Текст книги "Ученик Истока. Часть I (СИ)"

Автор книги: Серафим Волковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 57 страниц)

– Показываю один раз, – маг перетащил труп за ноги на разделочный стол и двумя резкими движениями перерубил связки и мышцы шеи. Голова, глухо ударившись о дерево, перекатилась на бок, упёрлась рогом и застыла. – Подставь ведро для отходов к моим ногам и подай другой нож… Правильно. Голову оставишь здесь, сбоку, потом принесёшь на кухню, я с ней сам разберусь. Следи за тем, что я делаю: нужно разделывать именно в таком порядке.

Серые руки, заляпанные кровью по запястья, сделали надрезы на скакательных суставах всех четырёх ног (рукоятка ножика слегка проскальзывала, хотя держал её Захария крепко), разрезали шкуру по всей нижней части туловища и под хвостом, а затем принялись стягивать кожу, как липкую обёртку с мороженого, периодически подрезая мясо, связки и жир. Только звука отклеивающегося целлофана не хватало – для полной, так сказать, картины.

– Шкуру не моешь и ничего с неё не соскабливаешь. Она тонкая, можешь с непривычки порвать, – бросив на молодого Путника стремительный взгляд, словно проверяя, способен ли парень ещё его слушать, велел колдун. – Складываешь пополам шерстью внутрь, осторожно, а как закончишь с кормёжкой Дрозда – относишь… куда?

– На кухню, – давя рвотный порыв, пролепетал Макс.

Руки в такт словам магистра свернули шкуру вдвое и отложили в сторону. Потом они бережно вскрыли туше брюшную полость, убрали ножик и почти по локоть погрузились внутрь козлиного тела. Края мягко чавкнули и прогнулись внутрь, словно резиновые. Звук, с которым его пальцы скользили в пространстве между органами, отдалённо напоминал звук детской игрушки, бесформенной жижей продающейся в маленьких пластиковых баночках. На всякий случай Максим прислонился к стене неподалёку – ноги предупреждающе подрагивали и держать его в вертикальном положении явно долго не собирались.

– Режешь осторожно, чтобы не проколоть желудок, – пояснял, более не отвлекаясь на своего подопечного, чародей. – Потом выгребаешь всё богатство её внутреннего мира в ведро – смотри, чтобы мимо не упало, желчь из печени воняет так, что в доме слышать будем. Сначала желудочно-кишечный тракт…

Тощие руки одной охапкой вывалили практически всё содержимое мелкого домашнего скота и, направляя серые кишки в узкую щель между локтями, с плеском опустили в садовый инвентарь.

– …потом сердце – с ним веди себя осторожно, оно мне целое нужно, – лёгкие и всё, что к ним относится…

Руки вернулись внутрь снова и с характерным хрустом оборвали трахею и швырнули следом за кишечником. Козлиное сердце мастер извлёк полностью неповреждённым. Максиму показалось, что оно сделало один удар в его птичьих когтях.

– …хорошо, если в нём останется кровь, – добавил он. – Но можно и без. Теперь, когда с органами покончено…

Он подцепил выпотрошенную козу за дыру в шее, вновь переложил на пенёк и вырвал из него топор.

– …отрезаешь ноги вот по этот сустав.

Четыре точных удара – и от животного осталась только товарного вида туша. Наставник штабелями сложил ноги на столе недалеко от козлиной головы, вернулся к разрубанию и несколькими лёгкими ударами топора размолотил козу надвое чётко по позвоночнику.

– Старайся работать вдоль хребта, чтобы половины были примерно одинаковыми, – сосредоточенно сказал он. – Козы, логично, крупнее козлят, поэтому для удобства разруби половину ещё на несколько частей – и можешь приступать к кормлению. Вот и всё. Вопросы?

Пребывая в полуобморочном состоянии, Макс каким-то чудом умудрился не только помотать головой, но и действительно осознать всё с ним только что произошедшее. Казалось, что весь развернувшийся процесс выжгли перед глазами как тавро – от начала и до конца, каждое движение, каждый жест колдуна прокручивались снова и снова, наслаиваясь одно на другое. В такт его мысленному вою в воротах конюшни раздался громогласный цокот подкованных копыт. Дрозд, видимо, почуяв кровь, благородно прошёл мимо разделочного отсека (только покосился своим жёлтым глазом на мясо), вернулся в денник и тут же встал мордой к квадратной кормушке.

– Приступай, – ровно велел Захария.

Парень поднял на него взгляд и какое-то время пытался сообразить, чего от него, собственно, хотят. Коза же уже разделана, что ещё нужно? Потом догадался, что мясо прямо с костями придётся нести плотоядному жеребцу, сглотнул против воли сухую слюну и приблизился к кускам туши. На ощупь её тело оказалось довольно мягким и податливым, от мышц веяло теплом. Одно только прикосновение вызвало у Макса мурашки, но деваться некуда – магистр внимательно наблюдал за его действиями чуть в стороне, сохраняя полное безмолвие. Прямо сейчас его тестируют, проверяют на прочность не только психики, но и воли. Оплошать нельзя. Подняв половину козы и водрузив на пень, Максим взял в руки скользкий и липкий от крови топор (господи какой тяжёлый), занёс – и едва не отрубил себе палец. Лезвие вонзилось в нескольких сантиметрах от ногтя.

Колдун не издал ни звука и, кажется, вообще никак не отреагировал на это рискованное происшествие. Только крепче сжал и без того узкие серые губы. Когда подмастерье с горем пополам справился с порученным ему заданием и разрубил половину козы на три части, магистр молча вышел из отсека и остановился у денника, скрестив всё ещё окровавленные руки на груди. Склизкие мускулы опасливо соскальзывали с ладоней, пока Максим нёс пищу Дрозду. Поэтому огромным облегчением стало скинуть их в кормушку – и огромным испытанием стало наблюдать за тем, как увешанная змеиными клыками пасть лошади жадно вгрызается в мясо, дробит оглушительно кости и громадными шмотками заглатывает пищу, пачкаясь в крови.

– Боевое крещение пройдено, – спокойно произнёс чародей, провёл грязной ладонью по носу своего скакуна, оставив красный след на золотой проточине, и почесал острыми ногтями впадину над глазом жеребца. – Распорядок простой: два дня кормишь его козой, один день – курицей. Умеешь обезглавливать куриц?

Макс нашёл в себе силы только покачать головой.

– Тогда послезавтра покажу, там всё просто. За мной.

Они прошли к отсеку, в котором хранилось сено, и приблизились к разноцветным мешкам килограмм на сто каждый.

– В красном хранится овёс, в жёлтом – ячмень, в синем – пшеница. В маленьком ведре, на котором нарисован колосок, смешиваешь все три культуры в процентном соотношении два к одному к одному, наполняй ведро до краёв. Ещё раз: половина – овёс, вторая половина – ячмень и пшеница пятьдесят на пятьдесят. Кормить этой смесью Дрозда нужно вечером, после нашего ужина. Проблем возникнуть не должно. Помой топор и ножи, протри стол для разделки, бери отходы и выходи. Жду у дома.

Ледяная вода в корыте стала для Макса божественным откровением. Руки, опухшие от стресса и поднявшейся на этой почве температуры, благодарно пульсировали, пока парень смывал с ладоней и инструментов кровь. Оставшись наедине с самим собой, он какое-то время медитировал, ни о чём не думая, потом вернул топор в пень, разложил ножи в том порядке, в котором их брал, положил отрубленную голову поверх кишок…

И тогда, в пустоте и одиночестве просторной конюшни, его прорвало.

Максим не знал, почему плачет. Он даже не испытывал к козе никакого сочувствия, никакого сострадания или угрызений совести, но слёзы текли сами, ничем не обусловленные и на первый взгляд беспричинные. Он не позволял себе так плакать в присутствии матери или Стёпы, потому что «мужики не ревут», не разрешал себе пустить слезу при друзьях или Дашке, потому что стыдился проявлений слабости, даже в действительно страшных ситуациях умел стискивать зубы, а стоило попасть в этот мир – расклеился при первой же возможности. Склонившись над ведром с ярко смердящей требухой, парень закрыл руками лицо и почувствовал, что ещё немного – и разрыдается уже до настоящей истерики.

Какой позор.

Не маленький же мальчик, казалось бы, должен понимать, что происходит с мясом, прежде чем оно попадает на прилавок в магазины. А всё равно тянуло грудь, словно душа беззвучно разрывалась от горя и скорби. Это совершенно не похоже было на Макса… Не то, что он плачет, конечно, а то, что он плачет из жалости к убитому животному. В конце концов, гибель голубей и кошек наблюдать его не смущало ни капельки, даже вызывало какое-то необъяснимое ощущение собственного превосходства. Тогда в чём причина внезапно проснувшейся гуманности – и было ли дело в гуманности вообще?

Это просто стресс, – убеждал себя Путник, сгорая от стыда за собственную слабость. – Другой мир, другие обычаи… просто нужно привыкнуть. Просто стресс.

«Не живой ты, что ли?» – тихо прозвучал в памяти вопрос Каглспара.

Действительно. Что я, не живой?

Но легче не становилось. Чем дольше текли по щекам слёзы, чем сильнее закладывало нос, тем уничижительнее о нём отзывался внутренний голос. Возле особняка его ждёт колдун, нельзя просто взять и разреветься до соплей. Как он потом покажется в таком виде, с красными опухшими глазами, как… как девчонка? Это же просто бред какой-то – сидеть тут и оплакивать козу, склонившись над её внутренностями!

Как же всё это глупо.

– Ты долго, – заметил чародей, когда Макс подошёл к нему, из последних сил таща в обеих руках ведро с дурно пахнущим «богатым внутренним миром». – Возникли сложности?

– Нет, Мастер, – ответил парень, стараясь не смотреть ему в глаза.

Если бы посмотрел – понял бы, что Захария его как открытую книгу читает.

– Вот здесь, – колдун указал на едва различимый зазор между тёмно-синими вертикальными досками, которыми был отделан фасад с задней части особняка. – Нажми на него – можно коленом, если руки заняты.

Максим подчинился. Что-то тихонько щёлкнуло внутри, и доски мягко отошли от стены. Со внутренней стороны кухни дверь на улицу была замаскирована, и не зная, что там есть проход, в жизни бы никто не догадался толкнуть её: швы ловко прятались за отъезжающим вместе с потайным ходом стеллажом со специями.

– Важно всегда иметь пути отступления, – ровно пояснил магистр. – А лучше – несколько. Никогда не забывай об этом, даже если абсолютно уверен в благоприятном исходе… чего бы то ни было. Рано или поздно предосторожность может спасти жизнь. Если кто-нибудь, кого не должно быть в доме, каким-то образом проникнет внутрь – беги через эту дверь в конюшню, выпусти Дрозда и удирай тропой через сосновый пролесок. Понял?

– Да, Мастер.

– Поставь ведро вот сюда и вернись за кожей.

Парень без лишних слов подчинился. Уже по возвращению он застал наставника над кухонным котлом – колдун не удосужился даже грязный фартук снять, только крутился деловито вокруг огня, подсыпая что-то периодически в крайне мерзко пахнущее варево. В глубокой миске на столе плавали недоваренной лапшой быстрого приготовления козлиные мозги, рядом на разделочной доске лежали сердце, хирургически точно извлечённые из черепа глазные яблоки и язык. В мусорной корзине, обложенной плотной тканью вместо пакета, розовели остатки шерсти, мяса, похожие на глистов ленты связок и ещё какая-то дрянь, рассматривать которую у Макса никакого желания закономерно не проснулось. Он только осторожно заглянул в котёл: в бурлящей воде сквозь плёнку из ошмётков проступал череп – над поверхностью поднимались только рога. Порошок, которым пользовался колдун, должен был ускорить процесс выварки и отбелить кости.

– Возьми из правого верхнего ящика банку с глазами, – велел Захария, махнув рукой на увесистый шкаф, привинченный к стене. – Глаза с доски положи туда, смотри не раздави. Потом вытащишь из коробки бутылку вина и выпьешь немного.

Последнее распоряжение резануло слух молодого Путника, потому что слишком уж сильно смахивало на проявление небезразличия. Но переспрашивать себе дороже – мало ли, что на самом деле подразумевал под этим распоряжением чародей. Макс переложил глаза козы в прозрачную баночку – оттуда на него смотрели помутневшие зрачки её предшественников, – с удовольствием вернул тару обратно в темноту дрожащими всё ощутимее руками и извлёк из корзины тяжёлую бутылку с позеленевшей от времени пробкой.

– Стаканы там, – не оборачиваясь, кивнул в сторону полок Захария.

Бутылка, закупоренная вручную, не сразу поддалась на уговоры. Плотно сомкнувшаяся на краях горлышка пробка из какого-то клейкого вещества срывалась при помощи тонкого «язычка», но пальцы Максима не слушались и ухватились за край только с четвёртой попытки. Щедро плеснув в полупрозрачный стакан, парень неуверенно водрузил бутылку на кухонный стол возле разделочной доски с козлиным сердцем, посмотрел завороженно на алкоголь (вино оказалось розовым) и, тяжело вздохнув, пригубил. На вкус напиток был мягким и сладким, словно его давили не из винограда, а из клубники или каких-то других садовых ягод. Тёплая и густая, розовая жидкость мягко смочила пищевод, плавно стекла в желудок и фантастически быстро всосалась в кровь. Через несколько минут парень уже чувствовал, что пьянеет.

Местный алкоголь явно крепче Земного, – в очередной раз убедился он.

– Козу жалко стало? – ровно поинтересовался магистр без тени иронии.

– Простите?

– Я спросил, стало жалко козу?

– Не знаю, – чувствуя, как пылают от стыда и вина щёки, выдавил Максим. – А откуда вы…

– Ты городской житель. Это нормально, – Захария велел котлу слететь с огня и вылить из себя воду в большой жестяной чан, через дыру в дне которого по трубе вытекли остатки мясного бульона куда-то за пределы особняка. – Знаешь… сопереживать другому живому существу в момент убийства. Не стоит винить себя за человечность, Максимус. Это редкое свойство. Во всех мирах.

По соседству с первым чаном стоял второй, точно такой же, с чистой водой. Не произнеся ни слова заклинаний, колдун усилием воли поднял из него в воздух большую каплю размером с кофейную чашку, опустил в неё руки и тщательно вымыл, затем совершил какой-то неуловимый взгляду пас пальцами, и грязь моментально отделилась, вернув капле первоначальную чистоту. Воду чародей вернул в чан, а кровь и пыль улетели прямиком в корзину с мусором. Бытовая магия завораживала Макса, заставив на несколько секунд забыть о том, что случилось. Обваренный череп воспарил из котла и лёг на стол неподалёку от доски для разделки, словно двигался по собственной воле: наставник внимательно его осмотрел и удовлетворённо кивнул.

– Сострадание – величайшая из человеческих слабостей, – продолжил он, вытирая руки насухо знакомым уже парню полотенчиком. – Конкурировать с ней может, пожалуй, только любовь. Но пока ты человек, ты имеешь право быть слабым.

– А у вас есть слабости, Мастер?

Вот прямо сейчас пригрози Максу смертью, если не ответит, зачем он это ляпнул, и он промолчит. Это само вырвалось. В обход мозга, как говорится. Возможно, всё дело было в том, как странно и ненавязчиво Захария проявил по отношению к своему подопечному сочувствие: мог же и проигнорировать муки чужого сердца, но не стал.

– Я человек, – спокойно пожал плечами чародей, вешая полотенце на крючок. Оправдывать ожидания этот индивидуум, видимо, не умел в принципе. – Но если хочешь, чтобы я начал откровенничать – перехочешь. У тебя целый ворох дел на сегодня, советую не откладывать. Приведи себя в порядок и возвращайся к ним.

Корпеть над книгами не доставляло никакого удовольствия. Листаешь себе пожелтевшие от времени странички, пытаешься запомнить загогулины, придуманные явно не без участия больного воображения какого-то парализованного осла, мозги себе ломаешь – ещё и перо это долбаное все пальцы чернилами испачкало, что б его. Приноровиться к новому писчему инструменту оказалось даже сложнее, чем, собственно, осваивать азракт. И как только люди раньше справлялись?

Впрочем, – тут же осадил себя Макс, – здесь перьями до сих пор орудуют без труда, и уж если даже эти деревенщины смогли справиться, то чем я, блин, хуже?

Битва с кляксами, однако, была проиграна с треском. Только испоганив половину тетради и выматерив всё, на что падал взгляд, парень более-менее смог овладеть техникой работы с этим жутким приспособлением четырнадцатого века. Когда с него сошло уже семь потов (и потом ещё два, чтобы не расслаблялся), линии и чёрточки стали приобретать какой-то смысл и из нагромождения знаков показались первые вполне узнаваемые буквы. Читать этот бред сумасшедшего, безусловно, было пока ещё рано, но хотя бы первичная идентификация одной трети алфавита – уже победа. Голова болела и отказывалась видеть перед собой что-либо помимо местной письменности, даже когда в попытке отвлечься он переводил взгляд на нечто постороннее, перед глазами мелькали каракули местных лингвистов. Зла не хватало описать, насколько он замучался – с виду все буквы похожи одна на другую. И где только Мастер распознал здесь латынь с ивритом?! Четырёхлетний ребёнок пишет разборчивее!

Бесшумное приближение колдуна Максим почувствовал затылком: только после достаточного сокращения дистанции у парня так характерно вставали дыбом волоски на шее. Магистр сохранял безмолвие, источая едва уловимый кожей холодок, и если бы не способность юноши распознавать этот холодок на расстоянии, никто бы даже не заметил, что он рядом. Постояв за спиной подмастерья какое-то время, Захария удалился так же бесшумно, как и пришёл. Видимо, проверял, справляется ли с поставленной целью новобранец.

Внизу почти весь день был аншлаг. Люди заходили почти каждые полчаса, и у всех были разные просьбы: кто-то обсуждал чертежи оружия, кто-то просил зачаровать одежду (чтобы не пачкалась и не рвалась) и экипировку (чтобы невозможно стало пробить ножом или стрелой). Некоторые предлагали купить их товар и соглашались на любую цену, некоторые, напротив, пытались торговаться. Несколько человек заходило поделиться свежими новостями, а один особо умный кадр пытался продать магистру корову. Словом, дел у колдуна было по горло, и всё же он решил выделить несколько минут, чтобы проверить, как у Макса идут дела. Довольно… разумно и добродушно с его стороны.

Да и не вёл он себя, как нервный и вспыльчивый человек, вопреки рассказам Каглспара. Может быть, всё не так уж плохо?

К вечеру клиентов поубавилось, а в семь часов они перестали появляться вовсе. Видимо, жители столицы уже наизусть выучили распорядок дня своего ручного мага и не планировали лишний раз нарываться на колючий взгляд и язвительные реплики. С кухни повеяло запахом мяса, изрядно проголодавшийся Макс, пропустивший обед (надо полагать, Мастер как раз приходил позвать к столу, но не стал отвлекать от занятий), спустился вниз и стал свидетелем интересного события.

На город медленно опускался вечер. Не зашторенное всё ещё кухонное окно пропускало в дом золотисто-розовый свет заходящего солнца, подсвечивая детали интерьера. В лавке по какой-то таинственной причине пребывали в столь поздний для чародея час двое молодых людей, оба – в уже до боли знакомой униформе магической академии. И, очевидно, просто стоять в ожидании чего-то, о чём Макс мог только догадываться, оказалось для них испытанием ничуть не меньшим, чем для него самого – утренний забой козы.

Один из гостей – высокий рыжеволосый юноша лет двадцати, в котором Максим без труда узнал Давида (или как его там представляла Лейм), – беспокойно сжимал аристократично-бледные пальцы в кулаки. Его напряжённые плечи и сосредоточенно-застывший на одном объекте взгляд свидетельствовали о крайней степени физического и душевного беспокойства, граничащего, пожалуй, даже со страхом. Что могло привести этого студента в лавку колдуна? Да ещё после закрытия? Стоило Максу ступить бесшумно на нижнюю ступень лестницы, Давид заметил движение, повернул к нему красивое лицо, покрытое россыпью веснушек, и крупные зелёные глаза сразу вцепились в Путника пристальным и полным недоверия взглядом.

Вторым посетителем оказался тот, что пытался обвинить Максима в беспричинном нападении на Жана. Не менее статный, с прямой спиной и опущенными худыми плечами, он испытывал гораздо меньше страха и гораздо больше подобострастия (с чего вдруг я вообще делаю такие выводы?) перед знаменитым колдуном. Длинный орлиный нос, пушистые брови и роскошная копна густых чёрных волос делали его похожим на так хорошо знакомых Максу продавцов фруктов с рынка в родном городе. Когда Давид повернулся в сторону лестницы, приятель скопировал этот жест – наткнувшись на замершего в нерешительности недавнего обидчика, черноволосый юноша поджал тонкие губы и нахмурился.

Хватило мгновения, чтобы понять: эти парни явно не рады тому, как нагло ворвался в их размеренную жизнь посторонний. Черноволосый – он был слишком худ и бледен, чтобы повернулся язык назвать его здоровым – осмотрел Макса вслед за своим товарищем с головы до ног. Осмотрел так, как обычно осматривают новые лица охранники в ночных клубах, где есть фейс-контроль. Оба они ничего не сказали, только кратко кивнули Максу в знак того, что увидели, и поспешили отвернуться. Подмастерье кивнул в ответ и решил пока не спускаться с последней ступеньки.

– Любопытно, – ровным голосом произнёс колдун.

Он сидел за своим рабочим столом, рассматривая под увеличительным стеклом принесённую студентами вещицу. На первый взгляд ничего «любопытного» – ну, коробочка на подставке, ну, браслет внутри, – но Максим вдруг нутром почуял, насколько это безобидное с виду украшение на самом деле опасно. Магистр расположил руки по обе стороны от браслета, в образовавшемся пространстве кратко вспыхнула голубоватая искра, и бижутерия медленно поднялась в воздух. Кроваво-красные рубины переливались в свете настольной лампы, золото без единой царапинки чья-то заботливая рука отполировала до блеска – хорошая работа, достойная похвалы даже по меркам избалованного изобилием гостя из другого мира.

– Где, говорите, вы его взяли?

– Это подарок. Я думал, ошиблись адресом, но он пришёл на имя моей матери, – ответил Давид, покосившись на Макса так, словно подозревал его в каком-то низком и подлом поступке. – В коробке, в которой мы его принесли, господин магистр.

– Правильно сделали, что обратились ко мне, – не меняя интонации кивнул Захария, не удосужившись даже глаза поднять на собеседников. – Вы или кто-нибудь другой прикасался к браслету голыми руками?

– Нет, господин магистр. На наших лекциях…

– Браслет касался напрямую пола, земли или любого другого предмета?

– Нет, господин магистр, я был осторожен, – послушно ответил Давид, согнув идеально ровную спину в полупоклоне.

Интересно, зачем?

– Молодец. Есть предположения, кто мог подарить мадам Ровен эту красоту?

– Нет, господин магистр, – рыжий помотал головой, как показалось Максу, излишне эмоционально, сверкая медной шевелюрой. – У неё нет врагов.

– У всех есть враги, господин Давид, – Захария достал из ящика стола рабочие перчатки и натянул на тощие кисти. Его лицо выражало крайнюю степень сосредоточения, каким становилось каждый раз при работе с артефактами или иными предметами торга. – Даже у таких людей, как ваша мать.

– Что вы…

– Насколько мне известно, она отличается особенным благоразумием не вмешиваться в чужие дела и не портить другим людям кровь, не участвовать в пагубно сказывающихся на репутации разговорах или делах, – перебил колдун и вновь склонился над увеличительным стеклом, – Однако всегда найдётся тот, кто будет завидовать чужому счастью. А госпожу Агнеотис, безусловно, можно назвать счастливой… по объективным стандартам. Вот только магия подобного рода… – он вздохнул и не стал договаривать. – На вашем месте я бы сразу отказался от надежды, что браслет ей прислали по ошибке.

Студенты переглянулись. Перспектива сражения с невидимым врагом за благополучие близкого человека Давиду явно пришлась не по душе, но – и это было весьма похвально – лицо парня не выразило ни намёка на страх. Напротив – только решительность действовать, граничащая, впрочем, с юношеским безрассудством ввязаться в драку, которая ему окажется не по плечу. Черноволосый товарищ его настроя, к слову, не разделил и вполне закономерно поджал с трепетом губы.

– Ты вовремя, Максимус, – сказал наставник, обращаясь к застывшему на лестнице Путнику. – Подойди.

И хотя Максиму гораздо спокойнее было бы незаметно для остальных удалиться наверх, он неторопливо и почему-то немного скованно прошёл мимо студентов, проводивших его взглядами, с некоторой опаской приблизился к стойке… и всё никак не мог оторваться, рассматривая левитирующий между раскрытыми ладонями колдуна браслет. Чем ближе он подходил, тем сильнее ощущал какую-то странную тёплую волну, исходившую от украшения: тепло будто пульсировало, становясь то слабее, то мощнее, и когда парень поравнялся с креслом чародея, из рубинов донёсся до его слуха едва различимый шёпот.

Макс замер, гадая, послышалось ли. Приближаться к этой вещи хотелось меньше всего на свете, словно золотой блеск металла сулил ему верную смерть при первом же прикосновении, и уж точно он не настолько отчаявшийся, чтобы взять это в руки. Даже находиться неподалёку становилось противно, как если бы где-то совсем рядом образовалось болото. Украшение, чей смысл заключается в том, чтобы дарить владельцу радость, пахло гибелью.

– Ближе, – велел Захария.

– Мастер, – прошептал Макс, уставившись на принесённый артефакт как заворожённый: возражать напрямую он не осмелился, но и оставить без внимания подобный приказ не мог. – Это очень, очень нехорошая хрень. Не знаю, как это объяснить, я впервые чувствую нечто подобное, но… Вы слышите, как оно… оно говорит?

– Слышу. Подойди ближе и проведи над ним рукой, – распорядился наставник. – Разумеется, лучше не брать.

– Да я бы в жизни эту штуку пальцем не тронул, – с жаром признался парень, но ближе всё-таки подошёл и выполнил то, что ему сказали. Под ладонью словно угли тлели. – Господи, да он почти горит.

– Что думаешь?

– Что думаю? – переспросил Максим, не до конца понимая, что от него требуется. – Помимо того, что он опасен?

– Прислушайся к ощущениям, – спокойно пояснил Захария. – Проведи рукой. Медленнее. И скажи, что чувствуешь. Что слышишь. Считай это частью обучения.

Безусловно, это было самое настоящее обучение. Вот только… жуткое. Скверное. Макс рассчитывал, что практиковаться ему позволят сначала на безобидных предметах быта или животных, он совершенно точно оказался не готов к таким экспериментам! Но колдун уже плавно вернул браслет на его законное место в подарочной обёртке, отстранился и теперь выжидающе наблюдал за своим подопечным. Наблюдали за ним и студенты.

Назад путь отрезан, и Макс всё-таки нехотя разместил ладонь над коробочкой – кожу покалывало, будто рука затекла, – и зачем-то прикрыл глаза, подчиняясь приказу интуиции. Голос из браслета становился то тише, то громче, подобно волнам жара, от него исходившим. Слова на каком-то очень знакомом языке, но недостаточно чёткие, чтобы расслышать, шептал бесполый голос, заточённый в драгоценные камни. Это были красивые слова, но их смысл, остававшийся для парня непостижимым, на подсознательном уровне ввергал в ступор. Как если бы его пытались ввести в искусственную кому, усыпить бдительность, зачаровать тело и занять рассудок чем-то несущественным. Эта вещь убаюкивала, шёпот… напевал колыбельную?

В момент, когда Макс, повинуясь приказу бесполого голоса, расслабился, когда удалось сконцентрироваться на ощущениях в кончиках пальцев, браслет вдруг вспыхнул как светошумовая граната: яркий красный свет, обжигающе-горячий, резанул по руке словно лезвием. Макс глухо и как-то глупо вскрикнул от боли, моментально отдёрнул кисть – он был абсолютно уверен, что прикоснулся к раскалённой плите, настолько сильными и мерзкими волнами растёкся ожог, – и, опустив взгляд, увидел, как сквозь поры проступает кровь.

Разумеется, никакой вспышки на самом деле не существовало. Это только Максу довелось увидеть её закрытыми глазами – увидеть кожей и чем-то в груди, что теперь способно было улавливать магию.

– Чёрт…

Рука пульсировала. Ощущения сродни тем, как когда он случайно сунул её в костёр.

– Это сраный огонь, – наблюдая за тем, как кровь скапливается в бороздах ладони, прорычал Максим, хватаясь за больную руку здоровой. – Огонь и… не знаю, электричество, что ли. Будто током ударило и опалило. Оно шепчет, словно пытается ввести в транс или вроде того, мне даже спать захотелось, но я вообще не понимаю смысла его слов. Похоже на песню, но суть… Если бы я верил в существование проклятий, я бы сказал, что одно из них звучит именно так, Мастер. Эта дрянь может убить… часа за два, наверное, если не быстрее.

– Поразительно точная характеристика, – без следа сарказма кивнул чародей. – Пожалуй, я даже тебя похвалю. Молодец. Дай.

Он протянул птичьи пальцы к травмированной кисти и, осторожно коснувшись кожи, что-то сказал. Что именно – парень не понял, но пульсировать тут же перестало. На смену растекающемуся по предплечью огню пришёл благодатный холод.

– Почерпни чистой воды из чана на кухне и промой рану. Перевязочные материалы здесь, в комоде. А вы, господа, полагаю, воочию убедились, насколько правильным было решение отнести этот браслет ко мне. Разумеется, мадам Ровен не почувствовала бы то, что почувствовал мой подмастерье, тем не менее Максимус прав: полтора часа, и её можно было бы одевать в белое. И могу с уверенностью сказать, что нападавший знал, куда метил.

– Вы думаете, что… – Давид, наблюдавший за процессом обучения, сжал кулаки.

– На вашу мать кто-то целенаправленно хотел наложить проклятье, – закончил за него магистр. – Подобные вещи не мастерятся от безделья и не продаются на рынке за три серебряных. И уж точно не попадают не в те руки по ошибке. Это специализированная магия разрушения, вложенная в металл в процессе ковки, и стоят такие побрякушки… немало.

– Но кому могло понадобилось проклинать мою мать? – в голосе парня задребезжала тревога. – Она за всю жизнь мухи не обидела! Она ко всем так добра…

– По крайней мере, вы в этом уверены.

Оба гостя посмотрели на колдуна со смесью недоумения, недоверия и злости. Особенно быстро распознал в словах чародея неприкрытый намёк сын несостоявшейся жертвы.

– Вы о чём-то конкретном говорите, господин магистр? – слегка изменившимся тоном спросил студент.

– Лишь констатирую факт, господин Давид, – Захария отодвинул в сторону увеличительное стекло, покрутил немного обыкновенную с виду коробку перед лицом, затем поставил её, снял перчатки и убрал их обратно в стол. – Не всегда дети знакомы со своими родителями… по-настоящему. Впрочем, своих родителей я не помню и крайне мало с ними взаимодействовал, если таковые вообще существовали, посему не берусь говорить за всех.

Он выудил из нагрудного кармана рубашки трубку, забил табаком из крохотного бархатного мешочка и, сунув в чашу большой палец, поджёг смесь и закурил. Макс, омывая продолжавшую кровоточить ладонь, наблюдал за ними краем глаза, не решаясь повернуться полностью – это могло показаться бестактным.