Текст книги "Ученик Истока. Часть I (СИ)"

Автор книги: Серафим Волковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 57 страниц)

Теперь юноша снова почувствовал себя пятилетним мальчиком, к которому относятся со снисхождением, присущим людям более старшего возраста. Мимолётного взгляда, брошенного на профиль Давида, оказалось достаточно, чтобы стало ясно: Агнеотис его негодование разделяет.

Впрочем, было и ещё кое-что, что беспокоило Максима в эту минуту. О чём, простите, им разговаривать – и, что ещё важнее, как долго? Да, Давид принёс свои якобы искренние извинения, а Макс якобы не менее искренне спустил стычку на тормозах – казалось бы, топор войны зарыт, живите и радуйтесь, изображая дружелюбие в те (не такие уж и редкие, к сожалению) моменты, когда судьба и обстоятельства вынуждают присутствовать в обозримой близости друг от друга. Вот только даже если Давид и принёс свои извинения по-настоящему искренне, даже если он и по-настоящему раскаивался за то, что на ровном месте вспылил и обвинил в собственных неудачах другого человека, то вот молодой Путник ему этого точно так просто не забыл и не забудет. Да и кого, господи боже, он пытался обмануть? Утренний диалог едва не перетёк в старый-добрый мордобой, настолько глубоко взбудоражил обоих; поведение Агнеотиса Максим расценивал как категорически неприемлемое, а на такой тип личности, как выяснилось, и вовсе, похоже, страдал аллергией – ему теперь следовало приложить немало усилий, чтобы вести себя прилично и не отбрасывать на сомнительную репутацию «убийцы» Захарии ещё более мрачную тень «дрянного наставника».

Впрочем, и Макс был в этом практически на сто процентов уверен, рыжий школяр никакого «искреннего раскаяния», разумеется, не чувствовал. Воспитание, конечно, обязывало аристократика сгладить последствия собственной опрометчивости, но не более того, так что вряд ли в эту минуту обоим выставленным за дверь молодым людям хотелось находиться в обществе друг друга хоть сколько-нибудь. Напрашиваться Максим не стал бы принципиально: самодовольные индюки, не способные принять на себя ответственность за свои ошибки, его не прельщали…

Если бы не чёртово распоряжение колдуна.

Нервно топчась возле двери, Путник активно соображал. Пауза всё растягивалась и растягивалась, дискомфорт усиливался с каждым мигом, проведённым в молчании, но ни один из юношей не решался наполнить образовавшуюся пустоту словами, поскольку попросту не знали, с какого конца к ней подступиться – следовало ли вежливо предложить Давиду, скажем, пройтись по саду? Или посидеть на лавочке на крыльце? Поговорить о погоде или об этой его любимой Академии? Стоило ли заикаться о проклятье, запертом в браслете и едва не прикончившем мадам Ровен? Нет, об этом не стоило даже думать…

– То чудище, – храбро сразившись с одолевавшей его неловкостью, первым подал голос Агнеотис. – Конь господина магистра…

– Дрозд, – кивнул Максим, обрадовавшись, что не ему пришлось изобретать тему беседы. Однако, очевидно, простого напоминания имени могло оказаться недостаточно – на этом разговор бы и закончился, и студент вряд ли во второй раз попытается заговорить первым. Поэтому парень добавил то, за что при необходимости можно было легко зацепиться и что можно было не менее легко при желании проигнорировать: – Интересная животина.

– Интересная? – переспросил, ухватившись за подсказку, Давид и повернулся к собеседнику в пол-оборота. – Занятные у тебя понятия об интересном, Максимус.

– А что, много ты плотоядных лошадей видел, скажешь?

Студент признал справедливость этого вопроса мелкими и быстрыми кивками головы. Мимикой он управлял хорошо, поэтому ни вытянутых в задумчивости трубочкой губ, ни поджатого подбородка не показал – только брови слегка нахмурил, идеально скопировав выражение лица своего отца.

– И где господин магистр только отыскал эдакий… экземпляр.

– Он его…

Макс вовремя осёкся. Будто ангел-хранитель успел нашептать слова наставника на ухо: «При помощи некоторых не совсем легальных магических манипуляций я его… усовершенствовал». О не совсем легальных магических манипуляциях распространяться, скорее всего, не стоило, но начало фразы уже произнесено – лучше не сажать в душе пытливого школяра зерно сомнения, так что Максу пришлось как можно стремительнее подобрать достойную альтернативу подлинной истории.

– …с Земли привёз, – он старательно сократил заминку, переведя её из статуса «подозрительно» в статус «просто вспоминал», силясь изобразить на лице напряжённую мыслительную деятельность. – Я так-то не разбираюсь, но Дрозд вроде какой-то дорогой породы.

– С Земли? Так вот почему… Ясно.

Давид покосился на иноземного сверстника, думая, насколько уместной сейчас станет спонтанная откровенность. Там, в конюшне, он малодушно посчитал Максимуса трусом и дремучим глупцом, впервые увидевшем вставшую на свечу лошадь, и почти весь день потом возвращался к прокручиванию у себя в голове кадр за кадром тех неприятных событий и не менее неприятных его на них реакций. Совесть терзала студента как дикая кошка, и стоило только ближе к вечеру немного поутихнуть её боевому шипению, молодой Путник ясно дал понять: жеребец, питающийся мясом и нападающий на неосторожных прохожих, привезён из его родного мира. А значит, молодой Путник с ними уже сталкивался, знал, насколько опасен такой контакт, и инстинктивно предпринял попытку защитить того, кто этой опасности ожидать не мог. И значит, молодой Путник не просто не трус, вздрогнувший от естественного для Агнеотиса зрелища, но ещё и не глупец – напротив, прекрасно осведомлённый о возможном исходе подобного столкновения человек.

– Что? – попытался всё-таки уточнить Макс, не видя, впрочем, ни малейшего шанса получить в ответ честность.

Давид отвернулся. Ему абсолютно точно не нравился этот парень. Не нравилось, какое влияние его присутствие оказывает, какие низкие эмоции пробуждает в воспитанном юном маге. При одном только упоминании имени Максимуса студент внутренне переворачивался от негодования и злости, ревниво кусая щёки – мечта работать на магистра никуда не исчезла, – но ещё отчётливее неприязнь проступила в тот миг, когда Максимус омерзительно-проницательно сказал то-самое-слово.

«Завидуешь».

И крепла с каждой минутой весь этот день, потому что, прокручивая эти недостойные мысли в своей голове, Давид всё яснее видел: и правда завидует же… и наматывал на клубок злобы всё новые и новые слои, как моллюск наматывает на песчинку слой за слоем тончайший перламутр. Его жемчужина росла редкой, чёрной, росла слишком быстро – это выбивало школяра из равновесия ещё пуще, провоцировало стыд за собственное недостойное поведение, создавая замкнутую, стремительно стягивающуюся у него на горле петлю.

– Ничего, – качнул головой Агнеотис, вцепившись взглядом в быстро темнеющее небо.

Давид прекрасно знал, насколько новый Путник проницателен. И знал, что прямо сейчас, в эту самую секунду, пока он малодушно старается прикрыть свою обнажённую низость фиговым листком равнодушия, пока старается не смотреть собеседнику в глаза, этот парень считывает каждую незначительную деталь, прекрасно всё осознаёт и прикидывается наивным слепцом из вежливости. Чем дольше Давид видел на лице напротив заторможенную растерянность, тем отчётливее понимал также, насколько жалок и слаб он по сравнению с Максимусом, которого ещё утром звал трусом и дремучим глупцом.

Чёрную жемчужину обволок очередной слой.

– Ладно, – пожал плечами Макс, делая вид, что совсем не обеспокоен зашедшим в тупик диалогом.

Он категорически не понимал этого странного и слегка придурковатого Агнеотиса. Рыжий выглядел так, словно съел лимон и запил водкой, но поспорил при этом на косарь, что не сморщится ни от первого, ни от второго. У него внутри бурлил какой-то неприятный водоворот, но что именно это значило, какие конкретно мысли нёс в себе вихрь и почему поднимался всё выше, определить бы не удалось как ни старайся. Да и кто этому аристократику, в сущности, без пяти минут бездомный чужеземец, чтобы лезть в душу с расспросами? Ещё утром Максим готов был как следует съездить по веснушчатой физиономии кулаком – и, кстати говоря, прекрасно видел, что веснушчатая физиономия с не меньшим удовольствием зарядила бы обидчику в ответ. Нет, конечно, у кого-то история вечной и лучшей дружбы и начинается со взаимной непереносимости, но… у Максима таких историй ещё не случалось. Если кто не нравился сразу, не понравится уже никогда.

Вот только им ещё следовало о чём-то разговаривать. Неопределённое количество времени. И… всё бывает впервые, разве не так? Стоило хотя бы попробовать?

Даже в телефон как назло не уткнуться…

– А чего ты про Дрозда-то спросил?

Очевидно, Агнеотис к этому моменту уже настолько глубоко погрузился в одному ему доступные безрадостные размышления, что резко прозвучавший вопрос вынудил его невольно вздрогнуть. Пелена с голубых глаз юного мага спала не сразу.

– Ах, да. Дрозд. Видишь ли, столкновение с ним стало за сегодняшний день одним из самых… ярких переживаний. И не могу сказать, что радостных. Я много размышлял об этом и в какой-то момент осознал, что мне не хватает данных.

– А. Ну, спрашивай, если что, – Макс как мог спокойно пожал плечами и разместился-таки на несчастной лавочке у входа в особняк.

Приглашать собеседника присоединиться ему показалось слегка опрометчивым – Давид же не дурак, должен понимать, что в его мнимое утреннее раскаяние никто не поверил. Но всё же жестом указал на свободное место рядом с собой – потому что он не быдло и с правилами приличия, вопреки мнению некоторых, всегда был на короткой ноге. Захочет – сядет, не захочет – и хер с ним.

Притвориться расслабленным и открытым к беседе стоило хотя бы ради собственного комфорта, поскольку присутствие поблизости рыжего раздражающего фактора, чувствующего в свой адрес враждебность, не дало бы парню спокойно отдохнуть от азракта, мытья посуды и практически постоянного психоэмоционального напряжения, вызванного присутствием чародея. А если уж говорить совсем откровенно, свободного времени у Макса за последние несколько дней было кот наплакал – жалкий промежуток в несколько минут между тем, как почистить вечером зубы, и тем, как голова коснётся подушки, поскольку потом он сразу же проваливался от усталости в глубокий сон сомнительной восстанавливающей способности. Пока появилась возможность перевести дух, следовало минимизировать враждебность среды и насладиться шансом вытянуть ноги.

– Правда, я о нём почти ничего не знаю, – и, опять же… Стоит. Стоит попытаться. В конце концов, я ничего не теряю, если и на этот раз Агнеотис окажется мудаком.

Давид, сомневаясь всего миг, шагнул в указанном направлении и мягко и элегантно опустился слева от Путника на прохладные доски скамьи. Приглашающий жест он расценил как знак расположения… А если учесть, на какие выводы его натолкнули сегодняшние размышления, сиюминутным расположением Максимуса следовало воспользоваться. Невзирая на выводящую из себя способность иноземца видеть вещи такими, какие они есть, и называть их своими именами. В лоб.

– Ты за ним ухаживаешь, если я понял правильно, – уточнил студент, поправив натянутую на коленях ткань недешёвых брюк.

– Ну… И да, и нет. Я кормлю его и… его корм. Захария… как бы так помягче выразиться… аккуратно намекнул, что вырвет мне руки и вставит не в плечи, если я без разрешения проявлю инициативу в отношении Дрозда. А я дорожу всеми своими конечностями, знаешь ли.

Агнеотис сдержанно усмехнулся.

– По твоему мнению, он и вправду способен… вырвать тебе руки?

– По моему мнению? – настала очередь Макса переспрашивать. – Давай так. Я у него, конечно, всего четвёртый день живу и всё такое, но одно уяснил точно: если Захария говорит, что сделает – он, сука, сделает. Особенно если угроза касается неприкосновенности его территории: есть такая категория людей, которые ненавидят нарушение их личного пространства и готовы убить любого чужака вне зависимости от роста и комплекции, и Захария стопроцентно один из них. Такой… как бы так… росомаха.

– Росо-кто?

– Росомаха. Животное такое, на Земле обитает. Страшная тварь.

– Имеешь в виду, безобразная?

– Да нет… Знаешь, как выглядит барсук?

Давид смущённо покачал головой.

– Так, ладно, а енот?

– У нас подобных зверей не водится, Максимус.

– Ладно, проехали. Короче, росомаха – это что-то вроде большого кота. Коты, надеюсь, у вас бывают?.. Ну вот, как большой кот и маленький медведь в одном лице. Только морда вытянутая и нос как у собаки. И крупнее раз в пять. А ещё у них здоровенные мохнатые лапы и когти крючком.

– Пусть так, – тактично улыбнулся студент, – И к чему эта информация?

– К тому, что росомахи – жестокие, свирепые хищники, – пояснил Макс, ухватившись за интересную для самого себя тему и таким образом отвлекаясь от сомнительности своей компании. – Несмотря на довольно скромные размеры, они могут атаковать и прогонять от своей территории животных, которые крупнее и сильнее во много раз, они не боятся ни медведей, ни тигров… Я когда на Захарию смотрю, постоянно почему-то вспоминаю про росомаху. Не знаю, правда, зачем тебе всё это.

Странный какой-то у нас разговор выходит.

– Ты действительно крайне занимательный человек, Максимус.

Это сейчас комплимент был или оскорбление?

– И… – Давид замешкался, будучи не до конца уверенным в легитимности возникшего вопроса, но затем всё же решился и закончил: – Как ты оцениваешь службу на господина магистра? Если это не тайна, разумеется.

– «Всё пучком», как у нас на родине говорят, – снова пожал плечами Макс. Помолчав немного и покусав губы, он, правда, опустил голову и взялся за скрупулёзное изучение невесть откуда взявшейся дырки на мыске кроссовка. – В моём положении грех жаловаться, я понимаю, но… Хотя ладно, неважно. Забыли.

– Но?

Отступать школяр не намеревался. И пускай его попытки разузнать побольше были не столько раздражающими или опасными, сколько нелепыми и даже с какой-то точки зрения жалкими, удовлетворять не-очень-праздное-любопытство Путник не планировал. Ясно как день, к чему клонит этот аристократик – разведать обстановку, втереться в доверие, покрутиться немного ужом, чтобы притвориться своим, а потом выкинуть какую-нибудь гадость.

Если бы не приказ наставника… И не острый дефицит обычного человеческого общения.

Последний раз, когда разговор с ровесником Максим мог бы назвать приятным (или хотя бы не ужасным), он общался с Фрилеймой. Но это было четыре дня назад – четыре мучительно долгих дня, – и с тех пор столько всего успело произойти в на первый взгляд скучном и однообразном городе, что ему хотелось просто по-человечески с кем-нибудь поделиться. Раньше была Дашка, ещё раньше – Стёпа, но даже цивилизованный двадцать первый век родного города не нагружал парню мозги так, как нагружало это тёмное средневековье, и на Земле стремление «поговорить» оставалось полупрозрачным, ненавязчивым и быстро удовлетворялось перепиской в социальных сетях, ничего не значащими ссорами в комментариях или искусственно вызванным переживанием за судьбу придуманных героев какого-нибудь сериала. Окружённый бесконечным потоком информации, лившимся со всех билбордов и из каждого угла поисковика, Макс не успевал задумываться, насколько ему на самом деле не хватает живого общения с другими людьми – и когда обстоятельства бытия запустили медиа-голодовку, хватило жалкой недели, чтобы несчастный начал задыхаться.

К моменту, когда оба вынужденных собеседника оказались на лавочке возле входа в дом чародея, Максим дошёл до точки кипения: если бы не утренняя стычка и взаимная неприязнь, он уже трепался бы без умолку.

– Слушай, Агнеотис… – Путник вздохнул. Ему не очень приятно было признавать необходимость расставить все точки над «и», но интуиция подсказывала: сделать это следовало прямо сейчас, во избежание ещё более неудобных ситуаций в будущем. На случай, если он ошибся, а рыжий действительно признал неправоту и глубочайше раскаялся. – Или как там правильно произносится… Не то чтобы мне нечем было поделиться, но давай говорить прямо: мы с тобой не друзья и даже не желаем друг другу хорошего. Ты меня конкретно так вывел из себя утром, да и я тебе явно не нравлюсь. Так что вряд ли хорошей идеей будет изливать душу, не находишь?

Желание потрепаться – всего лишь сиюминутный порыв. Даже если это и успокоило бы нервную систему Максима на какое-то время, даже если бы и удовлетворило древний инстинкт быть частью сообщества, оно того просто-напросто не стоило. Уж лучше дождаться появления Лейм… или, может, даже попробовать найти её самому. Она – единственная, кто производил впечатление человека открытого и от которого вряд ли когда-нибудь огребёшь ножом промеж лопаток.

Студент не сразу подобрал верные слова для достойного ответа: в первый миг его захлестнула поднявшаяся было волна возмущения, и только громогласное напоминание о дворянской чести, прозвучавшее в голове голосом отца, заставило поуспокоиться. Чести – и выводов, которые он сделал за сегодняшний день. Очередному конфликту не принести плодов, не заставить пришельца смягчиться и не убедить довериться хоть немного – ничто из того, чего мог раньше добиться школяр подобными выпадами в чужой адрес, здесь попросту не работало. А показать характер, взбрыкнуть, чтоб не повадно было?.. Что же. Так он уже действовал – строптивый нрав произвёл на оппонента совсем не тот эффект, к которому Давид привык.

– Знаешь, Максимус, я же прекрасно понимаю, чем вызвана твоя враждебность, – придав интонации побольше спокойствия, с правдоподобным смирением отвёл взгляд студент. – Я осознаю, что это моя вина. Но я был искренен утром: я действительно прошу прощения за всё, что имел глупость наговорить.

Неужели?

– У меня было достаточно времени поразмыслить над всем, что происходило в последние дни. Твоё прибытие в Эпиркерк, мои неудачные попытки устроиться на службу к господину магистру… покушение… Ведь, говоря откровенно, господин магистр отклонял мою кандидатуру задолго до того, как принял в подмастерья тебя – на протяжении всего этого года, если быть точным.

– Ты… – Максим покосился на него с сомнением. – Ты год пытался его уломать?

Агнеотис ограничился печальным, но ровным «ага», пускай и лишь благодаря логике определил смысл последнего слова.

– Ох-х-х… Чё-ё-ёрт, теперь понятно, чего ты так на меня озлобился.

Заявление Путника не осталось незамеченным – Давид наблюдал внимательно и теперь отчётливо видел не обыкновенное и уже хорошо изученное притворство, сквозившее в словах сопереживания от его сокурсников в МАЭ и существовавшее с единственной целью – подлизаться мнимым сочувствием и поддержкой. Он видел честное и настоящее осознание – и даже глазам верить отказывался. Это поразило… пожалуй, даже слегка шокировало его. Оппонент, не только искренне принявший легитимность чужой ярости, но ещё и открыто это показавший? Прежде Агнеотису не доводилось с подобным сталкиваться.

– Меня бы на твоём месте тоже ещё как порвало.

– Допускаю… Но, как я уже упомянул, – Давид интеллигентно покашлял, маскируя растерянность, – Я тщательно размышлял над всеми этими… событиями. И сделанные выводы в корне изменили моё отношение к своему… поражению. И к тебе. Быть может, решение господина магистра отправить меня на променад и приказ тебе сопроводить меня этим вечером – знак самого Провидения, посланный, чтобы решить возникший между нами… конфликт. По крайней мере, я надеюсь, что ты дашь мне шанс объясниться, Максимус. И даже смею допустить, пускай это и самонадеянно, что, быть может, мне удастся загладить ужасное первое о себе впечатление.

Походу, сейчас начнётся очередное выступление, – смекнул Макс и машинально напрягся. – Главное, чтобы до коленопреклонения не дошло.

– Сначала ответь на вопрос, – притормозил его жестом парень, старательно подбирая слова, чтобы убить двух зайцев: продемонстрировать своё отношение ко всему этому фарсу, дать понять, что решительно настроен держать удар, и при этом подарить разговору шанс. На случай, если Агнеотис, что очень вряд ли, всё-таки не мудак. – Зачем тебе это всё?

Давид едва различимо дёрнул кончиками пальцев, растопыренных от напряжения на колене.

– Прости?

– Часов десять назад ты называл меня бескультурной грязью и паразитом, чел, а объяснять мне что-либо считал позором. После чего якобы весь день думу думал и теперь хочешь «объясниться»? Ты меня настолько за идиота держишь?

– Если ты позволишь мне объя…

– Сначала ты ответишь на вопрос, – жёстче перебил Макс. – В жизни не поверю, что тебя терзали муки совести. Зачем тебе со мной… – он прорычал что-то невнятное, – С детского садика ещё не люблю это слово, но всё-таки. Зачем с человеком, который тебе никто, мириться?

Вряд ли студент готовился к такому повороту. Вернее, он подготовился бы, если бы оценил интеллектуальные способности собеседника объективно – как, например, обязательно бы сделал, пойди он на подобную встречу с другим представителем дворянства, образованным и привыкшим докапываться до сути въедливыми уточнениями. Большинство людей, в особенности низкого происхождения, удовлетворялись словами раскаяния – более того, гордились, что выбили их из представителя элитарной прослойки, и гордость затмевала им разум и напрочь выметала из головы остатки критического мышления.

Максимус к большинству, как выяснилось, не относился. Ставка не сыграла. И теперь Давид был вынужден предпринять слабую попытку усидеть на двух стульях: не ударить в грязь лицом и не уронить своего достоинства – и при этом не солгать чрезмерно проницательному Путнику, чтобы не потерять то немногое, что осталось от его в адрес Давида уважения.

– Мне… – школяр выдохнул, осознавая, что с обоих этих стульев вот-вот сползёт на пол. – Мне это необходимо.

– Почему?

– Поскольку, пускай ты в это и не веришь отчего-то, совесть меня действительно терзала.

– «Отчего-то», – ворчливо передразнил парень, отворачиваясь. – Действительно, чё это я.

– Мне неведомо, к чему в своём измерении привык ты, Максимус, но в моём мире для чистокровного мага срываться подобным образом на окружающих и говорить всё, что придёт в голову от злости – одна из вершин варварства, – отвернулся и Агнеотис. – Своим недостойным поведением я опорочил честь своего рода, оставил у Путника скверное впечатление об Эпиркерке, Эпиршире и Цельде, нарушил правила дворянского Кодекса – разумеется, сей факт всерьёз тревожит меня. Выскажи я нечто подобное другому дворянину, он вызвал бы меня на дуэль – и у меня не хватило бы дерзости защищаться… Стало ли причиной моего скверного поведения внутреннее предчувствие собственной безнаказанности? Если так, это окончательное уничтожение последних крупиц моей чести.

Макс, подняв брови, шумно выдохнул и беспокойно потёр ладонями по коленкам. Агнеотис, похоже, страдал серьёзными проблемами с головой.

– Ты отметил верно и прозорливо: я ищу примирения. Поскольку только после того, как найду его, смогу простить себя сам и забыть сей позорный эпизод своей жизни. Надеюсь, такой ответ тебя удовлетворил.

– Угу. Вполне. Наговорить гадостей наговорил, а вот отвечать по всей строгости вашего этого Кодекса дворянского не хочешь.

Юноши замолчали. Давид при этом ещё немного зубами поскрипел, правда, однако сдержался и не опустился на уровень бессмысленных и жалких оправданий, не попытался нивелировать жёсткую оценку собственной мотивации, за что Макс ему, конечно, очко в копилку репутации пусть и нехотя, но занёс.

– Зря я надеялся спокойно отдохнуть… Ладно. Раз это настолько важно, давай обсудим, – наконец сдался парень. – Но сначала вот что я тебе скажу: утром ты был в шаге от того, чтобы получить по морде. И хотя я не боксёр и профессионально калечить не умею, зарядил бы тебе так, что мало бы не показалось, вот просто поверь. Так что запомни раз и навсегда: ещё хоть раз со мной в таком тоне заговоришь, я тебе челюсть сломаю. Усёк?

Агнеотис кивнул. Лицо Жана, залитое кровью, с рассечённой кожей на переносице, со сдвинутым в бок носом и двумя наливающимися под глазами бардовыми фингалами он запомнил надолго – им посчастливилось пересечься на улице как раз в тот момент, когда Давид возвращался с занятий, а его побитого сокурсника под белы рученьки отгружали домой городские стражники.

– Я вообще-то не сторонник насилия, – добавил, поджав губы, Максим и тут же поднял весьма жёсткий взгляд на школяра. – Но если обстоятельства вынуждают, стесняться не буду.

– Я понимаю, Максимус. Смею заверить: впредь ничего подобного не произойдёт, клянусь тебе.

– Угу… Посмотрим.

Парню потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, как с точно такой же интонацией и той же компоновкой слов на его заверение безукоризненно соблюдать правила дома отреагировал колдун.

Интересно, он тогда так же сомневался, как я сейчас? Скорее всего. Когда сталкиваешься с подобными обещаниями, начинаешь лучше понимать тех, кому сам что-то гарантировал.

– Как… – Давид вновь тактично покашлял. – Как я уже сказал, моё поведение было… неподобающим. Ты гость в нашем мире, Максимус, а хозяева всегда должны принимать гостей радушно и от всего сердца. Мне жаль, что я с этой задачей не справился. И хотя моя ошибка непростительна, я намерен предпринять попытку сгладить неприятное впечатление о себе – и даже смею надеяться, что ты сможешь однажды принять моё раскаяние. Как бы ни было мне тяжело говорить об этом, я вынужден признать, что был ослеплён… – он прикусил губу. – Да. Ты и здесь показал прозорливость. Был ослеплён завистью. Это правда. И хотя сейчас ты, смею предположить, задаёшься вопросом, неужели это не было для меня очевидно с самого начала…

Честно говоря, мне вообще пофиг.

– Ответ «нет». Не было, – голос школяра зазвучал твёрже. – Мне неведомо, помнишь ли ты, но наша первая встреча состоялась за день до того, как господин магистр признал тебя своим подмастерьем. Для меня… день нашей первой встречи был особенно неприятен по той причине, что я в очередной раз приходил к нему на поклон и в очередной раз получил отказ – гораздо более суровый и жестокий, чем прежде. Уже тогда я подозревал, чем может быть вызвана эта особенная жёсткость, уже тогда всерьёз обеспокоился, но… Ты сидел на дороге, обнимая свою несуразную поклажу, на жалком свёртке одежды, твой взгляд сверлил дом господина магистра с ненавистью и нетерпением…

– Нормальная толстовка, – буркнул Макс, насупившись. – Чего сразу жалкая-то…

– …которых не может испытывать человек образованный и достойный, а после стражники уволокли тебя на моих глазах в казематы, и я малодушно понадеялся: этого окажется достаточно, чтобы господин магистр отверг твою странную кандидатуру. Чтобы снова допустил вероятность взять на службу меня и присмотрелся внимательнее. Это… очередное низменное чувство в коллекции, за которое мне искренне неловко, стало первым в веренице низменных чувств, связанных с твоим появлением. В тот день я ошибочно посчитал человека на тротуаре неважным, произошедшим из низшего сословия, не имеющим ни культуры, ни чести, без рода и достоинства.

– Ну, тут ты прав, – без особого желания признал Максим, и его слова вновь выбили Давида из равновесия своей прямолинейностью. – Ни о каком достоинстве тогда и речи не шло, конечно.

– О-однако… сегодня утром ты проявил истинное мужество и благородство, изобразив прощение моему поведению, чтобы не порочить мою честь перед Кцолом сильнее, чем её опорочил я сам… И теперь я вижу как никогда ясно, что на деле ты меня, разумеется, не простил.

Агнеотис смущённо улыбнулся и вдруг, поймав себя на этой улыбке, отвёл сосредоточенный взгляд и замолчал. Первоначальная задумка незаметно для него самого стала оборачиваться совсем не тем, чего планировал добиться Давид: вскрытие гнойников его души и откровенность должны были расслабить и умаслить Путника, но вместо этого удивительно легче становилось ему самому, хотя никогда прежде школяр не замечал за собой склонности вот так рассказывать первому встречному о своих грехах и при том ещё и достигать таким образом… внутреннего удовлетворения?

– Раз уж у нас откровенный разговор, – Макс недовольно повёл плечом: непривычная слуху простого парня с Автозаводской улицы речь, которую он только что имел удовольствие прослушать, его слегка коробила, – Не простил. А даже если через какое-то время прощу, вряд ли когда-нибудь забуду.

– Об этом я просить не смею, – понуро и понимающе покивал Давид. – Единственное, что сейчас имеет значение для меня, Максимус – шанс объясниться: я не посмею настойчиво предлагать дружбу, ибо осознаю, что успел за время нашего непродолжительного знакомства показать самые непростительные и порочные стороны своей личности – завистливость и вспыльчивость, которым не место в характере чистокровного мага и дворянина.

Ещё бы ты в друзья набивался!

– Однако я понимаю и то, что мне сперва необходимо рассказать обо всём от начала и до конца. Быть может, если ты выслушаешь причины моего отвратительного поведения – и я, конечно же, не хочу оправдаться, лишь стремлюсь… закрыть некоторые белые пятна, – быть может, тогда ты сможешь хотя бы простить меня от чистого сердца, и начало нашего знакомства не будет более тяготить меня.

– Переходи к сути, пожалуйста, – нервно зачесался Максим.

– Да, конечно… Конечно. Дело в том, что, полагаю, ты не знаком ещё с дворянством Эпиршира и имеешь пока весьма смутное представление о наших принципах и правилах – равно как и правилах мещанства и других сословий, к одному из которых причислен каждый гражданин нашего королевства. А именно на этих представлениях выращены абсолютно все дворяне и именно эти представления сыграли со мной злую шутку в день нашей первой встречи – и, к слову будет сказано, сыграли не менее злую шутку с тобой, когда Жан Манценер подверг тебя заклятию…

– О, да, – Путник рефлекторно прикоснулся пальцами к затылку, но тут же почувствовал острое покалывание в раненой проклятым браслетом руке и опустил её обратно на колено. – Смешная шутка вышла, обхохочешься.

– И я, и Жан стали жертвами собственной недальновидности, Максимус, – Давид слегка наклонил голову на бок: реакцию собеседника на болевые ощущения в ладони он заметил сразу и теперь следил за его действиями с особенным вниманием. – Нас с раннего детства обучали строжайшим стандартам поведения, этикета и, уж прости, внешнего облачения – по одному лишь кафтану любой дворянин сможет безошибочно определить, каким состоянием владеет и к какому сословию относится его носитель. Сидеть же посреди улицы на тротуаре в сознании дворянина могут только бездомные и нищие люди, люди низшего сорта – и то, что и я, и Жан обратили на сие проявление больше внимания, чем на всё остальное, и по одному этому фактору сложили о тебе определённое мнение, было непозволительной ошибкой. Я искренне сожалею об этой ошибке – и, уверен, Жан сожалеет не меньше.