Текст книги "Князья тьмы. Пенталогия"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 81 страниц)

* * *

Герсен немедленно отправился на скоростном поезде по туннелю под Ламаншем в Ролингсхавен и прибыл на огромный Центральный вокзал Западноевропейской зоны за несколько минут до полудня. Он пересек выложенный белой плиткой зал ожидания, проходя мимо эскалаторов, обозначенных наименованиями Вены, Парижа, Царьграда, Берлина, Будапешта, Киева, Неаполя и дюжины других древних городов, остановился у киоска, чтобы купить карту, зашел в кафе и уселся за столом, заказав кружку пива и жареные колбаски.

Герсен долго жил в Амстердаме и неоднократно пересаживался на Центральном вокзале, но почти ничего не знал о Ролингсхавене. Поэтому он ел, изучая карту города.

Ролингсхавен, метрополия внушительных размеров, был разделен на четыре основных муниципальных округа двумя реками, Гаасом и Шлихтом, а также Большим Эвресским каналом. На севере находился Цуммер, мрачноватый район многоквартирных высотных домов и аккуратных торговых центров, тщательно спланированных каким-то городским советом в далеком прошлом. На мысу Хейбау, выступавшем далеко в море, расположились знаменитая консерватория Гендельхалле, чудесный Галактический зоопарк и Детский парк аттракционов. В других отношениях Цуммер не заслуживал особого внимания.

Южнее, на другом берегу Шлихта, ютился Старый город – разношерстная мешанина лавочек, гостиниц, молодежных общежитий, ресторанов, подвальных пивных, миниатюрных книжных базаров, тесных контор и покосившихся маленьких домов, каменных и бревенчатых – некоторые из них сохранились со Средних веков. Этот район был настолько же оживленно хаотичен и колоритен, насколько Цуммер был безжизненно упорядочен и угрюм. Старый город был пристанищем древнего Университета, окна которого выходили на рыбный рынок, протянувшийся вдоль берегов Эвресского канала.

Напротив, по другую сторону канала, простирался Амбейль – район девяти холмов, сплошь застроенных домами; по периметру Амбейля чередовались доки, склады и верфи, а также отмели, где выращивали знаменитых фламандских устриц. Широкое устье Гааса отделяло Амбейль от Дуррая, не столь холмистого округа, опять же сплошь застроенного небольшими домами, но там вдоль всего побережья простирались на юг, до самого горизонта, огромные промышленные комплексы.

В этом городе родился Виоль Фалюш – точнее, Фогель Фильшнер; здесь он совершил свое первое выдающееся преступление. Так как юный Фильшнер жил в Амбейле, Герсен решил сделать именно Амбейль отправным пунктом своих изысканий.

Покончив с пивом и сосисками, Герсен поднялся на эскалаторе на третий ярус вокзала, откуда вагон городского метро, нырнув под Эвресский канал, быстро отвез его на станцию Амбейля. Поднявшись на поверхность, Герсен смотрел по сторонам, пытаясь разобраться в кривых улицах, озаренных характерным для этих мест туманно-золотистым светом. Подойдя к старухе, торговавшей в киоске газетами, он поинтересовался: «Есть тут где-нибудь неподалеку хорошая гостиница?»

Старуха указала темным сморщенным пальцем: «Вверх по Хеблингассе есть гостиница «Рембрандт», не хуже любой другой в Амбейле. Конечно, если вы привыкли красиво жить, вам больше подойдет отель «Принц Франц-Людвиг» в Старом городе – лучший в Европе, но и цены там соответствующие».

Герсен остановился в гостинице «Рембрандт» – приятном старомодном сооружении с вестибюлем и коридорами, обшитыми панелями темного дерева; ему отвели номер из двух комнат с высокими потолками, выходивших окнами на серый простор Гааса.

Муниципальные учреждения еще не закрылись. Герсен вызвал такси и отправился в мэрию, где, уплатив небольшой сбор, получил доступ к городскому архиву. Просматривая записи на букву «Ф», относившиеся к 1495 году, он нашел адреса трех семей по фамилии «Фильшнер» и записал их. Кроме того, Герсен записал адреса двух семей по фамилии «Тинзи». Произведя поиск среди записей, действительных на сегодняшний день, Герсен обнаружил два адреса Фильшнеров и четыре адреса горожан по фамилии Тинзи. Один из адресов Фильшнеров и один из адресов Тинзи не изменились за тридцать лет.

Затем Герсен посетил редакцию местной газеты «Гелион» – здесь ему помогло в качестве пропуска удостоверение репортера «Космополиса». Пользуясь компьютером справочного отдела редакции, Герсен нашел имя «Фогель Фильшнер» и вызвал на экран все относящиеся к этому имени материалы.

Содержание газетных заметок, посвященных Фогелю Фильшнеру, соответствовало рассказу Дандины, хотя отличалось относительной лаконичностью. Журналист отзывался о Фогеле как о «подростке, подверженном приступам мрачной меланхолии и часто бродившем по ночам в полном одиночестве». Его мать, Хедвига Фильшнер, работавшая в косметическом салоне, заявляла, что невероятный и возмутительный поступок Фогеля стал для нее полной неожиданностью. Она называла своего отпрыска «послушным мальчиком – пожалуй, слишком мечтательным и склонным к уединенным размышлениям».

У Фогеля Фильшнера не было близких друзей. В биологической лаборатории, однако, он нередко проводил время в обществе юноши по имени Роман Хенигсен, чемпиона школы по шахматам. Иногда они играли в шахматы во время обеденного перерыва. Хенигсена преступление Фогеля нисколько не удивило: «Этот парень не умел мириться с поражением. Каждый раз, когда я ставил ему мат, он в ярости сбрасывал фигуры на пол. Тем не менее, играть с ним было интересно. Мне не нравятся легкомысленные противники».

«Да уж, Фогель Фильшнер не был легкомысленным подростком!» – подумал Герсен.

На экране появилась фотография группы похищенных девочек под заголовком «Хоровое общество лицея Филидора Бохуса». В переднем ряду ухмылялась пухлая девчонка, в которой Герсен узнал Дандину. В том же хоре пела Джераль Тинзи. Судя по списку имен под фотографией, Джераль должна была быть третьей слева в четвертом ряду. Увы, она умудрилась повернуться к подруге в тот момент, когда снималась фотография, а стоявшая перед ней высокая девочка закрыла головой ее профиль. Различить можно было только часть прически и затылок, не позволявшие установить внешность зазнобы Фогеля.

Фотографии Фогеля Фильшнера в местной газете не публиковались.

В дальнейших выпусках Фогель Фильшнер не упоминался. «Негусто!» – подумал Герсен. По-видимому, в Амбейле никто – или почти никто – не догадывался о том, что Фогель Фильшнер и Виоль Фалюш были одним и тем же лицом. Для того, чтобы проверить это обстоятельство, Герсен произвел поиск местных газетных материалов, в которых упоминалось бы имя «Виоль Фалюш». Любопытство у него вызвал только один отрывок: «Виоль Фалюш неоднократно давал понять, что он родом с Земли. Несколько раз распускались слухи о том, что Фалюша видели в Амбейле. Невозможно себе представить, по какой причине всесильный «князь тьмы» стал бы посещать наш ничем не примечательный город. Для таких абсурдных сплетен нет никаких фактических оснований».

Покинув редакцию газеты, Герсен остановился на тротуаре. Зайти в жандармерию? Герсен решил не связываться с полицией. Вряд ли они могли сообщить ему что-нибудь, чего он еще не знал. Даже если у местной полиции были какие-то полезные сведения, они наверняка не стали бы ими делиться с человеком, называющим себя журналистом. Кроме того, Герсен не хотел привлекать к себе внимание властей.

Развернув карту города, Герсен отметил местонахождение найденных адресов, а также лицея Филидора Бохуса. Лицей оказался ближе всего, на другом конце прихода Лотар. Остановив трехколесное автоматическое такси, Герсен поехал вверх по склону одного из девяти холмов по улице, окруженной небольшими отдельно стоящими домами. Некоторые дома, с высокими крутыми крышами, выложенными молочно-белой черепицей, были построены согласно древней традиции, из глазированного темно-красного кирпича. Другие проектировались в новом стиле «пустотелого ствола» – узкие бетонные цилиндры, погруженные под землю на две трети высоты. Встречались дома из искусственного песчаника – цельно сформованного прессованного грунта, дома из розовых или белых панелей, увенчанные куполами гофрированного металла, дома из многослойного картона с электрически заряженными прозрачными крышами, отталкивающими пыль. Дома-пузыри, отлитые из стекла или стеклометалла, широко распространенные на планетах Кортежа, не приобрели популярность среди обитателей Западной Европы, называвших такие сооружения «подсвеченными тыквами» и «бумажными фонарями», а их обитателей – «мутантами, порвавшими с человеческими обычаями». Такси остановилось напротив лицея Филидора Бохуса – угрюмого куба из синтетического черного камня, с парой кубов поменьше слева и справа.

Директор лицея, доктор Виллем Ледингер, оказался флегматичным дородным человеком с кожей оттенка яблочного пюре и длинным хохлом соломенных волос, завитым причудливой загогулиной на черепе, обритом наголо по бокам и на затылке. Герсен подумал, что не всякий директор школы осмелился бы появляться в таком виде перед тысячами подростков. Ледингер принял Герсена дружелюбно и без подозрений отнесся к фикции Герсена, заявившего, что журнал «Космополис» готовит обзор, посвященный современной молодежи.

«Не думаю, что вы найдете что-нибудь, что вызвало бы особый интерес у читателей, – заметил Ледингер. – Должен признаться, нынешние молодые люди, как бы это выразиться... исключительно обыкновенны. Конечно, у нас много талантливых учащихся и, само собой, достаточная доля тупиц...»

Герсен постепенно свел разговор к обсуждению разницы между сегодняшней молодежью и теми, кто учился в лицее больше двадцати лет тому назад; после этого уже не так трудно было упомянуть о Фогеле Фильшнере.

«Ах да! – вспомнил доктор Ледингер, поглаживая свой желтоватый хохол. – Фогель Фильшнер. Не слышал это имя уже много лет. Разумеется, тогда меня в лицее не было – я преподавал, ничтоже сумняшеся, на другом конце города, в технической академии Хульбы. Но мне были знакомы все подробности этого скандала. В образовательных учреждениях у каждой стены десятки ушей, как известно. Какая трагедия! Трудно понять, что заставило еще не оперившегося юнца отомстить таким образом всему, что ему было дорого и знакомо».

«Значит, с тех пор он не возвращался в Амбейль?»

«С его стороны это было бы глупо. Даже если возвращался, то не афишировал свое присутствие».

«В вашем архиве нет, случайно, какой-нибудь фотографии Фильшнера? Может быть, я посвятил бы отдельную статью этому знаменитому похищению».

Доктор Ледингер неохотно признал, что в архиве лицея должны были быть фотографии Фогеля Фильшнера: «Но зачем ворошить грязное прошлое? Это попахивает гробокопательством».

«С другой стороны, такая статья могла бы способствовать опознанию беглеца и его привлечению к ответственности».

«Ответственность? – доктор Ледингер скептически поджал губы. – С тех пор прошло тридцать лет! Да, истерический юнец совершил ужасную ошибку. Но, какова бы ни была тяжесть его преступления, с тех пор он, конечно же, успел раскаяться, возместить по возможности нанесенный им ущерб и помириться с собой. Какой смысл теперь имело бы так называемое «привлечение к ответственности»?»

Герсен был несколько озадачен неожиданным отпором со стороны директора: «Это имело бы смысл хотя бы потому, что убедило бы других в том, что похищения такого рода не остаются безнаказанными. Кто знает? Может быть, среди ваших учеников зреет новый Фогель Фильшнер».

Доктор Ледингер криво усмехнулся: «Не сомневаюсь в этом ни на минуту. Некоторые из наших юнцов – поразительные мерзавцы. Но не буду распространять школьные сплетни. И фотографии Фильшнера тоже распространять не буду. Нахожу ваше предложение совершенно неприемлемым».

«Сохранился ли школьный альбом, относящийся к году похищения девочек? Или, что было бы еще полезнее, альбом за предыдущий год?»

Несколько секунд доктор Ледингер молча смотрел Герсену в лицо – и с каждой секундой доброжелательность директора лицея улетучивалась. Поднявшись с кресла, он подошел к стене и снял с полки увесистый альбом. Директор молча наблюдал за тем, как Герсен перелистывал страницы альбома, пока не нашел уже известную ему фотографию девочек из хорового общества. Ткнув пальцем в фотографию, Герсен заметил: «Вот Джераль Тинзи, девушка, отвергнувшая Фогеля, что и побудило его к похищению».

Доктор Ледингер соблаговолил взглянуть на фотографию: «Подумать только! Двадцать восемь девочек пропали в Запределье, как в воду канули! Они погибли – или вся их жизнь изувечена. Я нередко задумываюсь над тем, что с ними стало. Какие-нибудь из них, наверное, все еще живы».

«А что стало с Джералью Тинзи? Надо полагать, вы знаете, что ее не было среди похищенных?»

Ледингер снова уставился Герсену в лицо, с еще бóльшим подозрением: «Возникает впечатление, что вы хорошо знакомы с этим делом – и что вы не вполне откровенно объяснили причину своего визита».

«Не вполне, – усмехнулся Герсен. – Меня интересует, главным образом, Фогель Фильшнер, но я не хочу, чтобы это было очевидно. Чем меньше людей знают, что я собираю информацию о Фильшнере, тем лучше».

«Вы работаете в полиции? Или в МСБР?»

Герсен продемонстрировал свое удостоверение репортера «Космополиса»: «Больше никаких рекомендаций у меня нет».

«Гмм... «Космополис» намерен опубликовать статью о Фогеле Фильшнере? На мой взгляд, это пустая трата времени, бумаги и чернил. Неудивительно, что «Космополис» быстро теряет престиж».

«Как насчет Джерали Тинзи? В вашем архиве есть ее фотография?»

«Несомненно, – доктор Ледингер положил ладони на стол, показывая, что интервью закончено. – Но мы не можем раскрывать конфиденциальные материалы кому попало. Очень сожалею».

Герсен поднялся на ноги: «Так или иначе, благодарю вас за помощь».

«Я ничем вам не помог», – с каменным лицом отозвался Ледингер.

* * *

Фогель Фильшнер когда-то жил со своей матерью в узком маленьком доме на восточной окраине Амбейля, граничившей с сомнительным районом складов и транспортных депо. Герсен поднялся по сетчатым чугунным ступенькам, прикоснулся к кнопке звонка и повернулся лицом к смотровому глазку. Женский голос спросил: «Кто там?»

Герсен ответил самым успокоительным тоном: «Я пытаюсь найти мадам Хедвигу Фильшнер – она здесь жила много лет тому назад».

«Вы ошиблись адресом. Спросите у Юэна Клодига, домовладельца. Мы ничего не знаем, только платим за квартиру».

Юэн Клодиг, которого Герсен нашел в управлении фирмы «Недвижимость Клодига», охотно просмотрел записи: «Мадам Хедвига Фильшнер... Кажется, я что-то такое припоминаю... В списке жильцов ее не видно... Нет, вот она! Переехала – смотрите-ка – тридцать лет тому назад!»

«А ее нынешнего адреса у вас нет?»

«Нет, сударь. Это было слишком давно. Она не оставила даже адреса для пересылки запоздавшей почты... Но теперь я вспомнил! Ее сын был тот самый Фогель Фильшнер, мальчишка-работорговец!»

«Именно так».

«Что ж, одно я могу вам сказать. Когда все узнали о его преступлении, мадам Фильшнер собрала пожитки и пропала – с тех пор ее больше никто не видел».

* * *

Дом Джерали Тинзи – высокое восьмиугольное сооружение в так называемом «четвертом палладианском стиле» – нашелся на полпути вверх по склону холма Байлейль. Адрес Герсен нашел в текущих записях городского архива – семья не переезжала.

На звонок ответила женщина средних лет, приятной наружности, в расшитом узорами крестьянском платье и головном платке с цветочным орнаментом. Пока Герсен оценивал ее внешность, женщина отвечала ему открытым, даже вызывающим взглядом.

«Вы, случайно, не Джераль Тинзи?» – с надеждой спросил Герсен.

«Джераль? – брови женщины высоко взметнулись. – Нет – вот уж никак не Джераль!» У нее из груди вырвался иронический смешок: «Что за вопрос? А кто вы такой?»

Герсен предъявил удостоверение. Женщина прочла его и вернула карточку: «Почему вы подумали, что я – Джераль Тинзи?»

«Она когда-то здесь жила. Кроме того, теперь она была бы примерно вашего возраста».

«Я ее кузина, – собеседница рассмотрела Герсена еще внимательнее. – А почему вас интересует Джераль?»

«Не могу ли я зайти? Я все объясню».

Женщина колебалась. Когда Герсен сделал движение, чтобы шагнуть вперед, она остановила его таким же быстрым движением. Затем, с сомнением оглянувшись, отступила в сторону. Герсен прошел в широкий коридор с полом, выложенным безукоризненно чистой белой стеклянной плиткой. Одна из стен, как это было принято во многих европейских семьях среднего класса, была отведена под сувениры. Здесь красовались панель, искусно инкрустированная деревом, костью и раковинами – изделие ремесленников народа ленкка с Чертовщины, диковатой планеты Кортежа, набор ароматических кружев из Памифиля, перфорированная полированная табличка из обсидиана и так называемая «молебственная плита»[15]15
  Негуманоидные аборигены полуострова 4A Второй планеты 23 й звезды созвездия Волка посвящают бóльшую часть жизни отделке этих плит, имеющих для них, судя по всему, существенное мистическое значение. Два раза в год, в дни солнцестояния, двести двадцать четыре экземпляра микроскопически идентичных плит размещаются на поверхности церемониального плота, дрейфующего затем, без присмотра, по волнам океана. Команда судна экспроприационной корпорации «Люпус», курсирующего параллельно побережью полуострова 4A за горизонтом, поднимает плиты с плота на борт, после чего плиты экспортируются и продаются как произведения искусства.


[Закрыть] со Второй планеты 23 й звезды созвездия Волка.

Герсен задержался, чтобы полюбоваться на небольшой коврик исключительно изящной расцветки и выделки: «Красивый ковер. Вы знаете, откуда он?»

«Ручной выделки, на него приятно смотреть, – согласилась кузина Джерали Тинзи. – Откуда-то с другой планеты, точно не помню».

«Похоже на работу ткачих из Сабры», – предположил Герсен.

С верхнего этажа послышался резкий оклик: «Эмма! Кто там пришел?»

«Уже проснулась!» – пробормотала Эмма. Повысив голос, она ответила: «Репортер из «Космополиса», тетушка!»

«Нам не нужны никакие журналы! – прокричал голос. – Я много раз говорила!»

«Хорошо, тетушка! Я так ему и скажу!» – Эмма знаком пригласила Герсена в гостиную и кивком головы указала на лестницу, ведущую наверх: «Это мать Джерали. Она больна».

«Жаль! – сказал Герсен. – Кстати, а где сама Джераль?»

Эмма снова обратила на гостя вызывающий взор: «Почему вы хотите знать?»

«Откровенно говоря, я пытаюсь найти некоего Фогеля Фильшнера».

Эмма рассмеялась – бесшумно и невесело: «Вы шутите! Вы пришли спрашивать о Фогеле Фильшнере, и не куда-нибудь, а к нам? Хуже вы ничего не могли придумать?»

«Вы его знали?»

«Конечно. Он был на год младше меня и учился в том же лицее».

«Но вы не видели его после похищения?»

«О нет. Не видела. И все же... странно, что вы об этом спрашиваете, – Эмма колебалась, ее улыбка смущенно дрожала. – Словно туча набежала на солнце. Иногда я смотрю вокруг... и мне кажется, что я заметила Фогеля – но его нигде нет».

«Что случилось с Джералью?»

Эмма присела и вздохнула, вспоминая далекое прошлое: «Учитывайте, что вокруг похищения поднялась шумиха, потерпевшие семьи искали виновников. Весь город кипел, у нас никогда не случалось ничего подобного. На Джераль стали указывать пальцем, родственники пропавших девочек устраивали ей отвратительные сцены на улице. Несколько матерей дошли до того, что надавали ей пощечин и пинков; это она унизила Фогеля, довела его до отчаяния, толкнула его на преступление – значит, отчасти виновата в том, что произошло...» Помолчав, Эмма задумчиво продолжала: «Должна признаться, Джераль действительно была бессердечной вертихвосткой. Конечно, она вызывала всеобщее восхищение. Ей достаточно было искоса посмотреть на парня, вот так, – Эмма продемонстрировала, – и он готов был встать перед ней на колени... Негодница! Она флиртовала даже с Фогелем. Что было чистейшим садизмом, потому что она терпеть его не могла. Ох уж этот мерзкий Фогель! Каждый день, приходя из школы, Джераль рассказывала нам о какой-нибудь очередной гнусности, устроенной Фогелем. О том, как он резал живую лягушку, а потом вытер руки салфеткой и тут же стал пожирать полдник. О том, как от него воняло, как он никогда не менял одежду – видимо, даже спал в одежде. О том, как он хвастался своим поэтическим воображением и пытался впечатлить ее величием своего таланта. Но это правда! Джераль спровоцировала Фогеля – и двадцать восемь других девочек дорого заплатили за ее ужимки».

«И что же случилось потом?»

«Всеобщее возмущение. Все отвернулись от Джерали – пожалуй, многие ей завидовали и наконец дождались повода, так сказать, «поставить ее на место». В конце концов Джераль сбежала с мужчиной гораздо старше ее. Она так и не вернулась в Амбейль. Даже ее мать не знает, где она и что с ней».

В гостиную сбежала по лестнице старуха с горящими глазами и растрепанными седыми волосами. Герсену пришлось вскочить и спрятаться за креслом, чтобы уклониться от ее кулаков.

«Что вы тут делаете, что разнюхиваете у меня в доме? Ступайте прочь! Вам мало горя, которое вы мне причинили? У вас лживая физиономия – вы такой же, как все! Вон, и никогда не возвращайтесь! Мошенник! Какая наглость! Вломился сюда, задавать свои паршивые вопросы...»

Герсен покинул этот дом настолько поспешно, насколько это было возможно. Эмма пыталась проводить его к выходу, но тетка резво проковыляла по коридору и оттолкнула ее назад.

Дверь захлопнулась; за дверью продолжалась почти истерическая приглушенная перепалка. Фурия! Герсену повезло, что она не успела исцарапать ему лицо.

В прибрежном кафе неподалеку Герсен заказал бутылку вина и наблюдал за тем, как солнце склонялось к морскому горизонту... Не исключено было, конечно, что все его расследование, начавшееся с газетной заметки, попавшейся на глаза в Авенте – бесполезная погоня за призраками. До сих пор единственным звеном, связывавшим Виоля Фалюша и Фогеля Фильшнера, была исповедь Какарсиса Азма. Эмма Тинзи явно считала, что несколько раз видела Фогеля в Амбейле; Виолю Фалюшу могло доставлять особое удовольствие возвращаться время от времени в город своего детства. Если так, почему он скрывался от старых знакомых? Надо полагать, среди них у него не было друзей, которые не поспешили бы его выдать. Джераль Тинзи, со своей стороны, приняла самое мудрое решение, когда бесследно скрылась из Амбейля: Виоль Фалюш был знаменит злопамятностью. Одним из его ближайших местных знакомых был чемпион-шахматист, Роман Хенигсен. Дандина упоминала также о поэте, побуждавшем Фогеля Фильшнера к эксцессам воображения... Герсен попросил принести ему телефонную книгу и стал искать фамилию «Хенигсен». Она нашлась почти сразу – справочник буквально раскрылся на нужной странице. Герсен записал адрес Хенигсена и спросил у официанта, как туда проехать. Оказалось, что Роман Хенигсен жил в пяти минутах ходьбы. Оставив на столе недопитую бутылку вина, Герсен снова вышел на улицу, где уже начинало смеркаться.

Дом Романа Хенигсена был элегантнее всех жилищ, какие Герсен посетил в этот день: трехэтажная усадьба из металла и панелей плавленого камня, с окнами из поляроидного стекла, становившегося прозрачным, зеркальным или темным по команде.

Приближаясь к входной двери, Герсен чуть не столкнулся с Хенигсеном, возвращавшимся домой. Невысокий подвижный человек с большой головой и щепетильно-придирчивым выражением лица, Хенигсен с подозрением взглянул на Герсена и спросил, по какому делу тот явился. В данном случае Герсен решил, что откровенность будет полезнее уклончивости: «Я навожу справки по поводу Фогеля Фильшнера, учившегося с вами в одном классе. Насколько мне известно, вы – единственный человек, которого в каком-то смысле можно было назвать его приятелем».

«Хм! – Роман Хенигсен задумался. – Заходите, будьте добры, и мы обсудим этот вопрос».

Он провел Герсена в кабинет, украшенный всевозможными шахматными трофеями и сувенирами: призовыми кубками, портретами, бюстами, коллекцией шахматных досок и фигур из редких и полудрагоценных материалов, фотографиями.

«Вы играете в шахматы?» – поинтересовался Хенигсен.

«Мне случалось играть в шахматы, но только изредка».

«Как любому другому специалисту, чтобы оставаться в форме, шахматисту приходится постоянно практиковаться. Древняя игра! – Хенигсен подошел к шахматной доске и с заботливой небрежностью переместил несколько фигур. – Каждая комбинация проанализирована, зарегистрировано столько партий, что компьютер может предсказать последствия любого разумного хода в любой позиции. Если бы человек мог помнить все игры и позиции, ему не нужно было бы думать, чтобы выигрывать! К счастью, ни у кого, кроме роботов, такой памяти нет. Но вы пришли не для того, чтобы говорить о шахматах. Не желаете ли немного выпить?»

Герсен принял из рук хозяина дома граненый хрустальный стаканчик, наполненный на два пальца крепкой настойкой: «Благодарю вас».

«Фогель Фильшнер! Странно снова услышать это имя. Где он сейчас?»

«Именно это я пытаюсь узнать».

Роман Хенигсен иронически покачал головой: «От меня вы это не узнаете. Я его не видел и ничего о нем не слышал с 1494 года».

«Честно говоря, я не ожидал, что Фогель осмелится возвращаться в родной город. Но существует возможность...» – Герсен осекся, потому что Роман Хенигсен вздрогнул и прищелкнул пальцами.

«Любопытно! – воскликнул Хенигсен. – По четвергам, вечером, я играю в шахматном клубе. Примерно год тому назад я заметил человека, стоявшего у входа, под часами. Я подумал: «Фогель Фильшнер? Не может быть!» Человек повернулся, я увидел его лицо. Он чем-то походил на Фогеля, но в то же время это ни в коем случае не был Фогель. Представительная внешность, выправка ничем не напоминали сутулую узкоплечую фигуру Фогеля. И все же – раз уж вы об этом упомянули – в нем несомненно что-то было от прежнего Фогеля. Может быть, манера держать опущенные руки ладонями назад».

«С тех пор вы больше его не видели?»

«Ни разу».

«Вы говорили с ним?»

«Нет. Заметив его, я удивился и, пожалуй, даже уставился на него, но я опаздывал на турнир и прошел мимо».

«С кем, по-вашему, Фогель Фильшнер мог бы встречаться в Амбейле? У него были какие-нибудь приятели или знакомые, кроме вас?»

Роман Хенигсен слегка поморщился и поджал губы: «Меня трудно назвать его приятелем. Мы занимались за одним и тем же столом в лаборатории. Иногда я играл с ним в шахматы – причем он нередко выигрывал. Если бы Фогель взялся за шахматы всерьез, из него вполне мог бы получиться мастер или даже гроссмейстер. Но ему было интереснее волочиться за девчонками и писать стихи, подражая некоему Наварту».

«Ага, Наварт! Так звали поэта, которому подражал Фогель Фильшнер?»

«К сожалению. На мой взгляд, Наварт – шарлатан, напыщенный бахвал, человек с самыми сомнительными привычками и наклонностями».

«Что стало с этим Навартом?»

«Насколько я знаю, он все еще ошивается где-то поблизости, хотя, конечно, он уже не тот человек, каким был тридцать лет тому назад. С тех пор публика стала благоразумнее: изощренный декаданс уже не шокирует людей так, как бывало в дни моей молодости. Фогель, естественно, был зачарован этим виршеплетом и выкидывал всевозможные нелепые выходки, чтобы его знакомство с идолом богемы замечали и помнили. Да уж, конечно! Если кого-то можно назвать подстрекателем, подтолкнувшим Фильшнера к преступлению, этот подстрекатель – сумасшедший поэт Наварт!»