355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Манес Шпербер » Как слеза в океане » Текст книги (страница 7)
Как слеза в океане
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 22:50

Текст книги "Как слеза в океане"


Автор книги: Манес Шпербер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 69 страниц)

– То, что ты говоришь, просто чудовищно.

– Революционер не должен бояться правды, какой бы она ни была.

– Но это же неправда, товарищ!

– Увидим. Пойди скажи Карелу, что ты убежден в необходимости выручить Войко. Тебя он послушает.

– Не пойду.

– Почему же? Ты можешь спасти товарища от смерти – и не спешишь ему на помощь?

– Против воли партии товарищей не спасают.

– О партии речи нет, Карел – это еще не партия.

– Для меня он – партия, да и для тебя тоже, иначе ты бы не просила помощи у Легича.

– Это правда, – согласилась Мара. – Все это произошло постепенно, ни о каких предосторожностях никто и не думал. Еще три, даже два года назад смешно было бы вообразить, что руководить нами будет Карел. А теперь он может приговорить к смерти такого человека, как Войко, одного из основателей партии.

– Глупости, тут наверняка дело не в этом. Партия ведь против единичных террористических актов. А вот у тебя налицо явная склонность к терроризму.

– Вы совершенно правы, молодой человек. У Бетси действительно имеется faible[13]13
  Слабость (фр.).


[Закрыть]
к разного рода éclat[14]14
  Взрыв, шум, скандал (фр.).


[Закрыть]
. – Йозмар неприязненно обернулся к даме, появившейся столь внезапно. Она была непомерно толста, широченные плечи, короткая шея и маленькая голова с каким-то птичьим лицом:

– Qui est ce drôle d’oiseau? Il n’est pas laid d’ailleurs[15]15
  Что это за странная личность? Впрочем, внешне он ничего (фр.).


[Закрыть]
, – писклявым голосом обратилась она к Маре.

– Господин инженер Гебен – близкий друг Вассо. Кстати, он наверняка понимает по-французски, ma tante[16]16
  Тетушка (фр.).


[Закрыть]
.

– Dieu merci[17]17
  Слава Богу (фр.).


[Закрыть]
; вы, очевидно, из хорошей семьи?

Йозмар скользнул взглядом по красивому темно-красному бархату, облекавшему ужасающие телеса дамы, и, подбирая слова, ответил:

– Да, разумеется. Насколько я могу проследить историю моей семьи, в ней не было никого, кто бы зарабатывал на жизнь трудами рук своих.

– Прекрасно. Нынешний круг знакомых, к сожалению, уже нельзя назвать избранным. Нет, люди все вполне приличные, mais simples, farouchement simples[18]18
  Но простые, до ужаса простые (фр.).


[Закрыть]
.

Йозмар ждал, что после этого бархатный колосс наконец отправится восвояси, но тетушка решила остаться. Мара оставила их вдвоем – она пошла распорядиться насчет ужина, – и он не знал, как ему развлекать ее. Но дама избавила его от этих забот, потому что сама говорила без умолку – на удивительной смеси венского немецкого, французского и хорватского языков, чего сама уже не замечала. Он почти не слушал, но то и дело поглядывал на нее: ему все не верилось, что этот писклявый голос действительно исходит из столь могучего тела.

Лишь некоторое время спустя Йозмар заметил, что ее болтовня не так уж пуста: в ней проскальзывали любопытные вещи. Сначала она рассказывала о былой славе семьи, о том уважении и влиянии – пусть незаметном, но подчас решающем, – которым она пользовалась даже у власть предержащих. Было и такое в свое время. Как-то раз один из управляющих имением убил свою жену – из ревности. Впрочем, эта особа никакими достоинствами не обладала. И тогда удалось добиться, чтобы этот несчастный, и без того жертва своей супруги, не стал еще и жертвой фемиды. Бывало и такое.

– Но и теперь еще у лиц нашего круга остались возможности воздействовать на «этих судейских» – без éclat, разумеется, но это и ни к чему. Ведь в конце концов все эти окружные судьи, эти начальники тюрем или, скажем, окружные врачи – люди маленькие, так что сословные различия для них – не пустой звук. Кроме того, им всегда что-нибудь нужно, например, деньги. Деньги – это так смешно! Как будто с деньгами они больше не menu peuple[19]19
  Простонародье (фр.).


[Закрыть]
. Действительно смешно – взгляните, например, на американцев!

Но с другой стороны, если уж им так нужны деньги, которые они все равно не сумеют употребить с толком, – ради бога, дочь начальника тюрьмы выходит за врача; большую диадему ей, конечно, никто дарить не собирается, но маленькую – отчего же, тем более что им нужны только деньги, они ее все равно продадут, но ce pauvre malade[20]20
  Тот бедный больной (фр.).


[Закрыть]
, о котором говорил ce cher Legic[21]21
  Этот милый Легич (фр.).


[Закрыть]
, будет спасен. Да и Бетси не придется ни о чем беспокоиться, не нужно будет прибегать к разного рода экстравагантным выходкам. Le monde n’a pas besoin d’émeutes, il lui faut in peu de charité. Voilà![22]22
  Миру не нужны бунты, ему нужно лишь немного милосердия. А вот и она! (фр.).


[Закрыть]
– в заключение воскликнула она, увидев Мару, как раз входившую в комнату вместе с Джурой и какой-то молодой женщиной, одетой довольно броско.

– Un peu de charité[23]23
  Немного милосердия (фр.).


[Закрыть]
будет недостаточно, целую ручку, баронесса, а много charité в нашем мире не бывает. Значит, мир нужно менять – отсюда и émeutes[24]24
  Бунты (фр.).


[Закрыть]
, – сказал Джура. Йозмару стало казаться, что в этом доме люди стоят и слушают за дверью, дожидаясь нужного слова, чтобы войти с уже готовой репликой.

Внимание баронессы было слишком поглощено элегантной спутницей Джуры, поэтому она рассеянно обронила, что и против emeutes она тоже ничего не имеет.

Йозмар отозвал Мару в сторону:

– Похоже, тетя знает о твоем плане. Она предлагает выкупить Войко. Это она серьезно?

– А если серьезно, что тогда?

– Тогда проблема, считай, решена. Тогда даже вопроса о партийной дисциплине не возникнет. Тетя, конечно, имеет право выкупать кого хочет. Я не знаю, правда, как она это собирается сделать, но, видимо, она не так глупа, как кажется.

– Нет, она вовсе не глупа, – подтвердила Мара. – Но если Войко действительно освободят таким образом, то Карел и иже с ним сочтут это еще одной причиной исключить его из партии. Они напишут: если классовые враги затратили столько сил на его освобождение, значит, Бранкович изменил своему классу.

– Это же бред!

– Нет, это пророчество.

– Что же ты собираешься делать, Мара?

– Пока не знаю. Заключенных привезут только сегодня вечером. Вассо мгновенно что-нибудь придумал бы, а мне нужно много времени, чтобы сообразить, как он поступил бы на моем месте.

– И это наверняка не противоречило бы решениям партии.

– Ты прав, он бы такого не допустил. Но он не допустил бы и гибели человека, которого можно спасти.

– В Берлине Вассо сказал мне, что коммунисты не знают жалости.

– Не знают жалости? – переспросила Мара. – Он так сказал? Возможно. Ты когда-нибудь сидел в тюрьме?

– Нет.

– Заключенному не нужна наша жалость, ему нужно наше присутствие, даже если он сидит в одиночке. Ему нужно знать, что, если где-нибудь, когда-нибудь появится малейшая возможность помочь ему выбраться на свободу, товарищи ее не упустят.

Подошла довольная тетушка:

– Итак, у нас нынче званый ужин. За столом будет шестнадцать человек, придут окружной судья, доктор, начальник тюрьмы, все с дамами и дочерьми. Вот увидишь, Бетси, все будет прелестно.

Наутро в газетах появилось сообщение, что подследственный Хрвойе Бранкович, направлявшийся под конвоем к месту заключения, предпринял попытку к бегству и был ранен конвойными. Он скончался от ран. О том, где это произошло, не было сказано ни слова.

Глава седьмая
1

– Извините, можно взять газеты? – спросил незнакомец на ломаном немецком языке. Не дожидаясь, пока Йозмар ответит, он склонился над кипой газет, только что оставленных официантом на стуле, и начал в ней рыться. Перебирая их, он слегка наклонил голову и произнес так тихо и быстро, что Йозмар скорее догадался, чем понял: – Читайте дальше вашу газету, пока я буду говорить. Немедленно идите к Дойно. Опасность, большая опасность. Возьмите все ваши бумаги, деньги, паспорт. Благодарю вас! – добавил он громко, медленно выпрямился и сказал: – Я скоро верну газеты.

До квартиры приятеля, у которого жил Дойно, было недалеко. По дороге Йозмар несколько раз обернулся, но слежки не было.

Ему сказали, что Дойно еще спит. Попросили подождать в гостиной. Там он обнаружил Карела, который радостно его приветствовал. Йозмар подумал даже, не успел ли Карел с утра уже где-нибудь пропустить рюмашку.

– Что, испугался, Гебен? – спросил Карел и снова добродушно улыбнулся.

– Испугался? Чего? Что случилось?

– Сегодня утром арестовали того официанта, помнишь, из твоей гостиницы. Не уверен, что он выдержит, в последнее время он сильно нервничал, так что мы все равно собирались отстранить его от работы. Но даже если он будет держаться, тебе здесь оставаться опасно. Полиция быстро сообразит, что он вступил в контакт кое с кем из приезжих, и начнет рыскать в гостинице. Так что самое позднее завтра, а возможно, и сегодня вечером они тебя вычислят. Тебе нужно немедленно уехать. Только не поездом, это уже опасно. Лучше на машине добраться куда-нибудь поближе к границе, а дальше пешком через горы – там не высоко, часа три ходу, и ты уже на той стороне.

– Да, – протянул Йозмар, – но я хотел встретить здесь Первое августа. Очень важно, чтобы я видел все наши мероприятия своими глазами.

– Зачем? То есть, конечно, это было бы хорошо, но мы и сами вам подробно все сообщим. Да и потом, это все равно невозможно. Я отвечаю за твою безопасность.

– Может быть, я уеду куда-нибудь в другой город, пережду там пару дней, нигде не объявляясь, а потом уже пойду через границу?

– Нет, это тоже слишком опасно. Вот, пусть Дойно тебе подтвердит.

Дойно, очевидно, только что поднялся с постели; Карел рассказал все и пообещал к вечеру узнать побольше. Теперь главное – вывезти отсюда Йозмара. Нужно найти абсолютно нейтрального человека с машиной, который взялся бы довезти его до озера у границы. Это будет нетрудно сделать, потому что в конце дня туда поедут многие из представителей городского «света»: сегодня суббота, и они едут к своим женам, отдыхающим на лоне природы.

Дойно согласился, что Йозмару надо уехать. Он пообещал сделать все, что для этого нужно.

2

Дорога была плохая; чем дальше они удалялись от города, тем утомительней становилась поездка. Впрочем, доктор, видимо, доверял своей старенькой машине, да и скорость она развивала вполне приличную.

– Теперь все время будет подъем. Жаль, что уже темно: места здесь красивые.

– Да, – согласился Йозмар. Он чувствовал себя усталым и разбитым. Будь дорога хоть чуточку получше, он мог бы поспать. Кроме того, он не знал, о чем разговаривать с этим человеком, который первые два часа упорно молчал, и даже, как показалось Йозмару, враждебно молчал. Немного погодя доктор опять заговорил:

– За что я уважаю Фабера, так это за честность. Он ведь мог не говорить ничего, мог сказать, что вы едете поразвлечься. Я бы, конечно, не поверил и отказался. Но тут я при всем желании не мог ему отказать. Что ж, будем надеяться, что все сойдет благополучно.

– Да, – согласился Йозмар. И заставил себя продолжить: – Но вам действительно нечего опасаться.

– Не надо, мне есть чего опасаться, я просто не хочу об этом думать. Я давно убедился: самую большую глупость человек совершает сознательно. Когда спутаны все мотивы, тут уж никакой здравый смысл не поможет. Это все наш проклятый режим. Какие чувства можно испытывать к нему, кроме ненависти? Если бы я жил в России, я бы и там его ненавидел, без сомнения. Вот вы – оппозиция, вас преследуют. Я знаю, конечно, будь у вас власть, вы бы сами преследовали других. Но власти у вас нет, и это, так сказать, очко в вашу пользу. И вот ко мне приходят и говорят: человека преследуют, помоги ему. Я сразу вспоминаю, что его преследует режим, который я ненавижу, – так ненавижу, что иногда заснуть не могу от бессильной ярости, – и соглашаюсь. Но с преследуемым у меня нет ничего общего, кроме этой ненависти. И хотя ваш умник Фабер думает, что лишь его умение разговаривать с людьми заставило меня совершить эту глупость, на самом деле мотив у меня был чисто негативный. Понимаете?

– Да, – улыбнулся Йозмар. – Фабер слишком доверчив. Он часто переоценивает людей.

– Вы считаете, что Фабер меня переоценил?

Вопрос был неприятный, и Йозмар не сразу нашелся, что ответить.

– Я понимаю, – продолжал врач, – он был бы разочарован, если бы слышал сейчас мои слова. В конце концов, кто его знает, может быть, действительно прав он, а не я. Благоразумие делает человека глупым, если его используют как оружие против мудрости. Кто из нас знает, где наш предел? Возможно, он прав, возможно, надо действительно идти вперед, пока не убедишься, что у тебя нет иного предела, кроме того, который ты сам себе положил.

Йозмар открыл глаза. Впереди сияли какие-то огни, врач разговаривал с кем-то; наконец он снова запустил двигатель, и огни поплыли в сторону. Йозмар произнес, слегка запинаясь:

– По-моему, я все-таки заснул. Что случилось?

– Ничего, – ответил доктор. – Видите, мы снова едем. Это жандармы, они спрашивали документы, мне даже не пришлось вас будить – они удовлетворились моими.

И потом, после небольшого перерыва:

– Если бы в самом деле что-то случилось, вы бы испугались?

– Я сам только что задавал себе этот вопрос. Думаю, что нет.

– Тем лучше.

Начало светать. Йозмар подумал, что через несколько часов будет решаться его судьба. Нет, страха не было. «Мы, большевики, народ бесстрашный». Теперь он мог подтвердить, что это правда.

Стало совсем светло. Йозмар приближался к цели. Километрах в двадцати от озера находился студенческий лагерь, где он должен был разыскать знакомого Дойно: тот доведет его до границы.

Машина замедлила ход, лагерь должен быть где-то поблизости; около половины пятого они его увидели, он оказался совсем рядом.

В лагере было тихо. Йозмар вышел из машины и зашагал по направлению к палаткам. Когда он обернулся, чтобы помахать доктору, то увидел лишь, как машина исчезает за поворотом.

Палатки образовывали круг. Студенты, видимо, просидели у костра всю ночь – зола в центре круга еще тлела. Рядом лежала собака. Увидев Йозмара, она лениво поднялась. Но, очевидно, поняв, что опасаться нечего, снова свернулась клубочком. Время от времени она открывала один глаз и следила за Йозмаром, который растянулся прямо на земле рядом с ней, лицом к небу.

3

Они уже долго шли вверх, и у него заболели ноги. Но предложить сделать привал он не осмеливался. Кроме того, было уже довольно поздно, почти одиннадцать, и всякий раз, когда им случалось выходить из леса, они ощущали гнетущую жару.

Парень, хотя и понимал по-немецки, говорить предпочитал по-хорватски. Йозмар же понимал его с трудом. В довершение ко всему он шепелявил, некоторые согласные выходили из его широкого рта с яркими, слишком полными губами совершенно неузнаваемыми.

Парень был очень большого роста, полный, широкоплечий; кудрявая, несколько запущенная светлая шевелюра плохо гармонировала с бычьей шеей. Он говорил почти не переставая, даже трудный подъем, похоже, совсем не мешал ему. Девушка в вышитой деревенской кофте, напомнившей Йозмару о Маре, была маленькая, кругленькая, все в ней казалось круглым – руки, лицо, движения. Говорила она мало, зато часто смеялась. Смех звучал чисто, точно колокольчик, и слушать его было приятно.

Йозмар понимал, что свои разговоры парень ведет для девушки, а вовсе не для него. И что он любит ее, ее смех, ее округлость и ее восхищенные взгляды, которыми она дарила его, когда он заговаривал о чем-то серьезном и нельзя было ответить ему смехом.

Они были уже совсем близко от границы, но здесь, объяснил парень, переходить опасно. Им пришлось далеко обойти это место, забраться еще выше – и лишь после этого наконец начали «сбавлять высоту», как выразился парень. Они вошли в редкую рощицу и легли на землю, глядя вперед сквозь деревья. Никого не было видно. Вдруг послышались голоса; они приближались. Внизу, на опушке рощи, на самой границе, показались трое мужчин в форме. Они смеялись. Эхо множило смех, точно передразнивая их.

– Двое – жандармы, а третий – австрийский пограничник.

Разговор у них, видимо, затягивался. Один из жандармов то и дело взглядывал наверх, в направлении рощи, точно высматривая их там.

– Плохо, очень плохо, – взволнованно прошептал парень. – Обратно жандармы пойдут здесь. Но встать и уйти мы не можем, тогда они нас заметят.

Йозмар поглядел на него. Такой верзила, а дрожит, и, похоже, от страха. Ему показалось, что в глазах парня стоит упрек. Но что он мог поделать?

Он собрался с духом и стал думать. Отметил про себя: я совершенно спокоен. Он был доволен собой. Выход есть, нужна только смелость. И всего на одну минуту. Он улыбнулся и шепнул парню:

– Лежите и не двигайтесь, пока жандармы не уйдут. Рот фронт, товарищи. – Он поднял кулак и в тот же миг ощутил фальшь и слов, и жеста: ему просто захотелось покрасоваться. Но он отогнал от себя эту мысль, вскочил на ноги и побежал вниз, к выходу из рощи, прямо к людям в форме. Услышав его шаги, те обернулись. Он остановился перед австрийцем и заговорил:

– Извините, пожалуйста, я – турист и, по-моему, заблудился. Хотел подняться на перевал, посмотреть на озеро. Решил вот сократить путь и теперь не знаю, где нахожусь. Это еще австрийская территория?

Австриец схватил его за рукав и, потянув, поставил у себя за спиной:

– Вот теперь вы на австрийской территории. Приехали из братской Германии полежать на нашем солнышке?

– Да, – выдохнул Йозмар. И ему показалось, что вдохнуть он больше не сможет.

– Другой раз не ищите короткой дороги по погранзоне. А то вы гуляете, а нам потом влетает по первое число. Пойдете вот так прямо, как я показываю, и выйдете на шоссе, а по нему налево – там уже Австрия.

Йозмар хотел поблагодарить, открыл рот, но голоса не было. Ему стало стыдно, он закрыл рот, повернулся и пошел. Он чувствовал, что они глядят ему в спину, и вдруг заметил, что бежит, хотя и думал, что идет медленным, размеренным шагом. Теперь это уже не имело значения, и он припустился во весь дух.

Показалось серое полотно шоссе. Он хотел спрыгнуть на дорогу, но ноги подкосились, и он, даже не пытаясь удержать равновесие, упал, ощущая боль от колючек. Он растянулся во весь рост и уткнулся лицом прямо в колючую траву. Хотел вздохнуть раз-другой поглубже – и не смог. Открыв рот, он плакал. Выдохнул, почти выкрикнул:

– Нет! Нет! – Он плакал, как когда-то в детстве, тихонько всхлипывая, выпятив верхнюю губу и ловя ею слезы, чтобы собрать их в рот. Их солоноватый вкус постепенно успокаивал его.

– Смелости у вас хоть отбавляй, в этом и я уже могу расписаться, да и пофартило, конечно, повезло, значит. Вставайте уж. Два года назад в десяти шагах отсюда, то есть целиком на нашей территории, пристрелили одного при попытке к бегству. Хорошо, что сегодня мое дежурство.

Перед ним стоял пограничник. Йозмар вскочил и сказал:

– Я правда заблудился.

– Ладно, не рассказывайте мне сказки, я уже давно вас заметил. С вами там еще двое лазали, один из них в юбке. Проводник вам бестолковый попался. Не будь мои коллеги такими деревенскими лопухами, то мы бы с вами сейчас тут не беседовали. Давайте паспорт, я отмечу все, что полагается. Порядок есть порядок! А теперь послушайтесь доброго совета. Когда пойдете по шоссе, там будет второй поворот направо, немного в гору, вот вы туда и идите. Дорога ведет в городок, где я живу. Найдете там гостиницу «У Белого оленя», скажете, что вас прислал вахмистр Крениц, что он передает привет и придет, как только сдаст дежурство. У них сегодня свадьба, младшую дочь замуж выдают. Денег на эту свадьбу ухлопали кучу. Ну – дружба, товарищ! – закончил он традиционным приветствием австрийских социалистов.

4

Столы были расставлены вокруг липы; под самым деревом сидели музыканты. Йозмару показалось, что за столом нет уже ни одного трезвого человека, хотя еще только час дня. Йозмар взглянул наверх, на снежную вершину Триглава. Казалось, леса глубоко внизу шевелились. Зеленый цвет отливал голубым – точно бархат, подумал Йозмар. Он был растроган и сам не знал почему.

Йозмар слишком много съел, много, слишком много выпил. Горничная отвела его в номер.

– Жалко, танцы проспите.

– Ничего, у вас и без меня от партнеров отбою не будет.

– Они все не такие учтивые, как вы, – ответила она. – Когда начнется самое веселье, я приду разбужу вас, если позволите. – И она легонько толкнула его в спину. Он взглянул на нее, она ему понравилась, и он согласился.

Стены небольшого номера были выкрашены голубой известковой краской. Он взглянул на темно-синюю полоску, отделявшую голубую стену от белого потолка, и подумал: я и не знал, что во мне столько страха.

Постель оказалась жесткой, подушка – слишком высокой, и он убрал ее. Улегся поудобнее, согнув колени.

Сквозь открытое и зашторенное окно доносилась музыка. Временами ее заглушал смех, но потом она снова брала свое.

Может быть, нужно сознательнее относиться к жизни, думал Йозмар. Хотя страх от этого не уменьшится. А как бы повел себя Дойно на моем месте? Я и не знал, что еще могу так плакать.

Те, в палатках, и эти, на свадьбе, живут, как во сне. Над головами у них уже собрались тучи, а они ничего не подозревают. Точно лунатики. Потому-то они и могут так смеяться. Одни мы не спим, мы – единственные, кто уже видит бурю, настоящие буревестники.

Глаза у него слипались. Жужжа, подлетела муха, намереваясь сесть ему на лоб, и он хотел поднять руку, чтобы отогнать ее…

Лизбет кричала, чтоб он смотрел, куда ноги ставит, вот, опять наступил ей на шлейф. Он гневно возражал ей. Чем дольше он говорил, тем сильнее разгорался его гнев. А времени больше не было, пора было бежать.

Муха улетела и уселась на абажур. Где-то рядом висела лента-мухоловка, там что-то жужжало. Муха села на красную ленту и увязла. Она жужжала все громче и громче.

Лизбет вдруг куда-то исчезла. У него больше не было времени ее ждать, и он побежал.

Сон стал бессловесным, Йозмар заснул очень крепко.

Вернувшись в Берлин, Йозмар подробно сообщил обо всем, что видел. Зённеке посоветовал ему при составлении письменного отчета излагать все короче, систематичнее, шире отражая линию партии. Не для него, конечно, а для других руководящих товарищей, которые будут его читать. Свой отчет Йозмару пришлось переписать трижды. Последний вариант был безоговорочным подтверждением правоты линии партии и руководящих товарищей из Политбюро, называвших себя именами времен года.

– Может, ты там у нас и научился чему-то, но забыл все очень быстро, все забыл, – сказал Вассо.

– Я ничего не забыл, – рассердился Йозмар.

– Большинство людей так никогда и не умнеют в политическом смысле потому, что осознают пережитое, лишь когда оно станет прошлым. Только со второго раза они усваивают то, что так легко забыли после первого. Но близится время, когда второе предупреждение будет даваться лишь редким счастливчикам, родившимся в рубашке.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю