Текст книги "Хроники Кадуола"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 99 страниц)

12

Бодвин Вук, Шард и Глоуэн выстроились перед дверью квартиры в пансионе Клаттоков, где проживали Миллис, Спанчетта и Арлес. Бодвин прикоснулся к кнопке звонка, и лакей пропустил их в фойе – восьмиугольное помещение с восьмиугольным, обитым зеленым шелком канапе в центре. В четырех нишах красовались урны из киновари с любовно подобранными букетами стеклянных цветов. Напротив входа, на постаменте из черного халцедона, стояла серебряная курильница, испускавшая волнистую полоску ароматного фимиама.

Бодвин Вук критически оценил обстановку: «На меня неоклассический романтизм производит несколько подавляющее впечатление. Надо полагать, таковы вкусы Миллиса. Говорят, Спанчетта предпочитает простоту и умеренность».

«Надо полагать», – эхом отозвался Шард.

«Жаль, что сегодня Спанчетта не удостоит нас своим вниманием, – громко сказал с непроницаемым лицом Бодвин Вук. – Но такая возможность представится довольно скоро, особенно если Арлеса приговорят к смертной казни».

Спанчетта ворвалась в приемную, все еще в сиреневом утреннем халате из плиссированного шелка с оборками, в розовых тапочках из пушистого ворса. Мятежную массу ее черных кудрей удерживал полупрозрачный кружевной цилиндр, позволявший нескольким непослушным локонам игриво пересыпаться через край. Она переводила взгляд с одного лица на другое: «Кто и зачем устроил переполох? Бодвин Вук, Шард. А это кто? Глоуэн? В униформе? Впечатляющая группа должностных лиц».

Бодвин Вук сухо поклонился: «Боюсь, что лакей ошибся – мы хотели бы видеть Арлеса».

«Арлес отдыхает. В чем проблема?»

«Проблема состоит, главным образом в том, что мы пришли к Арлесу, а нас встречаете вы».

«Что с того? Я его мать».

«Не сомневаюсь. Тот факт, что мы явились в униформах, однако, свидетельствует о том, что мы выполняем официальные обязанности. Обязанности, относящиеся к расследованию убийства Сесили Ведер».

Спанчетта надменно вскинула голову и наполовину опустила тяжелые веки: «Убийство? Неужели необходимо произносить это ужасное слово? Насколько я знаю, состав преступления не доказан. Кроме того мне известно из заслуживающих полного доверия источников, что эта девица просто-напросто сбежала с инопланетным любовником, самым безответственным образом. В любом случае, Арлес не может иметь никакого отношения к этой истории».

«Мы хотели бы убедиться в этом. Пожалуйста, приведите его немедленно, или мне придется попросить сержанта Глоуэна Клаттока прибегнуть к принуждению – если потребуется».

Спанчетта окинула Глоуэна ледяным взором: «Не потребуется. Пойду спрошу, желает ли он вас видеть». Повернувшись на каблуках, она вышла из фойе.

Прошло десять минут. Сквозь стены можно было слышать приглушенные акколады страстного контральто Спанчетты и басистое ворчание Арлеса.

Наконец Арлес приплелся – в коричневом дневном халате и красных кожаных шлепанцах экстравагантного покроя. Несколько секунд он в нерешительности топтался в дверном проеме, пытаясь понять, что происходит, по лицам посетителей, но Спанчетта втолкнула его в фойе.

Бодвин Вук сказал: «Предлагаю перейти в гостиную, где нам удобнее было бы задавать вопросы».

«Заходите», – коротко согласилась Спанчетта и провела их в соседнюю гостиную.

«Вот так будет лучше, – вздохнул Бодвин Вук. – Арлес, ты можешь сесть, если хочешь. Спанчетта, мы больше не нуждаемся в ваших услугах, вы можете идти».

«Одну минуту! – отрезала Спанчетта. – В чем обвиняют Арлеса?»

«В данный момент никакие обвинения не предъявляются. Арлес, если хочешь, ты можешь потребовать присутствия Фратано, другого советника или даже твоей матери. С другой стороны, ты можешь самостоятельно отвечать на вопросы – или даже отказаться отвечать. В последнем случае тебя арестуют, обвинят и будут судить».

«На каких основаниях? – закричала Спанчетта. – Я имею право знать!»

«А, мы что-нибудь придумаем, не сомневайтесь. Арлес, у тебя нет никаких идей на этот счет?»

Арлес облизал пухлые губы, покосился на мать и капризно сказал: «Мне не нужны ничьи советы. И я предпочитаю говорить с вами один».

Спанчетта наконец ушла; Шард плотно закрыл за ней дверь.

«А теперь, – продолжил Бодвин Вук, – отвечай на вопросы ясно, кратко и без утайки. От тебя не требуется признание вины, но ты обязан сообщить о любом преступлении, совершенном любым другим человеком, если он тебе известно. Начнем сначала. Известно ли тебе, кто убил Сесили Ведер?»

«Конечно, нет!»

«Подробно опиши, что ты делал той ночью, когда ее убили».

Арлес прокашлялся: «Что бы я ни делал, это не имеет никакого отношения к Сесили».

«Неужели? Мы знаем, что ты покинул свой пост у табора и переоделся в костюм бесстрашного льва. Видели, как ты вернулся к разгрузочной площадке за театром на грузовике винодельни».

«Это невозможно, – сказал Арлес. – Меня там не было. Вам наврали».

«Где же ты был?»

Арлес посмотрел на закрытую дверь и стал говорить тише: «У меня было свидание с молодой женщиной. Я договорился с ней до того, как меня назначили в патруль, и не хотел нарушать обещание».

«Кто она?»

Арлес снова бросил взгляд на дверь и заговорил еще тише, почти беззвучно: «Мать ее не любит. Если она узнает, мне не поздоровится».

«Как зовут девушку, с которой ты встретился?»

«А вы расскажете моей матери?»

«Вполне возможно. Твой проступок невозможно утаить, и не подлежит сомнению, что тебя накажут».

«Накажут? За что? Маршировать вдоль этого забора ночью просто глупо! Одного человека в патруле вполне достаточно».

«Как бы то ни было, почему Керди не сообщил о твоем прогуле?»

«Он знал, куда я направлялся, знал, что я на свидании и больше нигде. Он понимал, что в таких обстоятельствах донести на меня значило бы сделать большой шум из-за какого-то пустяка. Поэтому он согласился промолчать. Мы же оба – бесстрашные львы, не забывайте!»

«Не забуду. Тебе представится возможность попрактиковаться в рычании, когда тебя будут пороть».

«Пороть?» – повысил голос Арлес.

«Не могу точно предсказать размер и характер наказания. Скорее всего, тебя пожалеют, и ты не получишь по заслугам. Как звали молодую женщину?»

«Она выступала со мной в труппе «Лицедеев». Друзилла ко-Лаверти».

«И где вы проводили время?»

«В темном углу «Старой беседки», откуда было видно «Фантасмагорию». А потом мы просто там сидели и болтали».

«Кто-нибудь вас видел?»

«Конечно. Целая толпа. Но может быть, на нас никто не обращал особого внимания».

Наступило молчание.

«Как насчет костюма? – спросил Глоуэн. – Ты взял его с собой в патруль?»

Арлес только пожал плечами, явно считая, что отвечать на вопросы Глоуэна было бы ниже его достоинства. Но Бодвин Вук мягко напомнил: «Тебе задали вопрос».

«Я оставил свой костюм здесь, в пансионе. Не хотел тратить время зря, залез в гардероб «Лицедеев» и напялил «первобытный» костюм, с головой горгульи. Никто не заметил разницы. Даже бесстрашные львы».

«Так-так. И что дальше?»

«Перед полуночью я сбросил костюм, вернулся к табору и проверил обходной лист – Керди подписывался каждые полчаса. Все было в полном порядке и, по-моему, я никому ничего плохого не сделал».

Бодвин Вук покачал головой с угрожающим неодобрением и произнес резким, гнусавым тоном: «Некрасивая история! Вы пренебрегли своими прямыми обязанностями. Подделали официальный документ, злоупотребили доверием руководства... Ты что-то сказал?»

Арлес, пытавшийся вставить какое-то замечание в свою защиту, передумал и угрюмо пробормотал: «Нет, ничего. Ничего я не сказал».

Бодвин Вук поднял со стола какие-то бумаги и раздраженно бросил их: «Мы еще выясним, чем ты занимался той ночью. Можешь идти».

Глава 3

1

День за днем проходили недели. Смена времен года неумолима, и даже разноцветные огни, блестящая мишура и звон бубенчиков Парильи не смогли ее остановить – за осенью последовала зима. Исчезновение Сесили Ведер отошло в прошлое – всеобщее возмущение потеряло остроту, хотя все прекрасно знали, что прямо среди них, рядом, жил человек с кошмарной тайной за душой.

Чувства Глоуэна тоже притупились, хотя по ночам он часто лежал, уставившись в темноту и пытаясь увидеть внутренним взором лицо убийцы. Иногда ему казалось, что он стоит на площадке за театром, и преступление совершается перед его глазами. Вот он, грузовик! А там, в кузове – молчаливая темная фигура! А вот идет Сесили – спешит пружинистыми шагами, хотя ей мешают большие разноцветные крылья. Вот она удивленно остановилась на площадке и подошла к грузовику, ничего не опасаясь, потому что ее позвал кто-то, кого она хорошо знала. И Глоуэн напрягался до шума в ушах, пытаясь увидеть лицо душегубца глазами Сесили, подходившей к кузову. Временами он узнавал какое-то сходство с Арлесом, но в большинстве случаев лицо оставалось бледным размытым пятном.

По логике вещей – убеждал себя Глоуэн – насильником и убийцей не мог быть никто, кроме Арлеса. Когда Друзиллу попросили подтвердить рассказ Арлеса о событиях того вечера, она дала весьма и весьма сомнительные показания. Алиби, предоставленное Арлесу этой легкомысленной ветреницей, по мнению Глоуэна равнялось отсутствию алиби или даже свидетельствовало о его отсутствии.

Допрос Друзиллы проводили на приморской террасе гостиницы «Араминта» сразу после того, как Друзилла позавтракала. Свидетельница сидела, подняв ноги на скамью и обхватив руками колени; утренний ветерок трепал ее белесые, почти розоватые волосы, а пышные ягодицы туго натягивали ткань белых бриджей. Вспоминая судьбоносную ночь Большого Маскарада, она не удержалась от лукавой улыбки – на пухлых щеках появились ямочки.

«Хотите знать всю правду? Без шуток? Ну и получайте свою правду! Я напилась до умопомрачения, —Друзилла помотала головой с гордым сожалением, будто удивляясь своему подвигу. – В доску! И нисколечко об этом не жалею. А чего вы хотите? Все, кто вокруг меня вертятся – паршивые кислобздеи, безмозглые дуболомы и вонючие подонки. К тому же я страшно разозлилась на Флорри...» (Она имела в виду Флоресте.) «…а мой жених, когда я пожаловалась, только рассмеялся. Намур, вы же его знаете – красавчик, конечно, бабы за ним бегают толпой, но такое же животное, как все, по сути дела… Совершенно не понимаю, что я в нем нашла? Спанчетте, этой бомбе, сто́ит его пальчиком поманить – он бежит, как миленький! Вы бы знали, как она меня ненавидит! Фуф!» (Последний звук должен был передать чрезвычайную интенсивность злобы, исходившей от Спанчетты.) «В любом случае, я подумала: «Вот я вам всем покажу!» Насосалась в зюзю и прекрасно провела время, кстати! Нисколечко не жалею!»

«Так как насчет Арлеса?»

«Ах да, Арлес там был. Какое-то время, точно не помню… Помню, мы с ним смотрели начало «Фантасмагории» – мы ж все-таки с ним «Лицедеи», как-никак… А вот что потом было? Черт его знает… Помню, он меня хотел оттащить на берег реки, это я хорошо помню. Не пошла я туда, ну его – там лягушки и колючки, и всякая кусачая тварь летает. Ну, а он, как водится, обиделся и ушел. Тут у меня просто голова закружилась, ничего не помню. По-моему, я свалилась и заснула на скамейке. В любом случае, когда я чуть-чуть пришла в себя, было уже далеко за полночь, и все сорвали маски. Арлес вернулся, и я заставила его проводить меня домой, а то меня здорово шатало и тошнило».

Показания Друзиллы погрузили отдел расследований в уныние. Считалось, что Арлес, по-видимому, виновен, но никто не мог предъявить ему обвинения, основанные на убедительных доказательствах, так как преступником с таким же успехом мог быть кто-нибудь другой в еще одном «первобытном» костюме.

Неопределенность усугублялась одним любопытным обстоятельством, которое дорого обошлось сержанту Керди Вуку. Ему приказали отправиться в гардероб «Лицедеев» и конфисковать два «первобытных» костюма. Керди получил это поручение в конце рабочего дня; на следующий день он должен был сдать несколько зачетов, в связи с чем отложил исполнение приказа. К тому времени, когда Керди явился за костюмами, их уже не было, хотя гардеробщик мог поклясться, что видел их еще вчера.

Халатность Керди в этом случае, а также тот факт, что он не отчитался об отлучке Арлеса из патруля, повлекли за собой снижение в звании и строгий выговор от Бодвина Вука.

Керди выдержал головомойку безразлично, с деревянной усмешкой, что дополнительно взбесило директора отдела B. «Что вы можете сказать в свое оправдание, сударь?» – рявкнул Бодвин.

«Я был готов к выговору и, как вы могли заметить, выслушал его с достоинством, – ответил Керди. – Понижение в ранге, однако – чрезмерное наказание, совершенно несправедливое!»

«Неужели? – язвительно спросил Бодвин Вук. – И почему же?»

Керди нахмурился, помолчал, и выразился настолько осторожно, насколько умел: «Иногда, директор, человек вынужден руководствоваться своими принципами».

Это заявление заставило Бодвина Вука резко выпрямиться в кресле. Он поинтересовался угрожающе ласковым тоном: «Ты считаешь, что приказы можно исполнять только в том случае, если они согласуются с твоими личными убеждениями?»

Керди помялся, но выдавил: «Честно говоря, если вы ставите вопрос таким образом, мне ничего не остается, как дать положительный ответ».

«Поразительно. Когда и каким образом у тебя в голове завелась такая несуразная мысль?»

Керди пожал плечами: «Прошлым летом, выступая с «Лицедеями», я много размышлял. Кроме того, у меня была возможность обмениваться мнениями с Флоресте».

Бодвин Вук утонул в глубинах своего кресла. Сложив кончики пальцев, он изучал потолок. «Вот как! – сказал он после довольно длительного молчания. – Что ж, придется пересмотреть твое дело».

«Я надеялся, что вы примете такое решение, директор».

Бодвин Вук не слышал: «Прежде всего, ты – Вук. Представители клана Вуков редко становятся шутами, скоморохами и закулисными повесами. Наши предки не считали балаган подходящим местом работы для серьезного человека. Поэтому мне не доставляет ни малейшего удовольствия то, что я должен тебе сказать».

Грубое круглое лицо Керди слегка вытянулось: «Что это значит?»

Бодвин Вук медленно перевел взор с потолка на стоявшего навытяжку недоросля: «Учитывая откровения, которыми ты со мной поделился, твоя профессиональная карьера может продолжаться либо в труппе «Лицедеев», либо в отделе B. Работа в театре отличается множеством преимуществ. Ты сможешь воплотить на сцене все свои фантазии, дать полную свободу своему темпераменту. Если Флоресте потребует, чтобы во время исполнения популярной песенки ты скорчил похабную гримасу, повернувшись направо, в то же время выпятив зад налево, ты можешь заявить, что это противоречит твоим «принципам». Флоресте, скорее всего, отнесется к такому заявлению с некоторым недоумением, но, будучи воплощением интеллигентности и терпимости, в конечном счете признает твое право выпячивать зад в любом другом направлении. На то он и лицедей. В отделе B предъявляются иные требования. Настолько иные, что разницу трудно выразить словами! Здесь подчиняются только тем «принципам», которые непосредственно следуют из распоряжений вышестоящих должностных лиц. Здесь твоя профессиональная деятельность целиком и полностью определяется не твоими собственными представлениями и не рассуждениями Флоресте, а моими приказами. Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно?»

«Несомненно, но ведь существуют...»

«Не существуют».

«Что, если совесть не позволяет мне выполнить приказ?»

«Если у тебя осталось хоть какое-нибудь сомнение в твоей способности беспрекословно выполнить любой приказ, я сию же минуту приму твое заявление с просьбой об увольнении».

«Вы тоже могли бы подать в отставку!» – буркнул Керди с упрямством, достойным лучшего применения.

Бодвин Вук не удержался от усмешки: «Мог бы. Но кого из нас, по-твоему, выгонят в шею из этого кабинета через пять секунд?»

Керди молчал, его безутешная физиономия порозовела.

«Значит, так! – резко сказал Бодвин. – Выбирай: принципы или отдел расследований?»

«Очевидно, что в моих интересах делать карьеру в отделе B».

«Твои интересы тут ни при чем. Ты не ответил на вопрос».

«Я выбираю отдел B. У меня нет выбора».

«А как насчет «принципов»?»

Выпуклые голубые глаза Керди затуманились от обиды и возмущения: «Полагаю, что мне придется ими поступиться».

«Очень хорошо, – Бодвин Вук показал большим пальцем на дверь. – Это все».

Подходя к двери, Керди обернулся и в последний раз горько пожаловался: «И все равно, разжалование – это несправедливо!»

«Неоригинальная реакция, – заметил Бодвин. – Убирайся, пока я смеюсь, мое чувство юмора не бесконечно!»

Керди убрался.

2

Зима кончилась, на станции Араминта становилось теплее. Одержимость Глоуэна постепенно таяла под влиянием весны. Он сделал все, что мог, оставалось только ждать – может быть, будущее подскажет какое-то решение. Сесили Ведер стала болезненным скорбным воспоминанием.

Глоуэн сосредоточил всю неистраченную энергию на учебе и, как обычно, добился больших успехов. Арлес, движимый абсолютной необходимостью, сдал несколько зачетов и сумел предотвратить грозившее ему исключение из лицея.

Год прошел своим чередом, за ним другой. Когда Глоуэну исполнилось девятнадцать лет, его показатель статуса равнялся 23, что не придавало особой уверенности – Глоуэна начинали тревожить похожие на прикосновения холодных пальцев опасения, хотя Шард уверял его, что по меньшей мере в ближайшее время для паники не было никаких оснований.

За три года Глоуэн слегка изменился. Ростом он теперь не уступал Шарду, и откуда-то в нем появились не слишком бросающиеся в глаза, но вполне ощутимые решительность и самоуверенность, создававшие впечатление, что он преждевременно повзрослел. Так же, как и Шард, он был худощав и строен, широк в плечах и узок в бедрах. Так же, как и Шард, он двигался с обманчивой легкостью, почти элегантной в своей непринужденности. Лицо его, не такое костлявое, сумрачное и хищное, как у отца, смягчалось прозрачными темно-карими глазами, густыми, хотя и коротко подстриженными черными волосами и широким улыбчивым ртом с задумчиво опущенными уголками. Его не слишком правильные черты были далеки от идеала классической красоты, но романтично настроенные девушки находили их весьма привлекательными. В эту пору Глоуэн уже редко вспоминал о Сесили Ведер – только во время одиноких прогулок за городом или на берегу волнующегося океана он шептал иногда: «Сесили, где ты, Сесили? Ты одна, тебе одиноко?»

Фактические обстоятельства дела, известные персоналу отдела B, мало-помалу стали достоянием гласности, и Арлеса, несмотря на недоказанность его вины, за спиной называли насильником и убийцей. Такое положение вещей приятно щекотало нервы одним и вызывало отвращение у других – Спанчетта же не могла найти слов от унижения и обиды. Только общество «бесстрашных львов» служило Арлесу убежищем – не потому, что его приятели оказались преданными друзьями или проявляли особую терпимость, а скорее потому, что принадлежность Арлеса к их группе придавала ей характер бесшабашной опрометчивости.

Со временем, однако, жители станции привыкли к присутствию подозреваемого в их среде. Арлесу удалось в какой-то мере восстановить свой бывший статус развязного шалопая, и он пускался во все тяжкие с апломбом, почти не уступавшим прежнему, хотя теперь в его манерах появилась вызывающая нотка – всем своим видом он будто говорил: «Ага, вы считаете меня извращенцем и убийцей? Раз так, ожидайте от меня чего угодно – вы сами этого хотели, будь вы прокляты!»

С наступлением лета Арлес отправился с «Лицедеями» в межпланетное турне, выполняя обязанности помощника и посыльного Флоресте. В его отсутствие казалось, что атмосфера на станции Араминта посветлела и прочистилась.

Кончина и выход на пенсию нескольких дальних родственников существенно улучшили показатель статуса Глоуэна, снизившийся до обнадеживающей цифры 21, почти гарантировавшей постоянную должность в управлении. С его души будто камень свалился.

Конец лета ознаменовался еще одним достопримечательным событием: возвращением детей консерватора, Майло и Уэйнесс, из долгого путешествия на Землю. Теперь они жили в Прибрежной усадьбе, и с осени должны были приступить к занятиям в лицее.

Их присутствие служило пищей для разговоров. Согласно устоявшимся на станции Араминта представлениям, натуралисты должны были быть капризными чудаками, предрасположенными к брезгливой строгости нравов. Майло и Уэйнесс, однако, нисколько не соответствовали всеобщим ожиданиям. Оба выделялись опрятностью, образованностью и воспитанностью, оба одевались просто и со вкусом в костюмы земного покроя, оба вели себя без напускной застенчивости, совершенно естественно. У многих такая безупречность вызывала завистливые подозрения, а самозваные законодатели мод обменивались по их поводу снисходительными шутками.

С точки зрения Глоуэна, дети консерватора почти не изменились. Майло, высокий и аскетически красивый, оставался все тем же проницательным и насмешливым наблюдателем, аристократом-интеллектуалом. У него было мало друзей, хотя он вел себя с подчеркнутой вежливостью. Ютер Оффо, самый умный из «бесстрашных львов», нашел в Майло родственную душу, но самого Ютера считали эксцентричным, склонным к нарушению приличий молодым человеком, даже несколько не в своем уме – иначе зачем бы он проводил время в обществе вульгарных «бесстрашных львов»?

Сеиксандр Лаверти, вожак еще одной группы молодых людей, прозванных «невыразимыми занудами», считал Майло «язвительным, несносным и тщеславным снобом», но Майло подобные отзывы лишь доставляли удовольствие. По мнению Оттилии Ведер, активистки кружка любительниц «мистических ароматов», Майло воображал, что ему достаточно поманить любую девушку пальцем, чтобы та бросилась обнимать ему колени. Будучи извещен о такой характеристике, Майло ответил, что по части воображения соревноваться с Оттилией не может.

Другая ценительница «мистических ароматов», Кьюханнис Диффин, находила, что Майло, «как бы это выразиться... слегка задирает нос; то же самое, впрочем, можно сказать и о его сестре – хотя она, несомненно, умеет выглядеть ошеломительно».

По возвращении Уэйнесс с Земли Глоуэн не заметил в ней почти никаких изменений. Она слегка подросла, но фигура ее осталась прежней, почти мальчишеской, а ее глянцевые черные волосы, горящие темные глаза и темные брови все так же поразительно контрастировали с бледной кожей приятного оливкового оттенка. «Почему она казалась мне невзрачной?» – спрашивал себя Глоуэн.

Уэйнесс подвергалась не менее придирчивой критике, чем ее брат. Иллеганс Вук, напоминавшая правильностью форм античную статую и также увлекавшаяся «мистическими ароматами», не замечала у Уэйнесс вообще никакой фигуры. «У мокрой кошки больше округлостей!» – возмущалась Иллеганс. «Невыразимый зануда» Сеиксандр Лаверти, однако, не разделял ее точку зрения: «Все необходимые округлости у нее в наличии и в должных местах, причем они не отвисают и не расползаются, как у некоторых». У «бесстрашных львов» Уэйнесс также вызывала пристальный интерес. Но она не проявляла почти никакой склонности к флирту, в связи с чем «бесстрашные львы» заключили, что девушка страдает сексуальной фригидностью, но никак не могли согласиться по поводу надлежащего метода излечения несчастной от этого недуга.

Начался первый семестр. Майло и Уэйнесс посещали занятия и приспосабливались к новому распорядку жизни. Глоуэн взял на себя функции экскурсовода, разъясняя им, в меру своего понимания, школьные традиции и обычаи. Дети консерватора достаточно равнодушно отнеслись к тому факту, что другие студенты оказали им прохладный прием. Майло признался Глоуэну: «Тебе в Строме было бы гораздо труднее – там студенческие кружки представляют собой, по существу, маленькие тайные общества».

«Тем не менее…» – начал было возражать Глоуэн.

Майло сделал успокоительный жест рукой: «Поверь мне, все это совершенно несущественно. У меня нет ни малейшего желания присоединяться к какой-либо группе, и у моей сестры тоже. Ты зря беспокоишься».

«Как знаешь».

Майло рассмеялся и похлопал Глоуэна по плечу: «Ну-ну, не обижайся! Мне очень приятно, что ты считаешь нужным беспокоиться по моему поводу».

Глоуэн попробовал рассмеяться в ответ: «Даже если бы мы не были друзьями, меня бы раздражала всеобщая неприязнь к приезжим».

Чувства Глоуэна к Уэйнесс были чем-то бо́льшим, нежели дружеская приязнь, и он не знал, как с этим быть. Он все чаще думал о ней – почти против своей воли, потому что решил раз и навсегда положить конец делам сердечным. Его ужасала возможность влюбиться в Уэйнесс – и обнаружить полное отсутствие взаимности. Что тогда?

Беспристрастное дружелюбие Уэйнесс не позволяло догадаться о ее внутренних переживаниях. Глоуэн даже подозревал иногда, что она делала все возможное, чтобы как можно меньше с ним встречаться – а это, в свою очередь, вызывало в нем муки сомнения и замешательства.

В один прекрасный день Глоуэн, сокрушенный противоречивыми желаниями, бросился в кресло, уставился в окно и попытался принять хоть какое-то решение. Если он попытается сблизиться с девушкой, а она вежливо, но недвусмысленно покажет ему на дверь, по всей вероятности его это унизит и огорчит. С другой стороны, если он не предпримет такую попытку и продолжит упрямо заниматься только своими повседневными делами, он ничего не выиграет по умолчанию и, опять-таки, будет чувствовать себя отвратительно – по сути дела, гораздо хуже, потому что в таком случае он, вдобавок, будет стыдиться своей трусости… Кто он, в конце концов? Клатток или тряпка? Набравшись храбрости, Глоуэн позвонил дочери консерватора: «Алло, это Глоуэн!»

«Надо же! И чему я обязана такой честью?»

«Никакого повода для разговора у меня нет, на самом деле. Просто я собираюсь завтра кое-чем заняться и подумал, что тебе это тоже может быть интересно. Вот я и позвонил».

«Очень мило с твоей стороны! Я была бы не прочь немного развлечься. Совсем не прочь! Но что ты задумал, если не секрет? Надеюсь, ничего страшного… хотя я все равно, наверное, соглашусь».

«Завтра будет хорошая погода для плавания под парусом. Мы могли бы позаимствовать шлюп и устроить пикник на Океанском острове».

«Звучит соблазнительно».

«Так ты поедешь?»

«Почему нет?»