Текст книги "Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!"

Автор книги: Лев Сокольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 64 страниц)

Но с царями накладно спорить, себе дороже обходится. Изгнанные с родных мест аборигены ничего, кроме проклятья на покидаемое место, наложить не могли. Кто они по вере были – не могу сказать, но думаю, что язычники. Какова была сила проклятий язычников, и какова была сила проклятья христианок из реквизированного монастыря – не берусь сравнивать, но думаю, что вес и качество проклятий монахинь, был не в пример выше чухонского. Впрочем, во мне говорит местный патриотизм, возможно, что и чухонцы, изгоняемые царём, были не подарок! Первое.

Второе: строительство "града Петрова" сопровождалось кончиной большого числа строителей. Не секрет, что "работные люди" умирали тысячами, всякий знает, что "вторая столица" Руси стоит на костях её строителей. Вопрос: мог, хотя бы один из "работных людей", умирая от болезни, проклясть тех, кто кнутом "вдохновлял на труд?" Если "да", то этого вполне достаточно для не уютного проживания в этом граде ныне.

Нечего сказать, красив град Петра, много в нём интересного. Погостить в нём какое-то время – одно, но жить постоянно – тяжко.

– Проклятье на монастырь наложили святые люди, монахини. Может ли сегодня, не менее святой, чем древняя монахиня, служитель культа, священник, снять чужое и древнее проклятье? Если оно, разумеется, было? Кто сегодня окажется сильнее: древние "налагатели" проклятий, или сегодняшние "специалисты" по избавлению от таковых?

– Нужно пробовать. Как можно кому-то присуждать награду без соревнования? – уклонился бес от прямого ответа.

На момент выселения монахинь, монастырь имел возраст более ста лет. С приходом новой власти "монастырская" жизнь окончилась. Это были прекрасные времена смен названий и перемены понятий. Законов не было, и монастырь окрестили "городком рабочих". Как ещё?

Монахини – это монахини, и, разумеется, никакой нумерации келий при их житии в монастыре не было. Да и греховное это дело: "нумера" сёстрам давать! С "нумерами" кто-то будет "первым", а кто-то в – "хвосте". А это негожее дело, нечистое! Зачем антихристовы учёты в обители? Каждая насельница знала, кто и в какой келье "несёт обет монашества".

Трудящиеся, получившие "подарок" от советской власти, немедленно исправили упущение монахинь и каждому дому-кельи присвоили номер. Нашей достался 106. Отец и мать получили половину кельи потому, что добывали "хлеб насущный" вождением "городского электрического транспорта": трамвая.

Семейные предания говорят, что подругу свою и мать нашу, отец встретил в трамвайном парке: на то время она лихо гоняла вагоны по губернскому городу. Потом у них были "соревнования". "Страна советов" не могла жить без "соревнований", но кто и кому из родителей проиграл в скорости – не знаю. Знаю одно: "гонки" закончились последствиями в количестве трёх детей. Тогда такого понятия, как "общение по интересам", ещё не знали, но им пользовались.

Городок-монастырь – квадрат со сторонами "триста пятьдесят саженей на триста". Сколько это в метрах – можно подсчитать, но это будет уже "городок рабочих", но не монастырь: святая обитель замышлялась в саженях, но не в метрах.

Ориентировка стен такова: запад-восток – две стены, север-юг – так же. В средине восточной стены имелся громадный храм без архитектурных излишеств, высокий и прямой. Строгий. Если обычные храмы максимально украшались, то монастырские, как наш, был скромен. Велик и скромен. В один купол. Таким храму и положено быть. Как можно в культовом сооружении, да ещё в монастыре, да в женском, позволять какие-либо архитектурные излишества? Нет и нет.

Внутри монастырской ограды – деревянные кельи-дома, поставленные очень близко. Так близко, как любят селиться только на Руси. Имея громадные территории, в своих поселениях жмёмся дом к дому до такой близости, что через какое-то время начинаем лютовать от "близости". Как скоро приедается собственная близость вплоть до взаимной ненависти и смертоубийства – на эту тему диссертаций вроде бы ещё никто не написал. Люто воевать друг с другом – одно из любимейших наших занятий. Если вопросить поселенцев:

– Почему и зачем так близко ставите дома? Места много, можно и дальше разнести хижины?

– Любим мы друг друга! До остервенения любим! Да и кучно жить как-то веселее! При нужде быстро на помощь соседу придти.

– Тогда почему из-за мелочи, из-за вершка земли, вы убиваете друг друга?

– Ошибка! Не из-за вершка земли гроблю соседа, а за его наглость! – резонно. Но отчего и почему мы начинаем "наглеть" – и этот вопрос ещё никто не брался "озарить светом истины".

У трёх углов монастыря, как и положено монастырям, стояли часовни. Пролетарии, получившие в пользование обитель, распорядились святыми строениями весьма мудро: в северной часовне, что была ближе к городу, организовали "торговую точку" по продаже пива "распивочно и на вынос"; в южной поставили трансформатор для питания "лампочек Ильича" в кельях новых монастырских насельников. Западная часовня пустовала потому, что была в стороне от дороги и в "сферу влияния" новой власти не попала. Сегодня к остаткам часовни приходят на эскизы учащиеся городской художественной школы.

– Понять не могу, что заставляет юных художников тратить краски и время на фиксацию вашего национального позора? Учащиеся сами-то понимают, что запечатлевают позор дедов? Вряд ли. Какой восторг, или радость в душе может вызвать писание масляными красками полуразрушенной часовенки, сиротливой до слёз?

– Не спрашивал. Что-то необъяснимое тянет писать полуразрушенную часовню. Не грешные ли души их "революционных" дедов приводят внуков на место преступления? Психиатры-криминалисты криминалисты подтвердят: убийц тянет на место совершения преступления, но откуда такое желание у внуков!? При чём они-то!?

– Не вами ли придумано "за грехи отцов отдуваются дети"? Ненаучное объяснение, а если объяснять на "генетическом уровне" – будет в самый раз.

– Советская власть "гуманнее" была, когда заявляла:

– Сын за отца не отвечает"!

– Врала, сука!

Западная часовня не нашла применения потому, что была далеко от дороги, в глухом месте, и ещё потому, что советская власть, горящая заботами о "благе и процветании трудящихся", близко от культового строения соорудила дощатый общественный туалет на шесть посадочных мест. Прямо у стены.

В строительстве туалета просматривалась гениальность: его вплотную прислонили к стене изнутри, сэкономив строительные материалы (доски).

"Разгрузочные люки" с крышками были сооружены по другую сторону стены. И вторая задача решалась гениально и просто: "золотарям" не нужно было заезжать внутрь монастыря для очистки "отхожего места".

Упомянутый "туалет" был самым большим вонючим местом в моей биографии, но почему помню его до сего времени – не знаю. В сотый раз встаёт вопрос без ответа:

– За каким х… хреном… – короче: зачем память в деталях и подробностях хранит сооружение "общего пользования"? Что, ничего иного, лучшего, нет?

Туалет не уцелел до наших дней. Сегодня на "историческом" месте построен шикарный частный жилой дом. Так и подмывает задать вопрос владельцу дома:

– Знал, когда затевал стойку, какое сооружение в древности было на месте будущих хором твоих? Ныне в июльскую жару обитателей дома не мучают вполне понятные запахи в комнатах? – возможно, что древние залежи "добра" могли оказаться причиной помещения объявления в газету "Реклама" о продаже недвижимости…

С другой стороны: если радиЙактивный элемент "цезий" через сто тридцать лет распадается наполовину, то неужели человеческому дерьму мало пятидесяти лет для "самоликвидации"?

Глава 47.

Круговые прогулки по монастырю.

Что такое монашеская жизнь вдали от цивилизации? В дали, когда появление нового человека в обители – событие?

Любое житие – это борьба за существование, а монастырское – особенно: труд, труд и ещё раз он! Бывало, жертвовали богатые люди состояние монастырям, но на такие жертвы отшельники особых надежд не возлагали. Смирение духа и лишения для плоти – вот что такое настоящее монашество.

Но если монастырь возведён от города в паре вёрст? Не гордыня ли это? Не похожа "святая обитель" на тюрьму? "Тюрьму духа"? Литература старых времён часто упоминает о "заточении в монастырь".

Можно ли согрешить насильственным приобщением к святости? Вполне! Такое делали, и не единожды! Было, ох как много было случаев насильственного пострига! "Молитесь за меня, а я вашу порцию грехов себе возьму"! – носители такого "лозунга" заблуждались. Молитвы по принуждению "не доходили до Бога" и все об этом знали: и те, кто заточал в монастыри, и те, кто там молился.

– Ты пришёл к "откровению": "заточенный", когда молился, то в первую очередь заботился о "спасении своей души от погибели". Молитвы за остальных – это как получится, если силы на молитвы за тебя останутся. Заявить: "молюсь за люд грешный"! – но кто проверит?

Планировки в монастыре не имелось. Видимо, он отстраивался внутри кельями-домами по мере заселения. Для женщины, коя собиралась приобщиться к святости, строили жилище. Удобное, деревянное. Тёплое и добротное. На века. Кельи по размерам были разные, но не так, чтобы разница сильно в глаза лезла. Но всё же отличия были. Оно и понятно: богатые люди и в монастыре могли позволить себе отличиться от других. Так было и так будет всегда.

Вселившиеся в обитель пролетарии исправили "жилищный кодекс" прежних обитателей: каждую избу-келью поделили на две части. Лозунг "Уплотним буржуев!" продолжал работать.

Ещё была в монастыре прекрасная липовая аллея, и помимо аллеи чуть ли ни у каждой кельи росли клёны. Стояла водонапорная башня красного кирпича старинной постройки. Когда и кем была сооружена башня, как заполнялась водой – выяснил и понял во взрослом состоянии. Каждый занимался своим делом: кто-то обеспечивал монахинь удобствами, а те просили небо "ниспослать здравия и благополучие благодетелям". Не всякий благодетель способен войти в молитвенный экстаз, мешала "мирская" жизнь:

– Мы вам – воду, а вы за нас – молитвы в небеса!

Исправное водоснабжение "по наследству" перешло к монастырским пролетариям. "Наследство предков", русское Anenerbe… Советская власть в заботах о "монастырских пролетариях" никогда бы не докатилась

до сооружения водонапорной башни. Туалет на шесть посадочных "толчков" – куда ни шло, в туалете "острая нужда" испытывалась, иначе "монастырские" на дороге оправляться будут, но чтобы водокачку им сооружать – слишком! Обойдётесь! О старинных, не советского времени кирпичах, из которых была сооружена водонапорная башня, расскажу позже.

Все декорации расставил? Об одной хочется рассказать особо, ибо она была утехой и отрадой для всей мужской половины когда-то святой обители: пивная.

Возвращусь в часовню, что стояла в северно-восточном углу монастыря: в ней работники советской торговли организовали пивную.

– Когда ты узнал, для чего по углам монастырской ограды поставлены сооружения, похожие на маленькие подобия главного монастырского храма?

– В сорок.

– Вот! А если бы тогда, в твоём детстве, кто-то спросил: "для чего предназначены эти маленькие сооружения", то иного ответа, как только "для торговли пивом в розлив", ты бы не дал.

Часовенки изначально замышлялись для одних целей: читать "часы", совершать особый вид богослужения. Часовенка маленькая, там трём не повернуться, такие строения выполняли две функции: украшали углы и были местом чтения молитв. Советская власть ухитрилась разместить в часовенке бочку пива и торговку с воровской рожей. У торговок пивом "в розлив" лица со времён моего детства и до сего дня не меняются.

– Ничего удивительного: для торговли пивом "в розлив" требуется определённый характер. Раз. Два: как ты в возрасте неполных шести лет мог определять, какова была рожа у работницы "советского общепита"? Что, уже тогда был заложен дар физиономиста?

– Не разбирался в людских рожах, не мог отличить "воровскую" рожу от честного лица, повторял "оценки" монастырских женщин о торговке:

– Рожа у неё воровская! – и мужья женщин выражали недовольство за недолив пива, но выбора у них не было. Работники всех пивных заведений города были не лучше "нашей" торговки в часовне, "предпочтение" было вынужденным: если тебя в другом месте точно так не дольют любимого напитка, то зачем куда-то идти!? Не лучше предпочтение отдать родной "питейной" часовне: она всё же ближе! Да и торговка "наша", "своя". Торговля велась "денно и нощно", но только в тёплые месяцы среднерусского, календаря. "Монастырское" пиво приходили пить граждане с других мест и улиц, коих на те времена вокруг монастыря образовалось предостаточно. Древние устроители святой обители на время закладки монастыря и в страшных снах не мечтали видеть будущее проживание люмпенов из числа "самого христолюбивого народа". Созидатели святой обители не могли допустить и мысль, что их монастырь, "эта обитель молитв, святости и поста" окажется в черте города. Довершением кошмара для древних созидателей стал факт торговли пивом в северо-восточной часовне,

Сегодня в храмах Европы устраивают танцы. Европа, как всегда, отстаёт от нас. Ошибались предки и ошибки с ними случались нередко. Государь-император, соорудивший вторую столицу, ошибся немного? Ошибся! Город и до сего дня заливает? Заливает! Вот уже триста лет, без передышки, "плавает" "Северная Пальмира"!

Могли ошибиться устроители монастыря? Вполне! "Право на ошибку дано каждому", но "рассчитываются за неё все" – наша, отечественная уверенность.

Во времена созидания обители не нашлось пророка, взявшегося сделать предсказание о будущей ужасной судьбине возводимого монастыря.

Тогда никто подумать не мог, что по "историческим меркам" в недалёком будущем, в северо-восточной часовне "боголюбивый" народ станет торговать пивом в "розлив", и что недавние "православные" тут же, за углом часовни, будут "отливать" выпитое, драться с "пьяных глаз", орать похабель и, утомившись от приятных занятий и валяться в июльскую жару в тени монастырских стен. И не только в июльскую жару.

Но если бы и нашёлся предсказатель, который плача и стеная, на манер древнего Иеремии, вздумал предсказать окружающей публике, что через какие-то сто лет после освящения обители в северной её часовне будут торговать пивом в розлив, и что сказанное им обязательно сбудется, то такого предсказателя, без промедления, принялись бы лечить тогдашними жестокими способами как "одержимого бесом"!

– Что поражало в монастырских пьяницах?

– Драки. По причине врождённой трусости я боялся драк, а пьяных драк – особенно.

– Чего так?

– Спрашиваешь! В пьяных драках всегда много крику бывает! Мой соотечественник в трезвом состоянии непредсказуемый, а за пьяного – и говорить не стОит!

Но любил наблюдать, как "противоборствующие стороны" затевали "военные действия" на приличном от меня расстоянии. Всегда соблюдал "дистанцию" для того, чтобы дать тягу, если вдруг "противодействия между двумя сторонами станут угрозой для третьей". То есть, для меня. С С чего и как чьи-то "военные действия" могли коснуться и меня – об этом в шесть лет не задумываются. Но было очень интересно наблюдать, как замахнувшийся монастырский пролетарий для удара по "другу" бывал настолько пьян, что не мог попасть ослабевшим кулаком в нужное место у "друга": в морду!

– Лозунг "пролетарии всех стран, соединяйтесь!" был? Был, без него и дня прожить не могли. Во всякой столичной, губернской, районной газете "призыв к единению пролетариев" торчал на самом видном месте! Смысл лозунга для основной массы трудящихся был непонятен, кроме одного слова: "соединяйтесь!" Для чего ещё могли соединяться пролетарии? Поскольку в лозунге не упоминалась цель объединения, и не указывалось, где, в каком месте "объединяться", то газетное упущение пролетарии исправляли по своему разумению.

– Да, верно: пролетарии монастыря упущение партийных идеологов исправляли привычным манером: собирались у пивной.

– Это ваши, монастырские пролетарии собирались у "пивной" часовни, а у городских пролетариев были свои, любимые только ими, точки "сбора". Монастырские обитатели любили свою часовню и ревниво оберегали её от пришлых пьяниц. В чём их вина? Надо было всё-таки лозунги провозглашать более точно, как говорят ныне "адресно", а не как попало!

Итак, повторяю: наше семейство числом из пяти душ проживало в юго-западном углу монастыря, рядом с трансформаторной "часовней". Единственное окно кухни нашей маленькой кельи смотрело в стену. Номер кельи "106 ЖАКТа", что в переводе на понятный язык означало: "жилищно-акционерное товарищество".

Все недостающие детали декораций, "действующие лица и исполнители" буду выдвигать на сцену по мере необходимости. Все "пиесы", кои нами играются, разделяются на две части: текст и декорации. Всё только хорошим в таких "пиесах" быть не может, что-то одно всегда будет "хромать". Если стану уделять больше внимание "актёрам", то многое может оказаться непонятным, если отдам предпочтение "натюрмортам" – будет то же самое, и поэтому попытаюсь придерживаться "золотой середины".

Перехожу к родственникам: первой упомяну сестру.

На начало войны ей было десять лет без одного месяца. Следом выступаю я. Имя получил от сестры, а родители согласились с ним. С "этикеткой" маюсь всю жизнь и не напрасно: на закате дней довелось прочитать в одной умной книге, что данное при рождении имя определяет всю жизнь носителя оного. Когда сестра настаивала на присвоении брату полюбившегося ей имени, на то время она читать не умела, и сведений из умной книги знать не могла. А было вот что: на момент, когда нужно было крестить младенца (я) и давать имя, в монастыре проживал милый и симпатичный мальчик, от которого все маленькие девочки, и какие были взрослее, были от него без ума! С девочками случаи "любовного безумия" происходят чаще, чем с мальчиками одинакового с ними возраста.

Сестрица, ожидая в будущем такого же внимания от девочек в мою сторону, позаимствовала чужоё имя для брата.

Сестра тогда не могла знать, что два человека с одинаковыми именами жить рядом не должны: кто-то один обязательно сгинет. Насовсем. Но это из области мистики, хотя тот красивый мальчик потом всё же погиб. Возможно, что погибнуть должен был я, но этого со мной не случилось. Почему погиб он, а не я – об этом знать Судьбе, у неё свои соображения о нашем пребывании в видимом мире. Знать намерения Судьбы в наш адрес – дано не всем.

– …а если что-то и становится известным из намерений этой великой женщины, то вы плюёте на её предупреждения – помог бес.

О девочках и о том, что у меня с ними было, стану говорить позже, а пока пребываю в таком возрасте, когда конфликт с сестрой мог возникнуть абсолютно на ровном месте. Продолжать рассказ о житие в бывшем женском монастыре времён оккупации в звании "засранца" и возрастом старше шести лет не хочу!

"Замыкающая" в семействе – младшая сестричка возрастом в один год на начало грандиозных исторических событий с названием "война".

Сестричка представляла круглое во всех местах существо, любимое, как все "последыши". На то время о том, она будет не последней, ещё никто не знал. Не только этого не знали, но и многое и другое из того, что нас ожидало впереди. Прелесть будущего в том, что оно неизвестно: ждёшь лучшего, а оно всё не приходит! Чтение интересной книги приятнее: есть возможность заглянуть на последнюю страницу: "что там!? Чем всё закончилось?" – жизнь такое не позволяет проделать.

Меньшая сестра была окрещена в православную веру во второй месяц после начала войны. Крещение совершалось по двум соображениям: дитяти исполнился год проживания – раз, надвигались грозные события с названием "война" и "крещеную душу" "всевышний" мог как-то оградить от возможных военных неприятностей – два. Могла быть и третья позиция, но о ней не имею представления.

Крестили сестру на дому. Помню тот вечер: он был солнечный и на исходе. Священник был крепким, рослым мужчиной и творил обряд с пением и горящими свечами. Удивляло: священник почему-то поменял одежду. Пришёл в келью в обычной одежде, затем облачился во что-то необыкновенное, диковинное, вселяющее страх и уважением, и, не медля, приступил к исполнению непонятных действий. Отец вполне профессионально ему помогал, но такой способности отца я не удивился потому, что ничего не знал о том, что отец до тридцати лет служил у архиерея и знал "службу" не хуже самого лучшего священника. Священники "разряды" имеют: "семинарные", простые, что-то вроде "техникума" окончившие, простые, и "академические", которые элита.

За столом с выпивкой и священник превратился в обычного человека, если не считать бороды и длинных волос ниже плеч. Это всё.

В питании война делилась на этапы: в первый день после "коварный враг напал на советский союз" вроде бы ничего не изменилось, и меньшую сестру продолжали кормить французскими булками, моченными в кипячёном молоке сельского производства.

Хочется пропеть славу спокойствию и выдержке соотечественников. Тех, кто не помышляли об эвакуации: французские булки довольно-таки долго не пропадали из торговли. Сегодня некоторые говорят, что такое было, чуть ли не до самого прихода врагов в город, но не верю, это из области фантастики: откуда булкам взяться было? Но с другой стороны: люди ещё не знали, что такое "оккупация" с её нехватками "всего и вся", поэтому и могли производить французские булки. Как бы по инерции…

Советские "червонцы" стоимостью в тридцать рублей имели хождение наравне с "продуктами натурального хозяйства": картошка, мука, отруби, сало, мясо. Враги никак не реагировали на хождение советской купюры с изображение "вождя мирового пролетариата" в кепке. Рядом с купюрой уживались немецкие марки, но каков "курс" у каждой валюты – этого никто из оккупированных сказать не мог: "обменные пункты" отсутствовали. Вот она, коллаборационистская природа небольшой и худшей части граждан!

Много сказано о мужестве и героизме тех, кто боролся с пришельцами. Верно, боровшиеся заслуживают уважения и "благодарной памяти потомков".

– Убери шаблон о "благодарной памяти…"

– И не подумаю! Кто заслуживают уважения и всяческого поклонения? Они, герои! От кого память? Кто должен кланяться борцам с пришельцами? Те, кто не думал о борьбе с ними? Кому враги были безразличны? Что думали вражеские прислужники о тех, кто боролся с врагами? Коллаборационисты оставались в целости без борьбы.

Установить когда, где и кто сказал "война – хуйня, главное – в живых остаться"! – невозможно…

Булки пока имелись, а молоко по утрам привозили жители близлежащих деревень, коих и до сего времени называют "подгородными". "Подгородные" доставляли плоды деятельности на земле, и первым, основным продуктом было молоко. Но булки почему-то делали в городе, как и сейчас. Если до начала войны "родное советское государство" отнимало у подгородных продукты труда с объяснением "на укрепление социалистического отечества", то с началом заварухи с названием "война", подгородные почувствовали волю и ударились в процесс "личного обогащения".

– Клевещем? "Сознательное советское крестьянство с радостью отдавало всё выращенное на процветание социалистической родины"!? Клевета, что всё тогда делалось "по согласию – за горло", и всё это – "клеветнические выпады придуманы врагами социалистического строя"?

– Нет. Ни одно крестьянство, никому и никогда не отдавало продукт своего труда с радостью!

Где-то советская армия оставляла города, а по утрам к восточной стене монастыря приезжали подводы, где в малом количестве сена стояли кувшины с молоком. Помню их…

Война принесла совсем маленький кусочек времени, когда "советской власти" было не до сборов налогов, и этот кусочек времени был самым лакомым из всех предыдущих и последующих лет в жизни подгородных!

Глиняный кувшин с молоком отец называл старым именем "штоф". Пользовались такой древней мерой жидкости на Руси, застал её.

Купленное молоко кипятилось, наливалось в кружку, и туда хорошими кусками опускалась французская булка с ванилью. Что это была "ваниль" – этого не знал, но аромат ванили запомнил основательно. Аромат от булок был нестерпим, он мог свалить слона и порождал мысли о разбое!

И вся эта райская булочно-молочная благодать предназначена ни мне! Конкурент, мать твою! И почему сестра вообще появилась!?

Только в зрелом возрасте узнал, что конструкция моего организма не выдерживала молоко, не переносила. Что только ни делал для дружбы с молоком – ничего не получалось: лактоза никак не хотела приживаться в моей утробе. Порода такая…

– Чему завидовал? Если бы тебя кормили мочеными в молоке булками с ванилью, ты всё едино не достиг такой полноты и "сдобности", какой обладала младшенькая сестричка. Не та у тебя "конституция"!

– Так почему был таким завистливым злыднем!?

От регулярного потребления французских булок с молоком, к началу войны сестричка сама была похожа на булку: толстенькая, кругленькая, розовенькая и в складочках. "Сдобная". И эту "булку" отец любил больше всех! Он целовал её и щекотал, и когда видел такое, то после отцовых ласк появлялось тихое желание укусить сестрицу! Сильное и нестерпимое желание причинить членовредительство укусом в какую-нибудь часть её тела приходило после поднятия "хая", когда видела кражи

предназначенного ей продукта. Почему сестру кормили булками с молоком, а меня нет – понять не мог. Потому, что продукт был не в пользу? "Не в коня корм"?

Кормление сестры булками с молоком продолжилось и в победном 45-м году. Война пролетела над её головой без потрясений: это было всё то же толстенькое и кругленькое создание, продолжавшее кушать булки с молоком. Ванили в булках было меньше, но от этого булки не переставали быть булками. Плевать сестра хотела на все мировые войны! Нет, она не плевала на войны, она на них испражнялась тем, что получалось в круглом животике от булок с молоком.

Как-то милый ребёнок, уже большой по меркам тех лет, перекушав в ужин деликатесов, надумал "отдавать богу душу": так ему тяжко стало! Или молоко было не того сорта, или хлебопёки отклонились в технологии приготовления французских булок с ванилью, но сестрица собралась умереть, ничуть не думая, что навсегда может расстаться с любимым питанием! Людей на Земле всегда держит что-то, пусть это будут и французские булки.

Как скоро к родителям пришло понимание причин телесных страданий сестры – не помню, но мать сказала:

– Обожралась! – она была воспитанницей приюта, повторяюсь, но откуда знала термин жителей села – не знаю.

Что такое "обожрался", как можно "обожраться" до состояния "ложись и помирай" – таких ощущений не испытывал.

Случилось всё под вечер, слабительного под рукой не имелось, вообще никакого слабительного в доме не было, и как изгнать излишки съеденного продукта из живота сестры – я не представлял. Не допускать же, в самом-то деле, кончины ребёнка!?

И отец применил надёжное, эффективное народное лекарство: моцион, чтобы всё сожранное "утряслось"!

Откуда отец знал, что обожравшуюся клевером корову жители села гоняют до тех пор, пока съеденный клевер не выйдет естественным проходом?

Если корове "прогон" не помогал, то специальной трубкой с названием "троакар" протыкали утробу корове для выпуска газов. Протыкание оставляла корову жить, но, как говорят знатоки-животноводы, ждать молока от "проткнутой" – пустое дело.

Протыкать троакаром толстенький животик сестрички никто не собирался, но обсуждение операции проводилось:

– Хоть протыкай!

Мог ли знать, когда взрослые шутят, а когда говорят правду? Кто в девять лет знает, что нужно делать с объевшейся родственницей? Отец знал.

Садилось солнце, и моцион безотлагательно начался. Я мог остаться дома, моцион сестрицын меня не касался, но было интересно знать, как лечат "прогоном" от предания.

Вывели "страдалицу" через юго-западный пролом в стене, что был через дом от временной кельи и повели её вдоль ограды на север, по часовой стрелке. Сегодня думаю: почему отец выбрал такой маршрут? Почему бы не погнать маленькую и толстенькую девочку на запад? Вдоль другой стены? Их было четыре, и переевшему ребёнку было без разницы, вдоль какой стены погонят "разгрузочным моционом". Для "утряски" съеденного продукта нужно было сделать определённое количество шагов в любую сторону света. В какую сторону – не всё ли равно? Да нет, оказывается, не всё равно!

Обожравшийся ребёнок не хотел идти и требовал взятия на руки. Для этого дети всего мира применяют простейший способ, коему никто их не обучал: садятся на землю и поднимают крик в надежде добиться своего. Отец, при всей его большой любви к тирану понимал, что несение на руках не даст целебного эффекта, и не уступал требованиям "бунтарки". Какое-то время ждал, затем поднимал "страдалицу" на продвижение вперёд!

Сегодня не могу сказать точно, сколько было у сестры попыток "поднять восстание" за право лечь на землю и "умереть, не сходя с места".

Тогда никаких мыслей не было, только был участником "исцеления", но сегодня позволю вопрос:

– Если бы погнали объевшегося булок и молока ребёнка на восток, против хода часовой стрелки, против солнечного хода, супротив хода всего "мирового распорядка"!? Как знать, не случился бы тогда заворот кишок? Не потому ли сестра осталась жить, что монастырские стены, пусть и опоганенные, всё же сохранили какую-то часть целительной силы? И моцион был что-то вроде "крестного хода", кои совершаются только с востока на запад?

Мы обошли монастырь всего один раз, и этого хватило страдалице для полного исцеления, кое окончилось длительным сидением на горшке, и было весьма обильным! Удачным. "Крутым".

– Легче! Слово "крутой" в повествовании об исцелении сестрички имеет не совсем приличный окрас! – предостерёг бес, – в наше время такие сравнения могут нам "боком" выйти!

– Купировать?

– Оставь! Убрать всегда успеем.

– Хорошо! Но поправку всё же сделаю: "весьма долгое сидение на горшке было "результативным". Так говорят сейчас, но тогда таких слов никто не употреблял. Не знали таких слов. Пользоваться – да, пользовались, но названия не знали. История с сестрой случилась, повторяю, когда она была вполне большой по меркам недавнего военного времени: ей было пять лет.

Глава 48.

Продолжение прогулки по родине.

Война надвигалась медленно, но надёжно. Без остановок, а если таковые были на фронтах, то о них никто из насельников монастыря не знал. Монастырь особенно не паниковал, не нервничал и вообще вёл себя тихо. Но стоило войне сделать рывок в его сторону – и тут же возобновлялись прежние разговоры с элементами паники средней тяжести. Женщины бегали по кельям и занимались любимым занятием: нагоняли ужасы и попутно проверяли прочность мочевых пузырей у соседок. С глазами, полными ужаса, вещали: