Текст книги "Князья тьмы. Пенталогия"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 81 страниц)

Герсен налил себе чашку чая и попробовал его: чай был полон ароматов, не поддававшихся определению. Один из ингредиентов, однако, обжег ему сначала язык, а затем и всю ротовую полость. Скрывая усмешку, официант вежливо спросил: «Как вам нравится ниббет, сударь?»

«Превосходно! – невозмутимо отозвался Герсен; в свое время ему привелось пробовать убийственное белое кэрри в квартале ласкаров на Замбоанге и пить перечный ром в питейном притоне Мамаши Поц в Сэйрле-Сити на Копусе. – Кстати, я ожидаю прибытия приятеля с далекой планеты. Не вижу его среди постояльцев гостиницы. Вы забронировали комнаты для господина Слейда или каких-нибудь других инопланетян?»

«Не могу знать, сударь».

Герсен вручил ему монету: «Узнай, но потихоньку – я хочу, чтобы давний приятель удивился, встретив меня здесь. Он тоже приедет на встречу однокашников».

Монета исчезла в кармане паренька, и он убежал. Герсен флегматично поглощал монс так же, как поглощал десятки подобных блюд на других населенных человеком планетах.

Официант вернулся: «Никаких инородцев у нас нет, сударь, номера бронировали только фракционеры».

«Где еще он мог бы остановиться?»

«Ну, дальше по дороге, на окраине, есть таверна «Мшистая стена», но у них комнаты оставляют желать лучшего, сударь. Еще есть «Санаторий Отта» на озере Скуни, там гнездятся перелетные птицы побогаче. А больше ничего поблизости нет – ближайшая гостиница только в Мутных Углах».

«Понятно. А где у вас телефон?»

«В приемной, сударь – но сперва не забудьте заплатить за монс и ниббет – меня уже не раз обманывали таким образом».

«Как хочешь, – Герсен выложил на стол насколько монет. – Впрочем...» Герсен вручил пареньку еще один СЕРС: «Будь так добр, позвони сам в санаторий на озере Скуни, а потом и в таверну «Мшистая стена», и спроси, нет ли у них постояльцев с других планет, приехавших на встречу однокашников. При этом не болтай лишнего! Не упоминай обо мне ни словом».

«Будет сделано, сударь».

Прошло несколько минут. Герсен еще раз попробовал ниббет. Паренек вернулся: «Никто ничего не знает, сударь. Одноклассники – в основном местные жители, хотя несколько человек теперь переехали в другие кантоны. Дядя Дитти Джингола, например, живет в Бантри, а еще одна семья поселилась в Вимпинге. Скорее всего, ваш приятель прибудет вечером. Еще что-нибудь, сударь?»

«Нет, не сейчас, спасибо».

Официант убежал. Герсен достал из кармана записную книжку Трисонга. На красной обложке был аккуратно выведен большими печатными буквами заголовок: «ДНЕВНИК МЕЧТАТЕЛЯ».

Герсен открыл блокнот и сосредоточил внимание на почерке юного Трисонга... Прошли два часа. Герсен поднял голову, повернулся, оценил высоту звезды ван Каата над горизонтом. Дело шло к вечеру. Герсен медленно закрыл блокнот и положил его в карман, после чего подозвал паренька-официанта: «Как тебя зовут?»

«Вичинг, сударь – меня зовут Вичинг».

«Вичинг, возьми этот СЕРС. Скоро я дам тебе еще один. Я хочу, чтобы за это ты оказал мне одну услугу».

Паренек моргнул: «Все это очень хорошо, сударь, но какую именно услугу? Я не могу уклоняться от Наставлений. Любой грех зачеркнет все добродетельные поступки, совершенные в прошлом».

«То, что я тебя попрошу сделать, никоим образом не противоречит Наставлениям. Мне всего лишь нужно, чтобы ты проследил за прибытием инопланетного гостя, о котором я упоминал, и сообщил мне о нем».

«Что ж, это ничему не помешает – не вижу, почему бы я не мог выполнить такое поручение».

«Не забывай, что это нужно делать тайком – так, чтобы никто ничего не заметил. Если проболтаешься, я здорово рассержусь».

«Не беспокойтесь, сударь», – Вичинг взял СЕРС длинными тощими пальцами.

«Теперь я пойду, прогуляюсь по городку», – сказал Герсен.

«Здесь почти не на что смотреть, сударь – ведь вы уже побывали в Клути, а там гораздо интереснее».

«Все равно мне пора немного пройтись. Так смотри же – никому ни слова!»

«Я уже понял».

Проходя по улице, Герсен почувствовал, что в столичном костюме он заметно выделяется на фоне местных жителей. Задержавшись у лавки торговца одеждой, он рассмотрел выставленные на продажу товары. На поддоне у входной двери стояла пара черных сапог с острыми носками. На стойках висели шарфы, шляпы и гетры мышастого серого оттенка, расшитые зелеными и красными нитяными узорами. Герсен зашел в лавку и переоделся в костюм, приличествовавший обитателю Блаженного Приюта – в плетеный из дрока плотный черный сюртук с наплечниками, мешковатые штаны, подвязанные под коленями черными лентами, широкополую зеленую шляпу – местные жители надвигали такие шляпы на лоб, а не на затылок, как это делалось в Клути. Глядя в зеркало, Герсен увидел достаточно непримечательного, слегка неряшливого мужлана, способного обмануть своей внешностью по меньшей мере человека, привыкшего к инопланетной или космополитической манере одеваться.

Покинув лавку, Герсен повернул на дорогу в Гольчер, пересек Свежую Трелони по мосту, прошел мимо статуи дидрама Рунеля Флютера и церкви ортометрической фракции, напротив которых находилось кладбище, где мармели усопших продолжали беседовать с родичами. Тревожно посматривая по сторонам, Герсен продолжал идти, будучи почему-то уверен в том, что незрячие белые глаза статуй перемещались, глядя ему вслед. В полукилометре за кладбищем он перешел по мосту через реку Сванибель и снова оказался неподалеку от городского лицея – строения, соответствовавшего самым жестким архитектурным стандартам Мониша. По обеим сторонам центрального корпуса раскинулись симметричные флигели, увенчанные барочными башенками; на крутой, выложенной тяжелой черепицей крыше возвышалась колокольня из рифленой бронзы с высоким бронзовым шпилем. В серебристо-золотых лучах заходящей звезды ван Каата каждая деталь отделки, каждый причудливый завиток, каждая консоль, каждое украшение резко контрастировали с фронтоном. Надпись на въездных воротах гласила:

«Встреча выпускников, посвященная 25-й годовщине окончания школы знаменитым классом «галопирующей камбалы»!

Добро пожаловать, дорогие выпускники!»

Класс «галопирующей камбалы»? Старая добрая шутка, значение которой было известно только тем, кто учился в этом классе... Трудно было представить себе Трисонга в таком окружении – бредущего по дороге с ранцем на спине, поднимающегося по ступеням школьного крыльца, выглядывающего из высоких окон...

Между северным флигелем школы и рекой Сванибель был устроен большой вымощенный плиткой павильон с видом на реку, где учащиеся могли собираться и болтать во время перерывов. В этом павильоне теперь работали больше десятка мужчин и женщин: развешивали гирлянды, расставляли столы и стулья, украшали лентами, золочеными декоративными опахалами и кисточками переносную трибуну.

Герсен прошелся по въездной аллее, поднялся по широким ступеням из полированного темно-красного порфира, пересек широкий портик и приблизился к ряду бронзовых дверей со стеклянными панелями – одна из дверей была открыта настежь.

Герсен зашел внутрь и оказался в длинном центральном зале, ориентированном с востока на запад. В дальнем конце почти горизонтальные лучи заходящей звезды ван Каата проникали через другую вереницу стеклянных дверей. С обеих сторон на стенах висели, несколькими рядами, застекленные групповые фотографии выпускников разных классов, словно удалявшиеся в перспективу далекого прошлого.

Герсен стоял, прислушиваясь. Тишину нарушал только отголосок какой-то музыки, становившийся то чуть громче, то тише, и время от времени неожиданно обрывавшийся. Рядом была открытая дверь. Заглянув в соседнее помещение, Герсен увидел высокого человека с узким лицом и копной седых волос, а также двух девочек, игравших на флажолетах в такт величественным движениям длинных рук седого дирижера.

Герсен отошел от двери и стал рассматривать школьные фотографии. Снимки были датированы; первой фотографии было уже тридцать два года. Каждая следующая была на год младше. Герсен остановился напротив фотографии, изображавшей выпускников, закончивших школу двадцать пять лет тому назад – прямо на него смотрели юные лица; одни гордо выпячивали подбородки, другие смущенно ухмылялись, многие просто соскучились и угрюмо уставились в объектив... Послышались голоса и шаги. Из музыкального класса вышли две ученицы, а за ними их преподаватель. Учитель музыки остановился, с подозрением глядя на Герсена. Две девочки ограничились ничего не выражающими взглядами и ушли. Преподаватель произнес жестким, педантичным тоном: «Сударь, школа закрыта для посетителей. Я ухожу, и мне нужно закрыть двери. Вынужден попросить вас удалиться».

«Я ожидал возможности поговорить с вами. У вас найдется свободная минута?»

«Поговорить? О чем?»

Герсену только что пришла в голову идея, приходилось импровизировать: «Вы – профессор музыки в этой школе?»

«Да, я – профессор Кутт. Я даю уроки. Из маленьких неучей и лодырей я создаю величественный оркестр. За стенами лицея я – магистр музыки Вальдемар Кутт, дирижер оркестра Большого Салона». Вальдемар Кутт смерил Герсена с головы до ног цепким взглядом, за многие годы приучившимся подмечать малейшие ошибки детей, не соблюдавших надлежащую аппликатуру при игре на фортепиано, лютне, арфе, флажолете и лильтафоне: «А вас как зовут, уважаемый инопланетянин?»

«Как вы догадались? – поразился Герсен. – Я нарочно попытался одеться так, как одеваются в Блаженном Приюте!»

«Сразу заметно, что вы не привыкли ходить в этих сапогах. Кроме того, пояс ваших бриджей следует подтянуть повыше – у нас вообще, знаете ли, придают большое значение подтянутости. Вы уж, пожалуйста, не обижайтесь, но вы выглядите, как маскарадный персонаж, пародирующий местных жителей».

Герсен огорченно рассмеялся: «Постараюсь учесть ваши замечания с пользой для себя».

«Желаю вам всего наилучшего, сударь. А теперь нам пора идти».

«Одну минуту. Будет ли оркестр Большого Салона выступать на завтрашнем фестивале?»

«В связи с финансовыми ограничениями они не смогли нанять какой-либо оркестр», – сухо отозвался Вальдемар Кутт.

«Казалось бы, однако, что присутствие оркестра приличествовало бы такому случаю».

«Возможно. Тем не менее, как всегда, кто-то крепко схватил кошелек скрюченными от скупости пальцами и не позволяет в него заглянуть – обычно таким влиянием пользуются самые состоятельные отцы города».

«Именно этим объясняется их состоятельность».

«Возможно».

«Как давно вы преподаете музыку в этой школе?»

«Слишком давно. Прошло уже три года с тех пор, как я отпраздновал свой двадцатипятилетний юбилей. Должен заметить также, что о наступлении такового юбилея никто, кроме меня, даже не вспомнил – я праздновал его в полном одиночестве».

«Таким образом, вы учили всех этих детей?» – Герсен указал на длинную вереницу фотографий, украшавших стену.

«Не всех, не всех... Одни хотели играть, но им медведь на ухо наступил. Другие были талантливы, но приходили в ужас от необходимости заниматься. Чаще всего, однако, у детей нет ни музыкальных способностей, ни желания чему-либо учиться. Сочетанием одаренности и прилежности отличались очень немногие – этих я хорошо помню».

«Как насчет выпускников, собирающихся завтра на вечеринку? Среди них были музыканты?»

«Пожалуй. Дарбен Садальфлури неплохо справлялся с танталейном. По-моему, он до сих пор на нем играет – для домашнего развлечения, конечно. Бедная Мартиша ван Боуфер четыре года мучилась, пытаясь научиться игре на варьянсе, но постоянно фальшивила. Талантливее всех был Ховард Хардоа, но ему всегда не хватало дисциплины. Увы, я слышал, что именно в том, что касается отсутствия дисциплины, он зашел слишком далеко».

«Ховард Хардоа? Где он на фотографии?»

«Крайний правый в третьем ряду – парень с каштановыми волосами».

Герсен изучил физиономию юного Ховарда Алана Трисонга – довольно приятную, с широким и высоким лбом, аккуратно подстриженными светло-коричневыми волосами и пристальным взглядом голубовато-серых глаз. Снимаясь в компании выпускников, Ховард придал своему лицу выражение благожелательной открытости, но слишком длинный и слишком тонкий нос, а также слегка кривящийся «девчачий» рот выдавали в нем большого хитреца.

«Фадра Хессель, конечно – она до сих пор аккомпанирует на луатре при декламации катехизмов. Должен признаться, что других я почти не помню. Сударь, нам нужно уходить – я обязан закрыть школу».

Они вышли на крыльцо под портиком; Вальдемар Кутт закрыл дверь на замок и поклонился: «Рад был с вами познакомиться».

«Еще одну минуту, – задержал его Герсен. – Мне пришла в голову удачная мысль. С некоторыми выпускниками класса «галопирующей камбалы» у меня связаны исключительно яркие воспоминания. В качестве анонимного благотворителя я хотел бы нанять оркестр, способный оживить праздничную обстановку во время завтрашней встречи. Не могли бы вы порекомендовать такой оркестр?»

Преподаватель выпрямился, устремив Герсену в глаза неподвижный проницательный взор: «Вам действительно сопутствует удача – я могу порекомендовать такой оркестр, а именно оркестр Большого Салона под личным руководством Вальдемара Кутта. Других подходящих оркестров в Блаженном Приюте нет. Конечно, время от времени у нас развлекают публику местные ансамбли – «Смычковые случки», «Забойные ударники» и прочие любительские группы, но я руковожу единственной музыкальной организацией, достойной называться таковой на севере от Клути».

«И вы могли бы выступить в школьном павильоне завтра вечером?»

«Благодаря счастливому стечению обстоятельств, завтра вечером у меня свободное расписание».

«Тогда считайте, что я нанял ваш оркестр на завтрашний вечер. В какую сумму это обойдется?»

«Дайте подумать... Сколько инструментов потребуется? Как правило, в классическом составе фестивального оркестра выступают как минимум два тарабля, справа и слева, зумбольд, сопрановая труба, виола да гамба, корнет, вибр, несколько скрипок, гитара и флажолет. Обычно за вечерний концерт мы взимаем порядка двухсот СЕРСов, но...» – профессор Кутт с сомнением посмотрел на костюм Герсена.

«Не буду торговаться, – заявил Герсен. – Я нанимаю ваш оркестр за двести пятьдесят СЕРСов и поставлю только одно условие: я хотел бы присутствовать в составе оркестра – только на протяжении завтрашнего вечера».

«Даже так? Вы – музыкант?»

«В жизни не сыграл ни одной ноты. Я буду тихонько стучать по барабану и никому не помешаю».

«Ни в коем случае! Вы начнете стучать невпопад, и все мы разъедемся кто в лес, кто по дрова. Мы же не дети какие-нибудь, марширующие по улице и производящие невыносимый гвалт!»

«Тогда что вы предлагаете?»

«Смехотворная ситуация! Почему вы не можете просто сидеть и слушать где-нибудь неподалеку от эстрады?»

«Я хотел бы не выделяться, спрятаться в оркестре. Тем не менее, если это невозможно...»

«Нет-нет! Мы что-нибудь устроим. Вы в оловянный свисток дудеть можете?»

Герсен невольно устыдился – ему никогда не приходило в голову приобрести хоть какое-нибудь музыкальное образование: «Не знаю, не пробовал».

«Ха! Курам на смех! Но мы этим займемся – пойдемте, что-нибудь придумаем».

Глава 13

«Хороший барабанщик – мертвый барабанщик».

– Вальдемар Кутт, дирижер оркестра Большого Салона в Блаженном Приюте

В студии Вальдемара Кутта Герсену вручили длинную деревянную дудку. «Детский инструмент! – презрительно заметил Кутт. – Тем не менее, если вы хотите играть в составе оркестра Большого Салона, вам придется играть – хотя бы на дудке. А теперь зажмите пальцами эти отверстия – вот здесь и здесь. Хорошо. Дуйте!»

Герсен произвел унылый подвывающий звук.

«Еще раз!»

Через три часа Герсен выучил один из пяти основных ладов. Профессор Кутт утомился: «На сегодня хватит. Я пронумерую для вас отверстия дудки: первое, четвертое, пятое и восьмое. Мы будем играть простые танцы: променады, галопы и, время от времени, переполохи. Зажимайте отверстия дудки в такт музыке, в последовательности «первое-пятое, первое-пятое, первое-пятое-восьмое, первое-пятое-восьмое», иногда «четвертое-пятое-восьмое» или «первое-четвертое-пятое». Если начнется медленный танец или вальс, мне придется дать вам какой-нибудь другой инструмент – ничего не поделаешь. Будьте добры, уплатите гонорар оркестра авансом, а также двадцать четыре СЕРСа за три часа интенсивного обучения игре на дудке».

Герсен заплатил.

«Прекрасно! Возьмите с собой эту дудку и практикуйтесь при первой возможности. Играйте гамму в том ладу, который вы разучили. Пытайтесь воспроизводить простые последовательности звуков. Но прежде всего научитесь дудеть, зажимая отверстия в последовательности «первое-пятое-восьмое, первое-пятое, первое-пятое»».

«Сделаю все, что в моих силах».

«Этого недостаточно! Для того, чтобы подготовиться к завтрашнему вечеру, вам придется преодолеть свои ограничения! Не забывайте – вам предстоит играть в оркестре Большого Салона! Даже несмотря на то, что глагол «играть» несопоставим с уровнем ваших достижений. В любом случае, играйте тихо и ни в коем случае не дудите во время пауз! Надеюсь, все обойдется. Абсурдная ситуация, конечно, но для музыканта вся жизнь – последовательность абсурдных ситуаций. Мы встретимся завтра, через два часа после полудня. После этого вы пойдете в магазин ван Зееля, и он подберет вам костюм, подобающий оркестранту Большого Салона. К тому времени ван Зеель уже получит мои указания. Затем, переодевшись в надлежащий костюм, снова приходите сюда, и мы продолжим занятия. Времени у нас мало, но я сделаю все от меня зависящее. Кто знает? Может быть, из вас еще получится музыкант!»

Герсен с сомнением взглянул на дудку: «Все может быть».

Вернувшись в гостиницу «Свечер», Герсен поужинал чечевичной похлебкой, рагу из бледного мяса с травами, салатом из корневищ речного тростника и половиной ломтя хлеба с хрустящей коркой. Официант Вичинг сообщил, что его изыскания ни к чему не привели, но Герсен все равно вознаградил его за усердие.

В Блаженном Приюте наступила ночь. Покинув гостиницу, Герсен прошелся по главной улице в центр городка. По четырем углам каждого перекрестка стояли высокие фонари с шарообразными колпаками, излучавшими зеленовато-белый свет; вокруг фонарей лихорадочно кружились десятки розовых насекомых длиной с локоть, порхавших на шестнадцати мягких крыльях, напоминавших весла старинных галер.

В окнах опустевших лавок было темно. Владелец магазина готового платья даже не позаботился передвинуть внутрь поддон с сапогами, и его шарфы продолжали висеть снаружи – любой желающий мог бы засунуть в мешок и унести всю коллекцию. Другие лавочники тоже не прятали товары на ночь: по-видимому, обитатели Блаженного Приюта не отличались предрасположенностью к воровству.

В центре городка не было никакой «ночной жизни». Герсен прошелся по главной улице в обратном направлении, мимо гостиницы «Свечер» на окраину, к таверне «Мшистая стена», где в трактирном зале все еще светились несколько тусклых ламп – пятеро или шестеро припозднившихся фермеров пили прокисшее, судя по запаху, пиво... Герсен вернулся в гостиницу и поднялся к себе в номер; примерно час он тихонько практиковался в игре на дудке, пока от этого занятия у него не онемели губы. После этого он вынул «Дневник мечтателя» и снова попытался разобрать витиеватый почерк. Судя по всему, юный Ховард сочинил целую серию героических сказаний о свершениях и приключениях отряда рыцарей, каковых Ховард изображал с любовным прилежанием, не забывая ни малейшей детали.

Герсен отложил блокнот и попытался устроиться поудобнее на неподатливой кушетке.

Утром он прилежно занимался в соответствии с указаниями маэстро Кутта, а затем явился в студию Кутта на боковой улочке, примыкавшей к дороге на Гольчер в ста метрах к югу от церковной площади. Кутт послушал, как Герсен играет гаммы, и не выразил энтузиазма.

«Теперь попробуйте последовательность отверстий «первое-четвертое-пятое»».

«Я ее еще не выучил».

Кутт возвел очи к потолку и глубоко вздохнул: «Что ж, если у вас нет музыкальных способностей, с этим ничего не поделаешь – человек либо рождается музыкантом, либо нет! Я поговорил с госпожой Ляванжé – она будет председательствовать на встрече одноклассников. Я сказал ей, что анонимный филантроп нанял оркестр Большого Салона, и это ее очень порадовало. Мы должны собраться в павильоне и настроиться завтра во второй половине дня, в четвертом часу. Будем играть до ужина; за ужином гостям, по чужеземной традиции, будут подавать спиртные напитки – в это время нам тоже нужно будет играть. После ужина начнутся речи, панегирики и поздравления, а затем гости пожелают станцевать несколько променад; тем, кто придерживается новомодных привычек, будет предложен пунш – само собой, у меня таких привычек нет. Вы прибыли с другой планеты – надо полагать, вам приходилось время от времени употреблять спиртное?»

«Приходилось, неоднократно».

«Благословенны Наставления дидрамов! Подумать только! Тем не менее, вы не выглядите больным и не производите впечатление слабоумного».

«В том, что касается спиртного, я обычно стараюсь проявлять умеренность».

«Но разве спиртные напитки не пагубны?»

«Существуют различные мнения на этот счет».

Кутт словно не расслышал последнее замечание. Строго нахмурив брови, он спросил: «Где, по-вашему, находится самый развратный притон выпивох во всей Ойкумене?»

Герсен задумался: «Трудно сказать, выбор слишком велик. На этот почетный титул могли бы претендовать сотни тысяч таверн и салонов от Древней Земли до Последнего Причала. На мой взгляд, в числе самых перспективных кандидатов – «Подвал Тваста» на Крокиноле и, пожалуй, бар «Рыжие Разбойники» на молу Веснушчатой Пристани, на третьей планете Канопуса».

«Воистину блаженны мы, живущие в Блаженном Приюте! Вся Вселенная могла бы позавидовать нашей пристойности! Тем не менее, к вящему сожалению вынужден заметить, что завтра наша репутация может быть подмочена. И Садальфлури, и ван Бессемы, и Ляванжé – боюсь, все они не откажутся попробовать крепкие настойки и эссенции... Уверен, однако – или, по меньшей мере, надеюсь – что они нам не помешают играть... А теперь: «первое-пятое-восьмое». «Первое-четвертое-пятое». «Первое-пятое, первое-пятое»... «Первое-четвертое-пятое»... О, во имя золотой арфы Жертвенного Барана! Перестаньте! Остановитесь! Придется удовольствоваться тем, что есть – я больше не могу это слышать. Прилежно занимайтесь сегодня вечером. Сосредоточьте внимание на качестве звука, на том, чтобы не фальшивить – тон не должен завывать и плавать вверх и вниз, не забывайте о тембре, о четкости – начинайте уверенно дуть сразу, без предварительных робких придыханий и хрипов, приятная для слуха звучность превыше всего! Играя одну ноту за другой, зажимайте следующее отверстие, как только освобождаете предыдущее, без наложения, продолжающегося целую секунду и производящего неуместный визг. Практикуйтесь в соблюдении аппликатуры – то есть в правильном и своевременном размещении пальцев. Если вы намерены зажать пальцем четвертое отверстие, пусть это будет четвертое, а не шестое! Старайтесь придавать звуку яркость! Избегайте унылой вялости, присущей вашему подходу к исполнению! Все ясно?»

«Совершенно ясно!»

«Замечательно! – облегченно воскликнул Вальдемар Кутт. – Будем надеяться, что завтра будут заметны улучшения».

На следующий день, после полудня, в студии Кутта собрался весь оркестр. Кутт раздал музыкантам ноты, отвел Герсена в сторону и послушал, как тот играет заданные последовательности звуков. К этому времени дирижер уже находился в состоянии фаталистического спокойствия и воздержался от возмущенных упреков: «Как-нибудь справитесь. Играйте очень тихо, и все будет хорошо – особенно после того, как гости напробуются настоек».

Кутт решил, наконец, представить Герсена другим оркестрантам: «Слушайте, все! Перед вами мой хороший знакомый, господин Герсен. Он хотел бы научиться играть на духовых инструментах и начал заниматься всего лишь несколько дней тому назад. Сегодня он попробует сыграть вместе с нами – несколько нот, не более того. Постарайтесь его не обижать».

Музыканты повернулись, чтобы взглянуть на Герсена; многие обменялись тихими замечаниями. Герсен постарался выдержать всеобщее внимание с максимальным возможным апломбом.

Оркестранты направились к лицею по дороге на Гольчер; каждый нес один инструмент – за исключением Герсена, которому пришлось нести пять дудок, игравших в разных ладах. Все были в одинаковых черных костюмах – в сюртуках с высокими наплечниками и мешковатых бриджах с серыми гетрами, в черных ботинках с острыми носками и в черных шляпах с плоскими тульями и обвисшими полями.

По мере того, как процессия приближалась к школе, Герсен испытывал все большее беспокойство. Теперь, когда наступал решающий момент, его первоначальный план, казавшийся таким изобретательным, выглядел все более рискованным, безрассудным и сомнительным. Если Ховард Алан Трисонг даже просто взглянул бы на лица оркестрантов, он вполне мог бы узнать Генри Лукаса из редакции «Актуала», а это поставило бы Герсена в исключительно опасное положение. Не могло быть сомнений в том, что Трисонг прибудет на встречу, будучи хорошо вооружен и в окружении охраны. У Герсена же не было ничего, кроме пяти дудок и кухонного ножа, который он купил утром у торговца скобяными товарами.

Один за другим оркестранты зашли в павильон, разместили инструменты на эстраде и ждали, пока Вальдемар Кутт совещался с Оссимом Садальфлури, представителем влиятельной местной семьи – общительным дородным господином в роскошном костюме из темно-зеленого габардина.

Вальдемар Кутт вернулся к музыкантам: «За павильоном для нас приготовят закуски, в том числе тушеные навты и варенье. Кроме того, подадут чай и охлажденный муст».

В задних рядах кто-то из музыкантов что-то пробормотал, другой рассмеялся. Кутт устремил уничтожающий взор на нарушителей порядка и произнес с подчеркнутой многозначительностью: «Господин Садальфлури понимает, что все мы беспокоимся о своем здоровье, и уважает наши убеждения. Поэтому оркестрантам не будут предлагать настойки или какие-либо продукты брожения, каковые в любом случае воспрепятствовали бы надлежащему исполнению. Так что давайте, поднимайтесь на эстраду – хоп-хоп-ха! Живо, не ленитесь!»

Музыканты расселись по местам, расставили ноты и настроились. Кутт посадил Герсена в последнем ряду, между двумя тучными флегматичными блондинами, игравшими на зумбольде и на виоле да гамба.

Герсен разложил дудки согласно указаниям дирижера. Он попробовал сыграть несколько гамм, прозвучавших, на его слух, более или менее музыкально, после чего откинулся на спинку стула и стал наблюдать за бывшими одноклассниками, мало-помалу собиравшимися в павильоне. Многие их них продолжали прозябать в Блаженном Приюте и его окрестностях, иные приехали из прочих районов Мониша. Некоторым пришлось совершить дальние поездки из других кантонов, а несколько человек прибыли на родину с далеких планет. Они встречали друг друга нарочито удивленными возгласами и громким резковатым смехом – каждого поражало то, как состарились остальные. Люди примерно равного общественного положения обменивались добродушными поздравлениями, похлопывая друг друга по плечу; те, кого разделяли социальные предрассудки, ограничивались более осторожными приветствиями.

Человек, которого одноклассники знали под именем «Ховард Хардоа», еще не появился. Когда он появится, что делать? У Герсена не было ни малейшего представления.

В четыре часа пополудни состоялось официальное открытие фестиваля. За столами уже сидели группы участников. Справа от эстрады предпочла собраться местная «знать»; фермеры и лавочники находили себе места слева. Столы в дальнем левом конце павильона облюбовали «речники» – люди, селившиеся на речных баржах; мужчины-речники носили коричневые костюмы из рубчатого плиса, а их женщины – рейтузы из домотканого полотна и блузы в длинными рукавами. Герсен не преминул заметить, что знатные гости, то есть зажиточные помещики, время от времени позволяли себе пробовать ликеры в маленьких изящных флаконах из синего и зеленого стекла. Когда такой флакон опорожнялся, его с показной небрежностью выбрасывали в корзину.

Вальдемар Кутт, со скрипкой под мышкой, поднялся на подиум. Раскланявшись направо и налево, он повернулся лицом к оркестру: «Начнем с «Танца Шармеллы», в несокращенном варианте. Неторопливо, но подвижно, в дуэтах-интерлюдиях легко, без особого нажима... Все готовы?» Кутт взглянул на Герсена и поднял палец: «В четвертом ладу... Нет, не эта дудка... Вот эта, правильно».

Концертмейстер поднял смычок и взмахнул локтями: оркестр заиграл веселый, слегка синкопированный танец; Герсен приложил дудку к губам и тихонько извлекал звуки в заданной последовательности.

Танец закончился; Герсен с облегчением отложил дудку. «Могло быть и хуже», – подумал он. По-видимому, самое важное правило заключалось в том, чтобы прекращать дудеть, когда наступала пауза или кончался номер.

Вальдемар Кутт объявил следующую пьесу и снова указал Герсену надлежащий инструмент.

Мотив и слова этой песенки, под названием «Негодник Бенгфер», знали все присутствующие: каждый энергично подхватывал припев и стучал каблуками в такт. Насколько мог понять Герсен, сей образец местного фольклора был посвящен ночным приключениям пьяного бродяги Бенгфера, которого угораздило свалиться в выгребную яму на окраине села Вздувалово. Будучи убежден в том, что плавает в чане «забористого пива», Бенгфер насосался под завязку, а когда, наконец, окрестности озарились лучами восходящей звезды ван Каата, взору изумленного прохожего открылось огромное пузо Бенгфера, всплывающее над краями выгребной ямы наподобие дирижабля. «Не слишком аппетитная песня», – отметил про себя Герсен; маэстро Кутт, тем не менее, испытывал явное удовлетворение, дирижируя этим шлягером. Оркестр разыгрался, гости шумели; Герсен несколько осмелел и стал дудеть погромче – чем заслужил пару строгих предупреждающих взглядов концертмейстера.

Господин, сидевший за столом справа от эстрады, приблизился к подиуму и тихо обратился к дирижеру с какой-то просьбой – Вальдемар Кутт был слегка раздосадован, но ответил подобострастным поклоном.

Повернувшись к музыкантам, Кутт объявил: «По запросу достопочтенной публики, с нами споет мадемуазель Тадука Мильгер».

«О нет, только не это! – притворно протестовала Тадука Мильгер, сидевшая за одним из «правых» столов. – Какой ужас!»

Подбодряемая друзьями и родственниками, однако, она поднялась на эстраду, где ее с кислой улыбкой приветствовал маэстро Кутт.

Тадука Мильгер исполнила несколько баллад: «Мне одиноко, перелетной птичке», «Уютная красная баржа плывет по широкой реке» и «Дочь запредельного пирата, пунцово-бархатная Роза».