Текст книги "Хроники Кадуола"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 99 страниц)

8

Глоуэн пообедал один в «Старой беседке» и, за неимением ничего лучшего, сидел и допивал вино, оставшееся в графине, пока Сирена потихоньку перемещалась по небу.

Вечер еще не начался, но Глоуэн больше не мог ждать. Он направился в тюрьму, где Марк Диффин без лишних слов пропустил его в камеру Флоресте.

Флоресте сидел за столом и писал черными чернилами на оранжевой бумаге. Обернувшись, он приветствовал Глоуэна сухим кивком: «Я уже кончаю». Он вложил бумаги в конверт из толстого картона и написал на конверте: «Не открывать до захода солнца!»

Заклеив конверт, он бросил его Глоуэну: «Я сделал то, чего ты требовал. Не открывай конверт раньше времени!»

«Не понимаю, чем объясняется это условие, но я его выполню», – Глоуэн задумчиво положил конверт за пазуху.

Флоресте отреагировал быстрой усмешкой, по-волчьи обнажив зубы: «Завтра – или даже еще раньше – мои соображения станут очевидными. Теперь наша сделка заключена, и ты должен отказаться от гражданского иска».

«Это зависит от содержимого конверта. Если это всего лишь очередной приступ безудержной похвальбы и претензий на гениальность, я обчищу ваш банковский счет до последнего гроша. Так что подумайте хорошенько, Флоресте, и, если необходимы какие-либо изменения, внесите их сейчас же».

Флоресте угрюмо покачал головой: «Я не смею рисковать! Ты уже показал, на что способен – ты безжалостен!»

«Это не так. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь своему отцу».

«Не могу осуждать сыновнюю преданность, – вздохнул Флоресте. – Хотел бы я, чтобы такими же побуждениями руководствовались те, кому я доверил защиту своих интересов». Он вскочил на ноги и стал ходить взад и вперед по камере: «Честно говоря, я беспокоюсь. Могу ли я, на самом деле, доверять распорядителям моего имущества? Насколько они преданы моим целям? Чего сто́ят их гарантии?» Флоресте остановился у стола: «Нужно мыслить логически. Можно ли доверять Намуру? Подчинит ли он свои интересы моим целям? Способен ли он на добросовестность?»

«Ответ, по-видимому, отрицателен», – заметил Глоуэн.

«Вот именно! – воскликнул Флоресте. – А Смонни? Она уверяет, что разделяет мои идеалы, но в Йиптоне не заметно никаких признаков стремления к каким бы то ни было идеалам! Когда она говорит о станции Араминта, она не ощущает ничего, кроме мстительной ненависти. Она хочет разрушать, слава и почести ее не волнуют! Опять же, будем предельно реалистичны: если Смонни получит доступ к моим деньгам, займется ли она строительством нового Орфеума? Или потратит все мои сольдо на автолеты и оружие? Как ты думаешь?»

Глоуэн с огромным трудом скрывал изумление и потрясение. Не ослышался ли он? Флоресте наконец проболтался! «Я с вами совершенно согласен», – выдавил из себя Глоуэн.

Расхаживая по камере, Флоресте почти не замечал Глоуэна: «Возможно, я был слишком доверчив. На моем счету в Мирцейском банке – не только мои деньги, но и средства концерна «Огмо». Смонни пользуется этим счетом, как своим, и недавно перечислила на него очень крупные суммы. Твой иск, несомненно, привел бы к замораживанию этих средств, а Смонни очень беспокоится о судьбе своих денег. Намур заставил меня подписать завещание, назначающее Симонетту наследницей всего моего имущества, а она, в свою очередь, должна передать мои личные средства комитету финансирования изящных искусств. Но здесь-то и возникают сомнения. Передаст ли она мои деньги комитету?»

«Насколько я ее знаю, комитет не получит ни гроша», – отозвался Глоуэн.

«Склонен с тобой согласиться. Новый Орфеум может быть построен только в контексте условий, существующих в данный момент. Нужно как-то сохранить эти условия...» Флоресте сосредоточенно смотрел на стол: «Может быть, еще не поздно внести некоторые изменения».

«Почему нет? Позовите Намура и отмените свое завещание».

Из груди Флоресте вырвался горький смех: «Разве не понятно, что происходит? Неважно! Меня беспокоят только последствия, и теперь я вижу способ обеспечить достижение моих целей. Кстати – исключительно из любопытства – каким образом ты узнал, чем занимается Смонни? Предполагалось, что это великая тайна. Ах да, тебе все рассказала Заа... Не понимаю, почему».

«В данном случае ложь проще и чище правды», – подумал Глоуэн. Вслух он сказал: «Заа собиралась меня убить после того, как я обслужу ее самок. Она находила извращенное удовольствие в том, чтобы говорить мне все, что я хотел знать».

«Ага! «Извращенное удовольствие» – в этих двух словах весь ее характер! Я мог бы рассказать тебе по этому поводу сотню самых странных историй. Именно Заа задумала устраивать пикники на острове Турбен, чтобы научить своих импотентов-зубенитов размножаться. По меньшей мере, таков был предлог. Тактику разрабатывала Сибилла – у нее, что называется, всегда был зуб на молоденьких хорошеньких девушек, и она взялась за это дело с пристрастием. Смонни поставляла девушек, ее их судьба не волновала. А я? Я игнорировал всю эту трагикомедию и закрывал глаза на детали постольку, поскольку мне платили обещанное – а мне оставалось не так уж много после того, как Смонни забирала свою львиную долю. Хотя – забавно, не правда ли? Теперь все ее сбережения на моем счету, а Смонни еще даже не снимала деньги, чтобы оплатить расходы!»

«Надеюсь, что Симонетта оценит ваше чувство юмора», – не забывал поддакивать Глоуэн.

«У нее нет никакого чувства юмора! Но от этого шутка не становится хуже».

«Как она заняла свое нынешнее положение? Об этом Заа ничего не рассказывала».

«Смонни вышла замуж за богатого фермера, некоего Титуса Зигони, на планете Розалия. Они ездили в Йиптон, чтобы договориться о поставках дешевой рабочей силы. Тогда Йиптоном правил старый умфо Калиактус. Какими-то посулами они соблазнили Калиактуса посетить их ферму на Розалии. О бедняге Калиактусе больше никто ничего не слышал.

Смонни и Титус вернулись в Йиптон. Титус начал называть себя Титусом Помпо. Но у него никогда не было настоящего вкуса к власти, и по сути дела функции умфо стала выполнять Симонетта. Она-то умеет наслаждаться властью, как никто!

Намур каким-то образом связан со всей этой историей – может быть, в качестве любовника Симонетты? Кто знает? Намур – человек железной самодисциплины с полным отсутствием принципов. Опасное сочетание. Это все, что я знаю».

Некоторое время Флоресте продолжал расхаживать по камере, как дикий зверь в клетке. Глоуэн решил, что ему пора уходить: «Наша сделка заключена, так что…»

Флоресте остановил его повелительным жестом: «Еще не все! Удели мне несколько минут».

«Пожалуйста – как вам будет угодно».

Флоресте продолжал метаться по камере: «Долгие годы я был человеком далеких перспектив, грандиозных планов. Мой взор терялся в недостижимых далях в то время, как я терял почву под ногами. Но теперь, в последние часы моей жизни, все должно измениться!» Он подошел к столу, уселся, взял авторучку и с величайшим вниманием принялся писать мелким аккуратным почерком. Закончив, он поднял голову и прислушался: «Кто это говорит в конторе?»

«Марк Диффин, надо полагать».

«К нему кто-то пришел. Пригласи их обоих».

Глоуэн постучал в дверь. Марк Диффин заглянул в смотровую щель: «Что вам нужно?»

«Кто с вами говорит?»

«Бодвин Вук».

«Флоресте желает, чтобы вы оба зашли к нему на минуту».

Дверь открылась, и в камеру вошли Марк Диффин и Бодвин Вук.

Флоресте встал: «Я принял важное решение. Оно может показаться странным всем присутствующим, но я считаю его правильным и единственно возможным. Наконец я смогу успокоиться». Он указал на только что составленный документ: «Это мое завещание. Я проставил на нем не только дату, но и точное время суток. Я его прочту:

«Адресуется всем заинтересованным сторонам.

Это мое последнее и окончательное завещание, собственноручно составленное вечером дня моей казни. Как могут подтвердить присутствующие свидетели, я нахожусь в здравом уме и в спокойном состоянии духа. Это завещание заменяет все предыдущие, в частности и в особенности то завещание, в котором я назначил наследницей всего своего имущества Симонетту ко-Клатток-Зигони. Это предыдущее завещание, в том числе все его положения в целом и по отдельности, настоящим отменяется и становится недействительным. Отныне, по своей воле и тщательно продумав все последствия своего решения, я назначаю наследником всего своего состояния, существующего к моменту моей смерти, в том числе всех денег, банковских счетов, ценностей, хранящихся в сейфах Мирцейского банка в Соумджиане, других ценных вещей, произведений искусства и драгоценных камней, всех видов земельной собственности, недвижимого и движимого имущества, личных вещей и прочей собственности капитана Глоуэна Клаттока – в надежде на то, что он использует эти средства и доходы с этих средств во имя достижения известной ему дорогой моему сердцу цели, а именно строительства так называемого Нового Орфеума на территории станции Араминта. Я скрепляю это завещание своей подписью в присутствии нижеподписавшихся свидетелей»».

Флоресте взял ручку и подписался под текстом документа, после чего передал ручку Марку Диффину: «Подпишите».

Марк Диффин подписался.

Флоресте передал ручку Бодвину Вуку: «Подпишите».

Бодвин Вук выполнил его просьбу.

Флоресте сложил лист завещания и отдал его Бодвину Вуку: «Я передаю завещание вам на хранение. Как можно быстрее приведите его в исполнение и проследите, чтобы все было сделано правильно! Претензиям конца не будет, так как все средства, которые Смонни считает своими, находятся на моем счету. Намур уже собрался в Соумджиану, чтобы привести в исполнение предыдущее завещание и снять деньги с моего счета».

«Вот почему Намур так торопился утром! Надо полагать, сегодня какой-то звездолет отправляется на Соум?»

«Да, «Карессимусс», – сказал Флоресте. – Намур будет на борту».

Бодвин Вук выбежал из камеры, чтобы позвонить по телефону из конторы Марка Диффина.

«Вот и все, – сказал Глоуэну Флоресте. – Теперь ты можешь идти, а я буду здесь сидеть и размышлять о дивных и чуждых краях, где мне предстоит блуждать уже завтра».

«Может быть, бутылка вина будет способствовать вашим размышлениям?»

«Какого вина? – с подозрением спросил Флоресте. – В прошлый раз ты принес натуральный кишкодер».

«Я мог бы передать через Марка бутыль доброго «Зеленого Зокеля»».

«Это было бы неплохо».

«Я позабочусь о том, чтобы ваши деньги были истрачены в соответствии с вашими пожеланиями».

«У меня нет вы этом никаких сомнений. Я в мире с самим собой».

Глоуэн вышел из камеры и сказал Марку Диффину: «Я обещал Флоресте бутылку «Зеленого Зокеля». Вы не могли бы об этом позаботиться?»

«Займусь этим немедленно».

Бодвин Вук медленно отошел от телефона: ««Карессимусс» вылетел больше часа тому назад. Намур числится в списке пассажиров. Каким-то образом ему удалось запутать следы и уйти от слежки. Айзель Лаверти до сих пор пытается разобраться в том, как он провел его людей».

«Когда Намур прибудет в Соумджиану – что будет с деньгами Флоресте?»

«Они в безопасности. Прежде всего, на них все еще наложен арест – ты ведь еще не отозвал свой иск. Во-вторых, такие дела не делаются за один день. Завещание должно быть подтверждено, производится проверка всех записей, банк должен получить надлежащим образом оформленное свидетельство о смерти Флоресте. Весь процесс может занять от одного до трех месяцев. Тем временем последнее завещание может быть утверждено на Кадуоле, и гораздо быстрее».

«Между прочим, я знаю, почему Флоресте настаивает на том, чтобы я не вскрывал пакет с сообщением о судьбе моего отца, пока он жив».

«Почему?»

«Вы готовы к новому потрясению?»

«Теперь меня уже ничто не удивит!»

«Почему, как вы думаете, Титус Помпо предпочитает, чтобы его никто никогда не видел?»

«Меня часто занимает эта проблема».

Глоуэн объяснил.

Дар речи вернулся к Бодвину Вуку не сразу: «Может быть, в том и была основная причина, по которой Намур так торопился улететь. Теперь можно убедительно доказать, что он был по меньшей мере пассивным соучастником в организации концерна «Огмо» и экскурсий на остров Турбен, а это означало как минимум двадцать лет строго режима на Протокольном мысу. А то и хуже. Мы больше не увидим Намура на станции Араминта. А теперь, с твоего позволения, мне предстоит выполнить несколько печальных обязанностей».

«Флоресте будет пить хорошее вино, когда его камера наполнится газом».

«Существуют более неприятные способы умирать. Ты получил требуемую информацию?»

«Мне нельзя вскрывать конверт до захода солнца».

«Теперь это не имеет значения. Намур смотал удочки!»

«И все же я предпочел бы выполнить последние пожелания Флоресте. В противном случае я чувствовал бы себя очень странно».

«Глоуэн, ты либо слишком сентиментален, либо чрезвычайно суеверен. Впрочем, возможно сочетание этих качеств... Может быть, это и есть то, что принято называть «честью» – никто, по сути дела, еще не дал определение этого термина».

«Не могу знать, директор», – Глоуэн отвернулся и покинул тюрьму.

9

Глоуэн медленно шел по Приречной дороге. Косые солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву деревьев, высаженных вдоль берега реки, озаряли дорогу длинными, размытыми розоватыми пятнами. Глоуэн обернулся. Сирена все еще висела на расстоянии примерно одного своего диаметра над западными холмами – до заката оставалось часа два.

Проходя мимо «Старой беседки», Глоуэн задержался. Воздух наполняли звуки, характерные для раннего вечера – беззаботные голоса и приглушенный смех. Звуки эти не вязались с настроением Глоуэна. В дальнем углу «Старой беседки» сидел, уставившись в пространство, Керди – одинокий и мрачный.

Не испытывая никакого желания заходить в ресторан, Глоуэн продолжил путь по Приречной дороге мимо проезда, ведущего к пансиону Вуков, второго похожего проезда пансиона Ведеров и третьего, самого знакомого проезда пансиона Клаттоков. Здесь Глоуэн задержался и посмотрел на фасад. Завтра ему предстояло проверить, как ведутся работы в квартире – Спанчетта, несомненно, найдет все возможные и невозможные способы сэкономить, схалтурить и всячески навредить.

Интересно, какую роль играла Спанчетта в событиях последних лет? В какой степени она вовлечена в махинации своей сестры? Что ей, на самом деле, известно? Конечно же, она с благочестивым возмущением будет утверждать, что ничего никогда не знала. И до сих пор не было никакой возможности доказать обратное. Глоуэн опять обернулся и посмотрел на Сирену – розово-оранжевый шар еще не прикоснулся к линии холмов. Засунув конверт поглубже во внутренний карман пиджака, Глоуэн пошел дальше. Слева, чуть поодаль, возвышался лицей – сейчас притихший и пустой, но полный воспоминаний, блуждающих, как эхо сотен голосов. Напротив, за рекой, находился участок, где Флоресте хотел построить новый Орфеум. На счету Флоресте в Мирцейском банке были все финансовые средства концерна «Огмо». Глоуэн рассмеялся: вести о последнем завещании Флоресте вызовут в Йиптоне большой переполох.

Приречная дорога кончилась, соединившись с почти перпендикулярной Пляжной дорогой. Глоуэн перешел дорогу и спустился на пляж. Сегодня океан разбушевался не на шутку – несколько дней подряд дул штормовой ветер, и теперь тяжелые валы вздымались и с ревом накатывались на берег, разбиваясь в пену и брызги.

Глоуэн встал на самом краю прибоя – там, где шипящие пузырьки морской пены почти касались носков его ботинок. Конверт за пазухой тяготил его; Глоуэн вытащил конверт, рассмотрел его с обеих сторон, снова прочел предупреждающую надпись. Конверт был изготовлен из плотного высококачественного материала с глянцевым покрытием «под мрамор», пестревшим рыжеватыми и серыми прожилками. В таких конвертах, как правило, посылали по почте юридические документы. Хотел ли Флоресте таким образом подчеркнуть важность сообщения, содержавшегося внутри? «Вряд ли», – подумал Глоуэн. Скорее всего, Флоресте привык пользоваться дорогими, первоклассными вещами. А может быть, у него просто не было под рукой другого конверта.

Так или иначе, разглядывать конверт не имело смысла. Главное было внутри – если Флоресте его не обманул. Глоуэн заставил себя отказаться от праздных догадок, снова засунул конверт глубоко за пазуху и даже застегнул клапан внутреннего кармана. Он снова обернулся, чтобы посмотреть на Сирену, уже почти закатившуюся за холмы. На обочине Пляжной дороги стоял человек, смотревший в сторону Глоуэна. Глоуэн прищурился – заходившее солнце мешало разглядеть неподвижную фигуру – и сердце его упало. Знакомая, мрачно набычившаяся поза не оставляла сомнений. Это был Керди, по-видимому заметивший Глоуэна из «Старой беседки» и последовавший за ним на пляж.

Керди осторожно спустился по склону с дороги и прошел по песку, не отрывая глаз от Глоуэна. Сегодня Керди был во всем черном – в черных брюках и черных ботинках, в черной рубашке с длинными рукавами, в черной широкополой шляпе. Его розовое лицо было неподвижно, как маска, а фарфорово-голубые глаза поблескивали с матовой бессмысленностью глаз большой дохлой рыбы.

Глоуэн посмотрел направо и налево, вдоль пляжа и вдоль дороги. Вокруг было пусто – он и Керди остались вдвоем.

Глоуэн поспешно рассчитывал свои шансы. Самое предусмотрительное было бы уйти – или даже убежать, если потребуется. Столкновение с Керди не позволяло ему ничего выиграть, но он мог все потерять.

Глоуэн сделал несколько шагов в сторону, вдоль берега. Керди тут же изменил направление движения, чтобы перерезать Глоуэну путь к отступлению. В намерениях Керди можно было не сомневаться – они были самыми зловещими.

Керди приближался, мягко и осторожно наступая на песок, как если бы Глоуэн был несмышленым диким зверьком, которого он боялся спугнуть.

Но тревожные предчувствия Глоуэна нельзя было успокоить крадущейся походкой. Глоуэн продолжал отступать по диагонали туда, где шипела пена прибоя: по плотному мокрому песку, позволявшему быстрее бежать, если придется выбрать столь постыдный вариант. Глоуэн ускорил шаг, но Керди бросился бегом наперерез. Керди, казалось, ухмылялся – между напряженно растянутыми губами виднелись кончики его больших белых зубов.

Глоуэн остановился. У него за спиной тяжелая масса воды выросла громадным темным горбом и с грохотом обвалилась, заливая берег потоками пены. Глоуэн с детства играл в прибое, его не страшили штормовые волны. Керди, с другой стороны, всегда плохо плавал и боялся моря – рано или поздно ему пришлось бы отказаться от своей хищной игры и удалиться, заставив Глоуэна промочить ноги.

Как зачарованный, Глоуэн смотрел на желваки Керди, пульсировавшие над пухлыми щеками. Конечно же, Керди испугается глубокой темной воды и уйдет...

Действительно, Керди остановился и взглянул в открытое море. Ухмылка сползла с его лица, у него слегка отвисла челюсть. Пена накатила, омывая ноги Глоуэна; Керди брезгливо отступил на два шага. Но пена тоже отступила, оставив за собой обширный участок гладкого мокрого песка, и Керди больше не смог сдерживаться. Отбросив всякую осторожность, он вперевалку бросился вперед по песку, уже поднимая руки, чтобы схватить Глоуэна за горло, повалить его, растоптать, показать, кто на этом свете главный и с кем он посмел иметь дело!

Глоуэн отпрыгнул назад, оказавшись по колено в воде, и остановился. Пена окатила массивные лодыжки Керди. Необычайно раздраженный этим обстоятельством, Керди нахмурился – но, тем не менее, решился идти вперед, высоко поднимая ноги и неуклюже шлепая по воде подошвами. Он был уверен, что Глоуэн наконец очутился в западне, что ему больше некуда отступать. Теперь Глоуэн должен был начать увещевать его или даже просить его смилостивиться – еще одно драгоценное развлечение!

Но Глоуэн еще не был готов просить пощады и отступал ровно настолько, сколько требовалось, чтобы Керди не мог его достать. Керди тянулся вперед руками, делая маленькие шажки, но Глоуэн снова и снова отходил в море – пена кружилась и шипела у него над коленями. Керди в бешенстве пустился в погоню, погрузившись по пояс в воду. Глоуэн внимательно оставался на безопасном расстоянии, читая мысли, отражавшиеся на тяжело дышащем покрасневшем лице: «Когда этот заморыш остановится и смирится с неизбежностью? Там, у него за спиной – темная глубокая вода, в нее он погрузится, в ней задохнется и, еще живой, начнет превращаться в серую вонючую слизь!»

Судя по всему, Глоуэн не замечал опасности. Но теперь-то дальше идти было некуда! Мрачно взглянув на шумно отступающую воду, Керди решительно направился к своей жертве.

Новый океанский вал оглушительно обрушился на берег, погрузив Керди по пояс в шипящую смесь соленой воды и воздуха. Керди неуверенно остановился. Глоуэн, всего лишь метрах в трех от него, молча плеснул ему в лицо холодной морской водой. Керди зажмурился и яростно затряс головой.

Волна отступала и тянула за собой – и Глоуэну, и Керди, пришлось сделать несколько шагов, чтобы сохранить равновесие. Дно почти обнажилось, Глоуэн был близко – обезумевший Керди изо всех сил прыгнул вперед, но не достал противника – Глоуэн ловко увернулся. Керди свалился в воду и тут же поднялся, но уже без шляпы.

Накатился и обрушился огромный вал – Керди испугался и растерялся. Расставив ноги перпендикулярно волне, Глоуэн удержался, но Керди свалился, и его протащило на несколько метров к берегу. Керди снова вскочил и побежал, подгоняемый отступающей волной, к противнику. Наконец ему удалось схватить Глоуэна за плечи! С торжествующим хрюканьем Керди навалился, погрузив Глоуэна под воду, и попытался прижать шею Глоуэна коленом ко дну. Глоуэн набрал полный рот морской воды с песком. Преобладающая масса Керди, однако, не так уж много значила в воде. Согнув ноги в коленях, Глоуэн уперся подошвами в живот Керди и с силой оттолкнул его. Керди опрокинулся на спину и отплыл на несколько метров в море, унесенный остаточным оттоком – прямо под нависшую глянцевую стену следующей, на редкость высокой волны. Океанский вал с громом упал и растекся. Глоуэна, уже поднявшегося на ноги, подхватило и выбросило почти на самый берег. Керди, оказавшегося в нижнем, обратном прибойном потоке, отнесло еще дальше в море, за первую гряду рифов.

Выбравшись на пляж, Глоуэн в первую очередь нащупал конверт за пазухой. Отстегнув клапан, он вынул его и внимательно рассмотрел. Плотное, похожее на пергамент покрытие конверта ничуть не пострадало от кратковременного соприкосновения с соленой водой. Каково бы ни было сообщение Флоресте, оно не пропало.

Глоуэн начинал дрожать от холода и усталости. Глядя в море, он пытался разглядеть Керди. Но яростно набегающие волны скрывали все, что делалось дальше. Где-то там барахтался Керди, удивляясь тому, как он умудрился оказаться один среди штормовых волн – всего лишь через час после того, как сидел в «Старой беседке»...

Глоуэн шел по пляжу, не испытывая почти никаких чувств – во всяком случае, никакого торжества, никакой радости он не ощущал. Правильно ли он себя повел? Этот вопрос вызывал у него некоторые сомнения, но в конце концов он сказал себе: «Какая разница? Так или иначе, для него все было кончено. И хорошо, что с ним больше не придется возиться».

Глоуэн поднялся на дорогу и обернулся к морю. На какое-то мгновение ему показалось, что он заметил в меланхолических закатных отблесках вскинутую руку в черном и розовое лицо над самой водой, но когда он снова посмотрел туда же, там не было ничего, кроме бушующих волн.

Поеживаясь от ветра, промокший до нитки Глоуэн обернулся на запад – половина багрово-розового диска Сирены еще выглядывала из-за холмов.

Там, где Приречная дорога выходит на берег и соединяется с Пляжной дорогой, стоит скамейка для желающих передохнуть любителей пеших прогулок. Подойдя к этой скамейке, Глоуэн снова с нетерпением взглянул на западные холмы. Деревья заслонили их гряду, но солнечный свет уже заметно потускнел, начинались сумерки. Глоуэн решил, что закат наступил.

Усевшись на скамью и стуча зубами от холода, Глоуэн вынул конверт из-за пазухи и с некоторым трудом разорвал плотный картон. Оранжевая бумага внутри не подмокла. Глоуэн извлек ее и быстро просмотрел все три страницы, после чего вернулся к первому параграфу, вкратце сообщавшему то, что он хотел узнать:

«К сведению Глоуэна Клаттока.

Насколько мне известно – судя по тому, что я слышал от других – Шард Клатток в настоящее время содержится в заключении, в самых необычных и тяжелых условиях. Почему его подвергают такому жестокому обращению? Могу лишь догадываться».

Ветер продувал мокрую одежду Глоуэна – теперь он уже дрожал и стучал зубами, не переставая. Сложив три страницы, Глоуэн засунул их обратно в конверт, а конверт положил обратно за пазуху. В последний раз он взглянул на океан, уже темный и смутный в сгустившихся сумерках, но ничего не увидел. Глоуэн повернулся и трусцой, чтобы согреться, побежал домой по Приречной дороге.