и даю тебе шанс: пади на колени и моли о прощении.

– Жан, пожалуйста, – Лейм обратилась к нему как раз в тот момент, когда несколько из присутствующих студентов скопировали этот жест. – Давайте успокоимся и откажемся от насилия, мы же благородные люди!

– Этот нищий заслужил то, что с ним сделают, – без тени нахальства или иронии, так же серьёзно и ровно произнёс другой студент, черноволосый, с узкими плечами и крупным орлиным носом. – Если Жан сейчас спустит это оскорбление с рук, он потеряет моё расположение раз и навсегда.

Опа, – Максим вынужден был подобраться, собирая в кучу последние свои ресурсы. Ему категорически не нравилось русло, в которое зашла их беседа. – Да у ботаника, походу, и выбора-то теперь нет.

– С бродягами вопросы надо решать так, как они привыкли, – Жан плотно стиснул зубы, и Путнику вдруг даже стало его несколько жалко. Иррациональное и обходящее стороной его собственное уязвлённое самолюбие, это чувство подсказывало: может, не окажись тут товарищей по учёбе, ботаник предпочёл бы до последнего идти к мирному разрешению конфликта. – При помощи грубой силы.

Да что я такого сказал-то?!

Студент извлёк из нагрудного кармана нечто маленькое и блестящее. При ближайшем рассмотрении предмет оказался двойным кольцом из голубоватого серебра, с мелким узором из символов, похожих на скандинавские руны. Надев кольцо на указательный и средний пальцы, парень взглянул на Максима так, словно тот моментально должен был всё осознать, упасть на колени и раскаяться во всех смертных грехах, молить о пощаде и целовать ему ноги. Не исключено, что этот взгляд был ещё и своеобразным намёком – предупреждением, мол, лучше сейчас не спорь и делай что велено. Но ничего из этого списка закономерно не произошло – Путник ещё толком не дошёл до причины, по которой его едва ли не линчевать собираются, а уж что касалось кольца, то просто искренне не понимал, с чего вдруг появление на арене данного атрибута должно его напугать. Или хотя бы впечатлить.

Да, от украшения исходила определённого рода сила – кажется, кольца выступали в качестве аккумулятора и усилителя магической энергии на подобии волшебных палочек в «Гарри Поттере», – но Максу даже в голову не могло прийти, что люди с неоконченным высшим образованием, пусть и магическим, способны применить нечто серьёзное по отношению к живому человеку просто на почве уличной перебранки. В его представлении все, кто после школы решился продолжать обучение, обладали достаточным интеллектом, чтобы так не поступать.

– Последний шанс, смерд, – прищурившись скорее сосредоточенно, нежели злобно, сказал Жан, поднимая руку с кольцом и направляя её в живот Максима. Ощущение, что и ему самому уже просто некуда деваться, усиливалось. – Встань на колени и проси прощение у леди, с которой имел неосторожность заговорить, а потом раз и навсегда покинь эту площадь и этот город…

Только теперь он увидел сверкающий на груди противника «икс».

– Мне из вашего мира идти некуда, – Макс, воспользовавшись его заминкой, поймал себя на мысли, что планирует дать заднюю. – И пока я не попаду к магистру в ученики, я просто физически не могу вернуться в свой. Так что-либо делай то, что задумал, либо отстань. Но не думай, что я встану столбом и позволю себя побить.

Уверен, – подумал он, наблюдая, как меняется выражение чужого лица, – ему сейчас очень некомфортно. Путники в городе в почёте. И уж точно не относятся к нищим.

Очевидно, так и было. Жан долго рассматривал мерцающую метку у чужого сердца, не опуская руки, и соображал не менее быстро, чем минуту назад соображала Мири.

Обстоятельства менялись чересчур стремительно: буквально только что они с Лейм обсуждали стиральные машины и колдовство, а теперь какой-то незнакомец со слишком тонкой душевной организацией и ранимым эго собирается превратить его в соляной столп. Причём, даже не абсурдность причины этого поступка напрягала Макса, а группа поддержки, прямым текстом сказавшая: насилие или позор.

– Это ничего не меняет, – предсказуемо насупился Жан и поднял окольцованные пальцы на уровень его головы. Разумеется, он не мог позволить себе отступить. Не сейчас, когда смотрят товарищи. – Твоя охранная метка ничего не меняет. Даже напротив… Если у тебя хватило наглости тревожить покой нашего магистра и глупости решить, что он когда-нибудь возьмёт в свои подмастерья оборванца вроде тебя, полагаю, ты совершенно запутался в том, что тебе позволено, а что – нет. Но не беспокойся, я доступно объясню.

– Ты серьёзно станешь атаковать Путника? – негодующе уставилась на него Лейм, очевидно, не Макса планировавшая защитить, а возмутившаяся самому факту нарушения одного из непреложных правил: «Путники неприкосновенны».

– Кем бы он ни был, он посмел дерзить студенту Магической Академии Эпиркерка.

– Он же наш гость!

– Он хам, не уважающий наших традиций! – рявкнул Жан, сделав полшага к Максиму: двойное кольцо на его руке заискрилось синими всполохами, засияли символы. – Он оскорбил честь всего магического мира!

– Я только над тобой смеялся, – Путник опустил вдоль тела руки, готовясь к драке: серьёзность конфликта, в котором он оказался эпицентром, до него дошла достаточно давно, чтобы придумать тактику. Его не отпустят, заднюю давать поздно. А значит, можно говорить то, что думаешь. – Не слишком ли много чести – сравнивать себя со всей магической частью этого мира?

Неизвестно, по какой причине ему дали договорить. Может, последняя дань уважения, может, этот Жан действительно был воспитан никого не перебивать. А может, он просто потерял дар речи от чужой наглости. Впрочем, ненадолго: когда затих последний звук, голову Максима прострелила боль, с которой не сравнится ни одно похмелье и ни одна мигрень. От резкого удара, напоминающего по ощущениям раскалённое лезвие, с размаху вонзившееся в мозг, он аж присел. В череп вонзились со всех сторон сотни невидимых гвоздей, да ещё и лупанули обухом топора сверху, чтобы неповадно было – и всё это произошло так быстро и внезапно, что не оставалось шанса подготовиться. Картинка искажённого негодованием лица ботаника побледнела и потемнела, перед глазами поплыло – Макс из последних сил устоял на ногах, схватившись за волосы, будто их выдирание могло помочь избавиться от кошмарной боли. Вторая рука наощупь вцепилась в фонарный столб, иначе так бы и рухнул на колени, как того требовала местная знать.

Он не ожидал, что нападение свершится так резко, безо всякого предупреждения – он всё ещё жил по кодексу чести, придуманному на улицах родного города, и там исподтишка били только тех, кого хотели ограбить, а не тех, с которыми драка должна состояться ради выяснения отношений. Впрочем, так ли исподтишка? Его несколько раз вполне красноречиво предупредили – сейчас начнётся мясо. И мясо закономерно началось.

Всё давило и терзало, мозги прилипли к черепной коробке, в ужасе пытаясь разбежаться по тёмным углам, превратиться в жижу и вытечь из ушей – лишь бы покинуть голову и никогда в неё больше не возвращаться. Это была не просто ментальная атака – это была настоящая пытка.

И самым противным оказалось то, что он даже приблизительно не догадывался, как – и можно ли – это остановить.

Никаких навыков психологического сопротивления, никакой защиты – никакого способа отвлечься хотя бы на несколько секунд, чтобы как следует зарядить студентику в лицо кулаком или сломать ему его жалкие пальцы, протянутые вперёд и охваченные синим свечением. Макс с такой силой сжал руками голову, что со стороны могло показаться, будто он пытается пробить пальцами череп и впиться ногтями в извилины. Не исключено и то, что магия, которой его обдало, заставляла жертву действовать так по-настоящему, а не только в его воображении. Ни одного способа отбиться. Ни одного выхода.

Только безысходность. И боль, долбящая сверлом в затылок и лоб, пронизывающая голову насквозь, как пуговицу.

Сосед так и не закончил ремонт, – вдруг зачем-то подумал парень: он едва смог расслышать эту мысль сквозь внутренний вопль. – Он точно так же сверлил стены – года два ведь сверлил, тварь.

В воображении инородным комком предстала комната соседа сверху, высокого и толстого, с нестриженными ногтями на ногах и наполовину облысевшей головой: все стены, вся мебель, пол и потолок в фантазиях Макса оказались испещрены глубокими круглыми дырами от перфоратора, так близко размещёнными друг к другу, что у любого трипофоба моментально началась бы истерика.

Боль отступила, хотя и не исчезла совсем. К собственному изумлению, теперь он мог хотя бы дышать, а не бросать все силы на выдирание собственных волос.

А я ведь когда-то Дашку так тянул, – подумал Максим: перед глазами встал образ её стройной голой спины с запрокинутой назад головой. – Пиздец ей больно-то было, наверное…

И хотя девушка сама просила намотать её шикарную копну каштановых волос на кулак, Путник ощутил острый приступ вины. Во-первых, потому что ручки у него были неслабые и хватать могли крепко. А во-вторых, потому что за всю прошлую неделю он ни разу о ней даже не вспомнил. Всё так стремительно развивалось, события и истории вращались вокруг него столь непривычно и жутко, что мысли тянулись только к маме и брату. А про девушку свою, с которой уже третий год встречался, он совершенно забыл, и это, по его меркам, ощущалось сродни предательству. Почти что измена.