Текст книги "Ученик Истока. Часть I (СИ)"

Автор книги: Серафим Волковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 57 страниц)

Неудивительно, наверное, – поймал себя на мысли парень, – учитывая его биографию.

Многие попадавшиеся навстречу горожане уделяли особенное внимание теперь не самому новому Путнику, а его свежим травмам. Утреннее облачение Макса для носки стало непригодно, на улице в последний раз воцарилось лето и воздух прогрелся как следует, а посему ему хватило ума ограничиться футболкой, так что и плечи, и предплечья, и запястья, туго затянутые в исцеляющие бинты и покрытые рунами, оказались теперь на всеобщем обозрении. Табард, конструкция которого не подразумевала рукавов изначально и потому их закономерно не имевшая, никак положение не спасал.

Сосредоточься, – напомнив себе о недавнем потрясении, Макс решил во что бы то ни стало разузнать о возможно-воображаемом-а-возможно-и-нет-мире. Люди, разглядывавшие его нагло и неприкрыто, отошли на второй план.

– Так… кхм… кто они, эти лао? Конечно, если вас не затруднит, Мастер, – оперативно добавил он, увидев, с каким лицом на него глянули в ответ.

С момента выхода на улицу Захария казался особенно напряжённым. Быть может, суровая гримаса была адресована и не юному Путнику лично, но эффект производила соответствующий, и подспудно с тем, чтобы получить уже какую-никакую информацию, Макс теперь ещё и прикидывал, что же могло так колдуна озадачить. Поскольку внешних причин вроде извержения вулкана или нападения дракона поблизости не наблюдалось, а что-то менее серьёзное едва ли могло вызвать в чародее хоть сколько-нибудь тревоги, оставались только причины внутренние.

– Лао – одна из разумных рас этого мира, Максимус, – Захария отвернулся и слегка ускорил шаг. – Они гораздо древнее остальных – они были первыми в Цельде: до сахмат, до эльвееш – и уж точно до людей. Мудрый народ с богатой культурой, но их история поразительно скудна. Как думаешь, из-за чего?

– Они не воевали?

Впервые за время знакомства с Захарией парень увидел след удивления на его обычно снисходительном лице – очень приятного удивления. И потому совесть хоть и заворочалась недовольно оттого, что её владелец пользуется чужими (да ещё и только что узнанными) сведениями, её сварливое бормотание ласково убаюкало разыгравшееся самолюбие.

– Верно, – похвалил колдун. – Поразительно точное предположение.

– Ну, просто мы в школе на истории всё время проходили войны, – парень по привычке потянулся рукой к шее, но бинты ему не позволили. – Войны и всякие промышленные революции. А вы сказали, что культура у них богатая, значит, событий из категории «промышленных революций» было в избытке. Остаётся война. Вот такой вот вывод.

– Недурно.

Они помолчали. Макса непреодолимо тянуло потереть какую-нибудь часть тела – шею ли, нос, не важно, – и чем дольше шли в тишине, тем неудобнее казалась футболка и тем тяжелее ощущался табард.

– Но вообще, если честно, мне об этом один назойливый стражник рассказал, – не выдержал он; ощущение скованности движений тут же отступило. Покосившись на колдуна, парень обнаружил, что на него глядят с не меньшим удивлением, чем минуту назад. – Да ну вас. Всё время вы меня чему-нибудь учите, что-нибудь крутое рассказываете, мне тоже захотелось знаниями блеснуть, ничего в этом такого нет.

– Так, ты можешь о реальности происходящего что угодно думать, но культуру общения соблюдай, будь любезен.

– Простите.

– И твоё эго взыгравшее мне не интересно. Примечательно то, что ты почти сразу правду сказал.

– Да вы бы всё равно узнали рано или поздно. Всё тайное становится явным, как говорится.

– Ересь какая, – серьёзно покачал головой Захария. – Забудь как страшный сон. Обман бывает разный: есть ложь, а есть враньё. Скажем, ляпнуть что-нибудь необдуманное в порыве чувств, а потом неловко пытаться родить нечто бессвязное в попытке свою оплошность замаскировать – враньё, и вскрыть его легко. А вот создать иную версию событий, поверить в неё, продумать все нестыковки и свести все концы, грамотно изложить и запомнить так, чтобы отскакивало от зубов – это ложь. И если враньё действительно однажды разваливается, поскольку и построено скверно, и критического обстрела не выдерживает, то о существовании искусной лжи ты можешь не догадываться вплоть до гробовой доски. Владение этим искусством необходимо в той же степени, что владение речью и письмом, и пускай сейчас у тебя соответствующих навыков нет, но, во-первых, какие твои годы, а, во-вторых, это не значит, что им не владеют другие.

– Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет, – Максим пожал плечами, чувствуя слабость на обсуждаемом поле: он никогда не был искусным лжецом, да вообще особо этим делом не увлекался и не интересовался, предпочитая говорить «как есть». Страх быть пойманным за руку, дискомфорт от притворства и необходимость запоминать то, о чём соврал, перевешивали в его системе ценностей пять минут вербального конфликта интересов – исключительными были ситуации, когда врать приходилось матери. Осознав, что ответа нет подозрительно долго, он поднял взгляд и вот уже в третий раз наткнулся на чародейское изумление. – Что?

– Ты цитируешь Шекспира? – сероватое вытянутое лицо аж угловатость свою утратило.

– Так я же в театральный собирался, Мастер, – чувствуя необъяснимое стеснение, робко напомнил молодой Путник, – Много читал.

– Я терпеть не могу английскую классическую литературу, но ты, Максимус, меня поразил, признаю. С этого дня учиться будешь по усиленной программе.

Блин, да за что?! Ну, не любишь ты Шекспира, поздравляю, а я-то в этом как виноват?

– Убери свою кислую мину с глаз моих, – цокнул Захария. – Учёба – не наказание, да будет тебе известно.

– Ну да, – буркнул парень. – Над книгами сидеть одно удовольствие.

– Знаешь выражение: «С паршивой овцы и шерсти – клок»? – колдун стремительно сошёл с главной улицы в широкий проулок, накинутый тенью от нависшего над дорожкой скособоченного трёхэтажного здания, и когда они отдалились от популярного пешеходного проспекта, заметно успокоился. – Понимаешь её значение?

– В общих чертах, – напрямую признаваться юноша не стал.

– «С дегенерата-ученика и правильных ответов – один из сотни». Так понятнее?

На этот раз ответом чародею была тишина: подопечный изо всех сил старался не оскорбиться на очевидный, практически прямо высказанный намёк на свои интеллектуальные способности, и не меньше сил прикладывал, чтобы не ляпнуть что-нибудь дурное.

– Знаешь, почему в школах с умных больше спрашивают, Максимус? Почему тем школьникам, которые закончили самостоятельную работу раньше срока, дают сверху ещё задания, а не отпускают домой пораньше?

– Чтобы не выпендривались, – фыркнул парень, идя чуть позади и поверхностно изучая прогнившие ящики и сваленные небольшими кучами пищевые и бытовые отходы. О вопросе, заданном ему теперь, он раньше никогда особо не размышлял. – Постсоветская формация «под одну гребёнку».

– А тебе никогда не приходило в твою неглупую головушку, что это поощрение, а не наказание?

– Конечно, приходило, школьники же поголовно обожают учёбу. Хлебом не корми – дай уравнения порешать.

Захария, вопреки ожиданиям, промолчал. Замолчал и Макс. Несмотря на уверенность, с которой было произнесено это саркастичное замечание, вопросы наставника заставляли парня задуматься: ведь это действительно нечестно – накидывать и без того уставшему от алгебры человеку ещё упражнений сверху, когда он справился раньше остальных и по всем законам логики и чести заслуживает отдых. И учителя же не идиоты, они знают, что школьники особого восторга от дополнительных заданий не испытают. Так зачем же тогда? Разве не нужно поощрять успешных студентов вместо того, чтобы окончательно их добивать?

– Ладно, Мастер, я понял. Затыкаюсь и слушаю, набираюсь у вас уму-разуму.

– Моя задача – заставить усомниться в уже существующих позициях – выполнена. Дальше думай сам.

– Серьёзно? Вы же хотели поделиться мудростью… как мне показалось, – последние слова он добавил, уже втягивая голову в плечи: колдун обернулся и посмотрел на него крайне красноречиво. – Н-нет?

– Готовые ответы – фастфуд для мозгов. Вкусно, но вредно.

Чародей отвернулся.

Они шли по длинной петляющей улочке, выложенной бугрящимся от старости булыжником – промеж камней от вечной сырости пророс пушистый мох, на растрескавшейся штукатурке фасадов цвела серая плесень, а выходящие на эту улочку окна были по большей части закрыты деревянными ставнями или вовсе заколочены. Словно дома в этой части города проектировал кто-то нетрезвый, проложенная между ними дорожка петляла и изгибалась как неглубокая река, и чем дальше по ней скользили Путники, тем грязнее и мрачнее она становилась. Табард Макса при таком антураже смотрелся как нельзя кстати – захотелось даже накинуть на голову капюшон, чтобы скрыть лицо невесть от кого, но потом желание пропало. Мало ли, за кого его могут принять.

– Есть соображения?

Осматриваясь с интересом и детской жаждой к новому, Макс особо над вопросом Захарии не размышлял. Ему отчего-то почудилось, что колдун таким незамысловатым образом свёл тему их разговора на нет.

– Ну… – он нахмурился. Требовалось как можно скорее что-то изобрести, в голову как назло не шло ни одной приличной мысли, и вдруг в воспоминаниях всплыл Валерий Иванович. – Я помню, мой тренер по плаванию однажды взял в нашу группу новенького. Старательный был пацан, ни одной тренировки не пропускал, но у него со спортом вообще не складывалось особо: конституция не та, мышцы росли плохо, связки там у него какие-то были не такие. Короче, не Олимпийский чемпион. И Валерываныч его вскоре перестал к нам на занятия звать, определил в другую группу. А Федьку, который со мной почти с самого начала тренировался, разве что ночью не донимал: на дополнительные часы оставлял, питание контролировал, на тренировках гонял почём зря.

– Федька твой, как я понимаю, был не такой усердный, как тот, другой мальчик.

– Ва-а-аще нет. Мог и пивко попить, и сигареток выкурить пачки две, и пропускал часто. Хотя сам в воде словно родился: я всегда был сразу после него по скорости, хотя жопу рвал как мог. И вот если бы он, кстати, с нами на соревнования-то ездил, я бы никакого золота нигде бы не взял, это точно вам говорю.

– И каков у твоего рассказа посыл?

– Такой, что не всегда учителя старательных школьников нагружают дополнительно. Чаще они распиздяев пинают как раз-таки, простите за выражение.

Захария выдержал приличную паузу, после чего жестом велел Максу нагнать себя и сам слегка сбавил шаг.

– Попробуем по-другому, – он сдержал тяжёлый вздох и зыркнул на подопечного, когда они поравнялись. – Вот у тебя есть ослик. Длинные уши, короткие ноги, строптивый нрав – обыкновенный осёл, одна штука. Отправишь ты его участвовать в Кентукки Дерби?

– Кентукки Дерби?

– Скачки. Самый важный забег в «Тройной короне». Не спрашивай, не об этом речь. Так отправишь его?

– Нет, конечно, смысл какой.

Чародей посмотрел на него выжидающе, и под этим взглядом только-только начавшее проклёвываться осознание рассыпалось в прах.

– Не доходит пока, – констатировал колдун. – Ладно, дальше. Если ты будешь заставлять несчастного ослика наматывать круги по ипподрому денно и нощно, кормить добавками, колотить его хлыстом, и он даже улучшит свои показатели секунды на две – тогда ты станешь отправлять его на скачки?

Макс на всякий случай дважды проверил свой ответ на разумность.

– Нет.

– Почему?

– Ну, как… Потому что у лошади тупо ноги длиннее и корпус, она бегает быстрее, и…

– Именно, – перебил чародей. – У лошади просто длиннее ноги.

Абсурд какой-то. Каким боком тут…

Мгновением позже до него дошло.

– Пойми меня правильно, Максимус, – увидев, что они сдвинулись с мёртвой точки, Захария заметно снизил напряжение в интонации. – Я не говорю о том, что того старательного мальчика не было смысла тренировать. Труд и настойчивость в освоении большинства дел играют роль не менее, а, может, и более важную, чем природные способности, этот Фёдор – наглядный пример: твои золотые медали принадлежали бы ему, если бы он хотя бы приезжал на соревнования. Но когда опытный тренер видит перед собой талант, когда видит дельфина в человеческом обличии, он хочет вкладываться в такого дельфина силами и временем. Потому что там будет отдача, будет показан результат – при условии, что есть также и усердие. И тот старательный мальчик, может, добьётся в итоге неплохих показателей на городских или даже региональных соревнованиях, но ему не стать Олимпийским чемпионом, и это важно понять как можно раньше. Твой тренер увидел это сразу и просто не стал тратить время твоей команды и свои силы на человека, у которого нет шансов.

– Федька тоже им не станет. Ему на то, что он дельфин в человеческом обличии, плевать с высокой колокольни.

– Поэтому я и сказал: результат будет, если есть усердие. А усердия не может быть без желания.

– То есть, вы хотите сказать, что учителя дают дополнительные задания, потому что… видят талант?

– Потенциал, – поправил колдун. – Перенесём твой пример на школу. С уравнениями можно справиться со стандартной скоростью, можно справиться быстрее, а можно не справиться никак. С первыми понятно: они делают то, чего от них требуют, от забора до обеда и ни минутой больше. Они исполнительны. А вот с оставшимися ситуация обретает вариативность: кто, по-твоему, не справляется со среднестатистическими нагрузками для своего возраста?

– Имбецилы и лентяи, – без запинки выдал Макс.

– Или дети в стадии бунта. Или дети, у которых дома отец ежедневно лупит всех членов семьи по очереди или всем скопом, и для них двойка – жалкий шпик. Или дети, которым математика безразлична, поскольку они вырастут и станут художниками. Как бы то ни было, таким ученикам давать дополнительную нагрузку бессмысленно: им либо плевать, либо не потянуть. А теперь, как считаешь, кому удаётся решить задачу раньше срока?

– Тем, кто склонен к математике, – парень пожал плечами. – Или тем, кому она нравится. Или… ребятам с синдромом отличника.

– Мой любимый невротизм… Всё так. И вот вообрази: ты – прирождённый математик, по собственной ли воле или из-за проблем с самооценкой, но тем не менее. И ты каждый будний день проводишь по восемь часов в окружении имбецилов, лентяев, жертв домашнего насилия или творческих личностей, планирующих зарабатывать на жизнь картинами и стихами. Какова вероятность, что твоё окружение быстро стащит тебя на общепринятый в классе уровень знания алгебры? Или, что ещё хуже для неокрепшего ума, сперва затравит, потому что ты «ботан»?

– Весьма и весьма высока, – в стиле Захарии ответил Максим и сам же покивал головой, стремительно расставляя всё в уме по местам. – И тут на сцену выходит учитель.

– Максимально авторитарная, даже диктаторская в каком-то смысле фигура. Человек с абсолютной властью на те сорок пять минут, что вы заперты с ним в одном кабинете. Человек, который на таких оболтусов, как твои товарищи, насмотрелся за последние тридцать лет преподавания до рези в глазах. Он видит твои способности, и в нём просыпается тренер – потому что ты, в отличие от остальных, можешь больше, лучше и быстрее. В твоей голове есть мозг, и ты умеешь правильно распоряжаться его мощностями. Даже если ты тринадцатилетний малолетний полудурок, которому лишь бы с девчонкой за ручки подержаться, а учёба кажется нудной и ненужной – учитель тебя насквозь видит, потому что насмотрелся уже, и знает: котлу в черепной коробке, чтобы сварить достойную кашу, нужно топливо.

Впереди показался тупик: проулок кончался, выводя пешеходов к высокой гранитной стене, в которую на уровне второго этажа был грубо ввинчен печальный пыльный фонарь. Макс, увидев это, оторопел на миг – они что, столько топали, чтобы прийти в никуда? Впрочем, все косвенные признаки свидетельствовали, что где-то тут должен быть тайный проход.

Дёрни за фонарь – дверца и откроется…

– Никто не хочет сажать семена в мёртвую землю, – Захария в этот раз посмотрел на него внимательно. – И хотя система образования вынуждает учителей в школах подтягивать всех, им гораздо приятнее работать с умными и способными детьми. С паршивых овец, как известно, можно собрать всего ничего, но самое печальное, что чем паршивее у тебя овца, тем сложнее её вырастить.

Парень отвернулся. Упоминание об овцах напомнило о категории учеников, к которой наставник относил его самого.

Он прошёл за Захарией до тупика и обнаружил с изумлением, что это был никакой не тупик на самом деле, а просто выход на другой переулок, расположенный перпендикулярно – узкий настолько, что Макс шкрябал плечами о стены, пока пробирался следом, и оставалось лишь надеяться, что никто не пойдёт навстречу. Разминуться тут возможным он попросту не представлял. Возвышавшиеся над пешеходами гранитные стены давили не столько на тело, сколько на психику, юноша почувствовал себя кленовым листом, замурованным в книгу, и искренне пожалел вынужденных ходить этими путями клаустрофобов. Освещённый перекрёсток, приведший их в это неприятное место, маячил солнечным светом за спиной – обернуться было непросто, но Максиму всё-таки удалось, – и на миг ему захотелось попятиться, вернуться на широкий влажный проулок и ни на какой рынок больше не ходить. Но Захария, чьи плечи были гораздо уже, а нервы – крепче, продолжал двигаться к мелькавшей впереди развилке: его ждала работа, ему некогда возиться с испугавшимся замкнутого пространства подростком.

Макс дошёл до развилки и свернул влево, за колдуном: стены расступились, и ему почудилось, что проход практически выплюнул его наружу. А чародей уже нырял в чей-то двор через пролом в деревянном прогнившем заборе. Молодой Путник ускорил шаг и осторожно протиснулся в дыру, лишь слегка зацепив обломанную доску капюшоном табарда. Они пересекли пятачок голой замусоренной земли, открыли дверь в чей-то подпол и принялись спускаться по тускло освещённой редкими фонарями широкой каменной лестнице, которую Максим совершенно не ожидал здесь увидеть, куда-то глубоко под землю. Только там, в почти полной темноте, слушая эхо собственных шагов, он вдруг сообразил.

– Так вы меня способным считаете, что ли?

Раскат поражённого возгласа, усиленный нависшим над Путниками каменным коридором, оказался громче, чем Макс предполагал. Зашипев, колдун вжал голову в плечи и обернулся на него раздражённо: те несколько секунд, пока затухало эхо, они провели, играя в напряжённые гляделки.

– Стал бы я твоё присутствие терпеть, если бы не рассчитывал на дивиденды, – тихо проворчал Захария, отворачиваясь.

У Макса никак не хотел складываться пазл. В каждом слове этот странный человек подчёркивал, как общество пацана ему тягостно, и при том сам возился с ним при любом подвернувшемся случае. Когда Максиму было неприятно проводить время с кем-то из знакомых, он просто переставал с ними видеться – и уж точно не предлагал им провести время вместе по доброй воле. Так в чём тогда смысл чародейских действий?

Хотя «дивиденды» и расставили кое-что по местам в его туго соображавшей сегодня голове, исчерпывающим намечавшийся ответ не казался. Можно очень многими способами подготовить кого-либо к опасностям и испытаниям нового мира, не занимаясь этим самостоятельно, ежедневно и напрямую. К тому же, приглашение посетить рынок, путь к которому почему-то пролегал через тайный, тёмный, холодный и малоприятный коридор под землёй, явно было всего лишь опцией, и Макс действительно спокойно мог отказаться, его никто не принуждал. А это значило, что предложение сделано по доброте душевной, а не из холодного расчёта. Так что же, выходит, Захария лукавит, убеждая себя и своего подмастерья в том, как сильно ему доставляет удовольствие ходить по делам в одиночестве и как сильно его раздражает общество конкретно взятого пацана?..

Слишком много думаешь, – остановил себя Максим. – Этого старика всё равно не поймёшь.

Лестница кончилась тянущимся во мрак бесконечным квадратным тоннелем. Скудный свет магических фонарей, горевших почему-то только по правую сторону, едва справлялся со своей задачей: пыльные и грязные, с крышками, обросшими ржавым мхом, и полные мёртвых мошек за мутными стёклами, они не чистились так давно, что предсказуемо потускнели. Проход, чьим бы он ни был и кем бы ни был сотворён, существовал явно не первое десятилетие – от грубо обработанных гранитных стен, от скошенного потолка и бугристого пола веяло не простой стариной, а настоящей древностью. Складывалось ощущение, что этот коридор выдолбили из цельного каменного куска – за то продолжительное время, что они продвигались вперёд, взгляд Макса так и не зацепился ни за один из швов.

– Что это за место, Мастер? – помня о силе эха, почти шёпотом спросил он у идущего впереди колдуна.

– Тоннель, – ответил Захария, не оборачиваясь. Впрочем, здесь эхо могло не только подставить молодого Путника, но и играло ему на руку: он отчётливо услышал, как наставник усмехнулся. – Его соорудили лао. Очень давно.

– Выходит, Эпиркерк когда-то был их городом? – осматриваясь теперь ещё внимательнее, уточнил юноша. – И что, люди их вытеснили?

– Я бы не удивился. Но нет – в те времена, когда здесь жили лао, Эпиркерка ещё не существовало, равно как и людей, его построивших.

Действительно давно, – присвистнул парень.

– Мне сегодня показалось, что я смотрю на велоцираптора. Я охренел, а потом увидел, что у него человеческое тело. И охренел ещё больше. Кто они такие вообще, эти лао? Рептилоиды?

Захария, прикрыв рот ладонью, засмеялся. Старательно заглушая издаваемые звуки, он ощутимо замедлился, но всего на несколько секунд, чтобы восстановить дыхание, и вновь по-прежнему бодро двинулся к блеснувшему впереди свету.

– Рептилоиды, да, – он повернулся, широко улыбаясь, и неожиданно сделал то, чего от него не ожидал ни Максим, ни даже он сам: по-отечески хлопнул парня несколько раз по плечу. Тут же осознав это случайное действие, как мог хладнокровно убрал руку и сосредоточеннее прежнего принялся всматриваться вперёд. – Знаешь что-нибудь об этом культурном феномене?

– Только хрень всякую, – Максу резко стало не по себе. Причём, он не мог до конца понять, от чего именно: от самого факта проявления стариком человечности или от того, насколько естественным это ощущалось. – Люди-ящерицы с какой-то там планеты, которые умеют принимать человеческий облик, управляют миром и живут среди нас.

– Уже что-то. Однако не исчерпывающе, – чародей помолчал. – У меня есть версия на этот счёт. Не знаю, насколько близка она к действительности, но выглядит складно. В нынешнем виде феномен «рептилоидов» существует благодаря книгам некоего Дэвида Айка, который, в свою очередь, опирается на книгу моего тёзки, Захарии Ситчина, который, в свою очередь, опирается на книгу Эриха фон Дэникена, который, в свою очередь, якобы опирается на шумерско-аккадскую мифологию, которая, в свою очередь, рассказывает о младших божествах ануннаках, якобы людях-рептилиях. Якобы именно эти божества, явившиеся с неба на металлических лодках, сперва скрестились с существовавшим тогда Homo Erectus и породили современного человека, а потом обучили результат многим наукам и «подарили цивилизацию».

Свет приближался медленно, и по мере его приближения Максим начинал улавливать отдельные звуки – преимущественно чью-то речь. Чем дальше они шли, тем сильнее подступало волнение: возникло и лишь усиливалось ощущение таинственности и незаконности, исходившее от этого загадочного рынка.

– Но это всё лирика. Вот, что про так называемых рептилоидов известно на Земле: они двухметрового роста, способны принимать облик человека, живут в подземных базах и периодически способны управлять сознанием людей на расстоянии. Ты спросил, кто такие лао и что из себя представляют, так оглядись и скажи, где мы находимся.

– Под… землёй, – парень воспринял слова наставника буквально и взаправду ещё раз осмотрел тяжёлый гранитный свод коридора. – Подождите-ка… Хотите сказать, что…

– Дослушай, – спокойно продолжил колдун и даже улыбнулся слегка, – Поскольку дальше – интереснее. Есть две основные разновидности лао: та, что ты видел сегодня, с головой ящерицы, и более гуманоидная, с человеческими чертами лица. Лао не умеют мимикрировать под людей целиком, однако могут в известной степени менять форму и структуру отдельных частей тела: окрас и плотность кожи, например, или длину и твёрдость гребней и наростов. Скажем, если бы лао решил сменить зелёный цвет чешуи на бежевый и спрятать шипы, он в целом мог бы быть похож на нас с тобой.

– Охренеть.

– И вишенка на торте: угадай с одного раза, каков их средний рост.

– Хм-м-м, даже не знаю, метра под два? – хохотнул юноша. – Не, ну это реально жесть. Так вы считаете, что шумеры описывали местных лао?

– Не знаю, – Захария пожал плечом, – Может быть. Несмотря на древность их культуры, о лао нам известно непозволительно мало, к сожалению. Они стараются с другими расами не откровенничать, особенно с людьми – допускаю, поэтому они всё ещё и существуют. Но если мы умеем странствовать между мирами, то почему они не могут? Не исключено, что однажды несколько шаманов из их племени попало на Землю либо намеренно, либо по ошибке, а потом увидели Земной уровень жизни и помогли немного. Отвесили цивилизованности с барского плеча. Если так подумать, то Путники для аборигенов Цельды – те же «рептилоиды» для шумеров: мы приносим свою культуру, свои правила и обычаи, учим непросвещённое общество сложным материям. Эдакое перекрёстное образование.

Вопрос, возникший в голове Максима, напрашивался сам собой.

– Слушайте, Мастер, а насколько сильно вообще Путники изменили Цельду?

– Смотря где и в чём. И смотря что считать изменением.

– Ну, скажем, в социальных каких-нибудь вопросах.

– Ты что-то конкретное имеешь в виду?

Юноша замешкался. Звуки впереди становились громче: по коридору уже прокатывались отголоски различимых по смыслу фраз, монотонным гулом шумела толпа.

– Просто я не могу не думать о некоторых… варварских, по моему мнению, вещах. Например, об отношении местного общества к бездомным.

– А, – Захария усмехнулся, – Свежо воспоминание о темнице?

– У меня было такое чувство, что здесь не иметь дома – преступление, – насупился Макс, и под бинтами тут же зачесались крысиные укусы. – Хотя люди не всегда сами виноваты в том, что оказались на улице.

– А кто, по-твоему, виноват?

– Правительство. Мошенники. Родственники ненормальные. Да всякое бывает.

Колдун выдержал небольшую паузу.

– В природе нет такого явления, как права человека, – спокойно заговорил он затем. – На Земле люди изобрели свои права, чтобы создать какую-то альтернативу угасающему влиянию религии после Средних веков, насколько тебе, кхм, не известно, судя по физиономии. В эпоху Возрождения в Европе на смену религиозному консерватизму пришли первые попытки создать нечто, что могло бы заменить церковное влияние. Чтобы у общества был ориентир, была сводка правил, диктуемая не попами, а самим обществом. Но природа в этом отношении проста: есть жизнь, есть смерть, есть борьба, и выживает не тот, кто имеет на это право, а тот, кто свою жизнь тем или иным образом отстоял. Цельда в этом отношении более… – он впервые на памяти Максима задумался, подбирая нужное слово, – …естественна. И живёт по законам природы, а не по законам человека.

– А Путники не пытались это как-то исправить?

– Пытались, конечно. Многие. В чём-то даже преуспели, хотя это ничтожная победа в масштабах системы.

– Тогда почему им не удалось? Ведь это же… правильно!

– Правильно для кого?

Они переглянулись. Макс сцепился со взорвавшимся внутри негодованием, уговаривая себя не плеваться ядом раньше времени, но спокойные и даже блестящие весельем глаза колдуна задачу не облегчали.

– Ты рассуждаешь о правах человека с позиции человека, чьи права были якобы ущемлены, – чародей улыбнулся. – Очень просто твердить о праве на свободу перемещения, находясь взаперти, или убеждать в существовании права на жизнь, стоя на эшафоте. За концепцию права яростнее сражаются те, кого как будто лишают какого-то из прав.

– Ну, учитывая, что человеку на эшафоте вот-вот отрубят голову, думаю, такое поведение оправдано, – фыркнул парень. – Но предположим, что я рассуждаю именно с этой позиции. Что с того?

– То, что, потакая личным интересам, ты игнорируешь общую картину и интерпретируешь факты исключительно в свою пользу. А это суждение, далёкое от объективного.

Конец коридора в солнечном свете приобрёл очертания: гранитный колодец, окруживший точно такую же широкую каменную лестницу с одиноким потушенным фонарём на стене, производил впечатление куда более приятное, чем тоннель, по которому они шли. Дойдя до подножья лестницы, колдун остановился и заговорил медленнее прежнего:

– Вообрази преступника, отнявшего жизни нескольких людей. Имеет ли он право на жизнь? Имеет ли право бездомный человек, носящий на себе больше инфекций, чем десять среднестатистических горожан, ходить по столице и эти инфекции распространять? Имеет ли право человек, не зарабатывающий ни копейки денег, есть хлеб, выращенный и испечённый трудами других людей, и при этом ничего не давать взамен? Разница между Землёй и Цельдой исключительно в том, что у разумных разные ответы на эти вопросы. В этом мире, – он кивком головы указал куда-то наверх, откуда до слуха доносился гомон десятков голосов, стук колёс, грохот и радостные крики, – Сосуществует множество видов разумной жизни, внутри каждой из которых пытается ужиться друг с другом множество рас, народов и даже видов. Религиозные обряды, традиции, мировоззрение – если тебе казалось, что на Земле их много, вообрази, сколько их здесь. Как считаешь, возможно ли – и стоит ли – пытаться объединить сотни культур, нередко противоречащих одна другой, под единым знаменем светской этики?

– Конечно, стоит! Так всем жить будет гораздо легче!

– Прекрасно. Объединяй, вперёд, вот только под чьим знаменем ты будешь это делать?

Парень уже собирался сказать «под своим», когда сообразил, к чему всё это время его подводил Захария.

– Мир прекрасен своим многообразием, Максимус, – его лицо впервые выглядело дружелюбным и просветлевшим, как если бы чародей говорил о том, что по-настоящему уважал. – Существует столько вещей и явлений, которым мы порой не можем дать разумного объяснения или которые противоречат всему, во что мы верим. Но это не делает их неправильными, равно как вещи, в которые мы верим, не являются правильными лишь по той причине, что в них верим именно мы. Идём, – он отвернулся с улыбкой и шагнул на первую ступеньку, – Нас ждут дела.

И они шагнули в щедро льющийся с неба солнечный свет, после подземного коридора такой тёплый, что на контрасте тут же захотелось сбросить с себя табард. Лестница наверх показалась Максиму короче той, что вела вниз. И хотя ему хотелось продолжить беседу, он осознавал, что разговор прервался так же резко и навсегда, как и все предыдущие подобные разговоры. Оставалось уповать на память и при удобной возможности возобновить дискуссию: с некоторыми тезисами наставника он соглашаться не торопился.