Текст книги "Хогбены, Ретиф, Бел Амор, Грегор и Арнольд"
Автор книги: Роберт Шекли
Соавторы: Генри Каттнер,Джон Кейт (Кит) Лаумер,Борис Штерн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 101 (всего у книги 102 страниц)
– На абордаж! – ободряюще крикнул Адмирал и открыл банку с пивом.
Слово «абордаж» Бел Амор относил к самым лихим хищникам семейства кошачьих. Он оглянулся последний раз в своей жизни и крикнул: – Прощайте, Адмирал!
Все. Теперь вверх.
Надо лезть…
«Надо лезть, чтобы повторить все условия, существовавшие четыре миллиарда лет назад при зарождении жизни на Земле, иначе, черт его знает, у Марса с Землей без нас может что–то не получиться; жизнь ведь такая штука, что никогда толком не знаешь, есть она или ее нет», – так думал Бел Амор, когда Никс–Олимпик шарахнул в полную мощь и, с треском проломив пространство, зашвырнул его на Землю на четыре миллиарда лет назад, где последним ощущением Бел Амора было то, что он наконец–то нашел самого себя, когда его собственная дезоксирибонуклеиновая кислота выпадала в первобытные океаны молодой Земли.
В это же время Адмирала, невозмутимо допивавшего пиво посреди этого планетарного, но жизнеутверждающего катаклизма, посетила последняя в его жизни сумасшедшая идея – о том, что даже неудачливые писатели–фантасты в самом деле для чего–то нужны.
Киев, 1983, 1997
ТУМАН В ДЕСАНТНОМ БОТИНКЕ
Не петух прокричал, а трижды проржал Сивый Мерин, и золотой кусочек солнца выглянул из–за бугра и разлился в реке.
Солнце начало вываливаться над водой, вытесняя туман из–под железнодорожного моста, и река расплескала солнечное отражение по своей поверхности; проснулась рыба, поднялась со дна, пошла клевать солнечное отражение, наглоталась воздуха, пошли по реке пузыри, пошел от реки пар к небесам, побежала за реку огромная кривая тень от одинокой кривой сосны; и пошло, и пошло, и пошло.
Одна лишь Утренняя Звезда заскучала, побледнела, потянулась навстречу солнцу… И погасла. И каркнула на сосне проснувшаяся ворона – каркнула один раз, но пр–рротяжно–пр–рротяжно:
– Кар–р–р–р–р–р–р–р–р–р–р–р–р–р–р–р–р–р!
– Такая вот поэзия… – промолвил во сне Сивый Мерин.
– Такие, значит, сюжеты… – согласился с другом длиннющий Дождевой Червь.
– Зато наше кладбище всех лучшее и красивее, – зевнул, не просыпаясь, Сивый Мерин. – Здесь им не свалка, здесь хоронют.
Опять закричала ворона, захлопала крыльями, опустилась с кривой сосны к самой воде и подозрительно стала разглядывать правым глазом дохлую рыбешку. Понюхала, клюнула, тяжело вознеслась над рекой, прилетела на кладбище, уселась на обелиск с медальоном.
– Тьфу, дура, напугала, – сказал Дождевой Червь.
– Почему «дура»? – обиделась Ворона, сплюнув дохлую рыбешку на могильную плиту. – Я «он», а не «она».
– Самец, что ли? Кто вас, птиц, разберет… Дурак, значит.
– Ничего ты не понимаешь. Я – ВОРОН. Нас два семейства, но с разными ударениями – вороны и вороны. Среди воронов есть самцы и самки, и среди ворон – та же картина. Я – ворон, но самка. Название у меня мужеского рода, а суть женская.
Дождевой Червь очень удивлен, даже Сивый Мерин наконец–то проснулся и спросил:
– Как же вас все–таки называть?.. Дурак или дура?
Задумалась Ворон.
«Кто же я такая? – мучительно соображает Ворон. – На сосне у меня воронье гнездо, в гнезде лежит крапленое кукушачье яйцо. Из пего скоро должен вылупиться вороненок. С этой стороны я, несомненно, «она“. С другой стороны, самка ворона – тот же ворон. Выходит, «он«…»
– Ни «дурак», ни «дура» вам не подходит, – размышляет Дождевой Червь. Вам подойдет слово «дурачина» – оно и мужского и женского рода одновременно. И без разных ударений.
Ух, обиделась Ворона! Спрыгнула с обелиска, схватила дохлую рыбешку, перелетела через реку, сверкая на солнце черным оперением, зашебуршилась в гнезде.
– Ловко я ее! – радуется Дождевой Червь. – Слышь, Сивка… Спишь? Переходи ко мне в лужу, я подвинусь.
– А в прежние времена вороны дождевых червей с потрохами ели! – кр–р–ричит Ворон с того берега.
– Ду–ра–чи–на! – разносится в ответ над рекой.
– А сам ты кто? Кто ты сам?!
Призадумался Дождевой Червь, даже Сивый Мерин опять проснулся и спросил:
– Слышь, Червяк, а ведь Ворон права… Сам–то ты кто будешь?
«Странно, – раздумывает Дождевой Червь. – Вроде бы я – «он“. Или все–таки «она“?..»
– Червячишко я, – заговаривает зубы Червяк. – Маленькое бедненькое червячишко. Кончаюсь на «о». В земле, в грязи пробавляюсь, рою ее окаянную, взрыхляю ее, обрабатываю… А в награду что? Переспать в луже с ясным солнышком?
– Земледелец, значит, – вежливо соглашается Сивый Мерин.
– В нашей реке такие земледельцы на крюках за ребро висели, а рыбы их кушали, – сообщает из вороньего гнезда дохлая рыбешка.
– Кто там рыба, не вижу?!. – злится Дождевой Червь и для испугу извивается как гадюка. – Кто там развонялся?
– Ты не хами, Червяк, – окончательно просыпается Сивый Мерин. – Конечно, запах от нее не деликатесный, но это не значит, что тебе все дозволено.
– Я не «она», – отвечает дохлая рыбешка. – Я – КАРАСИК.
– Дохлятина, вот ты кто! – парирует Дождевой Червь, Попался бы мне в луже, я бы с тобой иначе поговорил!
– Спать пора, – зевает Сивый Мерин. – Всем – отбой! Кто слово скажет растопчу!
Тишина. Полдень.
«Ладно, потом поговорим», – думает Дождевой Червь, заползая в старый прохладный десантный ботинок.
Спит Сивый Мерин, пахнет Карасик, Ворон в гнезде высиживает Кукушонка. Плывет по течению пьяный могильщик с лопатой. Ни ветерка, ни дуновенья. Воздух понемногу замешивается в кисель; когда–нибудь будет гроза, но не раньше осени.
– А я – КОНЬ! – гордо бормочет во сне Сивый Мерин. – Я – Конь, и в этом нет сомнений.
Проходит полгода.
На реке ледоход. Скелетик Карасика свесился из родного гнезда, прохлаждается на ветерке, поглядывает в родную стихию. Нет тишины над рекой, плачет медь, горят трубы, из города по ж. – д. мосту несут покойника. Все ближе подходит процессия, все явственней звучит скорбная нота.
Значит, кто–то умер.
– Слышь, Червяк… – просыпается Сивый Мерин. – Несут кого–то!
Но десантный ботинок перерублен могильной лопатой, червяков теперь двое.
– Кто это тебя? – соболезнует Сивый Мерин.
Спит Червяк, не в курсе дела.
– Эй, Карасик, а где твой дружок Ку–ку? – ищет собеседника Сивый Мерин.
– Вышел из колыбели… Улетел куковать в город, – меланхолично сообщает скелетик Карасика, свешиваясь из гнезда вниз головой. – Щуки нынче голодные.
Не ошибся Сивый Мерин – несут, принесли, отворяют ржавые ворота.
– Эй, кума, кого несут?
– Не видать отсюдова, – отвечает Ворон.
– По какому разряду?
– С артиллерией!
– Генерал, значит. Как минимум… Перелетай к нам, кума! Отсюдова лучше видно!
– Давай ты ко мне, с сосны далеко видать!
– Лень, кума, крылами махать!
– Мерин ты сивый! – удивляется скелетик Карасика. – Ну, где, где у тебя крылья? Взмахни, покажи!
– Они у меня складные, – бормочет Сивый Мерин. – На зиму припрятаны, чтоб моль не съела. Слыхал про коней–пегасов? Я вот из их породы.
– Если ты Пегас, то я… Летучая Рыба! – насмехается Карасик.
Ур–р–ра, вносят покойника!
– Генерал какой? Военный или гражданский? – спрашивает Ворон.
– Не видать!.. Свинцовый!
Молчит похоронный оркестр. Горят трубы.
В тишине ищут могильщика.
Мерзавец опять напился, яму не вырыл.
Нашли, ведут с лопатой.
Еле идет.
Копает.
Начинается официальная часть.
Под сосной садится солнце, распорядитель в черном произносит речь, оркестр играет полонез Огинского, солнце сидит, могильщик ищет веревку. Свинцовый гроб опускают в могилу, и кладбище вздрагивает – зенитки бьют в закат, небо расцветает ракетами.
– Ишь, долбанули! – пугается Ворон, слетая с сосны.
Кончено. Идут поминать покойника.
– Кого хоронят? – просыпается Дождевой Червь. – О, привет!.. Ты откуда взялся?!
– Ниоткуда я не брался. Всю жизнь в ботинке живу, – отвечает его половинка.
– Извините, но хозяин этого ботинка я.
– Вы хотите сказать, что я обманываю?
– А кулаки у вас на что? – подзадоривает Сивый Мерин.
– Стой где стоишь, сами разберемся!
Могильщик спускается под обрыв к реке, с уважением разглядывает размытые кости мастодонта, долго плавает саженками и фырчит, как лошадь, от удовольствия, мастодонт трубит в просверленную мозговую кость.
– Прогуляемся? – спрашивает более смелый Червяк.
– Я не гуляю с незнакомцами, – опускает реснички более скромный Червяк.
– А танцы вы любите?
Весна ласкает вечернее кладбище, бесшумно растет трава, едва слышно лопаются почки на кусточках.
К ночи на холм возвращается мокрый могильщик, но трезвый.
– Жизнь прошла, а не пожил, – вздыхает он.
– Так надо было жить, а не пить, – наставляет Ворон.
– Где жить, как жить, когда жизни нет? Вам хорошо, у вас никаких проблем. Ты – ворона, тот – червячок, а этот карасиком при жизни был…
– А ты кто? Человек! Оно звучит!
– Какой же я, братцы, человек, – горько усмехается могильщик. Обыкновенный мутант с лопатой. Был бы я человеком!.. А мутант – он и есть мутант, весь в стадии революции. Сегодня он – такой, завтра – другой, через год – мать родная не узнает. Сам себя боюсь.
Притихли, задумались.
– Вот когда я был человеком… – нарушает тишину Сивый Мерин.
– Скажите пожалуйста, он и человеком был! – удивляется скелет Карасика. – С крыльями?
– Были такие кони с человеческой головой. Кентаврами назывались. Слыхал? От них свой род веду.
– Были кентавры, были. Сам хоронил, – подтверждает могильщик. – И пегасов хоронил, с крыльями. Сюда всяких несут.
Нечего сказать Карасику, молчит. Хорошо, наверно, быть человеком…
– Вот когда я был кентавром… – решает продолжить Сивый Мерин.
– Чего его слушать! – кричит Ворон с сосны. – Я в девках был, когда его родители бракосочетались. А туда же – пегаас, кента–авр!
– Если он кентавр, так я… русалка! – хохочет Карасик. Русалок хоронил, могильщик?
– Женщин с рыбьим хвостом? Хоронил. Всех хоронил. И всяких.
Молчит Сивый Мерин. Правду он говорит… Был он кентавром, был! И пегасом был! Не верят…
– Вот что, братцы, ну вас к лешему, – говорит могильщик, когда в городе кукушонок кукует полночь. – Удивляюсь я вам – чего вы ссоритесь? Не успеет кто слово сказать, все на него наскакивают. Ну, приврет малость, зато интересно. А вы слова не даете.
– Все р–равно все равны! Если он кентавр–р, тогда я… тогда я жар–р–птица! – каркает в темноте Ворон.
Плачет Сивый Мерин.
Могильщик безнадежно трясет рогами, закапывает лопату, чтоб не украли, и отправляется на все воскресенье в город искать других собеседников. К ночи он возвращается и, боясь, что его перебьют, торопится рассказать историю, которую слышал в городе.
– Жило–было Клубничное Варенье… – начинает он.
– Что говоришь, могильщик? – спрашивает Карасик, отвлекаясь от таинственного гороскопа в небесах.
– Жило, однажды, было Клубничное Варенье… – начинает сначала могильщик.
– Подожди, подожди, могильщик… Как там мой, в городе? – спрашивает ворои, усаживаясь па любимый обелиск с медальоном.
– Кукует, зарабатывает. А что ему – ку–ку да ку–ку. А червяков нет в ботинке, отправились к реке, окунуться.
Над кладбищем развесилась перевернутая звездная бесконечность, все предрасполагает начать сначала.
– Итак, – говорит могильщик, когда кворум собран. – Однажды в стародавние времена, в эпоху начального завоевания космического пространства, жило–было в колыбели человечества Клубничное Варенье с повышенной радиацией в двухсотграммовой баночке от майонеза, накрытое чистым листком бумаги и перевязанное шпагатом.
И река остановила свое течение, и ночь не пошла на убыль, лишь вернувшиеся Червяки нарушили тишину, извинились и забрались в десантный ботинок.
– Так вот, жило–было Клубничное Варенье, красного цвета, бабушкино, прозрачное, радиоактивное. Его родословная биография лишь голословно показывает нам факты его жизни, деятельности, выдержанности и, в некотором роде, засахаренности. Под засахаренностью я понимаю излишне оптимистический взгляд на внешние явления действительности, присущий радиофобии.
– Вот что, могильщик, – говорит Сивый Мерин. – Взялся рассказывать – так рассказывай, а нет – дай другим рассказать. Не понимаю, кого интересует степень засахаренности твоего радиоактивного варенья?
– Сколько раз я уже начинал про это варенье? – злится могильщик. – Начну с конца, если не хотите сначала: и радиоактивное варенье съели. С этого все и началось.
– Всякое варенье кончает тем, что его съедают, – каркает Ворон. Забавную ты рассказал историю… Жило–было радиоактивное варенье, и его съели. Что нам с того? Не мы его ели, не нам вспоминать о последствиях. Если уж взялся рассказывать, то изволь говорить о явлениях значимых, о характерах героических, о поступках благородных – но не морализируй, как внештатный корреспондент у разбитого семейного очага, не лезь с советами и воздержись от менторства и комментаторства, не доказывай, но рассказывай. Не будь ни в чем предубежден заранее, а тем более, убежден впоследствии. Предполагай и разглядывай со всех сторон, ищи причину, но не повод, и ты увидишь, что твое Клубничное Варенье не такое уж и клубничное, как кажется с первого взгляда. А сейчас начинай, я закончил.
– Итак, однажды, как уже говорилось, – неуверенно начинает могильщик, жило–было Клубничное Варенье. Это было идеологически выдержанное варенье.
– Это ты хорошо сказал, – перебивает Ворон. – Как отрубил. Откуда ты знаешь, какой выдержанности было твое варенье? Ты с ним свиней пас? Конечно, я не знаю еще этой истории… Может, это была мразь канцерогенная, а не варенье, но еще раз предупреждаю: воздержись от выводов.
– Ты мне слова не даешь сказать! У каждого свои идеалы, следовательно, и своя идеология, которую он выдерживает. С этой стороны каждый из нас идеологически выдержан, наше с вами Клубничное Варенье не являлось исключением.
– Софист ты, братец, – каркает Ворон и тяжело раздумывает на обелиске с медальоном.
– Что замолчал, могильщик? Рассказывай дальше про свое варенье, интересно! – подают голос Червяки, зашнуровавшись в ботинок.
– Жило–было Клубничное Варенье! – кричит могильщик. – Прицепился, критик! И то ему не то, и это ему не так!.. Всем молчать!
– Ладно, молчу, – соглашается Ворон.
– Рассказывай, могильщик, – слезно просит скелет Карасика. – Очень уж интересно. Не едал я в своей жизни Клубничного Варенья. Хоть послушаю, как другие его съели.
– Начинай, могильщик, – просит Сивый Мерин.
– Пусть даст честное благородное слово, что не будет перебивать!
– Эй, Ворона! – требуют все. – Дай честное благородное слово, а то плохо будет!
– Ладно, я слово дам. Но сначала вы все передо мной извинитесь за то, что только что вы меня «вороной» обозвали. Потому что как что, так сразу «Ворона, ворона…» – за что, про что?
Все охотно приносят извинения Ворону за то, что она не ворона, Ворон дает честное благородное слово не перебивать могильщика, наступает мир у реки, разверзаются хляби небесные и начинает наконец–то могильщик рассказывать свою сокровенную историю о радиоактивном Клубничном Варенье, от которого наступили те счастливые для ворон времена, когда человечество стало постепенно исчезать с лица Земли, когда беспрепятственно продолжилась эволюция зверья и растенья, заросли лопухом города, расцвели ржавчиной железные дороги, и природа бросилась в такой загул, которого не помнила со времен динозавров.
– Сил моих нет молчать, – вздыхает старый десантный ботинок инспектора Бел Амора. – Вот когда я охотился на динозавров…
От реки на кладбище наползает туман.
В городе опять поймали и бьют полночь. Не везет ей, бедной, – каждую ночь ее ловят и бьют, а она молчит и терпит, терпит и молчит, сопротивления не оказывает.
Кукушонок кукует в рифму ровно двенадцать раз: Ку–ку, Ку–ку, Ку–ку, Ку–ку, Ку–ку, Ку–ку, Ку–ку, Ку–ку, Ку–ку, Ку–ку, Ку–ку, Ку–ку!
А что делать? Работа у него такая.
Киев, 1989
ЖЕНА ОТ КАРДАНВАЛА
Апокриф по Геродоту из цикла «Приключения инспектора Бел Амора»
1
В Главном Архиве Службы Охраны Среды (ГЛАСОС) была обнаружена картонная папочка с отчетом об одной рискованной – скорее нахальной, чем рискованной, и не очень чистоплотной операции, проведенной 7–м Отделом Службы Охраны Среды, в которой майор Бел Амор сыграл ведущую роль, – вернее, в этой операции он вообще действовал в одиночку, на свой страх и риск, без согласования с начальством; ну, а 7–й Отдел, понятно, приписал весь успех себе. (Отчету Бел Амора можно доверять, потому что об этом также рассказывает знаменитый историк–оборвар Гай Архилох с планеты Карданвал, который жил тогда в ямбическом триметре, – его рассказ в основных деталях сходится с беламорским отчетом, а это кое–что да значит.) К моменту описываемых событий майор Бел Амор успел уже три раза жениться и три раза развестись. С первыми двумя женами он развелся по–дружески, даже по–любовному, а вот третья оказалась выдрой… то бишь, стервой. После бракоразводпого процесса, когда третья жена с помощью адвоката слупила с него семь шкур, Бел Амор отметил это событие с коллегами из Службы Охраны Среды (СОС) и дал следующий обет: – Друзья! – грустно сказал Бел Амор. Первая жена дается от Бога, вторая – от людей, третья – от дьявола. В четвертый раз я никогда не женюсь, потому что жениться в четвертый раз все равно, что добровольно лезть в черную дыру.
В те застойные времена высокая нравственность сотрудников СОС блюлась через пень–колоду, оперативникам многое дозволялось, мусор из избы не выносился годами, лишь иногда начальство грозило пальцем, говорило: «Смотри у меня!», но закрывало глаза на незначительные нарушения этических норм. Еще говорило начальство: «Женись–разводись, пожалуйста, но чтоб тихо было!», «Делу время, потехе час», «Пей, но дело разумей», и т. д., и т. п., в том же духе; но третий развод Бел Амора уже не лез ни в какие, даже в широко распахнутые ворота Морального Кодекса Службы Охраны Среды, здесь уже пахло «бытовым разложением».
Начальство принюхалось, почесалось, приоткрыло один глаз, послюнило палец, полистало заявки, вызвало Бел Амора к себе и предложило ему на выбор: или почетная ссылка (кормить комаров на Внешнем Пузыре Вселенной), или заявление «по собственному желанию» на стол.
У Бел Амора такого собственного желания не было. Остаться без работы и превратиться в оборвара? Ограбленному третьей женой, без кола, без двора, почти буквально голому и босому, Бел Амору пришлось согласиться (а что делать? – кушать надо!) на эту непрестижную долгосрочную командировку.
– Ничего, отдохнешь там, подумаешь – как дальше жить, сказало довольное начальство, ставя красную галочку в разнарядке (воевать с комарами на Внешнем Пузыре никто из оперативников не изъявлял желания). – Только ты там тово… не очень! Меру знать надо!
И вот, получив командировочные, Бел Амор с самыми лучшими служебными рекомендациями отбыл в созвездие Карданвал, к звезде Альфа Карданвала, на планетку Карданвал, где в болотах и разливах жили сплошные оборвары, а комары были как пикирующие бомбардировщики и звались Ог–го.
Добрался он к Карданвалу педели через три на перекладных, потратив все суточные, прогонные и квартирные (ночевал в придорожных трактирах) и, наконец, подписал трудовое соглашение, – заверенное государственным нотариусом, – с одноименным правителем этой планетки – императором Карданвалом.
Слабохарактерный, недалекий, вечно подвыпивший и глупеющий прямо пропорционально выпитому, император Карданвал так любил свою жену Генофонду итак боялся за ее жизнь (мало ли: безмотивное нападение террориста–оборвара или укус ядовитого Ог–го), что решил раскошелиться и приставить к императрице личного телохранителя из Службы Охраны Среды, – как известно, земляне–телохранители ценятся в Иных Мирах в прямом смысле на вес золота, который (этот самый живой вес) важно вовремя скрыть от налоговой инспекции. Кстати, вес Бел Амора, как и положено настоящему тренированному мужчине, равнялся «росту минус сто» – а именно, 76 с половиной кг, и он уже задумался о достойном чемодане для такого солидного золотого запаса, но денег на фирменный чемодан пока не хватало, не покупать же подержанный.
Так майор Бел Амор стал личным телохранителем красавицы (по мнению мужа) Генофонды, подписав в договоре недвусмысленный пункт именно о «хранении тела» императрицы, а не об «использовании оного»; в случае же возникновения, а тем более удовлетворения соблазна – «секир башка».
(Инопланетные телохранители ценились еще и своей биологической несовместимостью – т. е. переспать с объектом охраны они–то могли, но без последствий в смысле продолжения рода, что удобно как для заказчика, так и для пользователя.) Неожиданным дополнительным условием было совместительство по охране самого императора; Бел Амор заикнулся было о дополнительной оплате за дополнительную работу; «Там посмотрим», пробурчал император.
2
Прошел всего лишь галактический месяц, а Карданвал уже души не чаял в Бел Аморе, – император даже подарил своему телохранителю огромный пустой чемодан из бегемочьей кожи, объем которого намного превосходил предполагаемый объем 76 с половиной кг золота. Бел Амор понял намек на большее вознаграждение своего труда и, поглядывая на чемодан, потирал в предвкушении руки. Дело в том, во–первых, что Бел Амор уже три раза спас Генофонду от верной смерти – одним выстрелом подбил из калибра–97,12 пикирующего на императрицу комара Ог–го, на прогулке в саду убил ударом рифленого ботинка ядовитую змею–погребушку и, наконец, защитил царственную супружескую пару от нападения целой шайки оборваров – это произошло вечером у Центрального Рынка, когда бездельные оборвары начали забрасывать императорские носилки разрывными бананами. Это одно. Второе: Бел Амор, как и сам Карданвал, как говорится, «нисколько не любил выпить». Карданвалу интересно было днем играть в теннис, а вечером выпивать в царской трапезной с телохранителем своей жены, потому что – и это третье – Бел Амор оказался мудрым государственным советником. Такого разностороннего собутыльника у императора никогда не было.
– Бросайте пить, Ваше Императорское Величество! – советовал Бел Амор, наливая из бочки в стакан банановую брагу (так называемую «бананку»). – У меня уже рука устала наливать вам.
– А что делать, если не пить? – спрашивал император, схватившись двумя руками за любезный ему граненый стакан.
– Работать надо… Трудиться!
– Труд, – задумался император. – В чем же, по–твоему, состоит труд императора?
– Заставлять трудиться свой народ. А то все пьянь, рвань и дрянь. У всех хоть и по две руки, но обе левые. Культурку надо поднимать, пусть хоть в теннис научатся играть, а то все футбол и футбол.
– Футбол, теннис, труд, – тупо повторял крепко опьяневший Карданвал. Труд, труд… а что «труд»?
– О чем вы спрашиваете, Ваше Величество?
– Говорят, что труд создал человека.
– Откуда вы это взяли? Если что и создал труд, то цивилизацию. Точнее, человек в процессе труда создал цивилизацию. Да и то – из–под палки. Какой же человек добровольно захочет трудиться? Лучше поспать, отдохнуть, выпить, в картишки перекинуться.
– Правильно, никто не хочет трудиться! – соглашался Карданвал. – Работа не волк, всех оборваров надо заставлять работать из–под палки! Всех согну в бараний рог!
– А человека создал какой–то пока еще неизвестный биологический фактор, – продолжал тоже изрядно охмелевший Бел Амор.
– Фактор?
– Ну да! С чего это вдруг обезьяна превратилась бы в человека? Какой же это трезвой обезьяне придет в голову трудиться? Пахать, сеять, лепить горшки, строить пирамиды… Тру–дить–ся?! Бр–р! Обезьяна от природы ленива. Все ленивы, и сама Природа ленива. Лень естественное состояние Природы, лень и является магистральным движением эволюции – медленное, ленивое накопление новых признаков и умений. Потихоньку–помаленьку. Тише едешь, дальше будешь.
– Без труда не выловишь и рыбку из пруда, – охотно подтвердил Карданвал.
– Да. То есть, нет. Эта пословица из другой оперы. Не так. Неправильная пословица. Ловить рыбку это не труд, а охота. Это когда кушать хочется. Ловить рыбку – это охота, или спорт, или удовольствие. О чем это мы, Ваше Величество?
– О биологическом факторе, – напомнил Карданвал.
– Да. Мне видится стая голых обезьян уже с внешними человеческими признаками – стопа, прямохождение, сиськимасиськи, то–се, но мозги еще чистые, без царя в голове…
– Как? – переспросил император.
– А вот так – труд тут ни при чем. Пьянка.
– Не понял, – сказал император.
– Э–ле–мен–тар–но. Похоже, что человека создал алкоголь. Одна из синтетических эволюционных теорий провозглашает происхождение человека из животного мира посредством алкоголя – и, возможно, через наркотики – от «пьяной обезьяны». Дарвин далеко смотрел, но близко не видел. По–моему, дело было так: жила себе в Африке нормальная обезьянья самка, ни о чем таком разумном не думала, питалась бананами и чем Бог пошлет. Однажды напилась она воды из лужи, в которой забродила бананка, и от этой дряни мозги у нее пошли набекрень. И поняла обезьяна, – ага! – что это хорошо. И привела к той же луже своего дружка, назвала его Адамом и дала ему. То есть, – что я хочу сказать? – Адам и Ева всего лишь соблазнились зеленым змием – например, той же банановой брагой – и были выгнаны из Рая за элементарную пьянку. А вы как думаете?
– Ага! Вот видишь! И я так думаю! – радостно воскликнул император.
А что именно «вот видишь» – Бел Амор так и не увидел.
3
В подобных пьяных беседах они проводили каждый вечер, играли в очко, в буру, в подкидного дурака, засиживаясь до глубокой ночи. Один раз в неделю, в понедельник, слуги прикатывали новую 16–ведерную бочку бананки. Карданвал присвоил Бел Амору звание колоннеля (что соответствовало полковнику СОС), стал поручать Бел Амору разные государственные дела – вплоть до «казнить и миловать», и вскоре императорское благорасположение и откровения дошли до того, что Карданвал сдуру даже начал расхваливать красоты своей жены:
– Смотри, смотри! Плывет, фря! Из кухни в спальню… Из спальни в кухню… Такой жены у меня еще не было! Не правда ли, хороша!
Колоннель Бел Амор ничего не мог сказать о красоте императрицы, потому что ни разу не видел не только ее лица, но и фигуры, – Генофонда всегда одевалась но моде в бесформенный противокомариный брезентовый балахон и прикрывала лицо паранджой из того же материала; поэтому Бел Амор, помня об опаснейшем пункте трудового соглашения, только поддакивал или вежливо отмалчивался до тех пор, пока однажды вконец опьяневший Карданвал обиженно не произнес:
– Ты, кажется, не веришь моим словам о красоте императрицы. Что ж, естественно, люди больше верят своим глазам, чем ушам, да еще норовят пощупать. Хорошо! Я покажу тебе императрицу обнаженной.
Бел Амор отвечал с изумлением:
– Что вы такое говорите, Ваше Императорское Величество? Уши вянут! Ведите себя пристойно!
– Нет, я хочу показать тебе Генофонду голой! – настаивал Карданвал. Ты, конечно, неплохой телохранитель, но понимаешь ли ты толк в обнаженных женщинах?
– Совсем ошалел, царюга! Иди проспись, скотина! – ответил Бел Амор, взвалил в стельку пьяного Карданвала себе на плечи, унес в царские покои, стянул с него сапоги, понюхал носки, раздел и уложил в постель.
«Козел. Проспится и забудет», – подумал Бел Амор.
4
Не тут–то было!
На следующий день императором Карданвалом овладела идея фикс: «иди и смотри!» Вынь да положь его обнаженную собственную жену перед собственным же телохранителем.
«Вот что делает с людьми бананка! – в панике думал Бел Амор. – Сначала превращает тихую обезьяну в пьяного человека, а потом из этого человека создает кривой карданвал».
– Ваше Императорское Величество, – бормотал Бел Амор. Видано ли такое дело?
– Видано!
– Что же там у вашей супруги есть не виданного? Я все эти дела видел по многу раз, – у меня ведь было три жены, а любовниц – со счету сбился!
– Моя жена красивей всех женщин на свете!
– Верю, верю! Вот и смотрите на свою жену, а меня увольте!
– Уволю!
Хозяин – барин, мог и уволить. Но Бел Амор больше увольнения боялся провокации. Любопытно, конечно, взглянуть на обнаженную императрицу, почему бы и не взглянуть, может быть, у нее там не вдоль, а поперек, но даже, если император с похмелья не ведает, что творит, то когда–нибудь он все–таки протрезвеет, и тогда – «секир башка».
– Не бойся, друг мой, я все понимаю, – сказал император. – Я не испытываю тебя. Я просто хочу, чтобы ты еще лучше исполнял свои профессиональные обязанности.
– Но при чем тут моя профессия?
– Ты являешься телохранителем императрицы. Так? Подумай, вслушайся: тело–хранитель. Хранитель тела.
– Ну?
– Как же ты можешь охранять то, чего никогда не видел?
Бел Амор затруднился с ответом.
Как стоящие часы два раза в сутки показывают точное время, так и пьяные дураки пару раз в году произносят умные речи.
– Действительно… – пробормотал Бел Амор.
– Ты должен внимательно изучить то, что охраняешь! Иначе, какой же ты профессионал? – возликовал Карданвал, довольный железной логикой своих доказательств. – И не бойся мести императрицы, она даже не узнает, что ты на нее смотрел. Сделаем так. Снимешь ботинки и наденешь мягкие тапочки. Я оставлю тебя в моей спальне за дверью. Когда в спальню войдет императрица, она приблизится к креслу, куда положит свои одежды, а я отвлеку ее разговором. От двери тебе все будет видно. Когда она направится к ложу, быстро выйди в дверь, она тебя не увидит.
Бел Амор уже не мог отказаться. Хозяин – барин.
Все так и получилось – как планировали. Они выпили еще, для храбрости. Или, вернее, для наглости. Кардапвал подмигнул Бел Амору, тот снял ботинки и стал босиком (где их найдешь, мягкие тапочки?) за дверью. Ему хорошо было видно царское ложе и кресло рядом с ним. Царюга притушил свет и улегся в постель. Наступила тишина. Лишь из окна доносился тихий отдаленный вой пикирующего Ог–го.
Но, чу! Послышались легкие шаги, в спальню вошла императрица, приблизилась к креслу, сняла паранджу и, извиваясь, стащила через голову брезентовый балахон.
У Бел Амора дух захватило и приподняло. Он не ожидал увидеть ничего подобного. Такой женской красоты он никогда не видел, само совершенство линий, изгибов, овалов и элипсоидов, которые Природа хранила в генетическом фонде этого тела. Три его жены – от Бога, людей и черта – не годились Генофонде в подметки, не стоили ее левой пятки. Карданвал был прав. Ох, прав был Карданвал! Везет же дуракам и пьяницам!
Так стоял бы и смотрел бы всю ночь, по Бел Амор не успел насладиться зрелищем. Тело его хранения, Генофонда, спиной к нему, пошла к ложу, и Бел Амор едва вспомнил, что сейчас он должен покинуть императорские покои. Он бесшумно вышел из–за двери и скрылся в коридоре.
6
Все получилось так – да не так.
Увы, заговорщики против нравственности забыли про маленькое зеркальце над императорским ложем, и императрица Генофонда увидела в этом зеркальце кравшегося из спальни Бел Амора.
