Текст книги "Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!"

Автор книги: Лев Сокольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 64 страниц)

В какой армии и кто первым удумал бросать рвущиеся предметы на головы противников с "аппаратов тяжелее воздуха" – выяснить несложно. Об этом сказано в "Истории мировой авиации". Бросать бомбы сверху на тех, кто внизу, придумал злой и умный человек. Все умные люди почему-то злы, и по чистой догадке могу сказать, что первое бросание бомб с "еропланов" было произведено у нас. Постановка перед выбором: или я глупый и добрый, или злой, но умный. Или первыми додумались бросать взрывающиеся предметы с аэропланов наши враги? Много хорошего мы изобрели…

– Все хорошие изобретения у вас всегда воровали враги и без лицензий использовали в корыстных целях против вас. Сегодня в мелочах вы отдаёте им прошлые "долги", но дальше тиражирования дисков с чужими пустыми фильмами и бесцветными мелодиями не идёте. В серьёзных изобретениях до сего времени чужаки продолжают вас надувать. И орут при этом:

– "Нас грабят!" – резюмировал бес.

А пока что надвигается время, когда свирепствуют самолёты Люфтваффе и, кажется, что удержу им не будет никогда!

– Ты не знал основного "закона войны": "если ЭТИ наступают, то ТЕ обязательно должны отступить".

– Сколько людей на тот момент верило, что в законе параграфы местами когда-то поменяются?

– Точно знаю, что тебя в списке "верующих" на то время не было.

– Разве я один такой был? Да и какой с меня мог быть спрос?

Глава 56.

Первая любовь. Продолжение войны.

«Тот не жил полной жизнью, кто не знает голода, любви и войны». Ах, какое точное определение! Но не наше…

– Особо не волнуйся, определение не твоё, ты опоздал! Но если в мудрости поменять порядок следования составляющих – тогда авторство можешь приписать себе. Будет очень много сходства с выпуском товара без лицензии.

– Изменение порядка следования перечисленных "удовольствий" не нарушит общую картину?

– Нет. Любовь в "формуле" стоит на втором месте, голод идёт первым. Помнишь, каким у тебя был порядок следования основных составляющих войны?

– Война шла первой, любовь – второй, а голод находился на третьем месте. Но помянутые позиции менялись местами, причём, такая позиция, как любовь, очень часто полностью отсутствовала. Какая может быть "любовь" в шесть лет?

Моя "любовь", повторяю, "загорелась" в первых числах августа. Выше упоминал о том, что граждане города, те, кто не собирался с начала войны куда-то бежать от наступающего врага, самым беспардонным и нахальным образом спокойно спали ещё полных два месяца до прихода врагов в город… Мало того, они продолжали пользоваться услугами "городского транспорта на электрической тяге": трамваем. Батюшка, как поминал выше, трудился вагоновожатым. С началом военных действий иногда приходил к отцу на "производство" и он ставил меня рядом в кабине. Катал по городу. Мы "работали". Работал отец, а я получал удовольствие от езды в кабине. И вся разница. Было неописуемым удовольствием смотреть, как отец манипулировал ручками управления столь сложного и прекрасного устройства, как трамвай:

– Смотри на дорогу! – говорил отец. Учил главному в жизни: смотреть на дорогу. Смотреть-то – смотрел, но что видел?

На те времена работа городского транспорта прекращалась до захода солнца. Раннее прекращение движения общественного транспорта объяснялось военным положением: "искрение токосъёмника демаскирует…" – что-то было мышиное в таких страхах, но они объяснялись просто: не увидят вражеские авиаторы сверху искрения трамвайного токосъёмника – глядишь, и минуют их бомбы! Вся надежда на спасение возлагалась на неприметность. А зачем это? У штурмана вражеского летательного аппарата имеется карта с полётным заданием на бомбардировку объектов, и если он получал приказ командиров разнести в пух и прах железнодорожный узел в "стране советов", то, как он может отклоняться от курса и сбрасывать груз на отдельно движущийся искрящий токосъёмником трамвай? Немецкий ас и нарушение приказа!? Как можно!? Да и как разглядеть "с высоты птичьЯго полёта" искрящий токосъёмник трамвая? Какое зрение нужно иметь вражескому пилоту, чтобы углядеть искрящий токосъёмник трамвая? Но кто тогда знал о таких тонкостях? О них нужно было думать, но у большей части граждан города вражеские авианалёты полностью отбили способность соображать. О каких "искрящих трамвайных токоприёмниках" речь вести!? Страх задавил всё. Очень часто страх был не собственный, а со стороны "руководящих товарищей". Таким страхам есть другое название: "приказные". Дали тебе указание "бояться" – будь любезен выполнять указание и трястись до потери человеческого образа. Любой "партейный" балбес был твёрдо уверен, что "спасение города от бомбёжек кроется в не искрящих трамвайных токоприёмниках"! И кто бы посмел ему возразить!? А пулю за "пособничество врагам" не хочешь!? Усомниться слегка в словах и без ухмылки – пожалуйста, но явно выражать сомнения никто не решался. Все стали очень знающими людьми, а те "умники", кои не верили, что вражеский лётчик способен увидеть с высоты искрящий токоприёмник трамвая, все и враз куда-то подевались. Каждый, кто остался тогда в городе, доподлинно знал, как нужно вести войну, но об этом помалкивал по нашей извечной привычке молчать. Многим хотелось посмотреть на течение дальнейших событий.

Как-то в один из вечеров отец загонял вагон в парк. Я был с ним. Время вечерним назвать было нельзя, солнце висело ещё высоко, но вагон уже был пуст. "Граждане пассажиры" нутром чуяли, что приближается такое время суток, когда желательно быть "под крышей дома своего". Война продолжается, война настоящая, а не какое-то там "недоразумение на границе" и все неприятности, что она несёт с собой – подлинные, настоящие! Издавна считается у нас, что если вокруг назревают неприятные события, то их следует переждать дома. "В своём углу", каким бы убогим угол не был.

И когда вагон был поставлен на место, когда слух полностью очистился от шума работы трамвайных двигателей – со стороны заходящего солнца я услышал низкий гул. Первый, услышанный мною гул работающих авиационных моторов. То, что к нам приближалось, было невидимым и гудело с какими-то падениями и подъёмами в звучании. Такого термина, как "модуляция", я тогда не знал.

На пятую, или четвёртую встречу с гудящими устройствами все жители города знали, что от такого прерывистого гула в небе им хорошего ждать нечего, прерывистый гул моторов со стороны заходящего солнца ничего хорошего не сулит слушателям: бомбовая нагрузка машин "Люфтваффе" полная и будет "концерт"!

Первый налёт вражеской авиации, повторяю, начался в момент, когда отец загонял вагон в "стойло". Отцов вагон поворачивал в ворота парка. В небе гудели самолёты, но гул никак не отражался на действиях отца: спокойно, без спешки он ставил вагон на место. После того, как вагон был поставлен и опущена "дуга", он зашёл к женщине в стеклянной будке и что-то ей сказал.

Всё было сделано быстро, и мы споро отправились в монастырь. Много позже, уже взрослым, увидел репродукцию картины большого художника "Дети, бегущие от дождя". Когда увидел картину, то почему-то вспомнил пробежку с отцом от трамвайного парка до родной монастырской кельи. Разница нашего бега и детей на картине была существенной: если на картине девочка несёт на себе братца, и общий ход у них был одинаков, то в нашем случае меньший, то есть я, "чесал" впереди старшего!

В первый налёт городу не сильно досталось. Вражеская авиация в основном "долбила" железнодорожный узел, что находился километрах в трёх-четырёх от монастыря. Это было первое "боевое крещение" монастырю. И в первый налёт нам показали, как это "крещение" производится. Первый налёт, если мне не изменяет память, был и последним для самого демократичного вида городского общественного транспорта – трамвая: где-то одна из глупых вражеских бомб разнесла тяговую электрическую станцию. Никто, разумеется, и никаких ремонтов на тяговой по/станции после налёта вражеской авиации делать не собирался, и на другой день по утру, жители города безропотно перешли на древний, демократичный и здоровый вид передвижения по городу – собственные ноги. Этот способ передвижения в России известен под названием "одиннадцатый номер" и старые люди его хорошо знают.

Рассказ о самом демократичном и прекрасном средстве передвижения – трамвае, закончу песней, маленькой и весёлой, кою подарила тогда матушка:

"Вагон ползёт, как черепаха

вожатый спит, как бегемот.

Кондуктор лает, как собака:

– Пройдите, граждане, вперёд!

Старые, знавшие люди, говорили, что тяговую подстанцию, что питала электроэнергией городской транспорт, была взорвана отступающей Красной Армией согласно требованиям "вождя" "оставлять после себя врагам выжженную землю". "Пусть горит земля под их ногами!" – заодно "родная земля" выжигалась и для и тех, кто на ней оставался в захват врагам.

– Бес, скажи, какой из народов Европы в прошлую Большую войну точно так же прибегал к тактике "выжженной земли", как и мы в 41-м?

– Для чего тебе это нужно знать?

– Голое любопытство. И немного гордости: "никто так не делал, а я вот – смог!"

Но что электростанцию взорвали "наши" – в это не верю: город от трамвая избавила авиация Люфтваффе… и т. д.

«Первая любовь» приходит или к кому-то, или к чему-то, но чтобы к двум одновременно – об этом ничего не знаю.

– Чего тут знать? К тебе любовь пришла в августовский вечер, когда отец загонял вагон в стойло… в парк, то есть…

Так и было, помнит бес! – близился жаркий и тихий вечер. Любовь появилась со стороны захода солнца и это были удивительные птицы, не махавшие крыльями, как все другие, нормальные… Доселе невиданные птицы проплывали высоко в небе в строну восхода солнца и в большом количестве. От стаи шёл удивительный, не слышанный прежде, гул.

Почему "железные птицы" стороной пролетали город – тогдашнюю причину невнимания бомбардировочной авиации Люфтваффе к нашему городу никто объяснить не мог. Пожалуй, с того первого налёта "бомбируемые" и дали определение работы авиационных моторов вражеской авиации:

– Ну, сволочи, "заныли"!

И я влюбился в авиацию! С "первого взгляда"! Раз и навсегда. И то, что встреча была с вражеской авиацией, и что "любимая" явилась на встречу с намерениями убить и смешать с землёй, или хотя бы только покалечить – её прелесть от этого меньше не становилась и не исчезала.

В вспыхнувшей любви к авиации вижу извращение: любовь появилась не к советским "аппаратам тяжелее воздуха", а к вражеским! Настоящее, неприкрытое извращение! Любовь к устройствам, кои летели с запада с намерениями отнять жизнь – разве достойны любви? И виноват ли я? Появись первыми в небе над монастырём краснозвёздные летательные аппараты, да если бы они ещё и надрали чужим "ерапланам" задницу – я бы их полюбил, им бы и достались мои первые чувства к авиации. Но тогда в небе не было иных "аппаратов тяжелее воздуха", помимо чужих и гудящих низким, прерывающимся гулом. И с единственной целью: всё и вся смешать с землёй! Возможно, в то же время где-то и кому-то с неба сбрасывали пропитание и одежду, но я получал совсем иные "гостинцы".

И всё же полюбил самолёты потому, что они были красивые! Жестокие, страшные, неудержимые, беспощадные, неразборчивые, непонятные, но – красивые! Когда они шли "волнами" на восток, а на востоке от монастыря находилась станция – все пролетарии монастыря радовались нормальной, естественной христианской радостью:

– Слава Богу, пронесло! – в словах содержалась великая благодарность богу за то, что не позволил вражеским авиаторам разгрузить бомбовые люки машин на их головы. Почему никто тогда не говорил, согласуясь с догматами христианства:

– Доблестные асы Рейха, черти бы вас взяли! Вы на восток курс держите? Сбросьте ужасный груз своих "ноющих" самолётов на наши головы! Разгрузитесь на нас бомбами – и тогда нашим братьям на востоке ничего из смертельного груза не достанется! Пусть они останутся живы! Убейте нас, но не их! Мы оккупированные, мы основательно и навсегда порчены оккупацией в глазах "советской власти", отныне мы граждане второго сорта. Мы готовы закончить пребывание в мире сем согласно нашей любимой "крылатости": "сам погибай, а…" – так нет же, не слышал таких призывов к небу, где проходили тяжело груженые самолёты Luftwaffe Bommbenfliegerkrafte. Бомбардировочная авиация, то есть. Она, "любимая"! Немецкого языка не знаю, но хотелось бы писать об авиации и её тогдашних "забавах" с мирными гражданами только на немецком языке. Оно и понятно: если меня долбит немецкая авиация – о ней следует говорить на немецком языке, наступит время прятаться от советской авиации – вспомню русский язык.

Если говорить "немецкая бомбардировочная авиация дальнего действия", то это будет длиннее, чем Luftwaffles. "Немецкая бомбардировочная" должна чем-то отличаться от точно такой же, но "советской" авиации? Должна! Оккупант говорил аборигенам "Komm!", а не "иди суды", хотя суть от названий не менялась. Нужно соблюдать правила и условности.

Сожаление от прошлого осталось на сегодня: ну, почему и отчего не знал на те времена ни одного "провокационного вопроса" и не мог спросить:

– Монастырцы дорогие! Ответьте, для какого неизвестного будущего, для каких прекрасных времён вы так отчаянно цепляетесь за жизнь сегодня? То, что у вас есть на сегодня – и "жизнью" назвать грех, да и впредь ничего хорошего вам ждать не стоит! Плюньте на бомбёжки и не цепляйтесь так отчаянно за то, что называете "жизнью"! Положитесь на Провидение!

"Профессионал пера" давно бы заметил наши метания от темы к теме и осудил их, но мне (и бесу) такие метания понятны: привычка метаться осталась от древних бомбёжек. Бес не испытал прелестей бомбёжек и ему нет нужды метаться по темам, и он это делает…

– … в знак солидарности с тобой!

Все, кто на себе когда-то испытал прелести бомбёжек, на всю жизнь и остались "мятущимися". Есть люди "запуганные", а тех, кому довелось испытать прелести, связанные с бомбёжками, назвал бы "паническими".

Случались у людей "панические настроения", но это всего лишь часть человека и временная, а когда весь, от макушки и до пят "панический" – это совсем другое!

Телесным метаниям бомбируемых предшествовали муки душевные: "где спрятаться"!? – предаваться анализу о прочности убежища никто не собирался. Ни один сценарист никогда, и ни в одном фильме о прошлой войне, не вставит в речи отрицательных героев крамолу, граничащую с предательством:

– Скорее бы пришли эти немцы! Глядишь, и бомбить перестали бы! – в каком количестве голов "советских граждан" могла сидеть подлая мысль о скором приходе врагов – никто и никогда не узнает.

Ах, наши фильмы о войне! Какие они красивые и правильные, как в них всё точно расставлено по местам! В военных фильмах даже смерть у героев красивая! Нет ни единого кадра о смерти, от которого бы зрителю стало неловко!

Почему популярен известный фильм из семнадцати серий о советском "гении разведки"? Сделано немало и других отечественных фильмов о доблестных "героях невидимого фронта", но только этот неповторим? Да потому, что он красивым получился. Почему так вышло? А если бы ещё в этом фильме "действующие лица и исполнители" говорили на немецком, берлинском говоре, а нам оставили бы только титры – вот тогда этот фильм получил бы высшую оценку мировой Академии Кино!

– Пожалуй! Лик основного героя фильма о "непровальном" разведчике, не совсем славянский, очень на арийца смахивает. Если бы "режиссерка" фильма на эту роль взяла типичное ваше лицо с носом картофелиной, или любое другое, но не то, что есть в действительности, то фильм прожил бы не дольше других из этой серии.

– К чему клонишь?

– Не понял? Представь, если бы вместо актёра с арийским лицом роль отдали бы другому актёру? С явно славянской внешностью? Забавный и "правдивый" фильм бы получился! Смешивать нельзя, но сравнивать – допустимо. Полезно и безопасно. Моё отступление не имеет никакой связи с прошлым, ты его можешь не записывать. И совсем пустяк: того "семнадцати серийного" героя-разведчика почему-то именуют "Штирлицем".

Глава 57.

Бомбёжки продолжаются.

Немного о "первой" любви.

Смысл бомбардировок с воздуха времён моей войны был прост и понятен: люди, или не совсем такие, управлявшие «ап-п-а-а-ра-атами тяжелее воздуха», старались сверху бомбой угодить в меня, а моя задача была прямо противоположной: избежать встречи с бомбами доступными способами, но позиции разнились несоответствием «целей и устремлений». Так и жили: те – кидали, эти – уворачивались. Между двумя задачами имелась и «начинка», «промежуток», «вариации» и нюансы". О них, в паре с бесом постараюсь рассказать, не упуская запомнившихся подробностей.

В словах "первая любовь" сокрыто два заблуждения: женщины, что для них естественно, при звуках слов "первая любовь", представляют её, как что-то возвышенное и прекрасное, единственное и то главное, ради чего им, женщинам, стоит появляться в этом мире. Любовь и женщина – единое целое, женщина приходит в этот мир только для "первой" и "единой" любви. Желательно – "вечной".

Всё, что потом у неё бывает после "первой любви" в "интимной сфере", носит название "тягомотины", или "нудиловки".

– Дозволь ремарку?

– Чего спрашиваешь? Ты соавтор, у тебя такие же, если не большие, права записывать всё, что считаешь нужным. Что у тебя?

– Мелочь. Если сейчас не запишем – забуду. Набирай:

"пока ты интересен – женщина с тобой и терпит "лишения и невзгоды" во имя великой цели выяснить: "чего ты стоишь"? И по выяснении решает: "продолжать оставаться с тобой, или покинуть тебя"? Не редко бывает и так, что понимая мужскую ничтожность, всё же остаются рядом!

– Сволочь ты, братец! Или забыл, что и я отношусь к "великому братству мужчин"?

– Обиды выскажешь в приватном порядке, без "занесения в протокол". Продолжай о "первой любви" и постарайся не сбиться с мысли. Трудная тема.

Отдают ли женщины, как и мужчины, единственную, "первую любовь свою" какому-либо другому занятию – мне неизвестно, но что мужчины очень часто могут отдать первую любовь чему-то иному, а не женщине – знаю по себе. "Первую любовь" я отдал "мёртвому железу": авиации. Если бы первым увидел что-то другое, мотоцикл, например – в него бы и влюбился.

В древние времена не было пышного цветения техники, как ныне, и всё же юноши отдавали чувства не друг другу, а технике: увлекались небом, становились авиаторами, флотоводцами, конструкторами, химиками…На противоестественные влечения у них не было времени, не нарушали они естественный ход жизни и о "нетрадиционной сексуальной ориентации" ничего не знали.

Женщине Природой дадена мечта о крепкой, верной, неповторимой, неразделённой с кем-то ещё, надёжной, страстной, жертвенной мужской любви, но даденные женщине страсти Природой ныне "накрываются медным тазом". Далеко не каждая получает "первую мужскую любовь". Многие миллионы женщин уходят в мир иной, так и не встретив первую любовь. Что-то другое бывает, суррогат с иностранным словом "секс"" испытывают многие, но не любовь! Очень часто обман случается, и вам, милые женщины, кажется, что это вы – первая любовь вашего избранника, но это совсем не так. Есть ваша вина в том? Нет!

Как говорил выше, первая любовь у меня вспыхнула к авиации. Вместе с первой бомбой, что в виде черной точки отделилась от "машины тяжелее воздуха" и понеслась к земле. Помню первый результат от встречи чёрной точки с землёй, и этого мне вполне хватило для мгновенной вспышки необыкновенной любви увиденному! Совсем, как в народом любимой песне о знаменитом разбойнике:

" нас на бомбу променял!"

И я уподобился любимому народом разбойнику, и мне хватило одной ночи, чтобы будущие, отпущенные жизнью "первые любови" я истратил на одну любовь к авиации. У меня всё случилось, как и у Стеньки Разина, где и он "ночь провожался" не со своей соплеменницей, а с персидской княжной. Точно так же и я отдал первую любовь куску летающего иноземного металла. Это было крайне не патриотично с моей стороны, но это случилось!

Почему и отчего вообще появляется первая любовь? Скажу о себе: первая любовь посещает нас, милые женщины, от удивления, восхищения и от необъяснимости чуда! Или от хорошего удара по голове, что бывает реже. Такие случаи описаны в литературе по криминалистике. Первая любовь может зародиться и от тайны. Совет вам: если вы мечтаете всё же встретить "свою" первую любовь, хотя она у вас может быть и десятой по счёту, то будьте таинственны, как египетская пирамида, восхитительны, удивительны, необъяснимы, и до предела загадочны. Настолько загадочные, что и сами себя понять не сможете! И тогда первая, или двадцатая, какая разница! любовь вам будет обеспечена до конца дней ваших. Запомните, что наличие в вас какой-либо из телесных красот для получения "первой любви" недостаточны. То есть я хочу сказать: если вы будете иметь в себе указанные выше свойства, то в вас будут влюбляться все, без разбора и непрерывно, и все такие приходы любви будут у вас первыми! Сколько способна "обездолить" женщина, на которую прольётся непрерывный "дождь" из "первой" любви!? И всё первые, первые, первые… Заграбастать всё себе одной! Любовь мою, любовь от него, и ещё от массы других из нас!

Если бы тогда, вместо самолётов Люфтваффе, на глаза явилась девочка моего возраста – тогда бы она была "первой любовью". Так нет, девочка появилась тогда, когда раздача "любви" с "аппаратов тяжелее воздуха" окончилась и они улетели на заход солнца. Не имел я права любить девочку, если прятался от "гостинцев" с неба в земляной норе с громким названием "бомбоубежище".

Что-нибудь одно: или любовь, или спасение "живота своего". Проклятое Luftwaffe, его вина, что оно появилось раньше девочки! Или хотя бы в один момент они появились! Случись всё по иному, то вся бомбардировочная авиация Рейха превратилась бы в постылую и ненавистную раз и навсегда! Но, увы, "поражение чувств" я получил всё же от вражеской авиации, что и ужасно! До сих пор живу с любовью к авиации, хотя во все дни жизни добывал хлеб насущный не служением ей. С возрастом пришло и понимание, что все машины, висящие в воздухе, не могут быть плохими, или хорошими: они "нейтральны". Но в шесть лет понять такое – "запредельщина".

Мне безразличны лётчики боевых машин. Не машина выбирает цель для ракеты, поэтому ненавидеть "авиационное железо" – глупо. Приводит в восторг само изделие, но ни то, что оно делает. Когда смотрю, как палубная авиация стартует с авианосцев, как она "приземляется" на палубу – не думаю о том, где эта красивая птица была час назад и чем занималась. Когда сегодня гражданский лайнер, полный пассажиров, грохается на землю, то искать в нём причины падения – пустое занятие.

Из всей воздушной мощи, что служит человечеству, любовь отдаю маленьким, одномоторным авиаэткам. Лёгким и несерьёзным. Когда вижу, как стартует какая-нибудь авиационная громадина – да, она взлетит, для этого она и разгоняется по необъятной взлётной полосе! Она обязана взлететь, она не имеет права не взлететь! А малышка? Почему-то приводит в больший восторг, чем иные крылатые монстры. Чем-то напоминает лёгкую, изящную девочку, ну, совсем как та, что видел в монастыре после первой бомбёжки!

Те, кто испытал первую любовь не к женщине, а к железу, как я, неспособны любить. Нет, нет, успокойтесь милые женщины, мы всегда будем вашими верными спутниками, но не требуйте от нас первой любви! Нет её для вас, отдана мёртвому железу! Если сегодня мальчик часами сидит перед экраном монитора – всё, конец ему, он уже не пригоден для первой любви, она у него уже состоялась с ящиком, набитым сложной электроникой. Да, милые женщины, не покупайте сыновьям умные ящики с названием "компьютер", если не хотите в старости остаться без внуков! Нового ничего не открываю, это давно всем ясно. Чем больше мальчики будут удивляться-поражаться-восхищаться и "просто "балдеть" от технических достижений, тем меньше будет возможностей у наших поэтов и прозаиков написать новую "Ромео и Джульетту" по очень простой причине: переведутся "ромеи"! Сгинет и первая любовь, не станет её. "Надцатая" любовь может и будет, такого "добра" вокруг сколь угодно, но первой любви – нет и нет! Дети? Да, будут дети, как без них, но вот безумств, что порождает первая любовь – не ждите.

Глава 58.

"Испуганная" ночь. Укрытия.

Самая наипростейшая категория граждан – это такая, коя от страха убежала на восток и таким образом лишила себя удовольствия быть под бомбёжкой. Эвакуировалась, то есть. Всё просто, всё естественно и понятно: страшно – я убегаю, а если не могу убежать – терплю страх. Или воюю с ним.

Но как быть, когда страшно, а бежать некуда? Нет, конечно, бежать всегда есть куда, направлений для бега всегда предостаточно, и всё же страх от расставания с родимым гнездом оказывается сильнее страха перед неизвестными немцами.

Очень быстро граждане города сообразили, что от налётов вражеской авиации хорошего ждать нечего. Когда такое понимание перешло в уверенность, то немедленно встал и вопрос: "где и как спасться"!?

С какого исторического периода, и в какой стране, граждане пришли к выводу, что наилучшим укрытием от угроз с неба остаётся нора в земле? Любая нора? Как естественного, так и рукотворного происхождения? Такие норы у нас и до сего дня называются "убежищем". Категории нор-убежищ различны.

Очень скоро до пролетариев монастыря дошло, что Luftwaffe не шутит. И в тот час все монастырские сооружения ниже уровня земли перешли в разряд "бомбоубежищ". Превратились в места спасения тел.

Если в убежище-подвале глубина была в десять метров, да если такой подвал выложен старинным кирпичом, да на каждый такой кирпич мастер ставил своё клеймо – да, это настоящее убежище, достойное всяческого уважения. Кирпичи, из которых были выложены старые подвалы, и до сего дня отзываются звоном, если по ним стучат металлом. И потолок у такого убежища сводчатый, из того же старинного кирпича.

"Советский социалистический" кирпич, из которого строили социализм, изготовлялся по другой технологии, кою, непонятно почему, называли "передовой". Это была "срочная", "быстрая", "экстренная" технология, какая угодно, но не та, по какой изготовляли кирпичи в старину. Советский кирпич, изготовленный "в темпе", не был прочным и не звенел. От слабого удара испускал чахоточный звук и рассыпался. Сегодня на выступлениях воинов элитных частей показывают сцены, где они ломают кирпичи руками, или о свои головы. Когда вижу издевательства над черепами "защитников отечества", то и без бесовского влияния приходит сомнение в правдивости показов: кирпич, что ударом кулака разбивают доблестные воины в голубых и краповых беретах и бить не нужно: он рассыпается от одного взгляда воина. Бес добавляет нехороших мыслей:

– Дать бы вам, ребятки, на слом об ваши головы старый, изготовленный до переворота, кирпич! Всего один и на весь взвод! Один кирпич возрастом в сотню лет! И наградить "Похвальной грамотой с бантом" ту голову, на которой он переломится!

– Поправка: даже и при одном кирпиче на роту риск всё же остаётся большим! У вас мало хороших голов!

Основной монастырский подвал не мог вместить всех желающих, кто стремился сохранить свои жизни для будущего. Были в монастыре и другие подвалы, отрытые в новейшие времёна и предназначенные для хранений припасов в зиму, но это были примитивные ямы, отрытые до начала упомянутых военных действий.

Выдержать, не сломаться, не запаниковать сознанием: "вон, соседка пошла прятаться от бомбёжки, а нам места не хватило!" мог не всякий. "Обойдённые судьбой" прятались в любой земляной норе без учёта её категории. Это походило на случай, когда в городе есть только одна переполненная гостиница: или терпи в ней всё, что она предложит, или…

Сооружениям, кои никак не тянули на звание "пяти звёздные", тут же сами спасающиеся от бомбёжек дали прозвание: "убожества". Это почти, как и "убежище". "Убожества" никак не могли спасти от бомбардировок и все это прекрасно понимали. Понимали, сознавали и продолжали в них прятаться. Это удивительное проявление моей психики, возможно, уже описано светилами психиатрии, поэтому давать своё я не стану. Нет у меня ничего на эту тему.

Ничего не могу сказать о том, как "простые советские женщины"

становились аналитиками:

– Слышь, Моть, вчерась не прилетали аспиды… Поди, сегодня ждать надо!

Прогнозы были безошибочными. С точностью в три девятки. Выше не бывало. Надо сказать и о таком: чем ближе приближалась война, тем более нервными становились и обитатели монастыря. Это и понятно: говори тебе два раза в сутки, один раз утром, и разок на сон грядущий:

– Завтра тебя повесят! – и так каждый день полных два месяца! Любой станет нервным!

– Женщины нервничали больше. Женщины войны переносят тяжелее вас, мужчин и всё потому, что у них забот в войну больше. Один прокорм "подрастающего поколения" чего стоил!

Заявить, что "жрать было нечего" – не могу. Чем-то мы всё же питались, но это "чем-то" к настоящему времени полностью вылетело из памяти. Стёрлось.

Избыточные переживания от налётов вражеской авиации превратили монастырских женщин в приборы необыкновенной чувствительности!

Дар предвиденья на бомбёжки развился до такой степени, что каждая третья из них могла предсказывать будущий график налётов вражеской авиации с точностью в "три девятки":

– Сегодня прилетят, аспиды!

Дар "пророчества" не миновал и мать, но с небольшим отличием: если соседка Шурка публично заявляла, что пора бы и нас бомбить, то мать ей не возражала, но и не водила в большой подвал спасаться.

Есть порода людей: они не возражают, помалкивают, согласны с любыми чужим высказыванием, но делают своё. Их прозвание: "себе на уме". То есть, руководствуются только своими соображениями, а чьи-то соображения в расчёт не принимают.

Такова и мать. У неё имелся свой график налётов вражеской авиации "на городок рабочих", но она им ни с кем не делилась:

– Всё равно не верили!

Сегодня думаю, что по причине малой грамотности она вообще не имела никакого графика, а в "спасательных операциях" руководствовалась каким-то, на уровне зверя, чутьём. Её "график" абсолютно не совпадал с прогнозами других женщин. Отличался от "общественного". Помимо "графика" налётов авиации она имела собственное мнение и по иным вопросам:

– Нужны мы им. Чего у нас бомбить-то?

И всё же она не выдержала, и однажды, только однажды! Повела нас спасаться от предстоящей опасности. Придёт бомбёжка к нам, или облетит стороной – сказать не могла, но повела нас прятаться: всеобщий страх перед налётами с запада не миновал и мать.

Не в большой, капитальный монастырский подвал со сводчатым потолком мы пошли спасаться, а в "убожество" на соседней улочке. В погреб. Что толкнуло мать в земляную нору? Непоколебимая уверенность сестрицы Нюры;