Текст книги "Хроники Кадуола"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 99 страниц)

Глоуэн поднял капюшон и ничего не увидел. Он стоял в полной темноте.

Через несколько секунд Глоуэн шагнул в ту сторону, где захлопнулась дверь, и нащупал стену. Отражения звуков или какое-то особое чувство подсказали ему, что он находится в большом помещении – в подземелье, судя по запаху мокрого камня. Где-то тихо журчала вода.

Глоуэн стоял в неподвижности минут пять, пытаясь собраться с духом – с тем, что от него осталось. «По-видимому, я допустил ряд ошибок, – говорил он себе. – Отвратительная ситуация стала еще хуже».

Стена под его пальцами – неровная, влажная, пахнущая плесенью – была высечена в естественной каменной породе. Скорее всего, подземелье находилось в самой глубине Поганого мыса.

Глоуэн начал осторожно изучать окружающее пространство, проверяя ногой поверхность пола прежде, чем переместить свой вес – на каждом шагу он боялся встретить провал. Чего еще можно было ожидать от мономантических семинаристов? Когда приедет командор Плок, ордина Заа скажет тоном, полным оскорбленной невинности: «Сумасшедший капитан Клатток? Мы не смогли его удержать! Он решил обыскать пещеру и свалился в пропасть! Кто в этом виноват?»

Но Глоуэн не нашел никакого провала. Пол казался ровным. Глоуэн сделал на ощупь десять шагов влево от двери и вернулся, после чего прошел десять шагов вправо. Кривизна стены – допуская, что помещение было круглым – свидетельствовала о диаметре примерно в двадцать метров. Значит, длина окружности должна была составлять около шестидесяти метров. Глоуэн снова вернулся к двери и приготовился ждать. Рано или поздно кто-нибудь должен был придти и позаботиться о нем. А вдруг никто не придет – никогда? Глоуэн подумал, что такова, наверное, была судьба многих пропавших туристов, слишком настойчиво искавших гробницу Зонка. Невеселая мысль! Он крепко пнул Мьютиса по уху, но одно это обстоятельство не позволяло ему спокойно умереть.

Прошло полчаса. Глоуэн устал стоять, прислонившись к стене, и уселся на полу. Глаза его смыкались и, несмотря на то, что он сидел на твердом холодном камне, он задремал.

Глоуэн проснулся. Прошло время – как минимум несколько часов. Ему было холодно и неудобно, ноги затекли. Во рту накопился неприятный сухой налет. Глоуэн прислушался. Не было ни звука – только где-то тихо журчала вода, где-то справа. Глоуэн заставил себя встать и нащупал дверь. Внезапная мысль поразила его: что, если дверь не заперта? Может быть, они решили сыграть с инопланетным полицейским мрачную шутку – бросить его в подземелье без воды и пищи, но за дверью, которую никто никогда не закрывал!

Глоуэн проверил, открывается ли дверь. Увы, она была глухо заперта. Ощупывая доски и дверную раму, он не смог найти ни засова, ни петель, ни тяговой цепи – ничего. Глоуэн отошел и изо всех сил ударил в дверь плечом. Дверь не шелохнулась. Глоуэн разочарованно крякнул.

Прошел час – а может быть, два? Глоуэн не мог сказать определенно. В любом случае, ожидание становилось исключительно тягостным, и на всем протяжении оставшейся ночи нельзя было надеяться ни на что лучшее – почти наверняка его тут решили продержать до утра, пока все остальные спали в теплых постелях.

Глоуэн печально вздохнул и заставил себя сосредоточиться. Ярость в данный момент ничему не помогла бы.

Ему очень хотелось пить, в горле пересохло. Не отдаляясь от стены, Глоуэн пополз на четвереньках вправо и примерно через шесть-семь метров наткнулся на промоину с ручейком холодной воды. Набрав воду в сложенные ладони, он попробовал ее. Перенасыщенная минералами вода казалась почти непригодной для питья. Глоуэн проглотил, однако, несколько пригоршней – достаточно, чтобы утолить жажду – после чего, поднявшись на ноги и придерживаясь рукой за стену, вернулся к двери.

Прошло неизвестное количество времени. Глоуэн сидел у двери, ни о чем не думая.

Где-то сверху, на стене, раздался какой-то звук. Глоуэн поднял голову. Звук повторился – скрип двери, поворачивающейся на старых петлях. К звуку присоединилась полоска света, позволившая различить нечто вроде балкона в шести метрах над полом подземелья.

На балкон вышла фигура, закутанная в белое, с переносным фонарем в руке. Глоуэн сидел без движения – игра света и теней смущала его восприятие. Его почти не интересовало, кто пришел или что пришло взглянуть на узника в темнице.

Фигура в белом закрепила фонарь в нише, после чего быстрым движением откинула капюшон. В желтом свете фонаря Глоуэн увидел длинное лицо с деликатными чертами и большими темными глазами под небольшой копной медно-рыжих кудрей. Волосы обрамляли лицо подобно бронзовой каске, почти закрывая уши, надвигаясь на лоб и спускаясь сзади вдоль шеи короткими завитыми локонами. С тупым удивлением Глоуэн осознал, что перед ним ордина Заа. Ее ряса была тоньше и мягче, чем та, которую она носила раньше, и даже придавала ей какую-то грацию движений.

Заа смотрела на Глоуэна сверху с неизъяснимым выражением. Она проговорила легким, почти веселым тоном: «Ты сделал все возможное для того, чтобы оказаться в самом неудобном положении».

Глоуэн сдержанно ответил: «Я все сделал правильно. Вы незаконно меня задержали, а теперь подвергаете лишениям по причинам, превосходящим мое понимание».

Заа покачала головой: «В условиях, существующих здесь и сейчас, мои действия полностью обоснованы. Такова реальность. Твои представления основаны на наивных абстрактных гипотезах – их бесполезность уже доказана».

«Зачем с вами спорить? – спросил Глоуэн. – Вы еще подумаете, что я жалуюсь».

Заа с улыбкой наклонилась, опираясь на перила балкона: «У тебя, по-видимому, необычно невозмутимый характер».

Глоуэн чувствовал, что она играет с ним, как кошка с мышкой, и ничего не ответил.

Заа продолжала дразнить его: «Что придает тебе спокойствие? Стоицизм? Или какое-то более сложное мировоззрение, предписывающее твердость и терпение?»

«Не могу сказать – не привык заниматься самоанализом. Может быть, я просто онемел от холода».

«Жаль. Староста Мьютис не умеет быстро прощать обиды – это, конечно, недостаток. Но ты его так ударил, что у него до сих пор в ушах звенит. Не будем, однако, ворошить прошлое, гораздо лучше смотреть в будущее. Что ты на это скажешь?»

«Я скажу вот что: ответьте на мои вопросы, и я покину ваш сумасшедший дом в ту же секунду, чтобы никогда не возвращаться и даже не вспоминать о нем. Для вас так было бы лучше всего».

Заа улыбнулась: «Только с твоей точки зрения».

«С вашей тоже. Применяя насилие по отношению к офицеру полиции, вы напрашиваетесь на крупные неприятности».

«Ты забыл, что мы в округе Лютвайлер. Здесь у тебя нет никаких прав и полномочий».

«МСБР придерживается другого мнения».

«Не руководствуйся фантазиями, – посоветовала Заа. – Ты находишься в семинарии. Я контролирую семинарию: такова истина. Тебе придется подчиниться моим требованиям, а не мне твоим. Если тебе это непонятно, очевидно, ты нуждаешься в мозговой терапии».

«Ни в какой терапии я не нуждаюсь. Мне все понятно».

«Я не совсем в этом уверена, выслушав свидетельства Мьютиса и Лайлы. В одном случае ты позволил себе эротические приставания...»

«Ничего подобного я себе не позволял!»

«...А в другом случае ты проявил жестокость, причинив боль Мьютису – у него распухло ухо, он не перестает жаловаться».

«Абсурдные обвинения!»

Заа пожала плечами: «Суть дела совершенно ясна. Мьютис считает, что ты неспособен к послушанию. Лайлу твое поведение привело в замешательство, и она не может понять, где и каким образом допустила ошибку».

Глоуэну удалось рассмеяться: «Факты таковы: находясь у меня за спиной, Мьютис без предупреждения ударил меня в затылок, и мне пришлось защищаться. Он намеренно спровоцировал драку – думаю, по вашему приказу. В том, что касается Лайлы, я, возможно, позволил себе некоторую галантность – просто от скуки и для того, чтобы добавить хотя бы искорку оживления к ее угнетенному существованию. Мое поведение никак нельзя назвать похотливым. Одержимость сексуальностью на самом деле свойственна Лайле, а не мне».

Заа снова безразлично пожала плечами: «Может быть и так, почему нет? Ты сильный, уверенный в себе молодой человек – впечатлительной девушке ты можешь показаться привлекательным». Заа обвела взглядом подземелье: «В пещере нет никаких удобств, но зато твое содержание обойдется нам дешево. Так как ты отказался платить за проживание, никаких претензий не должно быть. Довольствуйся пещерой».

«Вы хотели воспользоваться документом, подтверждающим мое согласие оплатить расходы, в качестве доказательства того, что я нахожусь здесь по своей воле. Но это не так. Я – узник, а не послушник».

«Разве ты забыл про наш договор?»

«Договор? – Глоуэн ответил непонимающим взглядом. – Ваши условия были неопределенны до бессмысленности. Никакого договора нет и не было. Между тюремщиком и узником не может быть договоров».

Заа рассмеялась – щебечущим легким смехом, похожим на перезвон стеклянных колокольчиков под дуновением ветерка: «В округе Лютвайлер такие договоры действительны и неопровержимы – особенно в том, что касается обязанностей задержанного».

Глоуэн промолчал. Заа настаивала: «Ты помнишь наше соглашение?»

«Вы предложили предоставить информацию в обмен на некие неопределенные услуги, и я не мог согласиться на такие условия. Никакого соглашения не было. После этого вы попытались насильно учить меня мономантическому синтораксису, притворяясь, что таким образом выполняете ваши обязательства, предусмотренные воображаемым договором. Все это очень забавно, но вы, наверное, догадываетесь, что я не принимаю всерьез ни вас, ни ваш пресловутый договор?»

«Непростительная ошибка! Договор нельзя не принимать всерьез».

«В таком случае, предлагаю следующее, – сказал Глоуэн. – Выпустите меня из этой ямы, предоставьте мне требуемую информацию, а затем объясните, чего вы от меня хотите. Если вы попросите возможного, если выполнение вашей просьбы не будет связано с совершением преступления или безнравственного поступка, с нанесением травм или ущерба, если в нем не будет ничего позорного, если оно не займет слишком много времени и не обойдется слишком дорого, я попытаюсь вам помочь».

Заа задумалась: «Обезоруживающе простой план».

«Рад, что он вам пришелся по душе».

«А! Радоваться еще рано – я сомневаюсь в твоей искренности».

Глоуэн попытался понять, что она имеет в виду: «Я достаточно искренне сформулировал свое обещание».

«Гм, может быть. Но в этом необходимо убедиться. Боюсь, что мои сомнения подтвердятся. Подожди минуту – мы продолжим обсуждение этого вопроса».

Заа ушла с балкона и закрыла дверь. Уже через несколько секунд открылась нижняя дверь – Заа вошла в подземелье. Дверь захлопнулась.

«Говорить лицом к лицу гораздо удобнее».

«Пожалуй».

Белая ряса ордины была почти прозрачной – бесполое существо, встретившее Глоуэна у входа в семинарию, преобразилось. В желтом свете фонаря аскетическая резкость ее лица казалась утонченностью, шлем бронзовых кудрей придавал ей пикантность, темные глаза мягко горели. Хотя их разделяли несколько шагов, Глоуэн уловил тонкий аромат духов.

Заа обвела подземелье рассеянным взглядом: «Ты уже успел здесь освоиться?»

«Освоиться с чем? С непроглядной тьмой? Я – Клатток, но я еще в своем уме».

«Посмотри, где ты находишься. Пещера окружена скалой. Ты в самой глубине Поганого мыса».

«Безотрадное местечко, нечего сказать».

«Видишь пьедестал у стены? В тюке на пьедестале подстилка и покрывало. Можешь устроить себе постель».

«Сколько вы берете за постой?»

«Нисколько. Ты можешь спать бесплатно там, где Зеб Зонк лежал в саркофаге из белого нефрита, под тяжелыми завесами из лунных камней и жемчуга».

«Любопытный приют для неимущих гостей».

«Почему ты так думаешь?»

«Общая атмосфера колоритна, но мрачновата. Удобства, я бы сказал, минимальны».

Заа еще раз посмотрела по сторонам: «Аскетическая обстановка, не спорю. Более комфортабельные кельи, однако, обходятся дороже».

Глоуэн потерял интерес к ласковым садистическим шуткам: «Фексели знают, что вы нашли гробницу?»

Заа лениво повернулась и потянулась, разведя руки в стороны, бросила взгляд на Глоуэна через плечо. Глоуэн глядел на нее в полном изумлении.

«Конечно, – сказала Заа. – По какой другой причине они стали бы потворствовать всем нашим прихотям? Так повелось уже давно. Тысячи туристов тратят огромные деньги, слоняясь по степям и надеясь найти сокровище. Мы держим язык за зубами, и фексели нам не досаждают».

Глоуэн задумчиво рассматривал пьедестал. Странно: почему она с такой легкостью выдала ему столь драгоценный секрет? Она даже не попросила его хранить его в тайне. Как она может быть уверена в том, что он не устроит сенсацию, когда покинет Поганый мыс? По-видимому, она полностью доверяла его добропорядочности. Невероятно! Другие мысли, конечно, тоже приходили Глоуэну в голову, но он отказывался делать столь катастрофические выводы.

«И где же сказочное сокровище?» – спросил он.

«Саркофаг был разбит. Кости Зонка никто так и не нашел. Никаких сокровищ не было». Заа повернулась и медленно пересекла подземелье. Она остановилась и обернулась: «Ты идешь?»

Глоуэн последовал за ней, будто во сне. Должно было произойти что-то важное, но что и для чего? Он не мог догадаться – ум отчаянно уворачивался от догадок, не желая остановиться на понимании очевидного.

Заа задержалась у промоины в полу, где журчал ручеек, и обернулась: «Ты заметил родник?»

«Да. Надеюсь, это не сток канализации из семинарии – я осмелился попробовать воду».

Заа серьезно кивнула: «Вода жестковата, но пригодна для питья. Смотри, ручей стекает в трещину. У нас были другие постояльцы, с еще более тяжелыми психическими нарушениями; они надеялись избежать терапии и вылезти через это отверстие. Не рекомендую это делать. Проход постепенно сужается, и предприимчивый беглец не может вернуться. Даже если ему удается протиснуться в самом узком месте, он падает в глубокую темную яму, наполненную водой. Барахтаясь в холодной воде, он скоро тонет, и его ткани быстро минерализуются. Говорят, что один ловкий и худощавый кладоискатель проник туда с фонарем, разматывая за собой веревку. Ничего ценного он не нашел, но, посветив фонарем в бассейн, увидел на дне несколько белых фигур, застывших в различных позах. Некоторые из этих окаменелостей относятся еще ко временам Зеба Зонка; может быть, там, на дне холодного колодца, в беспросветном мраке лежит сам великий пират. Мы не даем себе труда проверить».

Глоуэн глухо произнес: «Сам этот бассейн мог бы стать аттракционом для туристов».

«Несомненно! Но мы не хотим иметь никакого дела с туристами! Суматоха, шум, мусор – наше терпение истощится очень скоро. Ни гробница, ни бассейн никогда не изменятся. Подумай только! Через миллион лет, когда людей уже не будет, другие разумные существа могут случайно найти этот колодец. Представь себе их удивление, когда они заглянут на дно!»

Глоуэн повернулся спиной к трещине: «Любопытная мысль».

«Не правда ли? Здесь, в усыпальнице, чувствуется течение времени. В полной тишине мне часто кажется, что я слышу бормотание голосов из далекого будущего, удивленных находкой в толще скалы». Заа отмела эту мысль небрежным движением пальцев: «Но нас это не должно беспокоить. Мы живем здесь и сейчас. Мы существуем! Мы сознаем свое существование! Мы его предопределяем! Мы правим мирами своего воображения, летящими через Вселенную подобно гигантским грохочущим колесницам!»

Немного помолчав, Глоуэн осторожно заметил: «Я удивлен тем, что вы доверили мне столь ценные сведения – особенно то, что касается Зонка и его гробницы».

«Почему нет? Ты же приехал сюда, чтобы получить информацию! Разве не так?»

«Верно. И все же...»

Заа отошла к пьедесталу. Присев на краю, она обернулась к Глоуэну: «И все же?»

«Нет, ничего».

«Садись, или мне придется стоять. Я не могу говорить, повернув голову назад, как сова».

Глоуэн осторожно присел на почтительном расстоянии, уголком глаза наблюдая за ординой. В тусклом свете далекого фонаря ее черты расплывались, придавая лицу причудливое очарование «не от мира сего».

Заа тихо сказала: «Как я упомянула, Лайла убеждена, что ты полон неумеренных, переливающихся через край эротических инстинктов, что от тебя буквально разит похотью».

«Надежды или опасения Лайлы – что бы это ни было – преувеличивают действительность раз в пятьдесят, – отозвался Глоуэн. – Ей вредно так возбуждаться, она становится жертвой своих фантазий. С другой стороны, если она не видит вокруг себя никаких мужчин, кроме отвратительных тварей вроде Мьютиса и Фьюно, я могу понять ее вожделения».

«Фьюно, между прочим, женщина».

«Что? Вы шутите!»

«Ни в малейшей степени».

«Ха! Удивительно, что несчастной Лайле вообще удается не сойти с ума».

«Ты находишь Лайлу сексуально привлекательной?»

Глядя в полумрак подземелья, Глоуэн нахмурился. Ситуация явно становилась чреватой щекотливыми возможностями. Ни в коем случае нельзя забывать о времени! Плок, наверное, уже получил сообщение и безотлагательно займется его вызволением из семинарии.

Тем временем, Заа казалась расслабленной и общительной – может быть, она соблаговолит предоставить ему требуемые сведения. Если он будет вести себя очень любезно, вполне вероятно, что она поддастся на лесть и развяжет язык. Глоуэн поморщился. Спору нет, теперь Заа казалась не столь карикатурным, почти человеческим существом – тем не менее, в ней оставалось что-то зловещее, что-то от скользкой белой рептилии. Двуногая ящерица, подземная саламандра-альбинос с бронзовыми кудряшками! Глоуэн снова поморщился. Нужно было гнать эти мысли – если Заа заподозрит, о чем он думает, она станет не только холодной, но и мстительной.

Весь этот ворох мыслей промчался в голове Глоуэна за какие-нибудь две секунды. О чем бишь она спросила? Находит ли он Лайлу сексуально привлекательной?

Глоуэн сказал: «Я отвечу совершенно откровенно. Как вам известно, мужчины возбуждаются не так, как женщины».

«Никогда не давала себя труда изучать этот вопрос».

«Так оно и есть. В случае Лайлы, серая ряса полностью лишает ее фигуры, а фигура у нее неважнецкая, прямо скажем. Бритая наголо голова не внушает никаких нежных чувств, и я видел трупы с более здоровым цветом кожи. Есть и положительные факторы, конечно: у нее правильные черты лица и красивые глаза. Она грациозна, в ее манерах заметно остаточное тоскливое изящество. Насколько я помню, мое внимание ее не особенно встревожило – напротив, она оживилась».

«По-видимому, новые ощущения беспокоили ее, вызывая одновременно чувство вины и замешательство, причину которых она видит в тебе – хотя, как я теперь понимаю, ее впечатления преувеличены. Так что же получается – ты находишь ее непригожей?»

«Непригожей, натянутой, неподатливой – называйте это, как хотите. Если бы ей позволили отрастить волосы, хорошо одели и дали порезвиться на солнышке, она могла бы показаться более или менее привлекательной».

«Любопытно! Значит, ты считаешь, что она непривлекательна?»

Глоуэн осторожно выбирал слова, стараясь ничем не задеть повелительницу помешанных философов: «Звездолетчики встречают женщин всех мастей. Они говорят, что ночью все кошки серы».

Заа задумчиво кивнула: «Лайла, конечно же, совершенно невинна. До сих пор она вела строгую мономантическую жизнь, ни в чем не отклонявшуюся от принципа единства. По некоторым причинам мы интересовались ее инстинктивной реакцией на близость привлекательного молодого человека, вроде тебя».

«Поэтому вы и назначили ее моей наставницей?»

«Отчасти поэтому».

«Неужели у нее раньше не было никакой возможности общаться с мужчинами?»

Заа печально рассмеялась: «Мне придется объяснить. Мономантики ставят своей целью полное Единство. Полимантики принимают Двойственность, но среди них преобладают особи мужского пола. Мономантики восстали под предводительством героических женщин, настоявших на равноправии полов и стремившихся к созданию расы, в которой сексуальность была бы не связана генетически с принуждением. В биологических лабораториях Штрока испытывались многие варианты, но результатам всегда чего-нибудь недоставало. Сперва зубенитов округа Лютвайлер считали великим достижением, окончательным успехом, так как они – как минимум некоторые из них – способны к самооплодотворению. В этом отношении Двойственность была побеждена; нам удалось усовершенствовать мономантические принципы и во многих других направлениях. Согласно нашему учению, «мужчина» и «женщина» – архаичные, по существу случайные термины. Мьютис – мужчина, Фьюно – женщина. Но они, скорее всего, даже не осознают свои половые различия, не выполняющие никаких функций. Мьютис – импотент, Фьюно бесплодна. Так обстоит дело с зубенитами. Способность их популяции к долгосрочному выживанию весьма сомнительна».

Глоуэн предусмотрительно не высказывал никаких мнений.

«Тем не менее, наши усилия успешны хотя бы в теоретическом отношении. Двойственность дискредитирована, ей нанесен сокрушительный удар, ее больше невозможно рассматривать как вдохновляющий философский принцип. Ты согласен?»

«Мне не подобает ни соглашаться с вами, ни отрицать то, что я еще не вполне понимаю».

«Отныне Единство – всеобщий закон! Мужчины и женщины равноправны во всех отношениях. Женщины освобождены от древнего проклятия деторождения. В свою очередь, мужчины больше не страдают от гормональных напряжений, приводивших к пустой растрате энергии и побуждавших их к нерациональному ухаживанию. Что ты об этом думаешь?»

«Любопытная точка зрения, – осторожно заметил Глоуэн. – Мои гормональные побуждения не причиняют мне никаких неудобств, и я не испытываю ни малейшего желания достигнуть Единства».

Заа улыбнулась: «Да будет тебе известно, что предложена новая теория. У нее много влиятельных сторонников, и я в их числе. Зубениты не вполне удовлетворяют нашим требованиям – по той или иной причине они не желают совокупляться и их популяция не возобновляется. Молодняк привозят из Штрока; без лабораторного импорта зубениты вымрут уже через пятьдесят лет».

«Лайла не выглядит, как типичная зубенитка – и вы, между прочим, тоже».

«У Лайлы интересная биография. Для того, чтобы продвинуть наши исследования в Штроке, мы привезли туда блестящего молодого генетика с Альфанора. Он не хотел ехать, но ему пришлось. От скуки он начал заниматься тайными экспериментами. По-видимому, в случае Лайлы он использовал высококачественную контрольную яйцеклетку и свою собственную сперму. Он вырастил эмбрион из зиготы в специальной колбе, не применяя секвестраторы или ингибиторы гормонов, но добавляя особые питательные вещества. Тем временем, возмущенный принуждением и неспособный отказывать себе в развлечениях, этот вундеркинд занялся вредительством при выполнении основных обязанностей. Он произвел на свет тысячу одноглазых одноногих созданий с синими пятнами по всему телу и гигантскими половыми органами – ему это, видите ли, показалось смешным. В другом чане он загубил три дюжины первосортных яйцеклеток, оплодотворив их спермой енота, забравшегося в лабораторию. Никто не заметил этой шутки, пока у младенцев не начали расти хвосты, после чего вредителя-генетика наказали с пристрастием.

Лайлу почти что постигла участь патологических выродков, но кто-то заметил, что она развивается нормально, и ей позволили жить. Но каким образом был достигнут столь впечатляющий результат, мы так и не узнали, потому что генетика уже не было в живых».

«Исключительно интересная история!» – заметил Глоуэн.

«В настоящее время Лайла напоминает женщину эпохи Двойственности. Мы не желаем ее смущать, и не делились с ней этой информацией. Похоже на то, однако, что эта новость до нее каким-то образом дошла».

«Все это очень замечательно, – прервал ордину Глоуэн, – но меня прежде всего интересует моя собственная судьба. Как долго вы собираетесь держать меня в этой дыре?»

«Вижу, что должна высказаться откровенно, – живо ответила Заа. – Как ты уже знаешь, мы приложили чрезмерные усилия, искореняя Двойственность. Мы можем производить зубенитов сколько угодно, но у них много негативных характеристик. Необходимы изменения. Следует ли внести поправки в мономантический синтораксис и рискнуть новой сексуальностью? Теория реформаторов, о которой я упомянула, допускает такую возможность с учетом естественных свойств протоплазмы. Из Штрока поступают самые неутешительные вести. Зиготы гибнут раньше, чем их успевают производить, растет тщедушный молодняк, частота аномальных нарушений достигла недопустимого уровня.

Судя по всему, для того, чтобы выжить, мы вынуждены вернуться к примитивным методам. Но каким образом? Наши мужчины подобны Мьютису и непригодны для выполнения этой задачи, наши женщины подобны Фьюно – одна мысль о совокуплении вызывает у них судороги.

Тем не менее, не все потеряно! Индивидуальные характеристики расходятся. У некоторых женщин еще бывают менструации, они могут зачать. С мужчинами дело обстоит гораздо хуже – бесполезное поголовье, вялое и тупое».

Глоуэн начинал нервничать: «Никогда нельзя знать наверняка! Может быть, они вас еще не подведут – оденьте девушек в красивые платья, позвольте им отращивать волосы и гулять на свежем воздухе, чтобы они хотя бы немного загорели. Вместо философии, учите их танцами песням, устраивайте веселые пирушки, не жалейте доброго вина! Вот увидите, парни не подкачают».

Заа с отвращением фыркнула: «Все это мы уже слышали. Был тут один так называемый специалист, заявлявший, что он досконально разбирается в человеческих эмоциях. Он заключил, что наши проблемы носят исключительно психический характер, и что нам необходим – как он выразился? – «курс сексуальной терапии». Мы проверили его теории на практике, в связи с чем нам пришлось терпеть всевозможные неудобства и понести разорительные расходы! И что же? В конечном счете оказалось, что жадность этого специалиста значительно превосходила его результативность».

Глоуэн притворился, что спрашивает из праздного любопытства: «Возникает впечатление, что вы говорите об экскурсии на остров Турбен».

«Разумеется. Разве одного такого эксперимента недостаточно?»

«И этот алчный ученый муж ничего для вас не сделал? У него были какие-нибудь рекомендации или хотя бы диплом, подтверждающий профессиональный опыт?»

«Результаты в лучшем случае можно назвать неопределенными. Он настойчиво рекомендовал продолжать выполнение программы, и ордина Сибилла должна была сообщить свои наблюдения и выводы, но она пропала без вести».

«Кто был этот специалист, как его звали?»

«Не помню. Организацией эксперимента занимались другие. Флоресте: так его звали. Он дирижирует труппой клоунов и шарлатанов. Лжец, готовый на все ради денег!»

Глоуэн глубоко вздохнул. Он узнал то, что хотел узнать, но Заа делилась сведениями подозрительно охотно и легко. Какими обязательствами она намеревалась его связать? Впрочем, это не имело значения – Плок должен был прибыть с минуту на минуту.

Как бы между прочим, Заа заметила: «Кстати, этот Флоресте и предупредил меня о твоем прибытии. Он не хочет, чтобы ты возвращался на Кадуол. По его словам, это нарушит его планы».

«Каким образом он узнал о моих передвижениях?» – в замешательстве спросил Глоуэн.

«Здесь нет никакой тайны. Твой сотрудник оставался в Фексельбурге, не правда ли?»

«Правда – Керди Вук».

«По-видимому, Керди Вук позвонил Флоресте, как только ты уехал на автобусе, и попросил, чтобы его снова приняли в труппу. Флоресте согласился, и теперь этот Керди его сопровождает. Каковы бы ни были твои надежды, связанные с Керди, забудь о них».

Глоуэн сидел, как оглушенный.

Заа продолжала: «А теперь перейдем к условиям реальности – я говорю об условиях так называемого договора. Вскоре после того, как ты приехал, ты произвел на меня положительное впечатление. Ты здоров, умен и неплохо выглядишь; с половыми функциями у тебя очевидно все в порядке. Я решила, что тебе следует попытаться оплодотворить тех наших женщин, у которых еще не прекратился процесс овуляции, и породить таким образом новое поколение – назовем его поколением «неомономантиков». Я нарочно свела тебя с Лайлой, будучи почти уверена в том, что возникнет требуемая ситуация. Но ты, по-видимому исключительно из озорства, напугал ее и привел в состояние, близкое к истерике. Конечно, еще не все потеряно – она настолько же заинтересована открывающимися возможностями, насколько испугана. Я распоряжусь, чтобы ей позволили отрастить волосы и немного загореть на солнце. Насчет других поступят сходные указания».

«На все это уйдут месяцы!» – в ужасе воскликнул Глоуэн.

«Разумеется. Теперь тебе следует представлять себе вещи именно в таком масштабе – возможно, потребуется гораздо больше времени, чем ты думаешь. Тем временем, ты можешь поэкспериментировать со мной. Я не бесплодна, не подвергалась генетическим модификациям и не боюсь. Напротив, меня это интересует».

Глоуэн напряженно спросил: «Это входит в условия так называемого договора?»

«Совершенно верно».

Глоуэн потерял способность мыслить логически. Одно было ясно: чтобы сбежать, нужно было как-то выбраться из усыпальницы Зонка. Покосившись на ордину, он заметил: «В этом подземелье условия так называемой реальности не способствуют достижению вашей цели».

«Здесь ничем не хуже, чем в любой келье семинарии».

«На твердой каменной тумбе?»

«А подстилка зачем?»

«И на том спасибо!»

Глоуэн разложил подстилку. Обернувшись, он увидел, что Заа сбросила рясу. В бледном желтом свете фонаря ее силуэт не был лишен привлекательности. Заа подошла вплотную и расстегнула рясу Глоуэна. Несмотря на необычность ситуации, Глоуэн почувствовал возбуждение. Они упали на подстилку. Теперь падающий сверху свет фонаря выявлял больше деталей. Глоуэн горячечно пытался убедить себя: «Я не вижу ни белой кожи, ни голубых вен, не острых коленей, ни острых зубов. Я не замечаю нелепость ситуации. Я не замечаю призраков, глазеющих пустыми глазницами...»

«Ах, Глоуэн! – выдохнула Заа. – Подозреваю, что Двойственность никогда меня не покидала. Я – ордина, но я – женщина!» Она закинула голову, и медно-красный парик откатился в сторону, обнажив ее узкий белый череп и черную татуировку на лбу.

Глоуэн издал сдавленный крик и вырвался: «Я не могу! Посмотрите на меня! Посмотрите на себя!»

Ордина молча надела парик и завернулась в рясу. Она стояла и смотрела на Глоуэна с непонятной кривой усмешкой. Наконец она сказала: «Похоже на то, что мне придется отрастить волосы и заняться гимнастикой под солнцем».

«Что будет со мной?»

Заа пожала плечами: «Делай, что хочешь. Изучай мономантику. Делай физические упражнения. Любуйся на колодец с окаменевшими утопленниками. Я предоставила всю информацию, без утайки! И пока я не буду удовлетворена твоими услугами – пока не остынет моя примитивная женская ярость – ты не покинешь Поганый Мыс!»