Текст книги "Все романы Роберта Шекли в одной книге"

Автор книги: Роберт Шекли

Ближе к вечеру европейцы отправились в здание, в котором находились кассы суданской и эфиопской авиакомпаний. Там они обнаружили огромную очередь. В кассах собрались оборванные арабы из северного Дарфура и новообращенные жители Бахр-эль-Газаля вперемежку с шейхами и торговцами из Дирры, Менаваше и Джедид-Рас-эль-Фил. Всем им были нужны билеты в Мекку. Сегодня было восьмое августа. До того момента, когда правоверные должны вступить во двор Мазджид-аль-Харама в Мекке, оставалось пятнадцать дней. Если человек не попадал в Мекку именно в двенадцатый день мусульманского месяца Дха'л-Хиджа, а опаздывал хоть на день, его хадж оказывался напрасным. Конечно, он по-прежнему мог совершить уммру, малое паломничество, но это можно было сделать и в любое другое время года. Уммра не могла заменить хаджа, главного религиозного долга мусульманина.

Если пользоваться наземным транспортом, пятнадцати дней едва-едва хватало, чтобы преодолеть тысячу миль от Эль-Фашера до Мекки. А в сезон дождей, когда нельзя предсказать, на каких участках дорога уцелела, а на каких нет, и когда размывало даже железную дорогу в Порт-Судан, пятнадцати дней могло и не хватить. Большинству мусульман удавалось совершить хадж лишь раз в жизни, и потому кассы авиалиний были забиты не только богачами, но и другими паломниками, которым удалось накопить или занять денег на билет до Джидды.

Европейцы растерялись. Ситуация выглядела скверно, но в Эль-Обейде сейчас творилось то же самое, а в Хартуме было и того хуже. Что же им делать – ждать пятнадцать дней, пока последний запоздалый паломник не улетит в Аравию? Европейцы дружно решили, что это неприемлемо. Они встали в очередь и принялись медленно продвигаться к кассе. Их уже тошнило от автобусов и грузовиков, от разлившихся рек и выжженной солнцем земли. Некоторые из европейцев готовы были взять билет куда угодно, в любой цивилизованный город Африки или Европы. Шансы на удачу были невелики, но европейцы продолжали терпеливо стоять в очереди, обдумывая свои заказы.

Прокопулос не терял времени даром. Он хотел обыскать комнаты европейцев, и он это организовал с присущей ему компетентностью. После небольшого торга египтянин – управляющий отеля принял скромную благодарность в размере трех фунтов и одолжил Прокопулосу связку ключей. Коридорный запросил десять шиллингов, а за полкроны он вызвался лично постоять на страже, понаблюдать за главным входом и предупредить Прокопулоса в случае неожиданного возвращения кого-нибудь из европейцев. Чтобы использовать время с наибольшей пользой, Прокопулос решил обыскать комнаты своих главных подозреваемых и начать с мистера ван Хаарнина.

Фотоаппараты голландца вместе с хозяином ушли в кассы, но Прокопулос нашел необычные телескопические линзы. На дне чемодана ван Хаарнина обнаружилась промасленная металлическая коробка, а в ней – несколько обойм к пистолету 38-го калибра. В матрасе был устроен тайник, в котором лежал маленький футлярчик с четырьмя крохотными пленками. Прокопулос понял, что это пленка к какому-то совсем маленькому шпионскому фотоаппарату, что-то наподобие «Минокса». Из чистого принципа Прокопулос засветил все четыре пленки, потом вернул их обратно в тайник и вышел в коридор.

Коридорный знаком показал ему, что все в порядке. Прокопулос перешел в номер, который сняли полковник Рибейра и капитан Эчеверрья. Там он нашел парагвайскую газету месячной давности, две пачки игральных карт, сделанных в Аргентине, и письмо от женщины по имени Ньевес. Письмо было отправлено из Асуньсьона и написано по-испански.

Обувь Эчеверрьи была сделана в Уругвае, Рибейра же предпочитал английскую. Форма полковника была пошита на Сэвил-роу. Среди имущества парагвайцев находились три ружья разного калибра, все три – английского производства. На спинке стула висела куртка, в которой обычно ходил Рибейра. Куртка тоже была английской. Внутренний карман куртки был какой-то необычной формы. Возможно, он растянулся от ношения оружия. Прокопулос понюхал карман и уловил слабый запах масла. Машинное или масло для волос?

Прокопулос проверил чехлы ружей и обнаружил набор инструментов для чистки оружия. Грек осмотрел щетки и понюхал бутылочку с маслом. От нее исходил тот же запах, что и от внутреннего кармана куртки. Рибейра носил при себе оружие.

Дальнейшие поиски не дали ничего, кроме пачки порнографических открыток, спрятанных в корешке книги об искусстве верховой езды. Прокопулос был знатоком порнографических открыток и потому внимательно их просмотрел. Ничего, довольно неплохо. Грек вернул открытки на место и вышел.

Следующим пунктом программы был номер американского инженера. В комнате стоял чемодан, в чемодане лежала поношенная одежда – один хороший костюм гонконгского производства и твидовый пиджак, сшитый в Шотландии. Багаж был упакован с военной аккуратностью.

На столе Прокопулос нашел три книги. Написаны они были по-английски и, похоже, касались инженерного дела. Там же лежал отчет – тоже написанный по-английски – об обследовании порта Джидды. Большинство технических терминов Прокопулос не понял, но, кажется, отчет касался какого-то надводного сооружения. К отчету прилагались сделанные с воздуха фотографии Джидды и карта города и порта. Между страницами отчета лежало отправленное из Кейптауна письмо. Оно было написано неким Гордоном. Этот Гордон извинялся перед инженером за то, что женился на женщине по имени Дерне, и выражал надежду, что это не помешает им быть друзьями. Гордон также надеялся, что Мак-Кью не будет держать на них зла и как-нибудь, когда сможет, навестит их в Санта-Барбаре, где всегда будет желанным гостем.

Прокопулос быстро осмотрел багаж Мак-Кью, его одежду, ящики стола, матрас, подушку и напоследок заглянул под кровать. Под кроватью находились две пары аккуратно поставленной рядком обуви. В ней грек ничего не обнаружил. Одна пара была обычными легкими туфлями, сделанными в Англии, вторая же пара – ботинки с сильно потертыми носами – была странно тяжелой. Прокопулос взвесил ботинок на руке, пощупал каблук, подметку, бок, носок, потом запустил руку внутрь и снова пощупал носок.

Сомнений быть не могло: носок ботинка был укреплен спрятанной под слоем кожи изогнутой стальной пластинкой.

Прокопулос решил, что обдумает это попозже. Время бежало быстро, и скоро могли вернуться европейцы. Он вышел из комнаты Мак-Кью. Коридорный кивком подтвердил, что все в порядке.

Доктор Эберхардт не входил в число главных подозреваемых, но его номер располагался рядом с номером Мак-Кью. Прокопулос решил быстренько осмотреть и его.

Первым, что он увидел, была карта доктора с пометками в разных местах южной Аравии. По крайней мере три из этих пометок совпадали с местами, где содержали большие партии рабов, что означали другие пометки, Прокопулос не знал.

Рядом с картой лежал немецко-арабский словарь. В деревянном ящике, обитом изнутри мягкой тканью, находился какой-то телескопический инструмент, с которым Прокопулосу никогда прежде не доводилось сталкиваться. Сделан он был в Франкфурте. Еще Прокопулос нашел кучу разнообразных бумаг, написанных по-немецки, прочесть которые он не мог. Там же лежал кожаный футляр для карт, содержавший подробные карты Судана, Ливии, Египта и Аравии. На этих картах пометки были сделаны в районе Западной Египетской пустыни, на севере Судана и в районе Нубийской пустыни. Рядом с Гебель-Ода и Джабатитом было что-то мелким почерком написано по-немецки.

В багаже Эберхардта обнаружился ящик с компасом, секстантом и еще некоторыми предметами, выглядящими как навигационные инструменты. Кроме того, в багаже находился портативный радиоприемник с самодельной антенной и автоматический пистолет – довольно старый «люгер». Он был хорошо смазан, но не заряжен.

Последней находкой грека была ракетница и шесть ракет. Прокопулос счел все это крайне интересным и хотел было продолжить осмотр, но ему помешал донесшийся из холла громкий свист. Прокопулос поспешно навел порядок и выскочил из номера. Коридорный замахал ему рукой и скорчил рожу. На лестнице послышались голоса европейцев.

Прокопулос быстро спрятался на черной лестнице, расположенной на другом конце коридора, и стал ждать.

Европейцы обсуждали неудачу, постигшую их в кассах авиалиний. Другого выхода не было – придется ехать в автобусе до Эль-Обейда, а оттуда – в поезде до Хартума. Путешественники договорились через час встретиться за обедом и разошлись по своим номерам. Наконец-то в коридоре стало тихо.

Прокопулос сидел на лестнице, пока к нему не подошел коридорный. Грек отдал коридорному ключи и оставшиеся полкроны и махнул рукой, чтобы тот уходил. Прокопулос был зол на себя. Он работал слишком медленно и не успел обыскать номер главного подозреваемого, родезийца Чарльза Отта. Возможно, это удастся сделать, когда европейцы уйдут на обед. А возможно…

Прокопулос бесшумно спустился в коридор. Коридор был пуст, путешественники сидели у себя в номерах. Прокопулос подошел к лестничной площадке. Из вестибюля выглянул коридорный и расплылся в улыбке. Прокопулос вернулся в коридор и остановился перед дверью Отта. Он подождал секунду, потом присел и заглянул в замочную скважину. Грек испытывал легкое смущение, пользуясь таким старомодным приемом. Впрочем, напомнил он себе, чаще всего старые способы оказываются самыми надежными. Через замочную скважину можно увидеть много полезного.

Отт сидел на кровати. Он был виден почти целиком, за исключением макушки. Лицо родезийца было не то раздраженным, не то испуганным. Он нетерпеливо барабанил пальцами по колену. Прокопулос смотрел, затаив дыхание. Это было очень любопытно – наблюдать за человеком, который считает, что его никто не видит.

Отт потер лоб, потом потрогал щетину на подбородке, потом энергично потер передние зубы. Потом родезиец посмотрел на свою правую руку, сжал ее в кулак, снова разжал, внимательно изучил ногти и почистил их спичкой.

Закончив это, Отт выбросил спичку, нагнулся и расшнуровал туфли. Снял туфли и пошевелил пальцами. На левом носке красовалась дыра. В дыру выглядывал большой палец. Родезиец взял в руки левую туфлю и некоторое время ее рассматривал, поворачивая то туда, то сюда, как статуэтку. Сперва Отт держал туфлю на вытянутой руке, потом поднес поближе к лицу. Он отвернулся, исподтишка, краем глаза взглянул на туфлю, словно та была юной девушкой, и улыбнулся ей. Только богатый опыт подсматривания в замочные скважины помешал Прокопулосу немедленно счесть родезийца сумасшедшим.

Очевидно, с туфлей все-таки что-то было не в порядке. Отт тяжело вздохнул и поставил туфлю. Потом он снова ее взял, внимательнейшим образом осмотрел, после чего достал из кармана складной нож. На мгновение Прокопулосу показалось, что родезиец собирается зарезать не угодившую ему туфлю, но тот вместо этого осторожно поддел лезвием каблук. Оказалось, что каблук полый и в нем устроен небольшой тайник. Из этого тайника Отт вытащил маленький матерчатый мешочек и вытряхнул на ладонь десяток невзрачных камушков. Прокопулосу как-то приходилось иметь дело с такими камушками. Даже не принимая во внимание то, с какой тщательностью они были спрятаны, грек узнал в них необработанные алмазы.

Отт долго рассматривал камни, трогая их пальцем. Наблюдая за выражением лица родезийца, Прокопулос прекрасно мог представить себе его мысли. Когда Отт прикасался к камням, на лице у него появлялось мечтательное выражение: он уже видел себя богатым, влиятельным человеком. Потом мечты развеивались, и Отт вспоминал, что по-прежнему находится в Эль-Фашере, сонном провинциальном городке, куда его занесла нелегкая. Прокопулос все прекрасно понял. Контрабанда алмазов была достаточно распространенным явлением.

Видимо, Отт был как-то связан с добычей или обработкой алмазов. Он тщательно подготовился к краже. В должный момент он похитил камни и пересек границу Южной Родезии. Должно быть, он собирался улететь из Булавайо в Бейрут. Так бы он и сделал, если бы не хадж. Но так же, как и все прочие европейцы – все, за исключением Дэйна – Отт не принял в расчет хаджа.

Остаться в Булавайо он не посмел. Похитителей алмазов преследуют безжалостно. Даже убийство не карается в Южной Африке настолько строго, как кража алмазов. Поэтому Отт принялся всеми возможными способами пробираться на север и в конце концов попал в Форт-Лами. Так он оказался на французской территории, в трех тысячах миль от Кимберли или Претории. Но родезиец все еще находился в Африке. Его в любой момент могли заподозрить, арестовать, выслать в Преторию и отдать под суд. Пока что полиция его не поймала. Оставалось совершить последний отчаянный бросок – и он в Каире или Бейруте. Но, увы, в кассах не было ни единого билета.

Отт не мог позволить себе оставаться в Форт-Лами. Ему необходимо было двигаться. Не на юг – там его поджидали слуги закона; не на север – христианин не мог и мечтать в одиночку пересечь Боркоу, Тибести и бескрайние просторы Сахары; даже не на запад, в Дакар – там ему пришлось бы опять же в одиночку двигаться вспять против потока мусульман-паломников, стремящихся к Красному морю. Ему ни в коем случае нельзя было оставаться одному – так он привлекал бы к себе больше внимания. Родезийцу пришлось ехать туда, куда направлялись прочие европейцы, – на восток, в Хартум. Но, следуя по этому пути, Отт приближался к британской территории, крайне для него опасной! И вот он оказался в Эль-Фашере, в пятистах милях от Хартума и в полутора тысячах миль от Каира. Неудивительно, что на лице Отта проступало то мечтательное выражение, то отчаяние. Прокопулос готов был ему посочувствовать. Этот человек бежал очень быстро, но ему предстояло пробежать еще очень долгий путь.

Отт ссыпал алмазы обратно в мешочек, плотно его завязал, мгновение поколебался, потом покачал головой и спрятал мешочек обратно в тайник в каблуке. Прокопулос тоже покачал головой. Полый каблук был слишком старым фокусом. При малейшем подозрении таможенники сразу же его обнаружат. Впрочем, в таких случаях ни один тайник не оказывается достаточно надежным. То, что один человек спрятал, другой всегда может найти.

Отт поставил туфлю на пол. Тут Прокопулос услышал, как за дверью напротив заскрипел стул. Грек поспешно выпрямился, одернул пиджак и огляделся по сторонам. Ни одна дверь не отворилась, но зато была открыта фрамуга над ближайшей дверью. Ощущение невидимости сразу же исчезло. Внезапно Прокопулос почувствовал себя голым и уязвимым. Лицо и шею грека залила краска. Неужели в то время, когда он смотрел в замочную скважину, кто-то наблюдал за ним самим? Когда человек не знает, что за ним наблюдают, он может предстать в смехотворном виде. Господин Прокопулос поспешно спустился по лестнице, прошел через вестибюль и вышел на улицу. От гнева и стыда его бросило в пот. Ему захотелось кого-нибудь убить, чтобы успокоиться.

Но вскоре самообладание вернулось к нему. В конце концов, именно это он и должен был устроить. Через какую-нибудь пару часов европеец умрет – тот человек, который вполне может быть Дэйном. Улики добываются нелегко, а в таких делах вообще нельзя быть в чем-то полностью уверенным. Он сделал все, что мог, чтобы угадать тайного агента. А если все-таки убьют не того – подумаешь, велика важность!

Прокопулос сказал себе, что это не имеет значения. Европеец умрет, и Харит будет доволен. Значение имела плата. Теперь Прокопулос прикидывал, как бы к этой плате добавить мешочек с алмазами, спрятанный в каблуке родезийца. Алмазы станут Прокопулоса личным подарком судьбы ему, Прокопулосу.

После обеда доктор Эберхардт вернулся к себе в номер. Рибейра отправился поискать развлечений. Эчеверрья присоединился к полковнику, но лицо у него при этом было кислое. Майор Харкнесс отыскал в отеле небольшую полутемную комнату отдыха и принялся играть сам с собой в бильярд. Через некоторое время ему составил компанию Отт, но родезиец не выспался, плохо себя чувствовал и потому играл скверно. Ван Хаарнин и Мак-Кью пошли прогуляться по базару.

Даже в таком небольшом городе, как Эль-Фашер, базар представлял собой обширный лабиринт забитых народом переулков, глухих двориков и тупичков. Узкие улочки переплетались между собой, как клубок змей. Это была миниатюрная копия омдурманского базара, город внутри города. В свете луны, факелов и редких электрических лампочек базар был почти живописен. Узкие извилистые улочки, забранные в камень, и дворики с железными решетками создавали некий намек на средневековую романтику, но запах выгребных ям и немытых тел сообщал об отсутствии канализации и элементарной гигиены. На базаре можно было увидеть много красивых лиц – худощавых, смуглых, страстных. Но европейцам в глаза бросались изломанные тела калек и запаршивевшие дети. Иногда даже сильные молодые люди несли на себе следы экзотической слоновой болезни или банального сифилиса. Обаяние запутанных улочек и стройных минаретов сразу как-то поблекло. Базар, помимо всего прочего, был рассадником болезней.

– Ну и воняет же здесь, – сказал Мак-Кью.

– В Омдурмане еще хуже, – откликнулся ван Хаарнин.

– Да, я знаю.

Они пошли дальше. Они были иностранцами, а значит – богачами, а значит – объектом презрения, зависти и всяческих просьб. Ничто не могло избавить их от подобного отношения и ничто не могло удержать лавочников и уличных торговцев от попыток продать им местные грубые медные изделия, каирские пластмассовые бусы, деревянные статуэтки из Джибути, дамасские верблюжьи попоны, персидские ковры из Александрии, филигрань из Триполи и местные украшения из белесого серебра – не очень чистого, но зато дешевого. Сводники усиленно расхваливали девиц, страдающих венерическими заболеваниями, а более сильные нищие отпихивали более слабых, демонстрируя увечья, нанесенные жизнью. Но ван Хаарнин и Мак-Кью не подавали милостыню и даже не смотрели на товары, которые совали им под нос или расстилали перед ними. Они оба были опытными путешественниками, и им не нравилось, что их принимают за туристов. Им хотелось лишь одного – чтобы их оставили в покое. Они знали, что неизбежно будут привлекать внимание – для местных жителей одни лишь туфли европейцев просто-таки вопили о богатстве. Путешественники не просили слишком многого, но все-таки хотели бы, чтобы их оставили в покое.

Это было бы возможно в Омдурмане или в Каире. Но Эль-Фашер был слишком маленьким и слишком провинциальным городом, чтобы местные жители могли позволить двум невозмутимым иностранцам пройти мимо и даже не попытались им при этом что-нибудь продать.

– Ну и дыра, – проворчал Мак-Кью.

– Да, скверное место, – согласился ван Хаарнин. Они остановились у внешнего края базара, рядом с полицейским участком и административными зданиями, не пытаясь зайти глубже. Они знали, что внутренние улочки выглядят точно так же, как и внешние – узкие, извилистые, заполненные алчностью, истощением, лживостью и болезнями. Они повидали достаточно и уже успели переработать опыт, превратив его в воспоминания. Они рассматривали базар, не обращая внимания на толпу, и переговаривались так, словно, кроме них, здесь больше никого не было.

– Конечно, я могу ошибаться, – сказал ван Хаарнин, – но мне кажется, мы с вами встречались на какой-то вечеринке в Кейптауне.

– Вполне возможно, – ответил Мак-Кью. – Я был в Кейптауне месяц назад. Но я не помню никаких вечеринок.

– Ну, возможно, мы виделись при других обстоятельствах, – сказал ван Хаарнин. – Я много путешествовал по Южной Африке.

– Вы там живете?

– Нет. Я живу в Голландии, в Роттердаме. Но у меня есть деловые интересы в Южной Африке. Может, мы встречались в Йоханнесбурге?

– Возможно.

– Или в Кимберли?

– Может быть, – сказал Мак-Кью. – Я провел там несколько дней.

– Очаровательное место, – проронил ван Хаарнин. – Вы видели алмазные поля'? Что вы о них думаете?

– Прекрасный памятник нездоровой экономике, – заявил Мак-Кью.

– Вам не нравится Южная Африка?

– Почему же? Прекрасная страна.

– Вот теперь я действительно уверен, что она вам не нравится. Вы либерал? Вас беспокоит апартеид?

Инженер пристально посмотрел на ван Хаарнина.

– Я не собираюсь спорить по этому поводу. Могу только сказать, что не люблю, когда красивая страна загоняет себя в кровавую баню.

– Все заканчивается кровавой баней, – сказал ван Хаарнин. – Вопрос лишь в том, чья кровь прольется.

– Превосходный взгляд на вещи, – хмыкнул Мак-Кью.

– Это прискорбная перспектива, – примирительно сказал ван Хаарнин. – Стыдно, что подобное происходит на самом деле.

Прежде чем Мак-Кью успел что-либо ответить, кто-то дернул его за рукав.

– Сэр, – произнес этот кто-то по-английски, – пожалуйста, сэр, очень важно.

Неизвестный оказался парнем, одетым в униформу посыльного из отеля «Белый Нил».

– В чем дело? – спросил инженер.

– Вам телеграмма, сэр. Требуют немедленно ответить. Управляющий приказал найти вас.

– Телеграмма? – переспросил Мак-Кью. – Отлично, давайте сюда.

– Она в отеле, сэр. Телеграмма не оплачена, за нее должны заплатить вы.

– От кого она?

– Управляющий не сказал. Он просто сказал, что пришла важная телеграмма для американского инженера по имени Мак-Кью. Она не оплачена.

– Кому могло взбрести в голову отправлять телеграмму сюда? – раздраженно спросил Мак-Кью. – Вы точно не знаете, от кого она?

– Не знаю, сэр. Знаю только, что пришла телеграмма, очень важная, неоплаченная. Я взял для вас такси, сэр, только вам нужно будет за него заплатить.

На одной из примыкавших к базару улочек, почти перегородив ее, стоял большой черный «Ситроен». Мак-Кью посмотрел на машину, потом на посыльного.

– Откуда отправлена телеграмма? – спросил он.

– Я не знаю. Телеграмма в отеле.

– Может, это от вашей компании? – спросил ван Хаарнин.

– Вполне возможно. А может, от президента Соединенных Штатов. Хотел бы я знать, кому и за каким чертом понадобилось искать меня в этой дыре?

– Вы поедете со мной на такси? – спросил посыльный.

– Поеду, поеду, – отмахнулся Мак-Кью. – Вас подвезти? – спросил он у ван Хаарнина.

– Я никогда не сажусь вечером в арабское такси, – сказал голландец. – Даже в компании. Лично мне вся эта история кажется дурацкой мистификацией.

– Возможно. А может оказаться и чем-то важным.

– Лучше бы вы не садились в это такси.

– Меня они не обсчитают.

– Здесь бывает и кое-что похуже.

– Не беспокойтесь, – с усмешкой заявил Мак-Кью и похлопал себя по пиджаку. – В их же интересах ничего не затевать.

– И все-таки я бы вам не советовал.

– Да черт побери! – не выдержал американец. – Я побывал в половине самых паршивых городов мира. Знаете, что я вам скажу?

– Что?

– Самым бандитским городом, с которым мне довелось столкнуться, был Сент-Луис. Я подожду вас в отеле. – Мак-Кью повернулся к посыльному: – Давай веди, асассин доморощенный.

Ван Хаарнин понаблюдал, как инженер открыл дверцу «Ситроена», заглянул внутрь и знаком показал посыльному, чтобы тот садился первым. Потом Мак-Кью тоже сел в машину, продолжая держать правую руку за отворотом пиджака. Ван Хаарнин покачал головой и пошел дальше.

В пятидесяти футах от голландца находился полицейский участок. У входа в участок возвышались два одетых в хаки полисмена. Ван Хаарнин на мгновение остановился и о чем-то задумался, хмуро и рассеянно глядя на столпившихся вокруг него уличных торговцев. Потом он энергично тряхнул головой и принялся пробиваться сквозь толпу, направляясь к полицейскому участку.

Кто-то ударил его в бок, прямо под ребра. Ван Хаарнин гневно обернулся, схватился за бок и с изумлением обнаружил, что у него из бока торчит четыре дюйма дерева. Голландец выдернул деревяшку, оказалось, что это рукоятка, а за ней следуют шесть дюймов стального лезвия. У рукоятки оно было полдюйма толщиной, а к острию превращалось в иглу. Это был узкоспециализированный предмет, пригодный лишь для одного – для тихого убийства. Он был любовно сделан из старого напильника и куска прочной древесины. Настоящая ручная работа. Сувенир на вечную память. Кто-то всадил это ему в бок.

Толпа поняла, что произошло. Все подались назад даже раньше, чем ван Хаарнин почувствовал первый толчок боли. Полицейские тоже поняли, что происходит что-то неладное. Они бросились к голландцу, держа свои «ли-энфилды» на изготовку. Ван Хаарнин ощутил приступ слабости и упал на колено. Голландец обнаружил, что держит свой револьвер в руке, хотя никак не мог вспомнить, когда же это он успел вытащить оружие. Теперь у него чертовски болел бок. Ван Хаарнину случалось получать ножевые раны, но отнюдь не такие серьезные. А на этот раз какой-то специалист всадил нож ему в бок и исчез, прежде чем голландец понял, что произошло. Какой-то ублюдок быстро и тихо продырявил ему печень, а такие раны смертельны.

Прошло не больше пары секунд, но убийца уже успел скрыться. Он мог оказаться любым из полусотни столпившихся вокруг зевак. Этого ловкача уже не поймать. Охваченный холодной яростью, ван Хаарнин повернулся в ту сторону, откуда был нанесен удар. Он обеими руками ухватился за рукоятку револьвера, оперся на колено и открыл огонь. Толпа завопила. Мольбы о пощаде звучали почти так же, как вопли о милостыне. «Пусть проваливают к дьяволу! – подумал ван Хаарнин. – Они знали, что происходит!»

Первая пуля сбила с ног средних лет мужчину с повязкой на глазу. Вторая пуля просвистела мимо бледного, как покойник, араба и вонзилась какой-то старухе в спину. Третьим выстрелом ван Хаарнин все-таки попал в бледного араба. «Возможно, это он и есть», – подумал ван Хаарнин.

У ван Хаарнина потемнело в глазах, но он разглядел худого старика. Старик уронил поднос с медными украшениями, остановился, неуверенно посмотрел на голландца и принялся подбирать свой товар. Ван Хаарнин взял старика на мушку, но стрелять не стал. Ни у одного убийцы не хватит идиотизма задерживаться из-за подноса с побрякушками.

Глаза голландца заволокло пеленой. Он почувствовал, как револьвер дважды дернулся, потом кто-то выбил у него оружие. Копы, наверное. Ван Хаарнин хотел сказать им, что у него осталась еще одна пуля – пусть они позволят ему выстрелить. Но он не смог произнести ни слова. Ну надо же стрястись такой чертовщине, и в каких-нибудь пятидесяти футах от полицейского участка! Ван Хаарнину захотелось, чтобы старуха не умирала – он не собирался в нее стрелять. Это просто несчастный случай, захотел он объяснить кому-то. Голландец снова попытался заговорить, но зашатался, упал и потерял сознание.