Текст книги "Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!"

Автор книги: Лев Сокольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 64 страниц)

Как и почему враги доверили русскому доктору работать в лагере!?

Комендант лагеря, как любой комендант такого заведения, был страшной скотиной, но кто и когда видел гуманных комендантов лагерей? В те времена в лагере, будь то немецкий, или какой иной, комендант-гуманист применения не находил.

Комендант имел привычку забивать лагерников насмерть. Доставлял себе "удовольствие", но поскольку это всё же Европа, то на каждый случай смерти заключённого составлялся акт с подписью лагерного врача. Нельзя убивать без акта! И женщина взбунтовалась:

– Ты людей убиваешь, а я должна прикрывать тебя липовыми актами? Не будет этого! – время-то военное, а она-то всего врач из русских, сама на "птичьих правах"!

И опять странность: начальник лагеря, этот образец беспредельного могущества и власти во вверенном лагере, это воплощение силы "нового порядка", отступил! Мог комендант применить власть к взбунтовавшейся русской врачихе и что угодно с ней сделать, но почему-то не применил? Приспешница, никто по сути, но комендант ничего с ней не сделал! Испугался? Чего? И в Гестапо не таскали на предмет "усмирения". Вообще никто и ничего не сказал взбунтовавшейся русской медичке по теме её протеста! В паре с ней работал немецкий врач, и настолько пришёл в восторг от смелости русской коллеги, что, не раздумывая, предложил ей "руку и сердце"! Она не отказала, и всё это случилось в Руре в "грозном пламени войны".

Что сегодня думаю о Гестапо? Рядовая организация, но дураки там не держались.

– Главное: они туда не попадали. Убивали в Гестапо? Убивали! Сегодня в рядовом отделении вашей милиции могут убить проще и скорее, чем в Гестапо времён войны.

– А что делать? Пьяная сволочь из "своих", изрыгающая хулу на милицию, не должна рассчитываться за хамство рёбрами?

– Пустое и бесполезное занятие: бить пьяных дураков. Они даже не осознают, что они дураки, психика у них "сдвинута". И те, кто бьёт "сдвинутых" – не лучше. Картина "двойного заболевания".

– Как это понимать: "двойное заболевание"?

– Просто: пьяная скотина изрыгает хулу на защитников порядка? Изрыгает! А это болезнь. Когда получает от работника "сдачу" – и это заболевание. Что в итоге?

– Ничего! Взаимное удовлетворение.

– В "воспитательных целях" хулителям отбивают бока, а в итоге все довольны…

Глава 94.

Городской сквер зимой 43 года.

Прогулку в зиму сорок третьего мне хочется закончить грустно и с последствиями: как-то вырвавшись из домашнего заключения, а это было солнечным утром, радуясь жизни и, естественно, не задумываясь, я двинулся в город. Улица, по которой меня несли ноги, была с уклоном в город, поэтому процесс несения тела собственными ногами был лёгким и свободным. На ногах были валенки сестры. Она сидела дома потому, что курс обучения грамоте в школе закончился, и валенки на тот момент ей были не нужны. За одно проводились «ходовые испытания» нового зимнего пальто из немецкого шинельного сукна, но на русской вате.

Да простит меня читатель, если таковой найдётся, но гимн пальто, у которого "верх" был из серовато-зелёного сукна от немецкой солдатской шинели, а всё остальное – советское – пропою! Если где-то и повторюсь в славословии простому, но необходимому предмету гардероба, то такое совершу по причине неумения излагать мысли. В написании гимна пальто за помощью к бесу обращаться не буду.

Как могла попасть немецкая солдатская шинель с дыркой от пули к оккупированным "советским" гражданам? Её украли? Сняли с убитого? Мародёрство? Или живые оккупанты от неё избавились потому, что она не защитила владельца, и никто другой уже не хотел ею пользоваться по мистическим причинам? Не знали, что шинель с дыркой от пули приобрела волшебные свойства? Почему среди оккупантов не нашлось ни единого, кто знал бы, что две пули в одну шинель никогда не влетают? И если враги избавились от шинели сознательно, то как? Отдали за "данке шёен? Продали? Пропили? И если пропили, то, за какое количество бутылок самогона русского изготовления? И какого качества был самогон? "Первач"? "Свекольничек"?

Вопросы, вопросы…настойчиво и мощно откуда-то приходят, и никто не ограждает от них… Даже бес временами бывает бессилен.

Ещё одно достоинство пальто, кроме прямого назначения согревать моё тщедушное тело, заключалось в том, что ни у меня, ни у родителей никто не спрашивал:

– А где это вы таким сукнецом разжились!?

Быстро добрался до центра города: катиться под гору всегда легко. Улица входила к центру города.

В центе – скверик, он и сегодня на том месте. И на подходе в сквер я увидел страшную картину: на деревьях висели люди!!!

Вот оно, начало того, о чём со страхом говорили обитатели монастыря в начале войны: немцы приступили к делу, на выполнение которого и пришли в город! Начали вешать с центра, а как скоро доберутся до монастыря – об этом думать не мог. Нечем было думать, на месте "думалки" был страх с каплями утешения: "если начали с центра, то до монастыря не скоро доберутся, между сквером и монастырём длинная улица с домами! До нас им нужно будет перевешать жителей целой улицы! Не завтра меня повесят, время есть"!

Это были первые и последние повешенные, которых я видел.

В сквере увидел и большие тупорылые машины с гибкими "усиками" направленные вперёд и в стороны. Для чего были "усы" на машинах – никак не мог понять. Интерес к деталям вражеской автомобильной техники был полностью задавлен висевшими людьми!

Жуткая картина ударила по сознанию так, что мгновенно заставила забыть о солнечном дне, о морозе и резво двинула тщедушное тело моё в валенках сестры в монастырь! Скорее, в родное гнездо! Если в городе людей развешивают на деревьях, то такое может придти и в монастырь! И без меня!?

Был ли я трусом? Да, был им, поэтому близко не подошёл к деревьям и не рассмотрел лица висевших: кто они были? Молодые, старые? – быстро топал по улице и не замечал, что она имеет подъём! Час, или полтора назад, улица имела приличный наклон в градусах, по этой улице мы катались на санках, по ней совсем недавно отец и я "отступали" из трамвайного парка в памятный вечер первого налёта вражеской авиации – и тогда не было подъёма! Просто чудо какое-то! И это чудо – страх: он ускорял продвижение в родную келью. Оно и понятно: мне шёл восьмой год, большой уже, чего там. Могли повесить, как и тех, что уже висели на деревьях скверика?

В семье не было разговоров о повешенных в городском сквере, а что говорили другие – не знал. И о своих впечатлениях не имел привычки с кем-то делиться, "держал всё в себе" и при этом не страдал от ночных кошмаров.

И монастырь, промучившись молчанием какое-то время, заговорил о повешенных, не мог монастырь пропустить такое событие молчанием:

– Повесили комсомольцев-подпольщиков, предатели их выдали! – как всегда имена "предателей" не назывались. Результаты "предательства" – вот они, висят на деревьях сквера, оккупанты получили ещё одну порцию ненависти от аборигенов, а имён и фамилий тех, кто приложил руку к гибели молодых ребят – нет! Но ведь так не бывает…

Неизвестно, какое время провисели казнённые граждане города. Не могу сказать и такое: сколько нужно висеть повешенным, чтобы живые соотечественники, глядя на них, или устрашились раз и навсегда, или прониклись лютой ненавистью к вешателям? Что тогда шло первым?

Повешенные вошли в "славную историю борьбы с оккупантами на захваченной (временно!) территории", как "герои-подпольщики, навечно покрывшие себя неувядаемой славой"! Так требовали верить "сверху", так поминали повешенных многие годы, и я был в числе тех, кто с ненавистью относился к оккупантам. Забавно получалось: оккупанты были рядом – ненависти к ним не было, изгнали их, разгромили – ненависть появилась:

– Сволочи!

И как-то спустя много лет, во время празднования очередной победной даты в мае, сидел в том скверике на лавочке и наслаждался музыкой духового оркестра. Май, красота, солнце, тепло и радость! Но почему-то вспомнился страшный морозный, оккупационный день, когда впервые увидел повешенных людей. Рядом сидела пожилая женщина, везёт мне на женщин в роли "развратителей"! Говорили о прошлом, в войне с чужаками победили мы, повод был и детально – о сквере. Спросил:

– Вы были в оккупации?

– Была.

– Может, помните, как в этом сквере однажды наших людей повесили? Подпольщиков, комсомольцев?

– Какие "комсомольцы"!? – "взвилась" женщина – какие "подпольщики"!? Это шпана была, отпетое хулиганьё! До войны от них вечерами проходу не было, по ним тюрьма плакала! Немцы-то, со "своим уставом в чужой монастырь" пришли и думали, что оккупированные по их законам жить будут! Вислоухие! На ночь спать по дома отправлялись, а машины на замки не закрывали! Привычки-то свои, а шпана – наша! Вот и встретились… "Комсомольцы" смекнули, что к чему и быстро принялись за дело… Машины очищали от лишнего, а лишним были немецкая выпивка – "шнапс", консервы, хлеб, шоколад. Было чем поживиться. Шпана – она и есть шпана, глупая и наглая! Всё, что воровали у немецкой шоферни – тут же и вылезало наружу. Шнапс их и погубил, шнапс всегда губил. Как жить "шикарно" на виду, когда многим есть нечего было – враги устроили успешную засаду на ночь, а утром, "по законам военного времени", долго не рассуждая, и повесили. Рядом с машинами… Тогда-то, по непонятному наитию, я и оказался на месте казни… но не в момент совершения, опоздал…

… и потому быстро "суд вершили", что у вас "формулы" разные…

– Что за "формулы"?

– Уверенность: "грех воровства меньший, чем лишение жизни за грех", а враги стояли на противоположных рубежах: "убить ворюгу – меньший грех, чем воровство".

– У нас было и другое: "лучше убить десять невиновных, чем прозевать одного преступника".

Ах, как ужасно слышать такое! И все "вожди" наши прошлые – сплошь сифилитики-палачи-параноики, и герои – совсем не таковые, а ворьё! Как жить!? Во что верить!?

– Не грусти о повешенных "комсомольцах"! Теперь ты знаешь, кем были "герои", тебя "просветила", не понимая всей глубины ужасного деяния, незнакомая женщина… Пусть для остальной публики древняя пропойная шпана останется "борцами за свободу".

И всё же они герои и достойны быть причисленными к "лику святых". Если они, пусть и криминалом, приносили врагам ущерб – они герои! Представь ярость какого-нибудь Ханса, обнаружившего пропажу одеял, шоколада, галет, колбасы и прочего добра, что выдавали немецкой шоферне? – вот оно что: "…и нет ничего тайного…", мой бес – немец! Только откуда? Из Пруссии? Баварии? Судет? Саксонии? Штирии?

– Признавайся, вражина, в теле, какого группенфюра пребывал когда-то? И как долго!?

– Выше тела "герра оберста" Вермахта не проживал, но недолго: скучно с военными! Ограниченные они!

– Хорошо, допустим, проклятые оккупанты не стали бы так жестоко с отечественным ворьём поступать, но ограничились публичной поркой с одномоментным внушением мысли о том, что "кражи – есть "нихт гут и "Зер шлехт"! – и, не медля, отправили бы воров-соотечественников на "каторжные работы" в Рейх. Ведь не учини бессмысленную расправу, так, глядишь, город попал бы с книгу "рекордов Гиннеса" в звании "Город, в котором за оккупацию не было убито ни одного жителя"!

– Тогда "книги рекордов" ещё не было…

– Разве?

– Думаешь, что ссылка в Рейх на каторжные работы исправила бы "добрых молодцев"? Они бы и в Германии не прекратили заниматься любимым делом. Разве на сегодня не пришли к выводу о том, что шпана "интернациональна"?

– Не знаю.

– Не ответ. Думай!

– Чего думать? Не стОит этого делать, всё равно хороших мыслей от тебя не дождёшься! Какую-нибудь гадость обязательно нашепчешь!

– Какой гадости боишься?

– Гадостей от тебя выслушал много, но сейчас просится такая: "врагов стоило бы запустить в Россию для очистки русской нации от погани". Самим не избавиться: "жалко" и "воспитывать нужно". "Воспитывают". Что творится и до сего дня? "Преступность в стране растёт, ещё немного – и война не нужна будет, без неё сгинем". Поговорка "горбатого могила исправит" для нас сегодня "актуальна" настолько, что мешает жить! А если бы тогда, как ты фантазируешь, вместо петли их отправили в Рейх, то, уверен, они бы там организовали "законспирированную, со строгой дисциплиной, русскую преступную группировку". Ещё неизвестно, что было бы хуже для врагов: повесить родную уголовщину на месте, или везти в Рейх?

– "Уголовную хронику по "ящику" смотришь?

– Да.

– Что тянет чужие мерзости смотреть?

– Не знаю…

– Я знаю: "они – плохие, я – хороший"!

– А что остаётся думать, когда показывают тридцатипятилетнего паразита ни единого дня не работавшего? Ныне отнимает побоями у матери пенсию и пропивает!? Чтобы сделали враги с паразитом?

– Вопрос на сообразительность: "кто породил паразита"? Разве не мать? И зачем врагам, очищая вас от паразитов, было портить свою репутацию? Тогда враги с помощью петли "вылечили" пяток ваших "горбатых", но этого, как показало время, мало. Ответ знаешь, а хитришь: "не знаю"! Нехорошо-с!

Глава 95.

Прогулка по степи. Без песен.

Был напуган отец пребыванием в Гестапо – этот вопрос никогда отцу не задавал. Если и был страх, то его «авторами» были мы, его дети. Наша русская поговорка «одна голова – не бедна» будет в силе всегда.

На какое-то время отец прекратил меновые операции в сельской местности с заходом в прифронтовую полосу и ограничился "рамками дозволенного". Дозволенное – это возить самосад в один город на рокаде и привозить за самосад оттуда соль.

Ещё при жизни отца, я, свинопас, позволял шутить над ним:

– Скажи, ты, случаем, линию фронта не переходил? Это когда полевые жандармы тебя взяли?

– Может, и перешёл. Кто знает? Географию всегда плохо знал – проще ответа и быть не могло! Я издевался над отцом, а он отвечал серьёзно.

Отец, будучи от природы словоохотливым человеком, всё же мог долго молчать. Есть порода людей: могут говорить много и обо всём, но не о том, что нужно "государевым слушателям". Отец владел таким даром в совершенстве! С такими способностями ему бы политиком большим быть, а он всю жизнь проработал на железной дороге незаметным рабочим. О таких, как отец, говорим: "ему – про Фому, а он – про Ерёму!" – особый дар говорить о Фоме, когда от тебя пытаются получить справку о Ерёме! – нежелательные беседы оканчивали простым и понятным ответом с "ясным взором во взгляде":

– Не знаю. Не помню – почему-то любопытных не появлялось желание "развязать язык" простаку – не знаю…

Был напуган отец трёхдневным пребыванием в подвале гестапо? Был "героем"? Нет, разумеется! Бесед о "героизме" с отцом у меня не было, никогда не спрашивал, о чём думал, сидя в холодном подвале самой жестокой организации немцев. И без отцовых рассказов было ясно: задержи его полевая жандармерия вторично в прифронтовой полосе, и не только в прифронтовой полосе, то, иных мыслей, как "работает на советскую разведку этот маленький человек с лицом "вождя советского народа" – у Гестапо не было. Ещё раз отцов начальник встал бы на защиту от пули, или петли? Вышел бы отец из подвала Гестапо живым?

И на "сцену" вышла мать. Её потянуло в поход в сельскую местность в поисках пропитания для нас. Ведь мы, дети, числом трое, повязали по рукам и ногам наших отцов и матерей. В такое время? Да не будь нас, разве отец не ушёл бы на восток, в эвакуацию? Хотя, если вдуматься, где и кому он был нужен на том востоке? Разве там меньше было возможностей сгинуть без следа? Да-а-а, "куда не кинь – кругом…" и всё во имя детей! Ради них! А мы что? Я "благодарил" отца на свой манер: тайно стыдился в "прекрасные советские времена" работой на врагов. Жрал "на заре жизни" заработанный отцом хлеб и стыдился его!

А сегодня новый сорт стыда наслоился на прошлый. Как удивительно всё жизнь переворачивает!

"Нет ничего нового под солнцем": знал одного человека, годами двумя-тремя старше меня. Отец его полицаем в родном селе был. Не рьяным служакой до бессмысленного палачества над односельчанами, а из серии "что прикажут". Ходили разговоры, что селяне просили его согласиться принять от врагов "должность". Приказы в нашем мире дано сочинять малому числу избранных, остальные – их исполняют.

В советской литературе о "своих" полицаях ничего хорошего не сказано. "Назначенцы", получив "власть", становились сволочами. Вывод: не подпускайте "наших" к власти! Насколько "качественным" полицаем был родитель известного мне человека – не знаю, но что он без промедления был расстрелян "за измену родине и служение врагам" вернувшейся советской властью – об этом знали все в близлежащих сёлах.

Лицо потомка "осуждённого народом врага и изменника родины" помню и до сего дня: это было не лицо человека, а постоянная "маска скорби". Оно было такое, будто отца расстреливают каждый день много лет после окончания войны. Случай явного "отравления скорбью", есть позволить существовать такому "ядохимикату". Знаю, каким бывает "скорбное лицо" и отчего оно становится таким: когда человека долгое время мучает единственная и тяжкая мысль за отца, "покрывшегося несмываемым позором". Не было у меня тогда такой мысли:

– Переживаешь? Разве один твой отец был полицаем? Или мой отец в единственном экземпляре служил врагам? Потомков "нехороших" отцов – армия! И главное: отцы работали на нас, а не на врагов.

И вновь встаёт вечный, и неразрешимый вопрос: почему отец избрал такой путь? Почему он, "как один", не встал на защиту "чести и достоинства отчизны" и не плюнул на детей и жену? Может, потому, что виноваты "гены предательства", кои есть во многих из нас? Во мне сидят "гены предателя", я способен предать, чувствую в себе ужасное свойство предателя… нет, меньше: "вражеского прислужника"…

– Предать можно то, чему когда-то верил "беззаветно и преданно всем сердцем". Возьми в рассмотрение бывших секретарей обкомов, а сегодня – губернаторов и прочих "политических деятелей страны". Сегодня, как и вчера, они таким же "беззаветным" манером служат растущему капиталу. Сколько можно повторять!?

Перевалив за сорокалетний рубеж, стал задаваться вопросом:

– "Смог бы я работать у врагов? И за сколько?" – и, страшно подумать! отвечал:

– Запросто! – вот так! Это одна разновидность предателей. Есть и другая:

Не знаю, какой процент "советских людей" в недавнем прошлом грешил "распитием спиртных напитков на производстве".

Грешил и я, но не сильно, помня такое: "оно, конечно, можно выпить, но тяжеловато потом перемещаться. Если разве самую малость? Чтобы "не отрываться от всех"?

И странное дело: обо всех "нарушениях трудовой дисциплины путём распития спиртных напитков" почему-то мгновенно становилось известно начальству! Долго ломали похмельные головы вопросом "кто нас сдаёт!? Пьём-то вместе!?" – и ни к чему не могли придти до "момента истины": начальник сдал "предателя":

– Вы бы поменьше спиртным увлекались! А с этим – и он прямо назвал доносчика, – никаких распитий! – мы "закипели-забушевали"

– Он же с нами пил! как можно такое!? – оказывается, можно!

Редкостный тип, для которого выдача собутыльников начальству было чем-то вроде увлечения: иностранное "хобби" на то время только "входило в моду". Отец-коллаборационист, будь у него иные возможности накормить четыре рта, никогда бы не стал работать на врагов. Зачем, если можно этого и не делать?

"Товарищ" доносил с удовольствием! Доносительство – это заболевание. У меня, как и у отца, есть "гены сотрудничества с врагами", признаюсь в пороке, но полностью отсутствую "гена доносительства" на того, с кем я делю выпивку и кусок хлеба.

– Радуешься? Гордишься, тем, что у тебя нет ни единого "гена доносительства" на товарища с которым ты пил водку? Так это хуже предательства! – возмутился бес.

– С чего вдруг!?

– Потребляя алкоголь на производстве, разве вы не разрушали государство "рабочих и крестьян"? Не приносили вред? Такое деяние было злее всякого предательства!

"Наука о генах" гласит: у потомков председателя "Фонда Примирения", того, что украл у бывших нищих "рабов с востока" когда-то заработанные ими 83 миллиона немецких марок, должны быть заложены "гены любви к чужим деньгам". Не иначе! Если во мне сидят отцовы гены коллаборациониста, то куда деваться потомкам первого председателя Фонда деваться от генов дедушки-вора?

Ныне ультразвуком определяют пол нерождённого ребёнка. Есть прибор, с помощью которого изобличают вралей, который бы сказал, что я буду делать в той, или иной будущей ситуации.

Как было бы прекрасно жить с таким прибором: вложил всего один палец в устройство, и вмиг на экране высвечивается ответ: "ты такой и сякой, сукин ты сын, пьяница и дурак, вор и забулдыга! А ты – потомок немецкого прислужника"!

Ах, как несовершенна и далека техника от потребностей тех, кто правит нами! Сегодня пол ребёнка определяют, но какого качества будет дитятко потом – нет такого прибора, что мог бы установить на стадии пребывания плода в чреве. Не скажет прибор, что дитятко появится в мир сей отпетой мразью, и что нужно срочно делать аборт, пока не поздно! И подобный аборт будет не греховное, а наисвятейшее дело перед множеством хороших людей.

– Отвлекаешься! Уходишь от темы! Не в тот огород зашёл! Продолжай рассказ о единственной "коммерческой" вылазке матушки в сельскую местность.

– Я дилетант, верхогляд, сознаю и поэтому особых претензий не имею и прошу не судить строго за "литературу". Если и подвергнусь осуждению, то срок заключения: не один я написал всё это!

В науке "Военная история" я – "ни уха, ни рыла", но и мне понятно, что танк – это "грозная машина, являющаяся эффективным средством подавления огневых точек и живой силы противника".

Но, оказывается, танк не только "быстр и грозен", но ещё и уязвим. Если танк всячески не оберегать "живой силой" с названием "пехота", то это будет всего лишь большая куча металлического лома с мощным мотором. Если влепить "грозному оружию на гусеницах" в борт бронебойным кумулятивным снарядом – танк прекращает существование, как "грозное и мощное устройство для подавления живой силы и техники противника". Да порвите танку хотя бы одну гусеницу гранатой – результат будет одинаков: танк прекратит продвижение. Как железо на будущий памятник он ещё пригоден, но как "боевая машина" – прекращает существование.

И авиация хороша относительно. Особенно авиация, любовь к которой у меня сошла на "нет" к концу войны. Такое бывает среди людей: увидел что-то новое, доселе невиданное, открыл рот и влюбился! После выяснения, что предмет любви, кроме "бомбёжек" на житейские темы, ничего иного не представляет – тотчас и любовь большими порциями начинает вытекать из сознания и души. Особенно заметно такое происходит после каждой незаслуженной и бессмысленной "бомбёжки".

Опять отвлёкся, ушёл от темы, а она такая:

"Первая коммерческая прогулка

матушки и её результаты"

Какова была ширина прифронтовой полосы в зиму 42 года в нашей области? Можно сказать и так: до какой деревни, расположенной в прифронтовой полосе, можно было подходить без риска быть задержанным полевой жандармерией оккупантов без последующих расспросов? Данных нет, бес отказывается что-то сообщать, но у меня есть свои данные: мать для зимы была одета плохо. Всё шло в обмен на харчи, а о своём одеянии никто тогда не думал. Морозы стояли не шуточные, к морозам плюсовались снега… К «набору» прибавлялась жизнь впроголодь.

Автором "продразвёрстки" была тётушка, что толкнула отца "на путь служения врагам". Она прекрасно гадала и в искусстве предсказания будущего с помощью колоды карт, могла задвинуть любую цыганку "глубоко и далеко".

Надумала она искусством гадалки что-то заработать в сельской местности и предложила матери:

– Пойдём! Что-то обменяем, что-то нагадаем… Время военное, женские сердца в неведенье о мужчинах маются… – "что-то" для обмена на продукты у матери было до предела жалким, но и с этим она отправилась.

Вначале всё пошло хорошо: слава о тётушкиных способностях в предсказаниях будущего полетела впереди неё. И как предсказывать?

Супруг какой-нибудь измученной крестьянки воюет на востоке, а жена с выводком в оккупированной деревне? Что ей сказать?

– Жив мужик! Это – точно! – и на этом спасибо, не напрасно карты раскладывала! День ходят, другой…на третий мать говорит:

– Домой пора! Там трое сидят! – и упрямо отправилась в город. Тётушка осталась на "заработки". Нашлись у матери две попутчицы, такие же "менялы", как и мать: втроём вроде бы не так страшно.

Вот она, польза борьбы оккупантов с местным населением за чистые от снега дороги! Не просто так проклятые оккупанты заставляли аборигенов чистить дороги: оказывается, при движении по чистым дорогам сил меньше тратится!

И всё же на одном из переходов между деревнями мороз с ветром крепко "достали" родительницу и её спутниц. Всех троих холод начал доставать с рук, замерзание наше всегда начинается с рук! Руки, руки, женские руки! Мы, мужчины, дураки, но почему женские руки страдают от нашей дури!? Они у них заняты, мешки чем-то держать надо! За плечами на верёвке холщовый мешок, но руки всё едино отмерзают. Мать стала терять ход, и, видя такое дело, говорит попутчицам:

– Девки, идите сами, давайте ходу, спасайтесь, а мне – что Бог даст…

Те так и поступили. Вот вам и литературные фальшивки на тему: "сам погибай, а товарища…"

Осуждаю тех женщин? Нет. Для чего всем троим замерзать? Это сколько бы новых сирот прибавилось, останься они тогда "в степи глухой" за компанию с матерью? И что они могли сделать? Чем могли помочь матери две обессиленные и замерзающие женщины? Тащить её волоком? Руки, руки отмерзали у них! Впору бросить всё, что наменяли, и спасать только руки! Нет, не бросит женщина харчи для детей, пусть эти руки отмёрзнут к чёртовой матери по самые плечи!

И мать осталась одна. День клонился к закату, осталось выбрать место, лечь в сугроб и уйти от этой "жизни" в иную…отдохнуть от всего и навсегда. Так просто!

Но не судьба: в город шёл обоз с продовольствием для германской армии. Русские подводы в сопровождении немецких солдат. Немецкие обозники подобрали "русскую фрау" и доставили в город. Не знали о том, что супруг русской фрау работник железной дороги. Проклятые оккупанты! Что думать о них сегодня? Сволочи: они спасли матери жизнь. Даже не дали поморозить конечности. Нужна нам ваша милость!?

Мать поморозила, как она сама говорила, "застудила" бёдра и оставшуюся жизнь не вылезала из ватных брюк. Роднилась с "вождём": тот, удирая из ссылки зимой, приморозил ноги и потом остатки дней проводил в шерстяных носках. "Вождь" и мать были "друзьями по несчастью". Что значит один раз напугаться! Мать "зудела" легкомысленно одетым девчонкам:

– Девки, запомните: наши застуженные задницы не восстанавливаются и никому, потом не бывают нужными!

Теперь, когда слышу народную песенную дурь "степь да степь кругом", то живо и ярко представляю пейзажи нашей области. И "степи глухие" отсутствую, нет таковых на Средне-Русской возвышенности, и деревни отстоят одна от другой так, добежать за зимний световой день можно, но и замёрзнуть, пребывая "в здравом уме и твёрдой памяти" не так уж и сложно. Что, древняя песня о замерзающем ямщике не так уж и глупая? полностью правильная? И чтобы её слова исполнились на все сто процентов, то для этого нужно совсем немного: чтобы ты был ослабевшим от недоедания, и чтобы на тебе было минимум одежды, а кругом температура в минус 20 по Цельсию? и с ветром? Плюс трое детей и два года оккупации?

Психологический "этюд": сельские жители видели желание горожан получить как можно больше продуктов за свои вещи и проникались противоположной задачей: дать как можно меньше. Естественное желание каждого из нас "в экстремальной обстановке", а ничего экстремальнее оккупации иного не было. Эти противоположные устремления порождали меж ними тихую… любовь раз и навсегда! Сам факт, что ему принесли на обмен, повышал гонор сельского жителя до необыкновенной высоты! С такой высоты он, наш родной сельский житель оккупационных лет, кормилец и благодетель, мог диктовать.

Понимаю, что наши совместные рассуждения "наносят ущерб престижу советского народа военных лет". Но что делать? Я бы и рад забыть ненужные подробности из оккупации, но бес, скотина, требует их "опубликования"! Куда деться от прошлого? Может, хватит "выкидывать слова из песен"? Было? Было! Забыть? Примириться? Пожалуй, я так и сделаю, но только с кого начинать?

– С самого себя – пропел бес в правом ухе.

Secоnd Hand, что в изобилии имеются сегодня в городах российских, родились на территории нашей губернии "в военное лихолетье". Считаю заблуждением мнение о том, что "они были завезены к нам из-за кордона в новейшие времена". "Хэнды" родились в нашем городе, они наши, доморощенные, процветали без участия иноземцев… хотя, нет, без иноземцев "хендов" у нас бы ещё лет сто не было. Это иностранцы "хенды" у нас украли, поменяли имена и подарили нам! Как всегда!

Зима 41/42 без слов дала понять обитателям монастыря:

– Ребята, шутить с вами не намерена! Думайте о следующей зиме, она мимо вас не проходила и не пройдёт, так что думайте о топливе для своих берлог летом! Собирайте всё, что может гореть в ваших печах! – на что "ребята" отвечали излюбленной своей поговоркой:

– Даст Бог день – даст и пищу!

Монастырь после зимы 41 дробь 42 напрашивался на сравнение с оголённым человеком, попеременно натягивающим остатки одежды на голые части тела. Призыв был понят и принят: на улицах, в качестве сора, невозможно было найти ни единой щепочки, или веточки, обойдённых вниманием.

Ничего не могу сказать о том, как решали проблему отопления жители других оккупированных городов, но в городе есть площадь "Лучинная". Площадь древняя и дату её рождения никто не помнит. Само название говорит о том, что на "Лучинной" с древнейших времён велась торговля мелкими отходами древесины, пригодной для "малого" огня. Для того, чтобы приготовить кашу в малом чугунке, кто станет в летнее время топить печь солидными поленьями? Пользовались щепой, веточками и всякой другой мелочью растительного происхождения. Городские улицы в старину были чище.

Весна жизни нашей! Надо верить, что она мимо не пройдёт. Я сделал удивительное открытие: детей нужно, необходимо, зимними неделями и месяцами, без малейшей надежды держать в четырёх стенах ненавистного дома без общения с внешним миром. После того, как естественным образом исчезнут причины удержания их в заключении (приход тёплых дней), то какими прекрасными, милыми, родными, любимыми видятся исхоженные, исследованные невзрачные улочки монастыря!

Чему равна длина "дороги любви к малой родине", если дорога начинается первыми затяжными осенними дождями и кончается приходом тёплых апрельских дней?