Текст книги "Все романы Роберта Шекли в одной книге"

Автор книги: Роберт Шекли

Жертвенные одеяния Хобу понравились. Его облачили в них вскоре после того, как Питер удалился, клянясь, что он сделал бы все, что в его силах, но решительно не знает, что можно сделать. Почитатели Хоба принесли ему чистые брюки, рубашку и длинную куртку, все из отличного японского крепа. Когда он оделся, его окропили алым сандалом и киноварью и надели на шею гирлянду из бархатцев.

Хоб так заинтересовался рассказом Питера, что совсем забыл, что ему предстоит важное дело. Но ведь и бог может быть рассеянным, не правда ли? На самом деле, у кого на это больше права, чем у бога? Однако когда вернулся Селим, Хоб вспомнил о своем деле.

Невысокий, подвижный индус переоделся в длинное одеяние и надел тюрбан. Он привел с собой двоих спутников, тоже в тюрбанах. Они проводили Хоба в маленькую прихожую, сказали, что скоро вернутся за ним, низко поклонились и вышли, тихонько прикрыв за собой дверь.

Хоб увидел открытое окно. Он подошел к нему и вдохнул полной грудью свежий воздух. Внизу находилась покатая крыша. Как легко было бы сейчас выпрыгнуть на крышу, спуститься по водосточной трубе и скрыться в лесу! Обо всем они позаботились, а вот такую мелочь упустили! В делах людей всегда так. Люди стараются предусмотреть все, и обязательно о чем-нибудь забывают. Хоб выглянул в окно, потом закрыл его и запер на задвижку. Чтобы он, бог, сбежал? Нет, он не хотел бы пропустить того, что будет сейчас, ни за что на свете!

Он немного посидел в медитации. И, когда за ним пришли, был полностью готов.

Хоб знал, что пришло время обряда, и с нетерпением ждал его начала. Он был весь проникнут древним религиозным чувством. Добровольная жертва! В наше время такое нечасто увидишь.

Стараясь ступать по земле, а не парить над головами своих спутников – хотя ему бы это ничего не стоило, – Хоб вслед за Селимом и еще несколькими людьми вышел из прихожей, прошел по коридору к двери, за которой оказался еще один коридор, и наконец очутился в большом зале, похожем на аудиторию. Зал был наполнен молящимися. Одни мужчины. Примерно половина из них, сидящие по одну сторону, были индусами в белых одеяниях и белых тюрбанах. По другую сторону расположились по большей части европейцы или латиноамериканцы, все в деловых костюмах. Они сидели на складных стульях, разделившись на две группы, точно родственники жениха и невесты на свадьбе.

Когда Хоб вошел, раздались аплодисменты. Хоб кивал, шагая через зал к маленькому возвышению впереди. Он кивал дружески, хотя и чуточку снисходительно – ибо он уже решил, что будет не каким-нибудь суровым, надменным божеством, а милостивым и дружественным богом, который готов сделать все для своего народа. Селим шагал рядом, чуть позади, у правого локтя, как и положено главному служителю культа.

Селим запел какой-то гимн, и прочие люди в тюрбанах подхватили напев. Это был низкий, монотонный антифон, прерывавшийся речитативом, во время которого начинал говорить сам Хоб, голосом звонким и величественным, подобным гулу бронзового гонга, произнося слова нового, неведомого языка, которым он обучит их позднее, когда возродится.

По одну сторону возвышения стоял длинный и низкий мраморный алтарь, застеленный белоснежным руном. Поверх руна лежал длинный нож с черным клинком, которому и предостояло совершить заклание. Висящий над алтарем прожектор заливал его белым сиянием. Хоб знал, что его место – на алтаре. Он подошел к нему – и все затаили дыхание. Разглядывая алтарь, Хоб увидел, что мрамор покрыт искусной резьбой и выглядит очень древним. Резьба изображала две фигуры по сторонам чего-то вроде древа жизни. Фигуры были выполнены рельефно, выступали из камня, в то время как древо, напротив, было вырезано бороздками. Хоб не сразу понял, почему это так. Потом сообразил, что канавки эти должны служить кровостоком, что по ним стечет его кровь, когда его принесут в жертву. Он с радостью увидел, что внизу стоит подобающий сосуд из оникса. Ни одна капля его драгоценной крови не пропадет втуне.

Теперь к нему присоединились юные прислужники в элегантных темно-алых плащах с капюшонами, с кадилами, в которых курились благовония. Ладан и мирра – именно то, что нужно! Нет, в синагоге, куда раньше захаживал Хоб, было совсем не так! Ароматный дым клубами восходил к потолку.

В зале было темно – не совсем темно, а, скорее, сумрачно. Когда глаза Хоба привыкли к полумраку, он узрел за спинами поющих прислужников целое стадо фантастических животных: львы с телом зебры, носороги со змеями вместо ног… Как же называются эти твари? Химеры! Химеры – это символические существа, и современная наука утверждает, что их не бывает и быть не может. Много она понимает, эта наука! Вот же они!

Его всеведение сообщило ему, что в течение многих веков на земле жили самые разные твари: не одни только люди и животные, но и химеры, и, конечно, духи и боги. Хобу было приятно сознавать, что его добровольное согласие на эту жертву поможет вновь вызвать к жизни древних богов.

А сцена продолжала меняться. Это было чудесно, хотя и слегка сбивало с толку. Пейзажи, которые могли бы принадлежать кисти Дали, сменялись зданиями, которые мог бы построить Гауди. По правую руку от себя Хоб увидел открытый гроб. Гроб был пуст. Хоб сперва удивился, потом понял, что этот гроб – для него. Туда они положат его тело после того, как принесут в жертву. Его тело – но не его самого: ведь он умереть не может. Расставшись с прежним телом, он просто тотчас же создаст себе новое.

Еще раз оглядев зал, Хоб увидел новое зрелище, которое поначалу озадачило его, так что он даже подумал, не галлюцинации ли это. Но, конечно, это не могли быть галлюцинации. По залу шло что-то плоское. Ходячая камбала! А за ней шел теленок о двух головах, одна из которых жалобно мычала, призывая матку, а другая тупо глазела на пухлого гермафродита, который вел теленка на веревке.

Короче, это были всякие чудеса, кои можно увидеть только на берегах Ганга. И это не могло не радовать.

Потом к нему подошел человек в золотом головном уборе искусной работы.

– Готов ли ты? – спросил он. Это был Селим.

– Всегда готов! – беспечно ответил Хоб. Он понимал, что ему следует относиться к делу серьезнее, но это было не так-то просто – очень уж хорошо ему было, очень уж забавным казалось все вокруг. Хоб только надеялся, что не испортит им всю церемонию своей заратустрианской легкостью.

Люди принялись мягко подталкивать его к алтарю. Наконец-то! Пришел его час! Когда Хоб оказался у самого алтаря, ему надавили на плечи. Вот глупцы! Им всего-то и было нужно – сказать, чтобы он преклонил колени. Он так и сделал и опустил голову туда, куда ему указали. Теперь все готово. Хоб понял, как они собираются все устроить. Ему надо будет только поднять голову, и кто-то перережет ему горло этим длинным, острым, извилистым ножом. «Как тушеное мясо!» – подумал Хоб и с трудом удержался, чтобы не захихикать.

Зазвучала музыка. Странно, никакого оркестра он не видел. Быть может, они сидят где-то за стенкой. Восточная мелодия – пение флейт и перезвон колокольчиков. А может, это вообще запись… Пение молящихся перекрыло оркестр, делаясь все громче. Мелодии Хоб разобрать не мог.

Потом вперед вышла жрица и взяла в руки нож с черным клинком. На жрице была маска птицы – что-то вроде коршуна, – топ-маечка, украшенная самоцветами, и газовые шаровары, собранные у щиколотки. Очень привлекательное тело, казавшееся ослепительно белым в свете прожектора. И вроде бы знакомое… Хоб протянул руку и осторожно снял маску. И не слишком удивился, узнав Аннабель.

– Я же тебе говорила, что меня ждет действительно высокое положение! – заявила Аннабель. Маска чуть размазала ее косметику, но она все равно выглядела чудесно.

– Я и понятия не имел, что ты об этом! – ответил Хоб. Он все еще улыбался, но ему было уже не так хорошо, как прежде. На самом деле он начинал чувствовать себя чуточку странно.

– Мне жаль, что это оказался ты, – сказала Аннабель. – Однако, говоря объективно, ты, как друг, мог бы порадоваться за меня! Быть верховной жрицей новейшей в мире религии – это что-то, верно?

– Твои папа с мамой могут тобой гордиться, – сказал Хоб.

И тут из глубины зала послышался чей-то возглас, звонкий и отчетливый:

– Так нечестно! Я этого не потерплю!

И на сцену поднялась еще одна женщина. Она тоже показалась Хобу знакомой.

Это была Дэви, в длинном белом платье, с лицом разъяренным и решительным. Следом за ней на сцену взбежал Питер. Он выглядел несчастным и не в своей тарелке.

– Дэви, пожалуйста! – проблеял Питер.

– Сукин сын! – ответила ему Дэви. – Ты ведь мне обещал, что верховной жрицей буду я! Что тут делает эта английская сука?

– А ну-ка, погоди, сестренка! – сказала ей Аннабель. – Мне это обещал сеньор Арранке, а главный тут он. Это все вообще стало возможным только благодаря мне!

– Благодаря тебе? А хрен в жопу не хочешь? – отпарировала Дэви, продемонстрировав блестящее знание английского, почерпнутое из романов Стивена Кинга. – И вообще, кто такой этот Арранке? Самый обычный преступник! А я – дочь Селима, главного служителя культа, и жена создателя «сомы»!

– А ну-ка, все, заткнитесь на минутку! – рявкнул Хоб голосом, сделавшим бы честь любому постовому полисмену. – По-моему, я тоже имею право голоса в этом деле!

Из аудитории послышались крики:

– Пусть скажет жертва!

– Послушайте, что скажет Фармакос!

И тут наступил конец света: задняя дверь отворилась, и в зал вошли высокий англичанин и еще более высокий темнокожий человек.

По рядам присутствующих пронесся недовольный ропот. В левой половине зала сидели представители исконных служителей культа Кали. Их было человек семьдесят, и все они приехали из Индостана. Многие из них вообще впервые покинули родимую Индию. Европа представлялась им странным, безбожным местом, а Ибица, сердце сибаритского Средиземноморья, – самым безбожным из всех. Это были серьезные люди, по большей части – ультрарелигиозные брамины, патриоты Индостана, недовольные сравнительно скромной ролью Индии на международной арене и в особенности тем, что в индийской преступности столь заметную роль играют криминальные группы других стран. Потому они и позволили Селиму втянуть себя в это предприятие, где главную роль будут играть индусы – первая индийская мафия с начала времен.

Селим сделал это возможным, создав с помощью Питера единственный в своем роде продукт – «сому», царицу наркотиков. Но ему пришлось пойти на компромисс. Чтобы вывести «сому» на международную арену, чтобы она не осталась всего лишь местной экзотикой, как кват в Йемене или необработанный лист коки в Перу и Боливии, ему пришлось заключить пакт с иностранными криминальными элементами.

И эти последние, сидящие в правой половине зала, сделались равноправными участниками обрядов в честь богини Кали.

Их было пятьдесят семь – матерых преступников, съехавшихся со всей Европы, из Штатов, из Латинской Америки и из Азии. Всем им очень не нравилась необходимость подчиняться старым картелям по торговле наркотиками, существующим в их собственных странах, и они были готовы вступить в союз с индусами, с их новым наркотиком, и пустить его в продажу в любой момент.

Но две эти группы не питали особой любви друг к другу.

Индусы считали европейцев отбросами общества, подонками, не сумевшими преуспеть у себя дома.

Европейцы считали индусов замшелыми традиционалистами, которым посчастливилось наткнуться на золотую жилу – а теперь они рассчитывают воспользоваться чужим опытом и предприимчивостью, чтобы разбогатеть.

Враждебность между двумя группами постепенно нарастала. Когда у них на глазах две женщины, европейка и индианка, в самый торжественный момент перегрызлись из-за черного ножа, напряжение сделалось близким к взрыву.

И последней каплей послужило неожиданное появление двух мужчин, высокого, краснощекого англичанина с львиным лицом и рыжевато-русой шевелюрой, и высокого темнокожего воителя из Бразилии.

И, словно бы затем, чтобы сделать эту сцену еще более загадочной, англичанин запел. Никто из присутствующих не знал этой песни. Единственным, кто узнал напев, был, похоже, Хоб Дракониан, которого собирались принести в жертву. И песня запоздало подтолкнула его к действиям.

Он уже достаточно протрезвел, чтобы сообразить, что бородатый англичанин – это Найджел, а высокий, худощавый темнокожий юноша рядом с ним – Этьен. Но почему Найджел поет? И, еще важнее, – что именно он поет?

Он сумел разобрать слова сквозь нарастающий шум – даже ссорящиеся женщины на миг умолкли и прислушались. Что-то насчет того, что дом англичанина – это его крепость…

Песня, мелодия которой была ему удивительно знакома, приводила на ум мысль о героизме человека, одетого в хаки, перед яростью орд фанатиков в тюрбанах и набедренных повязках, в подземелье, озаряемом лишь полыханием факелов…

Ну да, конечно! Это же песня Кэри Гранта «Мой дом – моя крепость», которую он поет в фильме «Гунга Дин», там, где орды служителей культа Кали загнали его в ловушку в подземельях храма Кали, а он отвлек их, чтобы дать Гунга Дину время бежать, предупредить полковника, чтобы тот привел отряд…

Но почему Найджел ведет себя так по-дурацки? И Этьен тоже! Хобу и в голову не пришло, что они оба тоже могли отведать «сомы».

– Найджел! – окликнул Хоб.

– Держись, старик! – ответил Найджел. – Помощь идет!

– Полковник с отрядом?

– Нет, лейтенант Новарро со своей верной гражданской гвардией! Хватит с тебя и их.

Тут Арранке, сидевший среди европейцев, вскочил на ноги.

– Убейте его! – воскликнул он, указывая на Хоба.

– Это жертва! – возразил Селим, тоже вставший со своего места среди индусов. – Никто не смеет прикасаться к нему, кроме верховной жрицы!

– Верховная жрица – это я! – воскликнула Дэви, вырывая нож у Аннабель.

– Иди в жопу, сука! – взвыла Аннабель и вырвала нож обратно.

– Верховной жрицей должна была быть моя дочь! – прогремел Селим.

– Нет! Мои люди вложили в это свои деньги! Это работа для моей подружки! – прогремел в ответ Арранке.

На миг все застыли. Получилось нечто вроде немой сцены. И Хоб оценил ее по достоинству, несмотря на то что пик его блаженства уже миновал.

В этом большом зале, с лампами, моргающими под потолком, точно блуждающие огоньки; когда Аннабель и Дэви готовы были вцепиться друг другу в глотки; когда Найджел и Этьен с застывшим на лицах волчьим оскалом смотрели в лицо многочисленной толпе; когда Хоб сорвал свою маску и вспомнил наконец о самосохранении; когда Арранке и Селим замерли, уставясь друг на друга, точно два попавших в ловушку ягуара в джунглях, где восходит огромная желтая луна, а вдали слышится грохот тамтамов; когда гости, как индусы, приверженцы традиций, так и насквозь современные космополиты, потянулись к пистолетам, спрятанным под одеждой, – в этот миг, когда обстановка угрожала взорваться, точно бочка пороха, брошенная в жерло вулкана, не хватало только последней искры.

И Сильверио Варгас, быть может, невольно, бросил эту искру. Он вскочил со своего стула рядом с верным Ваной и крикнул:

– Этьен! Иди сюда! Я выберусь отсюда!

Он говорил по-португальски, но это было неважно. В этот миг наивысшего напряжения все его отлично поняли.

Сейчас пришло время, когда каждый за себя – и пусть дьявол, Кали или еще какой-нибудь адский демон, заберет неудачников!

Внезапно зал наполнился свистом пуль.

Тут были пули всех калибров – маленькие, но смертельные пульки двадцать второго калибра, которые нежно пели на лету, точно железнокрылые колибри, пули среднего калибра – суровые, деловитые тридцать вторые и тридцать восьмые, искавшие свои жертвы настойчиво и вроде бы даже с некоторым достоинством, в то время как большие – царственные девятимиллиметровки и широкоплечие триста пятьдесят седьмые, как и почти легендарные сорок четвертые и сорок пятые, гремели, как кастаньеты Красной Смерти, что привела с собой свое Пороховое Воинство. Пули, большие и малые, отлетали рикошетом от стен и пола, разносили вдребезги лампы и вазы с заморскими цветами и врезались в трепещущую человеческую плоть, проливая потоки крови. Эти пули не разбирали ни расы, ни нации, ни вероисповедания, летя через зал слепыми посланцами смерти. Пули ломали стулья, за которыми пытались укрыться многие из сражающихся, как мексиканские бандиты в кульминационной сцене «Дикой стаи» Сэма Пекинпа, и люди складывались вдвое со стонами и проклятиями, а потом перезаряжали оружие и продолжали стрелять.

И как раз в тот момент, когда сцена достигла своей невообразимой кульминации, раздался грохот, перекрывший гром выстрелов. Этот грохот привлек внимание ошалевших бойцов и заставил их обернуться, чтобы посмотреть, откуда он доносится. Это произошло в момент, когда люди падали, точно мухи, опрысканные самым крутым инсектицидом, и повсюду слышались шипящие и гортанные проклятия на половине языков мира.

Звук доносился от запертых двустворчатых дверей этой злосчастной аудитории.

Кто-то пытался в нее вломиться.

Наступило зачарованное молчание. Все следили, как двери прогнулись под тяжелыми ударами снаружи. Начинающий приходить в себя Хоб подумал, что это похоже на финальную сцену «Глаза идола» лорда Дансени, когда гигантская варварская статуя, у которой воры вырвали драгоценный камень, вставленный ей в глаз, возвращается, бездушный демон, стремящийся лишь к разрушению.

Остальные присутствующие, однако, не стали размышлять о литературных аллюзиях. Они просто смотрели: запыхавшиеся, некоторые окровавленные. И вот наконец дверь подалась и распахнулась.

В зал вошел лейтенант Рамон Новарро в сопровождении полудюжины своих верных гвардейцев – все, как предсказывал Найджел!

Внезапно воцарилось гробовое молчание. Потом Новарро громко произнес стальным голосом:

– Поскольку представитель испанского правительства и его сил охраны порядка, высший по рангу офицер гражданской гвардии на острове, полковник Санчес, уехал в Мадрид для получения срочной консуьтации, сим объявляю, что испанское правительство в настоящий момент не имеет определенной позиции по отношению к иностранцам, владеющим собственностью на территории нашего острова. Однако мы предоставляем всем испанским подданным и постоянным жителям Ибицы возможность немедленно покинуть данное владение, с тем, чтобы его владельцы могли беспрепятственно улаживать свои дела.

Пятеро или шестеро испанских официантов, застигнутых врасплох пальбой, поспешно пробились к гвардейцам. Найджел сделал то же самое. Немного погодя Хоб последовал его примеру. Он уже достаточно пришел в себя, чтобы хотеть выжить. Этьен слегка поколебался, потом пересек комнату и присоединился к гвардейцам.

– Папа! – громко окликнул он. – Пожалуйста, иди с нами!

– Нет! – прохрипел Варгас. – Я останусь здесь до конца!

Питер тоже подошел к гвардейцам.

– Дэви, а ты?

– Я остаюсь, – стальным голосом ответила Дэви. – Я – истинная жрица!

Аннабель хотела что-то возразить, потом подумала, прошла через зал и присоединилась к группке людей, окружавших Новарро.

– Ну, раз ты жрица, значит, я, наверно, нет.

– Детка, куда же ты?! – воскликнул Арранке.

– Извини, Эрнесто, – сказала Аннабель. – Я было решила, что это и есть мой звездный час, а оказалось – снова пшик. Не везет мне, что ж поделаешь?

– Я сделаю тебя верховной жрицей! – заорал Арранке.

– Спасибо, не надо. Я не могу позволить, чтобы меня тут угрохали. У меня ребенок в частной школе в Швейцарии!

Небольшая группка выбралась из зала под пристальным взором ручных пулеметов гвардейцев. Они прошли по коридору отеля, сейчас – безмолвному и пустынному, и вышли на улицу через большие стеклянные двери. Когда они уже подходили к стоянке, к «Лендроверу» гвардии, Найджел остановился, нахмурился и повернул было обратно. Хоб поймал его за рукав.

– Куда тебя несет?

– Мне надо вернуться, – сказал Найджел. – Я забыл одну вещь.

– Что ты там забыл?

– Мамин подарок на день рождения. Серебряный сервиз, очень славный. Он в гардеробе.

И тут снова разразилась пальба.

Найджел постоял, послушал – и пожал плечами.

– Жалко, ценный был сервиз… Впрочем, вряд ли незаменимый.

Когда все более или менее «порядочные ребята» выбрались из отеля, они некоторое время стояли в растерянности.

– И что теперь? – спросил Хоб у Новарро.

Тот пожал плечами.

– Я и так превысил свои полномочия. Впрочем, ситуация этого требовала.

– Вы имеете в виду, что мы свободны и можем идти? – уточнил Хоб.

– Да идите хоть к черту, если вам угодно! Вот что бывает, когда иностранцам позволяют владеть собственностью в твоей родной стране!

– Ну, в таком случае как насчет выпить? – предложил Найджел.

– Без меня, – сказал Новарро. – У меня до черта бумажной работы. Но, может, завтра пообедаем вместе?

– Пошли в «Са-Пунта»! – предложил Найджел. Это был лучший ресторан в Санта-Эюлалиа. – Я угощаю.

– Надеюсь, – хмыкнул Новарро и направился к ожидающей его полицейской машине.

– Ну, старик, а как ты насчет выпить? – поинтересовался Найджел.

– «Эль Кабальо Негро», должно быть, еще открыта, – сказал Хоб. – Как ты думаешь, «Кровавая Мэри» сумеет отбить вкус «сомы» у меня во рту?

– Со временем, – ответил Найджел.

Они сели в одно из такси – эти черно-белые стервятники вечно слетаются туда, где пахнет поживой, – и в дружеском молчании доехали до Санта-Эюлалиа и присоединились к веселой и шумной толпе в «Эль Кабальо Негро».

– Ну что, старик, – сказал Найджел после второй рюмки, – не так уж плохо вышло, а?

– Для тебя, – ответил Хоб. – Ты, должно быть, и в самом деле неплохо нажился на заказе Арранке.

Найджел только небрежно махнул рукой.

– А, я не о том! Я о той работе, которую раздобыл для агентства.

– О какой еще работе? – удивился Хоб.

– Как! Разве Жан-Клод тебе не сказал?

– Он наговорил мне кучу таинственной ерунды.

– Ну как же! Мы, то есть наше агентство, являемся единственными посредниками по продаже довольно крупной партии произведений искусства с Сан-Исидро.

– Это и есть то дело, которое хотел уладить Сантос?

– Конечно! Эта авантюра с Арранке – так, небольшая халтурка.

Хоб уставился на своего сотрудника. Его обуревали самые дикие предположения, но среди них явственно маячили крупные суммы денег. И тут к ним подошел Сэнди, хозяин заведения, с клочком бумаги в руках.

– Хоб, тут тебе телеграмма пришла, вчера еще. А может, и позавчера.

Хоб взял телеграмму и прочел: «Груз принят в Шербуре. Пока без проблем. Жду дальнейших инструкций». Телеграмма была от Жан-Клода.

– По-моему, тебе следует кое-что объяснить, – сказал Хоб.

– Конечно! Но не думаешь ли ты, что для начала нам стоит заняться приготовлениями к отъезду? Нельзя же бросать груз стоимостью в десять-двадцать миллионов фунтов гнить на складе в Шербуре!

– Двадцать миллионов фунтов?!

– Ну, может, я малость преувеличил. Эти безделушки должны пойти за хорошие деньги в Париже и Брюсселе. А десять процентов – наши. Но я ведь снова остался без подарка для мамы!

Телеграмма Жан-Клода окончательно перебила вкус «сомы» во рту у Хоба, заменив его сладким привкусом грядущих барышей.