Текст книги "Все романы Роберта Шекли в одной книге"

Автор книги: Роберт Шекли

Глава 22

С раннего утра Баррент начал расследование. План был прост. Он звонил в двери и задавал вопросы, предупреждая, что серьезные могут перемежаться странными и глупыми, предназначенными для определения общего уровня развития. Таким образом, Баррент мог затрагивать любые темы, не возбуждая подозрения.

Оставалась опасность, что какой-нибудь государственный служащий попросит показать удостоверение личности или что внезапно появится секретная полиция. Но приходилось рисковать.

Результаты оказались самыми неожиданными.

* * *

(Гражданка А. Л. Готхрейд, возраст 55 лет, занятие – домохозяйка. Женщина чопорная, но вежливая.)

– Вы хотите спросить меня о классе и статусе. Так?

– Да, мадам.

– И всегда-то вы, Опросчики, спрашиваете о классе и статусе. Неужели не надоело? Ну ладно… Так как все равны, есть только один класс. Средний. Вопрос только, к какой части среднего класса относится индивидуум – высшей, низшей или средней.

– А как это определяется?

– По манерам: как человек ест, одевается, ведет себя на людях. Высший средний класс, например, всегда можно безошибочно определить по одежде.

– Понимаю. А низший средний класс?

– Ну, во-первых, у них меньше творческой энергии. Они носят готовую одежду, и это их вполне устраивает. Показательно и отношение к своему жилью. Причем украшательство без искры вдохновения в счет не идет, а лишь помечает выскочек. Представитель высшего среднего класса не примет такого у себя дома.

– Благодарю вас, гражданка Готхрейд. А как вы определите свой собственный статус?

(С чуть заметным колебанием):

– О, я никогда особенно над этим не задумывалась. Высший средний, скорее всего.

* * *

(Гражданин Дрейстер, возраст 43 года, занятие – продавец обуви. Стройный, молодо выглядящий мужчина.)

– Да, сэр. У нас с Мирой три ребенка школьного возраста. Все мальчики.

– Вы не могли бы рассказать, из чего складывается их образование?

– Они учатся писать, читать, быть честными гражданами и уже приступили к изучению своих профессий. Старший пойдет по семейной линии – обувь. Двое других – по бакалее и розничной торговле, как заведено в семье у жены. Кроме того, они узнают, как обретать и сохранять статус. Этому учат в открытых классах.

– А есть и другие?

– Ну, естественно, закрытые. Их посещает каждый ребенок.

– И чем там занимаются?

– Не знаю.

– Ребята никогда не рассказывают об этих классах?

– Нет. Они говорят обо всем на свете, но не о них.

– А вы не представляете, что происходит в закрытых классах?

– К сожалению, нет. Может быть – заметьте, это только предположение, – в них преподают религию. Но лучше спросить у учителя.

– Благодарю вас, сэр. Как вы определите свой статус?

– Средний класс, безусловно.

* * *

(Гражданка Мариан Морган, возраст 51 год, занятие – школьная учительница. Высокая костлявая женщина.)

– Да, сэр, вот и все о нашей обязательной программе.

– Кроме закрытых классов?

– Простите?

– Вы не упомянули закрытые классы.

– Боюсь, что не могу это сделать.

– Почему же, гражданка Морган?

– Это что, вопрос с подвохом? Всем известно, что учителей не пускают в закрытые классы.

– Кого же тогда впускают?

– Детей, конечно.

– Но кто их учит?

– Об этом заботится правительство.

– Естественно. Но кто конкретно ведет занятия?

– Не имею понятия, сэр. Меня это не касается. Закрытые классы – старое и уважаемое учреждение. Возможно, они связаны с религией. В любом случае не мое это дело. И не ваше, молодой человек, будь вы хоть трижды Опросчик.

– Благодарю вас.

* * *

(Гражданин Эдгар Ниф, возраст 107 лет, занятие – отставкой военный. Высокий лысый мужчина с холодными голубыми глазами.)

– Пожалуйста, немного громче. Что вы сказали?

– О вооруженных силах. Я спрашивал…

– Теперь вспомнил. Да, молодой человек, я был полковником Двадцать первой Североамериканской Космической Группы, регулярной части Земных Вооруженных Сил.

– Вы вышли в отставку?

– Нет, служба отставила меня.

– Простите, сэр?

– Я не оговорился. Это произошло шестьдесят три года тому назад. Вооруженные Силы были распущены.

– Почему?

– Не с кем стало сражаться. Во всяком случае, так нам объяснили. Глупости! Старым солдатам известно: никогда невозможно предсказать, откуда появится враг. Он может появиться и сейчас. И что тогда?

– А заново сформировать армию?

– Хорошо бы! Но нынешнее поколение не знает, что такое служба. И командиров не осталось, кроме таких старых ослов, как я. На создание реальной силы уйдут годы.

– А пока что Земля совершенно беззащитна перед вторжением?

– Да. Есть полицейские соединения, но я самым серьезным образом сомневаюсь в их надежности, если пойдет пальба.

– Не могли бы вы рассказать мне о полиции?

– Ничего о ней не знаю. Меня никогда не волновали вопросы невоенного характера.

* * *

(Гражданин Мартин Хоннерс, возраст 31 год, занятие – глаголизатор. Худой вялый мужчина с честным мальчишеским лицом и пшеничными волосами.)

– Вы глаголизатор, гражданин Хоннерс?

– Да, сэр. Хотя, пожалуй, больше подойдет слово «автор», если не возражаете.

– Конечно. Гражданин Хоннерс, вы сотрудничаете в периодической печати?

– О нет! Там подвизаются некомпетентные бездари, которые пишут для сомнительной услады низшего среднего класса. Все рассказы, да будет вам известно, составляются строка за строкой из произведений популярных писателей двадцатого и двадцать первого веков. Эти бумагомаратели просто меняют порядок слов. Изредка кто-нибудь сочинит глагол или даже существительное. Но, повторяю, крайне редко.

– Вы этим не занимаетесь?

– Абсолютно! Моя работа не коммерческая. Я – Созидающий Специалист по Конраду.

– Поясните, пожалуйста.

– С удовольствием. Я пересоздаю работы Джозефа Конрада, автора, жившего в доатомном веке.

– А как вы пересоздаете эти работы, сэр?

– В настоящее время я занят пятым пересозданием «Лорда Джима» – как можно глубже вчитываюсь в оригинал, а затем переписываю книгу так, как сделал бы сам Конрад, живи он сегодня. Это занятие требует величайшего усердия и артистичности. Одна описка может испортить всю работу. Необходимо в совершенстве знать словарь Конрада, темы, характеры, настроения… И книга будет не простым повторением, а внесет что-то новое.

– Каковы ваши дальнейшие творческие планы?

– После пересоздания «Лорда Джима» я собираюсь отдыхать. Затем я пересоздам одно из менее заметных произведений Конрада, «Малатского плантатора».

– Понимаю… Является ли пересоздание правилом для всех видов искусства?

– Это цель каждого истинного художника независимо от того какую область он выбрал для своей деятельности. Искусство – жестокая возлюбленная.

* * *

(Гражданин Уиллис Уэрка, возраст 8 лет, занятие – учащийся. Жизнерадостный черноволосый мальчик.)

– Простите, мистер Опросчик, моих родителей нет дома.

– Вот и хорошо, Уилли. Ты не против, если я задам тебе несколько вопросов?

– Конечно. А что это у вас выпирает под пиджаком, мистер?

– Спрашивать буду я, Уилли, если не возражаешь. Ты любишь школу?

– Так себе.

– Чему ж ты учишься?

– Ну чтение, язык, оценка статуса, потом курсы по искусству, музыке, архитектуре, литературе, балету и театру. Все как обычно.

– Вижу. Это в открытых классах?

– Естественно.

– Ты ходишь в закрытый класс?

– Каждый день. А это у вас пистолет выпирает?

– Нет, просто мой костюм плохо сидит. Слушай, ты не хотел бы рассказать мне, что вы делаете в закрытом классе?

– Почему ж нет?

– Ну и что же там происходит?

– А я не помню.

– Уилли…

– Честное слово, мистер Опросчик. Мы все заходим в класс, а затем выходим через два часа. Но это все. Больше я ничего не могу вспомнить. Я говорил с другими ребятами. Они тоже забывают.

– Странно.

– Нет, сэр. Если бы нам надо было помнить, класс не был бы закрытым.

– Пожалуй.

А не помнишь ли ты, как выглядит комната или кто ваш учитель в закрытом классе?

– Нет, сэр, я в самом деле ничего не помню.

– Спасибо, Уилли.

* * *

(Гражданин Кучлан Дент, возраст 37 лет, занятие – изобретатель. Преждевременно полысевший человек с ироничными глазами.)

– Да, верно. Я специализируюсь на играх. В прошлом году я изобрел «Триангулируй – а не то…» Не видели? Она была очень популярна.

– Боюсь, что нет.

– Это, знаете ли, интеллектуальная игра. Имитирует потерю ориентации в космосе. Игрокам даются неполные данные для компьютеров и, при удачной игре, добавочная информация. Опасные ситуации штрафуются. Куча сияющих огней и прочая мишура. Прекрасная вещь!

– Больше вы ничего не изобрели, гражданин Дент?

– В юные годы я придумал улучшенную жатку. Она превосходила по эффективности предыдущие модели в три раза. И, верите ли, я действительно думал, что имею шансы ее продать.

– Продали?

– Конечно, нет. Тогда я не знал, что в патентном бюро открыто только отделение игр.

– Вы огорчились?

– Сперва – да. Но потом я понял, что существующие модели достаточно хороши. В изобретении более эффективных или простых устройств нет нужды. Мы довольны своим сегодняшним днем. Кроме того, новые изобретения бесполезны. Уровень рождаемости и смертности на Земле стабилен, и всего хватает. Чтобы выпустить новый аппарат, надо переоборудовать целый завод. Это почти невозможно, так как все заводы автоматические и саморегулирующиеся. Вот почему наложен мораторий на все изобретения, кроме сферы игр.

– И что вы об этом думаете?

– А что тут думать? Так уж получилось.

– Вы не хотели бы изменить этот порядок?

– Может быть, и хотел бы. Но, как изобретатель, я все равно отношусь к нестабильным элементам.

* * *

(Гражданин Барн Трентен, возраст 41 год, занятие – инженер-атомщик, специалист по конструированию космических кораблей. Нервный интеллектуал с печальными карими глазами.)

– Вы хотите знать, чем я занимаюсь на работе? Бездельничаю. Мне некуда приложить силы, я просто хожу кругами. Правилами предусматривается один человек на каждую автоматическую операцию. Вот что я делаю – присутствую.

– Вы, кажется, недовольны, гражданин Трентен.

– Да. Я хотел быть инженером-атомщиком и для этого учился. А после выпуска обнаружил, что мои знания устарели на пятьдесят лет, да и никому не нужны.

– Почему?

– Потому что все автоматизировано. Не знаю, известно ли это большинству населения, но дело обстоит так. От добычи сырья до получения конечного продукта – автоматизировано все. Человек нужен лишь для контроля над количеством производимого продукта, а оно определяется численностью населения. И даже здесь участие человека сводится к минимуму.

– А что, если часть оборудования выйдет из строя?

– На то есть ремонтные роботы.

– А если и они сломаются?

– Проклятые железяки – саморемонтирующиеся. Мне остается только стоять в сторонке. Весьма странно для человека, считающего себя инженером.

– Почему бы вам не поменять работу?

– Нет смысла. Я проверял, остальные в таком же положении – присутствуют при автоматических процессах, которых не понимают. Назовите любую отрасль – либо «инженер-наблюдатель», либо никого.

– Такая же ситуация и в космонавтике?

– Безусловно. За последние пятьдесят лет ни один пилот не покидал Земли. Скоро они разучатся управлять кораблями.

– Понимаю, все автоматизировано… Ну а если случится нечто непредвиденное?

– Трудно сказать. Если корабль попадет в незапрограммированную ситуацию, он будет парализован, по крайней мере, временно. Я думаю, там стоят селекторы оптимального выбора, но вряд ли испытанные. В лучшем случае он будет действовать замедленно, в худшем – вообще не будет действовать. По мне – так пусть! Надоело ошиваться вокруг машин, день за днем наблюдая безотрадное однообразие операций. Большинство моих коллег чувствуют то же самое. Мы хотим дела, любого дела! Вы знаете, что сотни лет назад пилотируемые корабли исследовали планеты других звездных систем?

– Да.

– Вот это нам необходимо сейчас. Двигаться вперед, исследовать, изучать!

– Согласен. Но вы не думаете, что говорите довольно опасные вещи?

– Кажется. Но, если говорить честно, я уже не боюсь. Пускай отправляют на Омегу, если хотят. Хуже мне не станет.

– Вы слышали об Омеге?

– Про нее знает каждый, кто связан с космическими кораблями. «Земля – Омега» – единственный сохранившийся маршрут… Страшная планета. Лично я во всем виню церковь.

– Церковь?

– Только ее. Проклятые ханжи, только и знают, что канючат про всякий там Дух Человеческого Воплощения. Одного этого достаточно, чтобы человека потянуло ко злу…

* * *

(Гражданин Отец Бойрен, возраст 51 год, занятие – священнослужитель. Коренастый мужчина в шафрановой рясе и серых сандалиях.)

– Верно, сын мой, я аббат местного отделения Церкви Духа Человеческого Воплощения. Церковь является официальным религиозным выражением правительства Земли. Наша религия едина для всех народов и состоит из лучших элементов старых исповеданий, искусно скомбинированных во всеобъемлющую веру.

– Гражданин аббат, а разве нет противоречий между доктринами религий, составляющих вашу веру?

– Были. Но мы стремились к согласию и сохранили лишь отдельные яркие детали некогда великих религий, детали, знакомых мне людям. В нашей церкви нет сект и расколов, так как мы всеприемлющи. Личность может веровать во что угодно, если только несет священный Дух Человеческого Воплощения. Ибо наш культ есть культ Человека. И дух его есть дух божественного и священного добра.

– Не могли бы вы определить понятие «добро», гражданин аббат?

– Пожалуйста. Добро – есть сила внутри нас, вдохновляющая людей на общение и содружество. Культ Добра является культом самого себя и потому единственно верным культом. Личность, которой мы поклоняемся, есть идеальное социальное существо; человеческое содержимое в нише общества, готовое ухватить любую возможность продвижения. Добро есть действительное отражение любящей и лелеющей Вселенной. Добро непрерывно изменяется во всех своих аспектах, хотя его проявления… У вас странное выражение лица, молодой человек.

– Простите. Мне кажется, что-то похожее я уже слышал.

– Сие всегда остается правдой.

– Безусловно. Еще один вопрос, сэр. Не могли бы вы рассказать мне о религиозном воспитании детей?

– Эту обязанность несут роботы-исповедники, в соответствии с духом древнего трансцендентального фрейдизма. Робот-исповедник наставляет ребенка так же, как и взрослого. Он их постоянный друг и учитель. Будучи роботом, исповедник дает точные и недвусмысленные ответы на любые вопросы. Это большая помощь в воспитании ортодоксальности.

– А что делают священнослужители-люди?

– Наблюдают за роботами-исповедниками.

– Присутствуют ли эти роботы в закрытых классах?

– Не могу вам ответить… Нет, я в самом деле не знаю. Закрытие классы закрыты для аббатов так же, как и для всех остальных.

– По чьему приказу?

– По приказу Шефа Секретной Полиции.

– Понимаю… Благодарю вас, гражданин аббат Бойрен.

* * *

(Гражданин Энайн Дравивиан, возраст 43 года, занятие – государственный служащий. Узколицый мужчина, усталый и преждевременно постаревший.)

– Добрый день, сэр. Так вы состоите на государственной службе?

– Совершенно верно.

– Давно?

– Около восемнадцати лет.

– Ясно. А не могли бы вы сказать, в чем конкретно заключаются ваши обязанности?

– Пожалуйста. Я – Шеф Секретной Полиции.

– Вы? Понимаю, сэр, это очень интересно. Я..

– Не тянитесь к иглолучевику, экс-гражданин Баррент. Заверяю вас, он не будет действовать в зоне вокруг этого дома. А попытка вытащить его лишь причинит вам вред.

– Каким образом?

– У меня есть свои средства защиты.

– Как вы узнали мое имя?

– Я знал все, как только ваша нога коснулась поверхности Земли. Мы еще кое на что способны. Впрочем, войдемте-ка лучше в дом и побеседуем.

– Я бы предпочел воздержаться от беседы.

– Боюсь, что это необходимо. Входите, Баррент, я не кусаюсь.

– Я арестован?

– Боже, конечно, нет! Мы просто немного потолкуем. Сюда, сэр, сюда. Устраивайтесь поудобнее.

Глава 23

Дравивиан провел его в просторную комнату, обшитую панелями орехового дерева и обставленную массивной лакированной мебелью. Одну стену закрывал тяжелый выцветший гобелен с изображением средневековой охоты.

– Вам нравится? – спросил Дравивиан. – Все здесь сделано руками членов моей семьи. Гобелен вышила жена, скопировав его с оригинала в музее Метрополитен. Мебель смастерили два моих сына. Они хотели что-нибудь старинное и в испанском стиле, но более удобное; отсюда некоторая модификация линий. Мой собственный вклад увидеть нельзя – я специализируюсь по музыке периода барокко.

– В свободное от работы в полиции время? – спросил Баррент.

– Именно. – Дравивиан отвернулся от Баррента и задумчиво посмотрел на гобелен. – Мы еще коснемся этого вопроса. Скажите сперва, что вы думаете о комнате?

– Она очень красива, – произнес Баррент.

– И?

– Ну… я не судья…

– Вы должны быть судьей, – подчеркнул Дравивиан. – В этой комнате – вся цивилизация Земли в миниатюре. Скажите прямо, что вы о ней думаете?

– Она кажется безжизненной, – проговорил Баррент.

Дравивиан улыбнулся.

– Вы выбрали удачное слово. А ведь это комната людей высокого статуса. Сколько творческих усилий было затрачено на артистичное улучшение древних стилей! Моя семья воссоздала кусочек испанского прошлого, как другие воссоздают кусочки истории майя или Океании. И все же налицо пустота. Наши автоматические заводы производят одни и те же продукты. Так как товары у всех одинаковы, нам приходится изменять их, улучшать, украшать, и такими способами выражать себя. Вот что происходит на Земле, Баррент. Наши энергия и способности уходят на никчемные цели; личность замкнулась на себе. Мы мастерим старинную мебель в соответствии с рангом и статусом, а тем временем нас тщетно ждут неисследованные планеты. Мы давно кончили развиваться. Стабильность принесла застой, и мы ему подчинились.

– Не ожидал я услышать такие слова из уст Шефа Секретной Полиции.

– Я необычный человек, – произнес Дравивиан с тонкой улыбкой. – И Секретная Полиция – необычное учреждение.

– Но, очевидно, очень эффективное! Как вы узнали обо мне?

– Ну, это просто. Почти все встретившиеся вам люди распознали в вас чужака. Вы выделялись, как волк среди овец, и мне немедленно сообщали.

– Ясно, – сказал Баррент. – Что же теперь?

– Хотелось бы послушать ваш рассказ об Омеге.

Баррент рассказал Дравивиану о своей жизни на планете преступников.

– Я так и думал, – со слабой улыбкой произнес Шеф Секретной Полиции. – То же самое происходило в свое время в Америке и Австралии. Конечно, разница есть: вы совершенно изолированы от родины. Но у вас та же яростная энергия, та же жестокость.

– Что вы собираетесь со мной сделать?

Дравивиан пожал плечами:

– Какое это имеет значение? Предположим, я убью вас. Но вашу Группу на Омеге не удержать от засылки других шпионов или захвата одного из тюремных кораблей. Как только омегиане начнут действовать, они неизбежно обнаружат правду.

– Какую правду?

– А вы еще не догадались? На Земле около восьми столетий не было войн. Мы не знаем, как сражаться. Сторожевые корабли вокруг Омеги – чистое надувательство, одна видимость. Они полностью автоматизированы и запрограммированы на условия, которые существовали сотни лет назад. Решительная атака – и корабль ваш, а за ним и все остальные. После этого ничто не в состоянии остановить приход омегиан на Землю; а Земля не в состоянии с ними бороться. Вот почему у заключенных смывают память. Уязвимость Земли должна быть скрыта.

– Если вы все это осознаете, то почему ваши руководители ничего не предпринимают?

– Сначала у нас было такое намерение, но лишь одно намерение. Мы предпочитали не задумываться всерьез. Казалось, что статус-кво сохранится навеки… Я тоже лишь видимость, – сказал Дравивиан. Пост Шефа Полиции – почетная синекура. Вот уже почти век, как Земле не нужна полиция.

– Она вам потребуется, когда омегиане вернутся домой, – заметил Баррент.

– Да. Опять начнутся беспорядки, преступления. Однако я верю, что конечный сплав получится удачный. У омегиан есть энергия, воля, стремление достичь звезд. А Земля придаст вам спокойствие и стабильность. Каковы бы ни были результаты, объединение неизбежно. Мы слишком долго жили во сне. Но вы пробудите нас, пусть это будет и не безболезненное пробуждение. – Дравивиан поднялся на ноги. – А теперь, когда судьбы Земли и Омеги решены, – по глотку освежительного?

Глава 24

С помощью Шефа Полиции Баррент с очередным кораблем всю информацию отправил на Омегу. Послание сообщало о положении на Земле и требовало немедленных действий. После этого Баррент мог приступить к выполнению своей собственной задачи – найти солгавшего информатора и судью, приговорившего его к наказанию за преступление, которого он не совершал. Баррент чувствовал, что, когда он найдет их, у него восстановится утраченная часть памяти.

Ночным экспрессом он прибыл в Янгерстаун. Аккуратные ряды домов казались такими же, как и везде, но для Баррента они были по-особому, щемяще знакомыми.

Он помнил свой город, и его однообразие казалось ему особым, полным значения. Здесь он родился и рос.

Вот магазин Гротмейера, а напротив через дорогу – дом Хавнинга. А там жил Билли Хавлок, его лучший друг; они вместе мечтали стать звездоплавателями.

Дом Эндрю Теркалера. А рядом школа; Баррент помнил ее. Он помнил, как каждый день заходил в закрытый класс, но не мог вспомнить, чему там учился.

Вот здесь, у двух исполинских вязов, произошло убийство. Баррент подошел к этому месту и вспомнил, как все случилось. Он возвращался домой. Откуда-то сзади донесся крик. Баррент обернулся и увидел, как по улице побежал человек – Иллиарди – и что-то бросил ему. Баррент инстинктивно схватил этот предмет и обнаружил, что держит запрещенное оружие. Через два шага он наткнулся на мертвого Эндрю Теркалера.

А потом? Смятение, паника. Ощущение, что кто-то наблюдает за ним, стоящим над трупом с оружием в руках. Там, в конце улицы, было убежище, в котором он скрылся…

Баррент подошел ближе и узнал будку робота-исповедника. Он заглянул в будку. В маленьком помещении было темно и душно.

Единственный стул стоял перед мигающей огоньками панелью.

– Доброе утро, Уилл.

Услышав мягкий механический голос, Баррент внезапно ощутил беспомощность. Он вспомнил. Этот бесстрастный голос все знал, все понимал и ничего не прощал. Голос судьи.

– Ты помнишь меня? – спросил Баррент.

– Конечно, – сказал робот-исповедник. – Ты был одним из моих прихожан, пока не попал на Омегу.

– Это ты сослал меня!

– За убийство.

– Но я не совершал преступления! – закричал Баррент. – Ты не мог не знать этого!

– Разумеется, я знал, – произнес робот-исповедник. – Но мои обязанности строго определены. Я приговариваю в соответствии со свидетельствами, а не интуицией. Сомнения толкуются в пользу обвинения.

– Против меня были показания?

– Да.

– Кто их дал?

– Я не могу открыть его имя.

– Ты должен, – сказал Баррент. – На Земле наступает другое время. Заключенные возвращаются.

– Я ожидал этого, – промолвил робот-исповедник.

– Имя! – крикнул Баррент и вытащил из кармана иглолучевик.

– Не скажу, для твоего же блага. Опасность слишком велика. Поверь мне, Уилл…

– Имя!

– Хорошо. Ты найдешь информатора на Мапп-стрит, тридцать пять. Но я искренне советую тебе не идти туда. Ты погибнешь. Ты просто не знаешь…

Баррент нажал на курок, узкий луч прорезал панель. Огоньки на ней вспыхнули и стали меркнуть, пошел серый дымок.

Баррент бывал здесь прежде. Он узнал эту улицу, обсаженную кленами и дубами. Эти фонарные столбы – его старые знакомые, та трещина в асфальте памятна ему с детства. Дома, казалось, застыли в ожидании, будто зрители последнего действия полузабытой драмы.

Над домом № 35 нависла зловещая тишина. Баррент достал из кармана иглолучевик, тщетно стараясь подбодрить себя, и вошел в незапертую дверь.

Смутно проступали контуры мебели, тускло поблескивали картины на стенах. Сжав лучевик в руке, он ступил в следующую комнату.

И оказался лицом к лицу с информатором.

Глядя ему в глаза, Баррент вспоминал.

В захлестывающем потоке памяти он видел себя: маленького мальчика, входящего в закрытый класс. Он вновь слышал убаюкивающий гул машин, в уши лился вкрадчивый голос. Сперва голос вселял ужас, то, что он предлагал, было невообразимо. Затем, постепенно, Баррент начал привыкать к голосу, как привыкал ко всем странностям закрытого класса.

Машины учили на глубоком, подсознательном уровне. Они прививали, внушали определенные нормы поведения – и блокировали верхние уровни сознания.

Чему его учили?

Ради социального блага ты должен сам себе быть свидетелем и полицейским. Ты должен нести ответственность за любое преступление, которое мог совершить.

На Баррента бесстрастно смотрел информатор – собственное лицо, отраженное в зеркале на стене.

Он донес сам на себя. Когда он стоял в тот день с оружием в руках, глядя на убитого человека, подсознательные процессы взяли верх. Вероятность вины была слишком большой; она превратилась в саму вину. Баррент пошел к роботу-исповеднику и дал полное и убедительное свидетельство против себя самого.

Робот-исповедник вынес приговор, и Баррент, хорошо обученный, направился в ближайший Центр контроля мысли в Трентон. Частичная амнезия уже наступила, спущенная пружиной уроков закрытого класса.

Опытные техники-андроиды потрудились, чтобы завершить амнезию, стереть последние остатки памяти. Как стандартный предохранитель против возможного ее возвращения, они создали логичную версию убийства и насадили слепую веру в мощь Земли.

Запрограммированный Баррент добрался на специальном транспорте до космопорта, взошел на борт тюремного корабля и закрыл за собой дверь своей камеры.

Там он спал до Контрольного Пункта, пока его не разбудили прибывшие охранники…

Уроки закрытого класса никогда не должны выйти из подсознания. В противном случае человек обязан немедленно произвести акт самоубийства.

Земле не нужна была служба безопасности, потому что в мозг каждого были вмонтированы и полицейский, и палач. Под поверхностью гуманной культуры Земли скрывалась механическая цивилизация. И понимание ее сути каралось смертью.

Именно здесь, именно сейчас началась настоящая схватка за Землю.

Заученные образцы поведения заставили Баррента поднять оружие и направить себе в голову. Вот о чем пытался его предупредить робот-исповедник, вот что видела девушка-мутантка. Прежний Баррент, машина, запрограммированная на бездумное повиновение, готов был убить себя.

Возмужавший Баррент, прошедший школу жизни на Омеге, восстал против этого слепого желания.

Баррент против Баррента. Два человека боролись за обладание оружием, за контроль над телом, за власть над разумом.

Иглолучевик остановился в дюйме от головы. Мушка качнулась. Затем медленно Баррент-омегианин, Баррент-2, отвел оружие.

Его победа была недолговечной. Уроки закрытого класса швырнули Баррента-2 в яростную схватку с неумолимым и жаждущим смерти Баррентом-1.