Текст книги "Все романы Роберта Шекли в одной книге"

Автор книги: Роберт Шекли

– Вот мы и одни, – сказал Лумис, запирая дверь. Он оглядел Кромптона с головы до ног. Похоже, результат осмотра его не очень обрадовал. – Надеюсь, ваше путешествие было приятным, Элистер? Надолго к нам?

– Это зависит… – начал Кромптон.

– Давайте пройдем в гостиную и поболтаем.

Гостиная Лумиса потрясла Кромптона до глубины души. Он чуть не упал, когда ступни его утонули в глубоком ворсе восточного ковра. Комната освещалась золотистым неярким светом, по стенам непрерывной чередой бежали извилистые легкие тени, то сближаясь и сливаясь друг с другом, то принимая очертания животных или жутковатых чудовищ из детских кошмаров, а затем медленно исчезали в мозаике потолка. Кромптон и раньше слышал о теневых песнях, но видел их впервые.

Лумис пояснил:

– Исполняется довольно миленькая пьеска под названием «Спуск в Ксанаду». Нравится?

Кромптон пожал плечами.

– Это, должно быть, дорогое удовольствие.

Лумис тоже пожал плечами.

– Представления не имею. Это подарок. Присаживайтесь, пожалуйста.

Кромптон опустился в глубокое кресло, которое сразу же обволокло его тело и стало мягко массировать ему спину.

– Хотите выпить? – спросил Лумис.

– Деполимеризованную сарсапарель, если можно, – сказал Кромптон.

Лумис отправился за напитком. Кромптон слышал мелодию, которая будто сама рождалась у него в голове. Мелодия была медленная, и чувственная, и невыносимо горькая, и Кромптону казалось, что он слышал ее раньше, в другом месте, в другом времени.

– Она называется «Свобода без конца», – сказал вернувшийся Лумис. – Прямая аудиопередача. Симпатичная вещица, верно?

Кромптон понимал, что Лумис старался произвести на него впечатление. И надо отдать ему должное – это ему удалось. Пока Лумис разливал напиток, Кромптон разглядывал комнату: скульптуры, занавеси, мебель, безделушки; его чиновничьи мозги быстро подсчитали стоимость – вещи в этой комнате обошлись в кругленькую сумму.

Он глотнул из бокала. Это был эйянский коктейль; по телу Кромптона разлилось ощущение уюта.

– Очень неплох, – неохотно похвалил он.

Он никак не ожидал увидеть Лумиса таким уверенным в себе, таким, как говорится в кроссвордах, sangfroid.[214]214
  Хладнокровным (фр.).


[Закрыть] Это встревожило его. Достаток Лумиса, его спокойствие и умение владеть собой вызывали беспокойную мысль о том, что Лумис не такая уж ущербная личность, как он считал. А тогда что остается Кромптону? Место маленького или среднего человечка на стволе другой доминирующей личности? Нет, такого просто не может быть. Пройти через все эти сложности и добиться того, что им будет командовать это ничтожество, этот сластолюбец? Нет!

– Я приехал сюда, – сказал Кромптон, – чтобы осуществить реинтеграцию, что, как вам наверняка известно, является нашей законной моральной прерогативой.

– Приехали, чтобы снова заключить меня в ваше тело, да, Элистер? – весело спросил Лумис.

– Наша цель состоит в том, – продолжал Кромптон, – чтобы в результате слияния в единое, новое существо память каждого из нас в равной степени влилась в него, так что равенство в правах будет соблюдено.

– Так вот как это будет, – сказал Лумис. – Но я лично сильно сомневаюсь, что это необходимо. Зачем мне рисковать? Я и так безмерно счастлив.

– Счастье немыслимо для такой неадекватной и усеченной личности, как ваша, – возразил Кромптон.

– Да, между нами, мальчиками, говоря, я понимаю, что вы имеете в виду. Жизнь, посвященная только удовольствиям, без стремления к высшим ценностям, это жизнь собачья. Желания блекнут, Элистер, а я все продолжаю изо дня в день устало повторять одно и то же. Нет, наслаждение – дело нешуточное, наслаждение разрушительно.

– Ну так…

– Но в городе только в наслаждение и играют. Я ведь главным образом массовик-затейник, Эл, и уж никак не мыслитель. Конечно, удовольствия не всегда приятны, но кому мне жаловаться на это? Такова жизнь, не так ли? Человек должен выполнять свою работу, даже если его работа – сплошные развлечения, в которых он давно разочаровался. Вот что значит для меня быть человеком.

– Не думаю, что ваше определение выдержит более или менее глубокое испытание, – возразил Кромптон.

– Именно поэтому я и не собираюсь подвергать его испытанию, – сказал Лумис. – Мой девиз: будь смел, следуй своим побуждениям и игнорируй очевидное!

– И вы всегда живете согласно своему девизу? – спросил Кромптон.

– Пожалуй, да. Я всегда знал, что я не такой, как другие. Но в детстве меня это не волновало. В школе я пользовался большой популярностью. Естественно, не за мои познания, во всяком случае, не за те знания, которые там преподавали. Я многое познал на собственном опыте. Какие сокровища чувственности я открывал для себя в те дни! Раннее отрочество – прекрасное время. Но вы знаете, как это бывает у детей – одно дурачество, ничего серьезного. Серьезное у меня началось с мисс Тристаной де Куна, учительницей истории. Это была высокая дама лет двадцати с хвостиком. Под ее бесформенным школьным балахоном скрывалось тело нимфы. В сексе она была неутомима. А после нее была Гловис, потом Дженнифер…

– И как же долго продолжалось ваше обучение в школе?

– Я бросил ее в шестнадцать лет. Вернее, мне предложили уйти. Меня обвинили в совращении малолетних (хотя я и сам был малолеткой!). Заявили, что я устраиваю жуткие оргии. Все это преувеличено, уверяю вас. Но так или иначе, школа никогда не была мне по душе. Я был молод, привлекателен, энергичен, полон энтузиазма и уже тогда знал, кем я хочу стать…

– И кем же?

– Я хотел стать спасателем на водах при клубе «Кантри». Я всегда обожал спасателей и завидовал им. Вот это работа так работа! Стоишь над толпой совершенно один, в трусах, сандалиях и белом тропическом шлеме. И, конечно же, с блестящим медным свистком на шее! При этом получаешь совершенно фантастический загар. А сама работа? Спасатель на водах – это полуголая фигура власти, а также символ летней чувственности. В семнадцать лет, после того как я поработал контролером в автобусе и официантом, я стал спасателем. И это было фантастикой!

– И что же случилось?

– Обычная вещь. Однажды несколько лет спустя прозвучала тревога. С кем-то что-то случилось за линией бакенов. Я вскочил в лодку и погреб. Тонула толстуха с Земли. Я попробовал затащить ее в лодку, но она запаниковала и опрокинула лодку. Я барахтался с нею в воде, пытаясь отбуксировать ее к перевернутой лодке, я умолял ее успокоиться и позволить мне доставить ее на берег. Но она совсем потеряла голову и в истерике сдавила мне шею железной петлей. Мне оставалось только одно: двинуть разок ей в челюсть, а потом уже тащить ее, как спутанного кита. Но не успел я осуществить свое намерение, – как она сама врезала мне, вложив в оплеуху все свои триста фунтов веса и ярость берсерка.[215]215
  Берсерк – в скандинавских сагах – воин, не знающий страха смерти. Перед боем берсерки с помощью наркотизирующих средств доводили себя до состояния неистовства и полного отсутствия инстинкта самосохранения, чем наводили ужас на своих врагов.


[Закрыть] Я отключился. К счастью, нас заметили с берега и прислали другую лодку. В сущности, такое могло случиться с кем угодно.

– Но правление клуба думало иначе?

– Они обвинили меня в том, что я не умею плавать! Представляете? Это меня-то, проработавшего спасателем целых два года!

– Но вам ничего не стоило доказать им свою компетентность!

– По правде говоря, мне не хотелось унижаться перед ними. Раз им взбрело такое в голову, хрен с ними. Я ушел от них.

– И куда же вы ушли?

– Я обдумывал ситуацию.

– И как долго вы думали?

– Около года.

– На что же вы жили все это время?

– К счастью, у меня появился спонсор, мисс Сьюзи Греч. Это была та самая женщина, из-за которой я лишился работы. Она испытывала ко мне чувство благодарности за то, что я спас ей жизнь…

– Но не вы же спасли ей жизнь!

– Она считала, что я. Это была крупная, щедрая женщина с ярко выраженными сексуальными способностями, скрытыми внутри ее неуклюжего тела. Она первая обнаружила у меня артистический талант и решила развивать его.

– Какой еще артистический талант?

– Я всегда прилично разыгрывал всякие сценки-пародии. И она заставила меня поверить, что я обладаю подлинным талантом, который нужно развивать. Благодаря ее поддержке я поступил в школу искусств.

– И все это время вы жили с ней?

– А как же! Бедняжка, она была так одинока! И это было то немногое, что я мог сделать для нее. Нам было так хорошо! Со мной Сьюзи прожила лучшие годы своей жизни. Мелочь, которую я брал у нее на одежду и карманные расходы, ничего ей не стоила. Мы были бесконечно преданы друг другу. Она даже хотела выйти за меня замуж.

– И что же?

– Бедняжка Сьюзи! Она сделалась патологически, совершенно беспочвенно ревнива!

– Почему?

– У нее были глупые подозрения, что я путаюсь с натурщицами в классе изобразительных искусств.

– А вы путались?

– Конечно! Но я делал это так ловко, что она никак не могла меня уличить. А поскольку никаких доказательств у нее не было, ревность ее была беспочвенна. И все бы шло хорошо, если бы она не наняла детектива. Он тоже ничего существенного не обнаружил и, чтобы спасти свою репутацию, просто оговорил меня. Он подкупил трех натурщиц, и они поклялись, что вступали со мной в сношения, как по отдельности, так и ensemble.[216]216
  Вместе (фр.).


[Закрыть] Самое интересное, что это была чистая правда, хотя он нас не застукал ни разу. И поэтому я не стал убеждать Сьюзи в том, что меня, мол, оговорили… Как вы сами понимаете, разыгралась довольно мерзкая сцена. Я вернул ей ножной браслет и покинул ее апартаменты.

Служба на водах была вершиной в карьере Лумиса. Позже ничего такого ему уже не попадалось. Правда, ему удалось получить место помощника бармена в одном из известных ночных клубов. Таким образом он занял неплохое положение: бармену обеспечен первый взор женщины-клиентки, равно как и внимание своих же клубных официанток. Он и впрямь хотел удержаться на этом месте. И очень старался. Но…

– Меня уволили, – признался он. – Потому что Лила устроила скандал, а хозяин решил, что это из-за меня. К тому времени я жил с Лилой что-то около месяца. Лила – это не настоящее ее имя. Она его взяла из какой-то книги. А скандал начался из-за того, что Мира, которую я незадолго до этого встретил, все время слонялась вокруг меня. Как будто я мог не пускать ее в бар!

– А зачем она слонялась вокруг вас? – спросил Кромптон.

– Она доверилась мне. Глупо, конечно, но я согласился помочь ей. Она обучалась экзотическим танцам, и ей нужен был партнер с крепкими руками, чтобы она могла выполнять все эти поддержки и шпагаты. Лила интерпретировала это в наихудшем виде, естественно.

– И у нее были основания?

Лумис раздраженно затряс головой.

– Она ни разу не застукала нас с Мирой! Откуда у нее взялась эта уверенность? Какое право она имела устраивать публичные скандалы, обвиняя меня без всяких доказательств в том, что я сплю с Мирой и с Банни? Любой галактический суд оправдал бы меня.

– Постойте, а что это за Банни?

– Банни – сестра Миры. Ей тогда было около шестнадцати. Очаровательная малышка с огромными голубыми глазами и тоненькой детской фигуркой.

– И что вы с ней делали?

– Только то, что должен был.

– Что вы имеете в виду?

– Понимаете, из экономии они жили в одной комнате. У Банни появились свои фантазии. А Мире было все до фени… Ах, эта Мира!

– Значит, Лила устроила сцену, и вам пришлось уйти с работы?

– Вот именно. Моя жизнь превратилась в непрерывную цепочку временных работ и временных женщин. Одной из таких женщин оказалась Джиллиам. Ну а дальше вы уже все знаете.

– Как вы решились на женитьбу с Джиллиам?

– Она очень настаивала. В общем-то она единственная всерьез настаивала на этом. Это любовь, правда ведь? И она была хорошенькая и богатая. Я все думал – насколько далеко заведут меня мои ошибки? И вот – результат налицо.

– Джиллиам богата? Вы же говорили, что она работала официанткой.

– Да она просто дурака валяла. Сначала я думал, что мы можем быть счастливы вместе – то есть я, она и ее деньги. Но ничего не вышло. Возникли кое-какие проблемы.

– Опять женщины?

– А то кто же! Это проклятие всей моей жизни – столь сильное влечение к женщине.

– Чисто сексуальное влечение, – уточнил Кромптон.

– Ну конечно! Ведь женщины именно такого влечения и жаждут от мужчин, Элистер. Женщины – это секс в голом виде. Очень немногие мужчины догадываются об этом.

– Думаю, вы ошибаетесь, – сказал Кромптон. – Насколько я могу судить, как раз мужчинам больше нужен секс.

– Это совсем не одно и то же, – возразил Лумис. – Интерес мужчины к сексу – это интерес к собственным ощущениям. И мало кто из мужчин интересуется сексуальной природой женщины. Она их пугает. Вы девственник, Эл, не так ли?

– Мы говорим о вас, а не обо мне. Если я правильно понял, вы живете на содержании у женщин.

– И все мы знаем, как это называется, – сказал Лумис. – Не задирайте нос, Элистер! Мужчины и женщины всегда живут на содержании друг у друга, за исключением разве что таких уродов, как вы.

– Да вы просто паразит и вымогатель! – сказал Кромптон.

– А это уж совсем несправедливо, – возмутился Лумис. – Ведь и богатые тоже чего-то хотят. Их нужды отличаются от нужд бедняков, но они не менее настоятельны. Бедных правительство обеспечивает едой, кровом, медицинским обслуживанием. А что оно делает для богатых?

У Кромптона вырвался короткий, резкий смешок.

– Если кому-то так тяжело бремя богатства, почему бы ему не сбросить его со своих плеч?

– Но кто же способен на такое? Бедным некуда деться от своей нищеты, богатые обременены богатством. Такова жизнь, ее не переделаешь. Богатые нуждаются в сочувствии, и я им сочувствую от всей души. Они хотят, чтобы возле них были люди, умеющие наслаждаться и ценить роскошь и при этом учить их наслаждению. Я выполняю эту функцию, Элистер, совершенствуя их способность к наслаждению тем, чем одарила их судьба. А богатые женщины, Элистер! У них тоже есть свои потребности. Они породисты, нервозны, подозрительны и легко поддаются внушению. Им нужны изысканность и утонченность, внимание мужчины с высоким полетом фантазии и исключительной чувственностью. В нашем никчемном мире редко встретишь такого мужчину. А мне посчастливилось – у меня на это талант.

Кромптон с ужасом смотрел на него. Ему трудно было поверить, что этот самодовольный растленный альфонс – часть его самого, а в будущем – и часть его души. Он был бы рад отделаться от Лумиса со всем его отвратительным сексуальным бизнесом. Но это было невозможно: непостижимая судьба обрекла всех мужчин, даже лучших из них, обладающих чистыми помыслами и ясным умом, на борьбу со своими низкими инстинктами, заставив их постоянно подавлять в себе (лучше всего – методом сублимации!) позорную мужскую потребность иметь много женщин, много развлечений и много денег за просто так.

Как это ни досадно, а Лумис ему необходим. Может, все еще обойдется. Кромптон не сомневался в своей способности обуздать это импульсивное, непредсказуемое, изменчивое существо, он даже надеялся превратить его вредные охотничьи инстинкты в страстную любовь к архитектуре, садоводству или чему-нибудь в том же духе.

– В общем-то, мне нет до этого никакого дела, – сказал Кромптон. – Как вам известно, я представляю собой подлинную личность Кромптона в его подлинном теле. И я прибыл на Эйю для реинтеграции.

– Я так и понял, – согласился Лумис.

– Полагаю, вам понадобится какое-то время, чтобы уладить дела?

– Мои дела всегда в полном передке, – ответил Лумис. – Я ведь близок только с теми, с кем мне хорошо.

– Я имею в виду деловые отношения, такие, например как неотложные долги, урегулирование вопросов собственности и тому подобное.

– Я, как правило, этими вопросами не занимаюсь, – сказал Лумис. – Я считаю так: всю кучу неприятностей, которая останется после меня, пусть разгребают те, кому есть до этого дело. Надеюсь, вы меня понимаете?

– Как вам будет угодно. Тогда приступим?

– Прошу прощения?

– К слиянию!

– Ах да, – сказал Лумис. – Но вот как раз в этом я сомневаюсь. – Он помолчал минуту, раздумывая. – Я размышлял над этим, Эл, и, знаете ли, мне совсем не хочется сливаться с вами. Тут нет никакой личной неприязни – просто я так чувствую.

– Вы отказываетесь от слияния со мной? – недоверчиво переспросил Кромптон.

– Совершенно верно, – ответил Лумис. – Мне чертовски жаль, я знаю, какой гигантский путь вы проделали, и все зря; но вы могли сначала написать, спросить меня… Во всяком случае, прошу прощения, но так уж все складывается.

– Вы, видимо, не понимаете, что вы недоукомплектованный, недоделанный экземпляр, карикатура на полноценного человека? – разозлился Кромптон. – Разве вы не видите, что выбраться из той помойки, в которую вы превратили свою жизнь, и обрести ясную, божественную атмосферу высшего существования вы можете только путем слияния со мной?

– Вижу, – со вздохом сказал Лумис. – И у меня иногда возникает желание найти что-нибудь чистое, святое, не тронутое рукой человека.

– Но тогда…

– Честно говоря, я недолго предаюсь подобным мечтаниям. Мне и так неплохо. Особенно сейчас, когда Джиллиам порвала со мной и я могу все начать по новой. В моей жизни осталось еще достаточно много удовольствий, чтобы пожертвовать ими ради переселения в вашу голову, Эл, – только не поймите меня превратно.

– Но ваше теперешнее счастье временно, вы же понимаете. Оно скоро пройдет, как проходят все эфемерные состояния, и вы снова погрузитесь в страдания, которые преследуют вас всю жизнь.

– Да нет, не так уж все страшно, – сказал Лумис. – Меня не пугает даже такая жизнь, какая была у меня раньше.

– Тогда учтите вот что, – сказал Кромптон, – ваша личность находится в дюрьеровом теле, а срок его существования – сорок лет. Вам сейчас тридцать, и остается вам не более десяти лет.

– Хм, – сказал Лумис.

– И через десять лет вы умрете.

– Понятно, – сказал Лумис и задумчиво закурил самокрутку с красным пятнышком возле фильтра.

– Ничего плохого в реинтеграции нет, – убеждал его Кромптон, стараясь говорить как можно более дружелюбно. – Мы все – и я, и вы, и третий, до которого нам еще предстоит добраться, – мы постараемся. Мы разрешим все наши конфликты путем разумного, дружеского согласия, и все будет хорошо. Что вы на это скажете?

Лумис рассеянно мял сигарету в руке. Наконец он вздохнул и сказал:

– Нет.

– Но ваша жизнь…

– Я просто не способен на то, что вы мне предлагаете, – сказал Лумис. – Меня вполне устраивает ловить рыбку в мутной воде и плыть по течению. А десять лет – не такой уж маленький срок, за это время все может измениться.

– Ничего не изменится, – возразил Кромптон. – Через десять лет вы умрете. Просто умрете.

– Ну, кто знает…

– Умрете!

– И долго еще вы будете повторять это? – спросил Лумис.

– Но это правда. Вы непременно умрете.

– Да, непременно… – сказал Лумис. Он курил и думал. Потом вдруг лицо его просветлело. – Кажется, нам действительно необходимо слияние!

– Ну наконец-то!

– Через каких-нибудь девять лет.

– Да вы что! – возмутился Кромптон. – Значит, по-вашему, я девять лет буду околачиваться на этой потешной планете в ожидании вашего решения?

– А что вам еще остается? – резонно заметил Лумис. – Ну же, старина, не будем ссориться. Я не раз на собственном опыте убеждался, что в конце концов все устраивается само собой, если не обращать ни на что внимания и продолжать заниматься своим делом. Пойдемте со мной, Элистер, я хочу узнать ваше мнение кое о чем.

Он повел Кромптона вниз по лестнице в подвал, в свою мастерскую. В углу находилось сооружение, слегка напоминавшее электронный орган. Он был оснащен множеством рычажков, кнопок и ножных педалей и слегка походил на кабину старинного «Боинга-747». Возле него стояла маленькая скамеечка. Лумис сел и включил ток.

– Это машина самовыражения Вурлитцера-Венко, – объяснил он Кромптону и передвинул несколько рычажков. – Я включил ее и настроил на определенную тональность. Оранжевый и желтый цвета на стене означают, что основная тема композиции – это глубокая жалость к себе. Машина сейчас разработает музыкальное и поэтическое оформление этого настроения и воспроизведет свои стихи в левом нижнем углу большого экрана. Слушайте же и смотрите, Элистер.

Лумис зарядил машину эмоциями, и та перевела их в цвета, формы, ритмы, напевные стихи, в танцевальные па, исполняемые изящными марионетками, в веселые ритмичные песенки и страстную декламацию, в просторы серого океана и черной ночи, в кроваво-красные закаты, сливающиеся с брызгами смеха и сотрясаемые приступами бессильного гнева. Туманные многокрасочные сцены проходили одна за другой, наполненные призрачными людьми, которые разыгрывали какие-то странные драмы; в этой разношерстной репрезентальгии – так называлось это действо – ощущались наивные детские мечты, первые смущенные сексуальные желания, занудные школьные годы, первая любовь во время каникул и многое, многое другое. Все это было сплетено и закручено с помощью самых разнообразных художественных средств (кроме скульптур из мыльных пузырей – новшества, доступного только последней, пятой модели машины Вурлитцера-Венко) и завершалось блистательным парадоксальным финалом, в котором все разрозненные элементы выстраивались в стройный ансамбль различных человеческих качеств и создавали выпуклый образ личности, но не сливались в нем полностью, а подчеркивали и оттеняли друг друга, ярко высвечивая тем самым собственную неповторимость. На этом все кончилось, но два человека оставались молча сидеть на своих местах.

Наконец Лумис не выдержал.

– Как вам это понравилось? Будьте предельно искренни – тут вежливость ни к чему.

– Ну что ж, – ответил Кромптон, – должен сказать, что точно в такие же игры играют на всех машинах самовыражения.

– Понятно, – холодно отозвался Лумис, и его душевная боль отразилась лишь в том, что он принялся терзать свой нос.

Он еще помолчал в мрачном раздумье. Но затем, оживившись, сказал:

– А, к черту! Это же всего лишь хобби! Я просто развлекаюсь тут. Но как любитель я все-таки кое-чего достиг, вы не находите? Давайте иногда встречаться, выпивать вместе, а? Сколько вы еще здесь пробудете?

– Ровно столько, сколько понадобится для реинтеграции, – ответил Кромптон.

– Тогда это надолго, – заметил Лумис. – Потому что я остаюсь тем, что я есть.

Он опять повернулся к машине и сыграл веселую пьеску из звуков, запахов и образов похоти, алчности и опьянения. Кромптон ушел, не дожидаясь репризы.