Текст книги "Все романы Роберта Шекли в одной книге"

Автор книги: Роберт Шекли

Центр взаимочувствующей терапии представлял собой обширный комплекс зданий, разных по форме и размеру, соединенных между собою крытыми аллеями, перекидными мостиками, переходами, аппарелями и другими архитектурными деталями. А по сути Центр был единым гигантским строением на территории в 115, 3 квадратной мили. Это было одно из самых больших сооружений в данном районе Галактики, уступавшее только Центру переработанной пищи на Опикусе V, который занимал 207 квадратных миль.

Кромптон прошел в главные ворота, украшенные знаменитым девизом Центра: «Здоровый дух в здоровом теле – или крах!». Охранник обыскал его на предмет оружия, регистраторша проверила направление и отвела его в большой уютный кабинет на третьем этаже. Здесь его представили доктору Чейерсу, невысокому лысеющему толстяку с золотым пенсне.

– Присаживайтесь, мистер Кромптон, – сказал Чейерс. – Сейчас заполним вашу лечебную карту и начнем лечение. У вас есть ко мне вопросы? Пожалуйста, не стесняйтесь, спрашивайте обо всем, что вас интересует: мы все к вашим услугам.

– Очень мило с вашей стороны, – сказал Кромптон. – Не скажете ли вы мне, что последует за моим визитом к вам?

Доктор Чейерс сочувственно улыбнулся.

– Боюсь, не скажу. Этот вид информации предопределит ваши ожидания и тем самым затормозит выздоровление и подавит вашу интуицию. Вы же не хотите, чтобы подобное произошло?

– Нет, конечно, – сказал Кромптон. – Но вы, наверное, можете сказать, сколько времени займет курс лечения?

– Это зависит только от вас, – ответил Чейерс. – Скажу вам откровенно: бывало, хотя и очень редко, что пациенты выздоравливали прямо в этом кресле, во время подготовки к лечению. Но, как правило, процесс излечения длится гораздо дольше. Самое главное – чтобы пациент созрел для выздоровления, ради этого мы и трудимся здесь. И, кроме того, я был бы не до конца искренен с вами, если бы не отметил, что динамика личного здоровья и рост динамики – это пока еще почти недоступная нашему пониманию переменная, или, как я предпочитаю ее называть, пучок взаимосвязанных модальностей потенциала.

– Я, пожалуй, понял, что вы имеете в виду, – сказал Кромптон. – Но вы лично – вы действительно уверены, что сможете вылечить меня?

– Наша уверенность выходит за рамки личного, – со спокойным достоинством ответил Чейерс. – Мы в Эйоне верим, что любое чувствующее существо от природы наделено здравым умом, а мы – лишь инструмент, призванный возродить его, и не более. У нас не бывает неудач – за исключением, разумеется, тех случаев, когда наши усилия оказываются безрезультатными из-за преждевременного прекращения жизненных процессов в организме пациента. К сожалению, мы не всесильны. У вас есть еще вопросы?

– По-моему, вы дали мне исчерпывающий ответ, – сказал Кромптон.

– Тогда почитайте эту расписку, – предложил Чейерс, протягивая ему супертермофакс. – В ней говорится, что вы осознаете, что лечение может окончиться смертью, потерей памяти, неизлечимым безумием, слабоумием, импотенцией и другими нежелательными последствиями. Мы, конечно, примем все необходимые меры, чтобы избежать их, но если, к несчастью, что-нибудь подобное случится, вы не будете возлагать на нас вину за это, и так далее. Подпишите вот здесь, внизу.

Он передал Кромптону «вечное перо». Кромптон заколе-бался.

– Но ничего такого почти никогда не случается, – подбодрил его Чейерс. – Правда, терапевтическая методология включает в себя реальные ситуации с аутентичным исходом, и вас могут ожидать самые разные неожиданности, раз уж вы включились в эту игру.

…Кромптон вертел в руке «вечное перо» и думал о том, что такой расклад ему совсем не по душе. Все его нутро восставало против этой угрожающей и непредсказуемой авантюры, в которую вовлекал его Эйон. Если тебя с порога предупреждают, что здесь ты можешь продуться вчистую, имеет смысл поискать другую игру, где ставки будут пониже.

Но разве у него есть выбор? Он чувствовал, как его сожители, хотя и усыпленные, ворочаются, спорят и ссорятся внутри. Перед ним стояла проблема выбора Гобсона,[230]230
  Гобсон Томас (умер в 1631 г., Англия) – владелец прокатной конюшни, который обслуживал клиентов по принципу: или бери ту лошадь, которая стоит ближе всего к дверям, или не получишь никакой.


[Закрыть] излюбленного персонажа кроссвордов, о котором Кромптон вспомнил как о живом олицетворении своей теперешней ситуации.

И тут он услышал глухое бормотание Лумиса: «Эл! Чё там у тея? Чё деется?»

– Я согласен, – сказал Кромптон и поспешно, чтобы не передумать, нацарапал свою подпись.

– Ну и чудненько, – сказал доктор Чейерс, свернул расписку и положил себе в карман. – Добро пожаловать в мир терапии без обмана, мистер Кромптон!

Кресло Кромптона вдруг отъехало назад и стало опускаться в отверстие, открывшееся в полу.

– Стойте! Я еще не готов!.. – крикнул Кромптон.

– Вечно они не готовы! – проворчал где-то далеко вверху доктор Чейерс.

Отверстие закрылось, и Кромптон, сидя в кресле из искусственной кожи, бесшумно помчался вниз, в непроглядную тьму.

Наконец кресло остановилось. Кромптон встал и на ощупь определил, что находится в узком коридоре, один конец которого заблокировало кресло. Не отрывая руки от стенки, он пошел в темноте вперед по коридору.

Проснулся Лумис и спросил:

– Что происходит, Эл? Где мы?

– Это довольно трудно объяснить, – сказал Кромптон.

– Но что все это значит?

– Мы проходим спецкурс лечения. В результате мы должны стать цельной личностью.

– По-твоему, прогулки по адски темным туннелям – это и есть лечение?

– Нет, нет, это всего лишь пролог.

– К чему?

– Не знаю. Мне сказали, что этого лучше не знать.

– Но почему?

– Точно не знаю. Думаю, так у них построена система лечения.

Лумис задумался, потом сказал:

– Не понимаю.

– Да и я тоже, – признался Кромптон. – Но так мне сказали.

– Ну-ну, – сказал Лумис. – Нет, это просто потрясающе! В хорошенькую же историю мы вляпались по твоей милости! Ты считаешь себя умным, да? Так я тебе скажу кое-что: ты вовсе не такой умный, Эл! Ты просто дурак!

– Постарайся успокоиться, – попросил Кромптон. – Мы находимся в знаменитом и преуспевающем учреждении. Они знают, что делают.

– А по мне – все это чушь собачья, – заявил Лумис. – Давай слиняем отсюда и попробуем сами разобраться со своими проблемами!

– Боюсь, теперь уже слишком поздно, – сказал Кромптон. – А потом…

Вдруг непонятно откуда брызнул поток света и залил коридор, конец которого расширялся и превращался в огромный зал.

Кромптон вошел в него и обнаружил, что это операционная. В глубине зала, в тени стояли ряды стульев. В центре располагался операционный стол, окруженный людьми в белых халатах, резиновых перчатках и марлевых масках. На столе лежал мужчина с накинутой на лицо салфеткой. Радио негромко наигрывало прошлогодний земной топ «Клыкастые звуки» в исполнении Спайка Дактиля и группы «Парламентское охвостье».

– Ничего хорошего это нам не предвещает, – заметил Лумис. – Я, пожалуй, сделаю так, как советует мне мой внутренний голос: выйду из игры и буду искать забвения в своем обычном духовном занятии, которому привержен с детства – сосредоточусь на собственных гениталиях.

Пробудился Стэк и спросил:

– Что здесь происходит?

– Много чего, но мне сейчас некогда рассказывать все заново.

– Я могу объяснить ему, – предложил Лумис.

– Да, пожалуйста, только потише, ладно? – сказал Кромптон. – Я должен разобраться в этой ситуации. – Он повернулся к врачам: – Что тут творится?

У старейшего из докторов была раздвоенная седая борода и авторитарная манера поведения, которую он сочетал с ажурными разноцветными носками, – возможно, для создания некоего двусмысленного стилистического контраста.

– Вы запаздываете. Надеюсь, вы готовы начать?

– Как это – начать? – испугался Кромптон. – Я ведь не врач. Я не знаю, что делать.

– Именно потому вас и выбрали, что вы не врач, – вступил в разговор маленький рыжий доктор из задних рядов. – Видите ли, мы полагаемся на вашу непредсказуемость и рвение.

– Пора, поехали, – сказал кто-то из врачей.

Несмотря на сопротивление, Кромптона облачили в халат, натянули на руки резиновые перчатки и закрыли лицо марлевой маской. У Кромптона закружилась голова, он был как во сне. Странные мысли замельтешили в мозгу «Бывшие замены? Несвоевременный гамбит. Лабиринт забывчивости! А потом ореховое масло».

Кто-то вложил ему в руку скальпель. Кромптон сказал:

– Если я буду действовать на уровне реальности, произойдет что-то страшное.

Он снял салфетку и увидел лицо пациента – жирное, с родинкой на левой щеке,

– Смотрите, смотрите хорошенько, – сказал ему доктор с раздвоенной бородой. – Полюбуйтесь на свою работу. Это ведь вы, и только вы довели его до такого состояния, и это так же верно, как то, что Господь создал зеленые яблочки.

Кромптон собирался было возразить, но его остановило неожиданное появление рыжеволосой девушки в прозрачном платье с узким лифом и широкой юбкой.

Она вошла в операционную и спросила:

– Доктор Гроупер готов заняться мною?

– Нет, – прошипел один из врачей, неприметный человечек с выразительным голосом – мягким, липким и словно бы все время намекавшим на сальные непристойности.

Девушка кивнула и обратилась к Кромптону:

– Хочешь, покажу кое-что?

Это настолько ошеломило Кромптона, что он не смог ответить. Но Лумис в таких случаях всегда был тут как тут и, прервав свои попытки объяснить Стэку сложившуюся ситуацию, овладел телом и сказал:

– Всенепременно, дорогая, покажите мне кое-что.

Девушка взяла в руки кошелечек, пришпиленный к поясу юбки, и достала оттуда маленькие серебряные ножнички.

– Я никогда никуда не хожу без них, – заявила она.

– Совсем никуда? Как интересно! – удивился Лумис. – Почему бы нам не прогуляться? Вы бы рассказали мне обо всем поподробнее. Между прочим, в этом заведении можно выпить хоть что-нибудь?

– Вы должны извинить меня, – сказала девушка. – Сейчас моим пустячкам пора в постельку.

И она исчезла.

– Очаровательна! – промурлыкал Лумис и последовал бы за ней, если бы в этот момент Кромптон не вернул себе тело.

– Может, займемся делом? – ледяным тоном сказал он. И обратился к врачам: – Насколько я могу судить, это каким-то образом входит в курс лечения? Ведь пациент здесь я, не так ли?

– М-да, здесь нужны некоторые пояснения, – сказал доктор с раздвоенной бородой, приподняв маску, чтобы почесаться, и приоткрыв при этом свою заячью губу.

– Но я так понял, что вам запрещено что-либо объяснять мне, – сказал Кромптон.

– Вы неправильно поняли. Нам можно объяснять все что угодно, только правду нельзя говорить.

– Но не подумайте, что это упрощает вашу задачу, – сказал, входя в зал, хирург-ординатор с небольшой доской для записей в руках. – Даже в нашем вранье есть для вас ценные крупицы.

– Иногда ложь и правда – одно и то же, – сказал бородатый доктор. – В любом случае, они – часть нашей интуиции.

Кромптон посмотрел на человека, распростертого на столе. Он никогда раньше не видел его. В голове продолжалась сумятица. Сначала его беспокоило левое колено, а теперь он не мог вспомнить что-то очень простое, но забавное, и это раздражало его. Он слышал, как шептались между собой Лумис и Стэк. Это взбесило его: как они смеют шуметь у него в голове именно тогда, когда он должен оперировать! Он посмотрел на скальпель, зажатый в руке. Им снова овладела нерешительность. Он постарался вспомнить, где и когда он посещал медицинский колледж. Тут же перед его глазами возникло шоссе в Нью-Джерси рядом с заливом Чискуэйк. Ну и штучки вытворял с ним его мозг!

Он уставился на кусочек блестящей кожи между бровей пациента. Рассеянно поднял скальпель и глубоко рассек лоб.

Тут же в подвале раздался вой трансформатора символов, и скальпель в его руке превратился в розу на длинном стебле.

Кромптон ненадолго потерял сознание. Когда он пришел в себя, пациент, врачи, операционная – все исчезло.

Он стоял в английском парке на высокой скале, а над ним раскинулось бескрайнее синее небо, подернутое легкими облаками.

Когда-то раньше это, видимо, был прекрасный парк с правильными аллеями и симметричными дорожками. Но сейчас все в нем заросло, и он представлял собой печальную картину. Красная вербена пока чувствовала себя превосходно, и зубчатые листья каланхоэ имели вполне процветающий вид; но все вокруг покрыли цветущие одуванчики, а рядом с бельведером пристроился толстобрюхий кактус. Всюду на земле валялись консервные банки, газеты, собачьи испражнения и другие следы пребывания туристов.

Кромптон обнаружил, что в одной руке он держит грабли, а в другой – совок. И он знал, что от него требуется. Мурлыча себе под нос, он собирал в аккуратные кучи мусор, подбирал всякую вонючую дрянь и успел даже подрезать несколько кустов роз. Ему приятно было это занятие.

Но тут он заметил, что следом за ним распространяется зловоние, упадок и гибель. Куда бы он ни ступил, на этом месте появлялись участки гниющей земли.

Небо вдруг потемнело, по парку пронесся вихрь, тяжелые, черные тучи собрались над головой. Разразился сильный ливень, и парк мгновенно превратился в болото. И, будто этого было мало, всю окрестность потрясли оглушительные удары грома, а черно-синее небо располосовали зигзаги ослепительных молний.

Пропасть черных мух внезапно заполнила все пространство, за ними явились полчища перуанских долгоносиков и крохотных древоточцев. Затем пришел черед стервятников и игуан, и земля под ногами Кромптона задрожала, появились трещины, поднялась медленная зыбь.

Прямо перед ним разверзлась расщелина, в глубине которой Кромптон увидел серные всплески адского пламени.

– К чему все это, в самом-то деле? – спросил Кромптон.

На мгновение наступила жуткая тишина. Потом с небес грянул глубокий голос, шедший, казалось, одновременно со всех сторон:

– Дэниэл Стэк! Пришел твой час расплаты!

– Но послушайте, – сказал Кромптон, – я не Стэк, я Кромптон!

– А где Стэк? – громыхнул голос.

– Он тут, но лечат меня, а не его!

– Мне на это наплевать! – отпарировал голос. – Я получил приказ спросить по заслугам с Дэниэла Стэка. Может, ты будешь вместо него?

– Нет, нет! – взмолился Кромптон. – Мне хватает своих проблем. Одну минутку, он сейчас явится.

Кромптон заглянул внутрь себя.

– Дэн!

– Оставь меня в покое, – сказал Стэк. – Я занимаюсь самоанализом.

– Тут кое-кто хочет побеседовать с тобой.

– Пошли их подальше, – сказал Стэк.

– Пошли сам, – сказал Кромптон и погрузился в столь необходимый ему и недолгий сон.

Стэк нехотя принял на себя контроль над телом со всеми его сенсорными элементами.

– Ну что там еще?

– Дэниэл Стэк! – снова воззвал голос с небес. – Пришел твой час расплаты. Я говорю от лица людей, убитых тобой. Ты не забыл их, Дэн? Это Арджил, Лэниган, Лэндж, Тишлер и Уэй. Долго же они ждали этого момента, Дэн, и теперь…

– Как звали последнего? – спросил Стэк.

– Чарльз Ксавьер Уэй.

– Я не убивал человека по имени Уэй, – заявил Стэк. – Других убивал, а его – нет.

– Разве ты не мог забыть, а?

– Вы что, смеетесь? Совсем уж за придурка меня держите? Чтобы я да не помнил тех, кого убивал? Кто этот Уэй, и почему он хочет повесить на меня всех дохлых кошек?

На время все смолкло, слышно было только шипение дождя, падающего в огненную расщелину. Потом голос заявил:

– Делом мистера Уэй мы займемся позже. Но вот, Дэн Стэк, твои мертвецы идут сюда, чтобы поприветствовать тебя.

Опять стало тихо. Потом откуда-то раздался раздраженный голос:

– Да сотрите вы этот парк! Бог мой, да пошевеливайтесь же, есть тут кто-нибудь?

И спустилась тьма, такая густая, как будто все кругом окутали пушистым мартышкиным мехом.

Встревоженный происходящим, Кромптон вернул себе контроль над телом. Он увидел, что стоит посреди большой комнаты, окрашенной в желто-коричневый цвет, с высокими узкими окнами и неуловимым запахом закона. На противоположной стене висела табличка: «Верховный кармический суд, секция VIII, председательствующий судья О. Т. Градж». Комната выглядела в точности как судебный зал в любом провинциальном американском городишке: ряды деревянных скамей для зрителей и заинтересованных сторон, столы и стулья для юристов, истцов, адвокатов и свидетелей. Кресло судьи стояло на возвышении, справа от него располагалась стойка для дачи свидетельских показаний.

Судебный пристав провозгласил:

– Всем встать!

В зал влетел судья Обадня Градж, маленький, почти лысый человечек среднего возраста с розовыми щечками и блестящими голубыми глазками.

– Прошу садиться, – сказал он. – Сегодня мы разбираем дело Дэниэла Стэка, существа чувствующего, у которого концы с концами не сходятся, и нам поэтому, попросту говоря, необходимо их связать в соответствии с законом причинности, в том виде, как он обычно трактуется в этом углу Галактики. Подойдите сюда, мистер Стэк.

– Я представляю его, ваша честь, – сказал Кромптон, – Он всего лишь один из компонентов моей личности, так сказать, мой подопечный, в чем вы, безусловно, разберетесь, если вникнете в детали этого случая. Стэка нельзя рассматривать как самостоятельного индивида с собственными правами. Он не персона и даже не персонаж, в том смысле, в каком обычно употребляют это слово критики, если мне позволено будет прибегнуть к этой аналогии. Стэк – это часть более значительной личности, то есть меня, извините за нескромность; его вычленили из меня по причинам, не зависящим от нас. И мы утверждаем, что Дэниэла Стэка нельзя судить в качестве индивидуума, поскольку его так называемая индивидуальность есть не более чем одна из граней меня самого, чьей тенью, по сути дела, он и является, если можно так выразиться.

– Мистер Кромптон, вы сами готовы понести наказание за те преступления, которые мы здесь докажем? – спросил судья.

– Ни в коем случае, ваша честь! Я, Элистер Кромптон, не совершал никаких преступлений, поэтому, если бы даже я захотел, меня за них судить нельзя. Но я настаиваю на том, что и Стэка нельзя судить по причине, как было изложено выше, отсутствия индивидуальности, а также потому, что у него просто нет тела, которое можно было бы подвергнуть наказанию.

– Нет тела?

– Нет, ваша честь! Его тело погибло. Он временный жилец в теле Элистера Кромптона, то есть в моем теле. Я сейчас нахожусь в процессе реинтеграции, которую можно рассматривать как смертный приговор тем остаткам индивидуальности, что еще находятся в распоряжении Стэка: он прекратит свое существование полностью, став чисто символической частью меня самого. И раз уж тело Стэка погибло и скоро прекратит свое существование его личность, я взываю к habeas corpus:[231]231
  Начальные слова английского закона 1679 г. о неприкосновенности личности.


[Закрыть] здесь нет ни ума, ни тела, ответственных за преступления Дэна Стэка.

– Ваши аргументы убедительны и связно изложены, мистер Кромптон, – хихикнул судья. – Но мне не придется принимать их к сведению, так как они не относятся к делу. Самое интересное в ваших рассуждениях – это вопрос о том, что является частью целого и что можно считать дискретным, завершенным и самодостаточным. Но это чисто философский вопрос. Что же касается обвинения, тут все ясно, оно построено на основе бесчисленных прецедентов, цитировать которые нет нужды. Достаточно сказать, что, согласно закону, любое явление на одном уровне можно рассматривать как законченное целое, а на другом – как составную часть чего-либо. Поэтому ни ваше положение, ни мое качественно не отличаются от положения Дэна Стэка. Все мы в ответе за то, что творим, мистер Кромптон, независимо от того, насколько далеки наши характеры от цельности и завершенности.

– Но ваша честь, мне-то каково? Я, к своему несчастью, вынужден делить свое тело со Стэком. И любой вынесенный ему приговор падет на мою голову, что совершенно несправедливо.

– Чисто человеческая ситуация, мистер Кромптон, – мягко заметил судья.

– Но я невиновен в преступлениях, совершенных Стэком. А в основе юриспруденции, которую мы оба с вами исповедуем, всегда лежал принцип, что невиновный не должен пострадать ни в коем случае, даже если для этого придется освободить виновного!

– Но вы не невинны, – настаивал судья Градж. – Вы отвечаете за Стэка, а он за вас.

– Но как же так, ваша честь? И физически, и умственно мы были разъединены со Стэком, когда он совершал свои преступления.

– С позиции кармического закона шизофрения не может служить оправданием, – заявил судья. – Все составные части ума/тела в ответе друг за друга. Или, проще говоря, левая рука так же подлежит наказанию, как и правая, укравшая варенье из банки.

– Отвод! – потребовал Кромптон.

– Отклоняю, – сказал судья. – Пусть выйдет сюда Стэк, процесс начинается.

Кромптон передал контроль над телом Стэку.

– Дэниэл Стэк? – спросил судья.

– Да, ваша честь, – ответил Стэк.

– Вот ваши обвинители. – Судья указал на расположенную прямо перед ним скамью. На ней сидели четверо мужчин, выглядевших так, будто они только что побывали в автомобильной катастрофе. Израненные, окровавленные, угрюмые – в общем, картинка из фильма ужасов.

Стэк подошел к скамье. Обвиняемый и обвинители посмотрели друг на друга. Затем Стэк кивнул им, и они кивнули ему в ответ.

– Да-а-а, – сказал Стэк, – никак не думал, что так скоро придется свидеться с вами. Ну и как вы?

Эбнер Лэндж, самый старший из его жертв, сказал:

– Да мы в порядке, Дэн. Ты-то как?

Он говорил с трудом, потому что череп у него был разрублен топором.

– А я малость запутался, – сказал Стэк. – Но это слишком долго рассказывать. Давайте лучше ближе к делу. Вы что, ребята, что-то имеете против меня?

Мужчины неловко посмотрели друг на друга. Потом Эбнер Лэндж сказал:

– Да мы тут по делу об убийстве, Дэн, ты же нас убил. Мы – неизбежное следствие твоих поступков, и поэтому мы составляем главную часть твоей невыполненной кармы. Так они нам объяснили, но, по правде говоря, я не совсем понял, что к чему.

– А я так и вовсе ничего не понимаю, – сказал Стэк. – Но сами-то вы чего хотите?

– Черт его знает, – сказал Лэндж. – Они велели нам прийти сюда и выступить каждому за себя.

Стэк потер подбородок. Он был сбит с толку и не мог придумать, что ему делать с этими парнями.

– Ну что я могу сказать вам, ребята? Так уж получилось, – пробормотал он.

Один из пострадавших, Джек Тишлер, высокий мужчина с начисто отстреленным носом, заявил:

– Черт побери, Дэн, может, это вовсе не мое дело, но мне кажется, что от тебя здесь ждут раскаяния или чего-то в этом роде.

– Ну ясно, – сказал Стэк. – Я сожалею. Я прошу прощения за то, что поубивал вас всех, парни.

– Не думаю, что это все, чего они хотят от тебя, – сказал Лэндж. – Человек убил человека, и он должен сказать что-нибудь еще, а не промямлить просто «сожалею». Да разве ты на самом деле о чем-то сожалеешь, а?

– Да нет, пожалуй, – признался Стэк, – Это я из вежливости. А можете вы назвать мне хоть одну причину, по которой я действительно должен о чем-то сожалеть?

Жертвы задумались. Потом Рой Арджил сказал:

– Ну хотя бы из-за наших овдовевших жен и осиротевших детей. Как насчет них, Дэн?

Стэк усмехнулся.

– Ты бы еще вспомнил о своих троюродных сестричках с их разбитыми сердцами и о любимых собачках. Вы, братцы мои, плевать на них хотели, пока были живы. Что это вас сейчас вдруг так разобрало?

– Дело говорит, – заметил Джим Лэниган.

– Дэн всегда был силен потрепаться, – согласился Лэндж.

– А если бы вы прикончили меня, вы бы сильно об этом сожалели? – спросил Дэн.

– Черта с два, – сказал Эбнер Лэндж. – Я бы и сейчас с удовольствием сделал это, если б мог!

Стэк повернулся к судье.

– Вот мы и разобрались, ваша честь, – сказал он. – Я всегда утверждал, что убийство надо рассматривать как преступление без жертвы, потому что ни до, ни после никто ни о чем не жалеет, и это в основном вопрос везения: кто убьет, а кто будет убитым. Поэтому я почтительно предлагаю: хватит разводить здесь этот базар, пошли выпьем на пару и забудем все это дело.

– Мистер Стэк, – сказал судья Градж, – вы являете собой пример морального уродства, и мне хочется дать вам по морде, да простится мне это простонародное выражение.

– Ах вот оно что! – сказал Стэк. – Ваша честь, не хочу оскорблять вас, однако разрешите не согласиться с вами по поводу морального уродства. С моей точки зрения, это вы слабы морально, когда преувеличиваете и придаете несоответствующую важность процессу ухода из жизни чувствующих существ. Вы заблуждаетесь, судья, все мы покинем сей мир, а каким образом – не так уж это важно. И кроме того, кто вы такой, чтобы сидеть там и судить о кодексе чести и о чувствах людей?

– Я фон судия, – с удовольствием отрекомендовался судья. – И поэтому я здесь сижу и творю суд над вами, Дэн. Должен признаться, я с интересом выслушал ваши логические обоснования, а ваши убогие потуги в области дискурсивной философии послужат прекрасным развлечением для моих коллег в клубе «Справедливость». А теперь мне осталось только объявить вам приговор, что я и сделаю не без удовольствия.

Стэк выпрямился и, не спуская глаз с судьи, сложил на груди руки в знак презрения.

– Und zo,[232]232
  Итак (нем.).


[Закрыть] – сказал судья, – выслушав показания свидетелей, поразмыслив и взвесив все обстоятельства, я выношу следующий вердикт: отсюда вас отведут на место наказания, где подвесят вниз головой над котлом с кипящим коровьим дерьмом и заставят слушать симфонию до-минор Франка, исполняемую на игрушечной дудочке казу, до тех пор, пока кармометр не покажет, что ваша сперма сварилась и вы созрели для окультуривания.

Стэк отступил на шаг с выражением ужаса на лице.

– Только не казу! – взмолился он. – Ради всего святого, откуда вы узнали о казу?

– Ну недаром же нас считают знатоками психологии, – сказал судья. – Обнаружением этой маленькой скрытой фобии мы обязаны миссис Аде Стэк. Встаньте и поклонитесь, Ада!

В задних рядах поднялась со скамьи приемная мать Дэна и помахала ему зонтиком. Ради такого случая она подкрасила волосы хной и сделала прическу.

– Ма! – закричал Стэк. – Зачем ты это сделала?

– Ради твоего же блага, Дэниэл, – сказала она. – Я просто счастлива, что могу способствовать твоему спасению, сынок, а эти добрые люди сказали мне, что любой пустяк может помочь им добраться до твоего нежного, любящего, богобоязненного сердца, которое, как нам всем известно, жаждет исправиться.

– Бог мой, – заскрипел зубами Стэк, – я совсем забыл, какая ты у меня дурочка!

– Ну прости меня, если я причинила тебе неприятности, – сказала миссис Стэк. – По крайней мере, они ничего не узнали от меня о кружевных панталонах и маленькой пластмассовой лейке.

– Ма!!

– Я всегда хочу только хорошего, но я такая неуклюжая, – сказала миссис Стэк. – Такая уж я с детства. Если позволите, я расскажу одну трогательную историю…

– В другой раз, – остановил ее судья. – Приставы! Отведите этого грубияна к месту его заслуженных мучений.

Через боковую дверь в комнату вошли четыре бугая в водонепроницаемых костюмах в клеточку и схватили Стэка. Кромптон изо всех сил пытался взять на себя контроль над телом, чтобы заявить о своей невменяемости. (Он сыграет сумасшедшего, если другого выхода нет. Кромптон не имел ничего против казу, но висеть вниз головой над котлом с кипящим коровьим дерьмом… Это уж увольте!)

В это самое мгновение прозвучал пронзительно-мелодичный удар гонга.