Текст книги "Хроники Кадуола"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 99 страниц)

«Разумеется. Он вернулся из турне и весь бурлит новыми грандиозными планами».

«Его необходимо задержать немедленно, сию секунду, пока он не узнал, что я прилетел!»

Бодвин Вук тихо рассмеялся: «Не беспокойся! Сегодня вечером Флоресте в твоем распоряжении! По сути дела, вот он сидит, метрах в двадцати от нас, за праздничным столом, остроумный и обходительный, как никогда – не скупясь, наливает себе наше лучшее вино и очаровывает дам неслыханными комплиментами. Превосходно, лучше не придумаешь! А Керди? Что с ним произошло? Он выражается в высшей степени неопределенно, ничего не могу из него вытянуть».

«Керди меня предал. Он больше не может использовать психическое расстройство в качестве оправдания. Я еще не знаю всех подробностей, но именно он послал меня на смерть – совершенно сознательно. И, если бы я не сбежал, Керди добился бы своего. Не могу испытывать к нему никаких теплых чувств».

Бодвин Вук печально покачал головой: «Еще одна трагедия. Одна за другой, одна за другой! Когда это кончится? Пойдем, сядем за стол».

Директор отдела B и Глоуэн зашли в обеденный зал и заняли свои места – Глоуэна усадили рядом с Бодвином. С другой стороны сидела Тиция Вук. Почти напротив за огромным круглым столом Вуков сидел Керди, а рядом с ним – Флоресте. Оба были поглощены разговорами, и некоторое время ни один из них не замечал прибытия Глоуэна.

Бодвин Вук пробормотал Глоуэну на ухо: «Приближается момент, который Флоресте сам назвал бы драматическим! Напряжение растет! Они еще ничего не знают».

Глоуэн кивнул. Он внимательно разглядывал Керди, чувствуя, как у него все переворачивается внутри от отвращения. В эту минуту Керди вел себя совершенно нормально, не проявляя никаких признаков подавленности или замкнутого самокопания, преобладавших, пока он сопровождал Глоуэна на других планетах. Напротив, Керди демонстрировал сердечную искренность и мальчишескую простоту, которые, в сочетании с его большим розовым лицом, голубыми, как фарфор, глазами и наивной ухмылкой, в старые добрые времена заставляли прощать ему мелкие недостатки.

Глоуэн смотрел, как зачарованный. Керди, сидевший перед ним, ничем не напоминал Керди, оставленного им в Фексельбурге на Тассадеро. Керди поднес ко рту вилку с кусочком тушеной рыбы, попробовал рыбу и, подняв голову, вытер губы салфеткой. При этом его взгляд скользнул по лицу Глоуэна и стал неподвижным. Плечи Керди медленно опустились, глаза уставились в стол, с лица исчезла всякая веселость.

«Никакого безумия, никакой ошибки! – бормотал Бодвин Вук. – Классическая, очевидная картина ничем не оправданной вины. Я видел все, что нужно было видеть. Какая бесстыдная подлость! Следует внимательно проверить его происхождение».

«Керди изменился с тех пор, когда я видел его в последний раз. Судя по всему, Флоресте – замечательный психотерапевт. Смотрите! Он сообщает плохую новость Флоресте. Еще один ужин испорчен».

Флоресте услышал тихое замечание Керди, вскинул породистую голову и, как бы между прочим, окинул взглядом сидящих за столом, не остановившись на лице Глоуэна. После этого он резко повернулся на стуле и стал продолжать оживленный разговор с Дорной Вук, сидевшей слева о него.

Глоуэн подождал паузы в разговоре, после чего громко сказал, обращаясь к противоположной стороне стола: «Маэстро Флоресте! Я вижу, вы уже вернулись из своего турне».

Флоресте бросил на него быстрый холодный взгляд: «Да, как видишь».

«Выступления проходили успешно?»

«Примерно как обычно. Мы, как всегда, делаем все, что можем, и надеемся на успех. Оптимизм – наш символ веры!»

«По-видимому, у нас есть общие знакомые на Тассадеро».

«Неужели? Не вижу в этом ничего удивительного. Еженедельно мне приходится встречаться с тысячами людей – ну, может быть, я преувеличиваю, но возникает такое впечатление. И, конечно же, я не могу их всех запомнить, за исключением – ха, ха! – самых обворожительных».

«Вы находите ордину Заа обворожительной?»

«Ордину Заа? Кто она такая? И кому это интересно? В данный момент меня больше всего интересует эта превосходно приготовленная рыба».

«В таком случае я могу только передать вам ее наилучшие пожелания. Она столкнулась с некоторыми трудностями – я сказал бы даже, серьезными трудностями. Вас еще не поставили в известность?»

«Нет».

«Она оказалась замешанной во множестве поразительных преступлений, которые привлекли внимание МСБР. Вас могут даже вызвать для того, чтобы вы подтвердили или опровергли некоторые из ее показаний. Кроме того, МСБР может передать это дело на доследование в местный отдел B. Как вы знаете, мы выполняем функции подразделения МСБР».

«Все это определенно не имеет ко мне никакого отношения», – Флоресте демонстративно повернулся к Дорне Вук и продолжил прерванный разговор.

Тиция Вук, уже давно критически поглядывавшая на костюм Глоуэна, решила сделать ему резкое замечание: «Если я не ошибаюсь, ты из кожи лезешь, чтобы сказать какую-нибудь неприятность нашему местному гению?»

«Вы ошибаетесь. Я не вылез из своей кожи ни на йоту».

«Эта «ордина Заа» – одна из любовниц Флоресте, или что-нибудь в этом роде?»

«Меня это нисколько не удивило бы. Они оба – в высшей степени достопримечательные люди».

«Хммф. Ты куда-то уезжал, кажется? По-моему, я тебя довольно давно не видела».

«Да, уезжал».

«Я была очень огорчена, когда сообщили ужасную новость о твоем отце. Подумать только, теперь тебя лишили статуса постоянного служащего! И тем не менее, ты сидишь, как ни в чем не бывало, за круглым столом Вуков, где вспомогательный персонал не замечают».

«И вы намерены меня не замечать?»

«В дальнейшем – несомненно. Сегодня вечером не замечать тебя было бы неудобно, потому что все-таки нас посадили рядом, и тебе слишком легко привлекать мое внимание».

«Я не чувствителен, – отозвался Глоуэн. – Не замечайте меня, сколько хотите».

«А я не нуждаюсь в твоем разрешении! – отпарировала Тиция. – Я и так почти никого не замечаю – мое внимание сперва нужно заслужить».

Бодвин Вук громко сказал Глоуэну: «Не обращай внимания на пустоголовую куклу. Ей уже почти нечем похвастаться – лет через десять у нее останутся одни зубы, нос и ключицы, как у ее тетки Одлиссы».

«Сегодня, дядюшка Бодвин, вы резвитесь больше, чем когда-либо, – съязвила Тиция. – Чем старше вы становитесь, тем чаще ведете себя, как ребенок».

«Твое замечание, Тиция, совершенно справедливо. В последнее время я слишком много шутил. Мы должны соблюдать приличия, и вспомогательному персоналу не подобает злоупотреблять старыми связями. Глоуэн, мое терпение кончилось – я хочу знать все подробности! Пойдем, поужинаем где-нибудь в другом месте».

В коридоре, как только они вышли из обеденного зала, Бодвин Вук спросил: «У тебя нет никаких сомнений в виновности Флоресте?»

«Никаких».

«В таком случае его задержат и отведут в тюрьму. Придется подождать до окончания ужина, однако, чтобы не оскорблять аристократические претензии всяких Тиций. Теперь – объяснись начистоту по поводу Керди».

«Керди предал меня, вас и весь наш отдел! У него был психический срыв, он во что бы то ни стало хотел вернуться в детство и снова ездить с труппой Флоресте. По-видимому, это оказалось последней каплей, и он пошел на преступление. Хотя я не могу избавиться от ощущения, что он прекрасно понимал, что́ делает. Предоставлю вам возможность составить собственное мнение».

«Мое мнение сформировалось за столом – я для того тебя туда и привел. На самом деле ты слишком хорошо относишься к Керди. Он нанес тебе еще один удар ножом в спину, о котором ты не знаешь. Когда он вернулся в Араминту, он заверил меня, что ты погиб, что это не подлежит никакому сомнению, и что с этим уже ничего нельзя сделать. В результате я отменил спасательную операцию – группа наших людей была уже готова вылететь. Он мне солгал – он это знает, и я это знаю. Для тебя утверждение или отмена спасательной операции могли означать выбор между жизнью и смертью. Я потерял всякое доверие к Керди. Его будут допрашивать. Как минимум, он навсегда потеряет статус Вука».

«В Фексельбурге я оставил сумасшедшего. Здесь я вижу вполне нормального человека».

«Пойдем – закончим ужин вдвоем. И все обсудим».

2

Бодвин Вук и Глоуэн ужинали в небольшой боковой гостиной, выходившей в центральную галерею пансиона. Стараясь выражаться как можно лаконичнее, Глоуэн рассказал о своих изысканиях и о трудностях, с которыми ему пришлось столкнуться: «А теперь я сижу и вспоминаю, что случилось. Все это вызывает у меня самые противоречивые чувства. Лучше всего, что все это уже в прошлом. Были, конечно, и приятные моменты. Никогда не забуду, как я обрадовался, когда спустился на веревке из окна семинарии! И даже сегодня, за столом, я испытывал что-то вроде злорадства, наблюдая за физиономиями Керди и Флоресте».

«А теперь придется заниматься скучными деталями. Флоресте потребует, чтобы мы учитывали смягчающие обстоятельства. Его жертвами оказались только девушки-йипы – все это, конечно же, был всего лишь сырьевой материал для его новых артистических замыслов; его гений заслужил межпланетное признание и не может ограничиваться тесными рамками общепринятых правил. Дорна Вук может даже поддержать такую аргументацию – она от него без ума и участвует в работе комитета финансирования изящных искусств».

В гостиную зашел швейцар: «Прошу прощения! Ваши распоряжения выполнены».

Бодвин Вук удовлетворенно кивнул: «Как я ожидал, Флоресте и Керди решили уйти пораньше, сославшись на усталость. Их встретили у дверей пансиона и теперь содержат под стражей. Мне не пришлось поступиться приличиями, и клану Вуков не на что пожаловаться. Дело сделано. Налить тебе еще вина? Это наш «Чаристе» лучшего урожая – на всей станции не делают ничего подобного».

«Действительно, хорошее вино».

Некоторое время они молчали, прихлебывая вино. «Ну что же! – сказал наконец Бодвин Вук. – Теперь следует уделить внимание твоим личным проблемам».

«Я уже сосредоточил на них все внимание. Я собираюсь выяснить, что случилось с моим отцом».

«Гм, да. Не хотел бы подавать тебе неоправданные надежды. Мы его искали долго и внимательно, но ничего не нашли. Шард не передал никаких сигналов бедствия. Существуют десятки возможностей – мы пытались проанализировать все варианты. Но результатов никаких».

Глоуэн сидел, наблюдая за игрой вина в бокале.

«Отсутствие результатов само по себе о чем-то свидетельствует, не правда ли?» – задумчиво спросил он.

«О чем?»

«Еще не знаю. Но оно должно что-то означать. Прежде всего, если автолет разбился, должны были остаться его обломки».

«Не обязательно. Никаких остатков не найдешь, если автолет упал в болото или в озеро».

«И все же – это необычно. По словам Спанчетты, в его автолет ударила молния, когда он летел в районе горы Махадион».

«Такова одна из гипотез. Она ничем не хуже других или не лучше других – в зависимости от того, как ты предпочитаешь смотреть на вещи».

«Завтра я поговорю с Чилке», – отозвался Глоуэн. Поколебавшись, он спросил: «Будет лучше всего, если вы мне сразу скажете, чего мне следует ожидать. Как мой новый статус – то есть отсутствие статуса – повлияет на мое положение в отделе расследований? Или теперь меня уволят?»

«Ха-ха! – воскликнул Бодвин Вук, осушив бокал. – Пока я – суперинтендант Бодвин Вук, ты – капитан Глоуэн Клатток. Твои способности, на мой взгляд выдающиеся, позволяют не учитывать соображения, касающиеся формального статуса. Кроме того, я не могу не заметить, что во всей этой истории с твоим статусом что-то плохо пахнет».

«Что вы имеете в виду?»

«Не могу еще сказать с уверенностью. С первого взгляда все вроде бы как полагается. Но о таких вещах нельзя судить с первого взгляда».

«Боюсь, что я не совсем вас понимаю».

«Вспомним, как обстояло дело за три недели до твоего дня рождения. Ты сидел в темнице на Поганом Мысу. В то же время Эрл Клатток погиб на строительстве моста у Протокольного мыса – там случился обвал. В результате твой показатель статуса равнялся 20.

И что же дальше? Происходят странные вещи! «Лицедеи» возвращаются из турне, и с ними Арлес с Друзиллой, каким-то образом сотворившие сына Гортона. Твой показатель статуса снова опустился до 21. Если бы у Шарда была такая возможность, он вышел бы на пенсию и освободил тебе место, но Шард пропал без вести – тому уже почти два месяца.

Что, если Шард не вернется до твоего дня рождения? Что, если он вообще не вернется? В любое время совет избирателей пансиона Клаттоков – председательницей которого, между прочим, стала Спанчетта – мог собраться и объявить Шарда погибшим, что было бы вполне обоснованно. Но в том случае, если бы такое решение было принято до наступления твоего дня рождения, твой показатель статуса снова поднялся бы до 20, и ты получил бы постоянное место в управлении, как того и хотел Шард.

Спанчетта наотрез отказывалась созвать совещание до тех пор, пока не прошло две недели после твоего дня рождения, когда ты уже безвозвратно становился временным работником и терял право на проживание в пансионе Клаттоков. Тогда, и только тогда, Спанчетта провела совещание, на котором в первую очередь решили считать Шарда погибшим, объявили об образовании вакансии и заполнили ее из списка вспомогательного персонала. И кто, по-твоему, возглавлял этот список?»

«Намур!»

«Совершенно верно. По существу, Спанчетта тебя выгнала и поселила в пансионе Намура. Забавно, правда? Намур, конечно, заявляет, что ему абсолютно все равно, и что право жить в пансионе его не волнует. Тем не менее, он не постеснялся переехать в пансион, как только представилась такая возможность».

Глоуэн вздохнул: «Меня сейчас на самом деле мало волнует право жить в пансионе».

«Твой отец не одобрил бы такое отсутствие инициативы».

«Верно. Мне придется заняться распутыванием этих интриг».

«А до тех пор, пока ты не приведешь свои дела в порядок, ты будешь моим гостем в пансионе Вуков! Мнение Керди уже несущественно, а Тиция может тебя не замечать, сколько ее душеньке угодно – ты ее тоже не замечай, она это делает, чтобы привлекать внимание. В остальном, надеюсь, ты убедишься в том, что Вуки – достаточно дружелюбный народ».

3

Утром Глоуэн позавтракал один в квартире, предоставленной Бодвином Вуком, после чего отправился к морю пешком по Приречной дороге под небом, полным маленьких разорванных облаков – первых вестников огромного грозового фронта, собравшегося в нескольких сотнях километров от берега и неумолимо приближавшегося к континенту. Повернув по Пляжной дороге на север, Глоуэн проследовал к аэропорту, где, в маленьком помещении управления, сидел, прихлебывая чай, Юстес Чилке. Завидев Глоуэна, Чилке удивленно вскочил: «А все говорили, что ты погиб! Я им почти поверил».

«Я жив. Теперь все говорят, что погиб мой отец».

«Предположительно. Но я знаю не больше других, – Чилке вынул карту. – Шард вылетел в обычный патрульный рейс: на северо-восток над равниной Пандоры, мимо хребта Махадиона, вокруг Гранатового озера и на север к океану, а затем обратно вдоль Мармионского побережья. По меньшей мере, такой курс был загружен в память автопилота».

Глоуэн задал еще несколько вопросов, но Чилке не мог ничего добавить, кроме подозрений и гипотез: «Практически в любых обстоятельствах он должен был передать сигнал бедствия – хотя бы один раз! Но мы не приняли никаких сигналов, и на радаре ничего не было. Место крушения не найдено. Это все, что я знаю наверняка. Как насчет тебя? Что случилось? Почему ходили слухи о твоей смерти? Ты выглядишь бледнее обычного, но в хорошей форме».

«Я упражнялся в пещере». Глоуэн рассказал о своих злоключениях, после чего вынул фотографию, найденную в ящике стола ордины Заа: «Никого не узнаёшь?»

Чилке внимательно рассмотрел фотографию: «Суровые дамочки, ничего не скажешь. Если меня не обманывают глаза, одна из них – моя старая знакомая мадам Зигони. Она мне все еще должна кругленькую сумму».

«Которая?»

«Вот она, третья слева. Когда я с ней встретился, у нее волосы были подлиннее – или, может быть, она носила парик. Кто эти амазонки?»

«Основательницы философской секты так называемого «мономантического синтораксиса». Вот эта – Сибилла, возившая экскурсии на остров Турбен. А вот эта – ордина Заа, которая в меня влюбилась. Если это можно так назвать. Я от нее удрал, спустившись из окна по веревке из разорванных простынь, и очень рад вернуться домой, хотя никакого дома у меня теперь нет».

«Это еще почему?»

«Полноправным Клаттоком стал Намур, а я – вспомогательный персонал. У тебя статус выше моего».

«Подумать только!» – покачал головой Чилке.

Глоуэн вернулся в пансион Вуков, прошел в библиотеку и провел остаток утра, размышляя и делая заметки в блокноте. Проходя мимо, его похлопал по плечу Бодвин Вук: «Рад видеть, что ты решил немного отдохнуть. Ты побывал в таких передрягах, что тебе потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть к нормальной жизни. Счастливых снов! До обеда тебя никто не потревожит».

Глоуэн возмущенно поднял голову: «Я не сплю! Я просто задумался».

Бодвин Вук снисходительно рассмеялся: «Надо полагать, в гробнице Зеба Зонка у тебя было более чем достаточно времени на размышления!»

«Теперь мне в голову приходят другие мысли, и довольно любопытные. Кстати, я хотел кое-что вам показать», – Глоуэн вынул пресловутую фотографию.

Бодвин Вук внезапно прищурился и напрягся, как хищник, следящий за добычей: «Где ты взял эту фотографию?»

«На Поганом Мысу, в столе ордины Заа». Глоуэн указал на лица: «Это Заа. А это – Сибилла».

«Почему ты не показал мне их раньше?»

«Я хотел сначала проверить, не узна́ет ли Чилке свою «мадам Зигони». Тогда у меня была бы какая-то полезная информация».

«И Чилке ее узнал? Вот она – не так ли?»

«Правильно! Откуда вы знаете?»

«В свое время ее звали «Смонни» – это Симонетта, младшая сестра Спанчетты».

Глоуэн присмотрелся к фотографии с новым интересом: «Действительно, теперь я замечаю сходство».

«Дай-ка мне эту фотографию, я ее припрячу, – протянул руку Бодвин Вук. – Пока что не будем никому о ней говорить. Я позвоню Чилке и попрошу его держать язык за зубами. В высшей степени любопытная фотография!»

«Намур все знает», – сказал Глоуэн.

Бодвин Вук опустился в кресло рядом с Глоуэном: «В один прекрасный день мы поймаем Намура с поличным, и тогда все его драгоценные секреты будут выставлены на всеобщее обозрение во всей своей постыдной красоте!»

«Намур постарается не предоставить вам такой возможности».

«До сих пор ему это удавалось. Кстати, сегодня утром мне привелось побеседовать с Друзиллой, и она подтверждает вину Флоресте, хотя настойчиво заявляет о своей незапятнанной добродетели». Бодвин Вук снова прищурился, глядя на бумаги, разложенные на столе перед Глоуэном: «Что это у тебя – какие-то заметки и списки?»

«Все еще непонятные мне обстоятельства – тайны, если хотите».

Бодвин Вук пригляделся к записям: «Так много? Я думал, с тайнами мы более или менее покончили».

«Ну, например, у меня вызывают недоумение тесные связи Флоресте с мономантической семинарией. Я хотел бы задать ему несколько вопросов».

«Гмм. Допроси Флоресте, если хочешь. Почему нет? Как минимум, это позволит тебе приобрести полезный практический опыт. Сегодня утром я с ним говорил, но узнать ничего не смог. Флоресте – мастер гипнотизирующей непроницаемости, и полная бесполезность его ответов в конце концов становится невыносимой. Боюсь, что ты ничего из него не выжмешь».

«Если не примет меня всерьез, он может о чем-нибудь проболтаться».

«Возможно. Но приготовься иметь дело со святым мучеником, единственное преступление которого – стремление к самовыражению. Когда я указал на жестокости, вызванные его благородным стремлением, Флоресте только тихо рассмеялся, как будто знает нечто, мне непонятное и недоступное. Он заверил меня, что население станции Араминта никогда не отдавало должное его великому гению. Он считает себя «гражданином Вселенной». Станция Араминта – затхлое, забытое богами захолустье с нелепой, способствующей кровосмешению общественной системой, вознаграждающей глупцов и бесталанную посредственность, что заставляет более способных людей искать счастья в других местах. Это его собственные выражения, не мои; само собой, в его предпосылках достаточно полуправды для того, чтобы выводы выглядели правдоподобно.

В любом случае – даже если на какое-то мгновение мы увидим Флоресте таким, какой он есть, без покровов витиеватой словесности – что для него сделала станция Араминта? Где его почести, его высокое положение, его богатство, его частная вилла на берегу моря? Чем вознагражден его великий гений? Жидкими аплодисментами, сопровождающими его чудесные постановки, и покровительством комитета по финансированию изящных искусств? Я обратил его внимание на тот факт, что он, в сущности – не более чем профессиональный устроитель публичных развлечений, и что в рамках нашей культуры не принято делать из таких людей высоко почитаемых святых или идолов. После этого Флоресте замолчал, но совершенно ясно, что он не испытывает ни малейшего уважения ни к Заповеднику, ни к Хартии, ни к обычаям станции Араминта».

«Почему же, в таком случае, он одержим идеей строительства нового Орфеума именно у нас?»

«А где еще? Здесь для этого созданы идеальные условия. И почему бы тебе не задать этот вопрос самому Флоресте? Он уклонится от прямого ответа хотя бы из любви к извращенности. Непроницаемость необходима, чтобы скрывать внутреннюю пустоту».

Глоуэн откинулся на спинку кресла: «Пока я тут сидел и дремал, как вы изволили заметить, мне пришло в голову, что Флоресте, судя по всему, накопил изрядную сумму денег. Вам известно, где хранятся эти деньги?»

«К твоему сведению, известно. Они хранятся на счету в Мирцейском банке, в Соумджиане».

«Я решил возбудить против Флоресте гражданский иск. У меня хорошие шансы на получение больших денег в качестве возмещения – особенно если дело будет рассматриваться Верховным судом станции Араминта, в юрисдикцию которого входит любой нанесенный мне ущерб».

«Ага! – воскликнул Бодвин Вук. – Тебе свойственна чертовски неприятная манера Клаттоков наносить удар по самому больному месту! Даже осужденный на смерть, Флоресте будет корчиться и выть, не желая расставаться со своими драгоценными денежками!»

«Примерно такими соображениями я и руководствуюсь. Каким образом можно было бы начать гражданское судопроизводство?»

«Вильфред Оффо подготовит бумаги сегодня же, и на деньги Флоресте наложат арест. Можешь считать, что они хранятся в сейфе из алмазной стали, и что их охраняет сотня серых штурмовиков, положивших конец царствованию Зеба Зонка!»

«Флоресте будет, как минимум, очень разочарован».

«Несомненно. Когда ты хочешь его допросить? Это можно устроить в любое время – в обозримом будущем у Флоресте не предвидится никаких ангажементов».

«Сегодня после обеда, если можно».

«Я скажу Марку, чтобы он оказал тебе всевозможное содействие».

Сразу после обеда Глоуэн завернулся в плащ и направился по мосту над рекой, нагибаясь и отворачиваясь, чтобы защитить лицо от холодного, брызжущего моросью ветра, к тяжеловесному зданию старой тюрьмы, стоявшей на другом берегу, напротив Орфеума. В конторе, где регистрировали заключенных и посетителей, его обыскал тюремщик, Марк Диффин. «Не буду извиняться, – сказал он. – Я никого не пропускаю без обыска, даже самого Бодвина Вука – таков его приказ. И что у вас, позвольте спросить, в этой коробке?»

«Именно то, что вы думаете. Я ее оставлю у вас. Если коробка мне потребуется, я дам об этом знать».

Глоуэн зашел в камеру и некоторое время стоял у двери. Флоресте сидел в деревянном кресле за грубо сколоченным дощатым столом, поглощенный созерцанием небольшого белого цветка в изящной синей вазе. Неподвижная завороженность его взгляда свидетельствовала о некоем мистическом внутреннем переживании. Может быть, Флоресте просто-напросто надеялся, что Глоуэн проникнется благоговением и на цыпочках удалится из камеры, не сказав ни слова. «Все возможно», – подумал Глоуэн. Вслух он сказал: «Дайте мне знать, когда наступит удобный момент для того, чтобы прервать вашу медитацию».

Не отрывая глаз от цветка, старый режиссер устало махнул рукой: «Говори! Придется слушать – другого выхода нет. Моя единственная надежда – надежда сама по себе. Надежды нет нигде, надежды нет ни в чем, есть только ее символ – этот маленький цветок, бесстрашный, непобедимый!»

«Приятный цветок», – согласился Глоуэн. Он пододвинул стул к столу и уселся напротив Флоресте: «Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Есть надежда, что вы на них ответите».

«Сегодня я не разговорчив. Сомневаюсь, что мои ответы будут соответствовать твоим ожиданиям».

«Я хотел бы знать, из чистого любопытства: как давно вы знакомы с ординой Заа? Я имею в виду женщину, управлявшую семинарией на Поганом Мысу».

«Имена для меня ничего не значат, – отозвался Флоресте. – Мне знакомы тысячи людей, всевозможных званий и обличий. Некоторых я запоминаю, потому что им свойственны особый стиль существования или какое-то чутье, отличающее их от рядовых обитателей Ойкумены. Другие – как следы на прошлогоднем песке: гнетущие своей обыкновенностью существа, о которых лучше забыть».

«К какой категории существ вы относите ордину Заа?»

«Придирчивая классификация обременительна и бесцельна».

«Может быть, вы соблаговолите мне объяснить, почему Заа, неглупая женщина, стала забивать голову себе и другим мономантическим бредом?»

Флоресте холодно усмехнулся: «Факт есть факт, не так ли? Вещи таковы, какие они есть, и этого достаточно для человека, умеющего действовать».

«Вы драматург – разве вас не беспокоят побуждения?»

«Только как драматурга. Взаимопонимание, симпатии – все это лишь средства, которыми неуверенные в себе пытаются рационализировать свое полное страхов и темных инстинктов мироощущение».

«Любопытная точка зрения».

«Несомненно. А теперь я сказал все, что мне хотелось сказать – можешь идти».

Глоуэн притворился, что не расслышал последнее предложение: «Дело идет к вечеру, погода зябкая. Почему бы нам не выпить по бокалу вина? Надеюсь, вы не возражаете – в конце концов, мы оба люди воспитанные и цивилизованные».

Флоресте ответил надменным взглядом: «С чего ты взял, что меня можно задобрить примитивными трюками? Я не нуждаюсь в твоем вине ни утром, ни вечером».

«Я ожидал, что вы откажетесь, – отозвался Глоуэн, – и не принес никакого вина».

«Болтовня! – пробормотал Флоресте. – Все это безмозглая, никому не нужная болтовня. Разве ты меня не слышал? Я разрешил тебе удалиться».

«Как вам будет угодно. Но я не успел поделиться с вами плохой новостью!»

«Я не интересуюсь новостями. Все, чего я хочу – прожить остаток своих дней в мире и спокойствии».

«Даже если новость касается непосредственно вас?»

Флоресте опустил глаза к белому цветку, покачал головой и вздохнул: «Изящество и элегантность, до свидания – нет, прощайте навсегда! Меня вынуждают, против моей воли, погрузиться по уши в вульгарность». Он смерил Глоуэна взглядом с головы до ног – так, как будто увидел его впервые: «Что ж, почему нет? Мудрец, путешествуя по жизни, наслаждается видами, открывающимися с обеих сторон, потому что знает, что больше не проедет по той же дороге. Дорога впереди петляет налево и направо, за холмы и за горизонт – кто знает, куда она ведет?»

«Иногда об этом нетрудно догадаться, – заметил Глоуэн. – Например, в вашем случае».

Вскочив на ноги, Флоресте принялся расхаживать взад и вперед по камере, заложив руки за спину. Глоуэн молча наблюдал за ним. Флоресте снова опустился в кресло: «Наступили тяжелые времена. Я не прочь выпить вина».

«Мне все равно, – ответил Глоуэн. – Я приготовился и к этой возможности». Он подошел к двери и постучал по заслонке, закрывавшей смотровую щель.

Марк Диффин открыл заслонку и заглянул в щель: «Что вам нужно?»

«Мою коробку».

«Мне придется налить вино в кувшин из синтана и выдать синтановые стаканчики. Преступникам не разрешается пользоваться стеклом».

«Не смейте называть меня преступником! – взревел Флоресте. – Я – драматург, артист! Неужели вы не видите разницу?»

«Одно другому не мешает, – пожал плечами Марк Диффин, приоткрыв дверь. – Вот ваше вино. На здоровье!»

«Идиот, деревенщина! – бушевал Флоресте. – И все же – какое это имеет значение? Мудрец наслаждается каждым мимолетным мгновением. Наливай, не скупись!»

«Печальный случай, – сказал Глоуэн, поставив кувшин и стаканчики на стол. – Ваша преждевременная кончина заставит многих пустить слезу».

«В том числе меня. Стыдно так со мной обращаться!»

«Вы забываете о своих мерзких преступлениях. Вы заслуживаете гораздо худшего».

«Чепуха! Так называемые преступления служили не более чем средствами для достижения цели – карманная мелочь, потраченная в надежде получить щедрую награду! С ними покончено, я их даже не помню. Но теперь – подумать только! – мне придется танцевать, исполняя главную роль в балете смерти, который вы называете «правосудием». А зачем? С какой целью? Кто от этого выиграет? Ни в коем случае не я. Гораздо лучше отмести все эти глупости одним движением руки и начать заново, как подобает воспитанным, образованным людям!»

«Мне интересно было бы узнать точку зрения моего отца по этому вопросу – если я его еще когда-нибудь увижу. Он исчез, вам разве не говорили?»

«Слышал что-то подобное».

«Что с ним случилось? Может быть, вы знаете?»

Флоресте залпом осушил стаканчик: «Почему бы я стал тебе говорить, даже если бы знал? Я здесь сижу и считаю последние минуты своей жизни исключительно благодаря тебе».

«Ну, например, потому что это было бы благородно и великодушно».

«Ты хочешь от меня великодушия? – Флоресте снова наполнил свой стаканчик из синтанового кувшина. – Всю свою жизнь я был великодушен! И как меня за это наградили, чем мне отплатили? Я все еще зарегистрирован как «вспомогательный персонал», и далеко не в начале списка. Тем временем, я раздавал плоды своего гения обеими руками, налево и направо! Я жертвую все свои личные сбережения на строительство нового Орфеума – несмотря на то, что мне никогда не придется увидеть его во всем великолепии. Но все равно я жертвую! Новый Орфеум станет моим памятником, и многие века люди будут с трепетом произносить мое имя!»

Глоуэн с сомнением покачал головой: «Ваши надежды могут не сбыться. В этом и заключается плохая новость, которую я вам принес».

«О чем ты говоришь?»

«Все очень просто. По вашему произволу, жестокому и преднамеренному, меня подвергли множеству лишений и унижений. В связи с этим я вчинил иск против вас, вашего имущества и всего вашего состояния. Юристы заверили меня, что я получу очень крупную сумму возмещения. Планы строительства нового Орфеума придется отложить».