Текст книги "Князья тьмы. Пенталогия"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 81 страниц)

* * *

В парках Дворца Любви редко раздавались звуки музыки; тишина садов была хрустально ясной, как слезы росы. Но на следующее утро постояльцы в белом принесли струнные инструменты и целый час исполняли тоскливую протяжную музыку, обремененную заунывными аккордами. Внезапный ливень заставил музыкантов поспешно собраться под крышей ближайшей ротонды – там они стояли, щебеча как птицы и поглядывая на небо. Наблюдая за их лицами, Герсен подумал о том, насколько искусственной и непрочной была связь между ними и гостями Фалюша. Неужели они не знали ничего, кроме легкомысленных развлечений и любви? Опять же, оставался открытым вопрос, поднятый Навартом: что происходило, когда они начинали стареть? Практически все постоянные обитатели дворца еще не вышли из возраста первой молодости.

Выглянуло солнце; сады засверкали свежестью. Привлеченный любопытством, Герсен направился к лужайке друидов. В глубине одного из светло-коричневых шатров он заметил бледное лицо Биллики; друидесса Вюста загородила вход и враждебно уставилась на Герсена.

Тянулся долгий день. В воздухе чувствовалось что-то зловещее, всеми овладела непонятная тревога. Наступил вечер; солнце опускалось в беспорядочную груду облаков, разбрасывая золотистые, оранжевые и красные сполохи, достигавшие зенита и простиравшиеся далеко на восток. Когда начали сгущаться сумерки, обитатели дворца и гости собрались на лужайке друидов. По обеим сторонам центрального дуба теперь горели костры – друидессы Лейдига и Вюста подкладывали в них хворост.

Из шатра вышел друид Прюитт. Остановившись у входа в святилище, он обратился к собравшимся с речью. Он говорил звучно, медленно и многозначительно, часто прерываясь – словно для того, чтобы прислушаться к эхо, вызванному его словами.

Леранд Вибль приблизился к Герсену: «Я говорю от имени всех участников нашей группы. Что бы ни случилось – не вмешивайтесь. Вы согласны?»

«Конечно, нет».

«Я так и думал. Что ж, придется...» – Вибль прошептал Герсену на ухо несколько слов. Герсен хмыкнул. Вибль отошел, чтобы поговорить с Навартом, сегодня захватившим с собой крепкий посох. Услышав сообщение архитектора, старый поэт отбросил посох в сторону.

«На каждой планете – свое священное Древо! – гремел друид Прюитт. – Как это возможно? Благодаря божественному откровению, пресуществлению Жизни. О боготворящие друиды, воплощающие жизнь Первого Семени, с трепетом принесите свой самый драгоценный дар! Ради чего мы здесь? С нами двое – двое, родившиеся и выращенные только для того, чтобы на этой нечестивой планете тоже росло священное Древо! Выходите, друиды, выходите к Древу!» Из одного шатра вывели спотыкающегося Хьюла, из другого – Биллику. Молодые люди явно находились в замешательстве, их глаза потускнели и словно ослепли – похоже было, что их чем-то опоили или одурманили. Мало-помалу, однако, Хьюл и Биллика стали озираться по сторонам и, наконец, заметили пылающие костры. Как завороженные, они приближались к дубу, шаг за шагом. На лужайке воцарилось мертвое молчание. Хьюл и Биллика подошли к стволу, взглянули на костры и спустились в яму под деревом.

«Узрите же, смертные! – провозгласил Прюитт. – Их вмещает Древо Жизни! О, благословенные дети, они сливаются с Духом Вселенной! Счастливцы, избранники судьбы! На веки вечные им предстоит стоять под солнцем, под дождем, днем и ночью – и направлять нас дальше на путь истинный!» Дакау, Прюитт и Диффиани взялись за лопаты и стали сбрасывать землю в яму. Они работали энергично и охотно. Уже через полчаса яма заполнилась, и весь промежуток между корнями дуба превратился в округлую кучу земли. Друиды принялись маршировать вокруг дерева, размахивая горящими сучьями. Каждый из них громко произнес заклинание, и церемония закончилась пением священного гимна.

* * *

Как правило, друиды завтракали в трапезной ближайшей группы коттеджей. Наутро, после обряда освящения Древа Жизни, они бодро прошли по аллеям и газонам в трапезную. За ними шли Хьюл и Биллика. Друиды заняли свои обычные места; Хьюл и Биллика последовали их примеру.

Вюста первая заметила молодых людей и протянула дрожащий указательный палец, указывая на них другим. Лейдига взвизгнула. Прюитт отскочил от стола, повернулся и выбежал из трапезной. Дакау обмяк на стуле, как наполовину опустевший мешок. Скебу Диффиани резко выпрямился и в замешательстве наблюдал за происходящим. Хьюл и Биллика игнорировали вызванный ими переполох.

Всхлипывая и задыхаясь, Лейдига встала и, пошатываясь, вывалилась из трапезной. За ней последовала Вюста. Диффиани не проявил почти никаких признаков волнения; он спросил у Хьюла: «Как вы оттуда выбрались?»

«Через туннель, – ответил Хьюл. – Вибль велел прокопать подземный проход».

Вибль подошел поближе: «Нам сказали, что мы можем пользоваться услугами персонала. Я так и сделал. Мы выкопали туннель».

Диффиани медленно кивнул, поднял правую руку, стащил с головы капюшон, внимательно посмотрел на него и бросил в угол.

Дакау взревел и встал во весь рост. Сначала он ударил Хьюла, повалив того на пол, после чего размахнулся, чтобы нанести яростный удар Виблю, но тот только отступил на пару шагов, ухмыляясь во весь рот: «Возвращайся к своему дубу, Дакау. Выкопай еще одну яму и сам себя в ней похорони!»

Дакау покинул трапезную размашистыми шагами.

Вюсту и Лейдигу в конце концов нашли – они прятались в беседке, сгорбившись и рыдая от ужаса. Прюитт убежал на юг, за пределы территории дворца, и его больше никто не видел.

* * *

С провалом жертвоприношения друидов разорвалась некая завеса. Глядя друг на друга, гости поняли, что их пребыванию во Дворце Любви подходил конец.

Герсен стоял и смотрел на горные хребты. Проявлять терпение можно было сколько угодно – но случай оказаться так близко к Виолю Фалюшу мог больше не представиться.

Он размышлял над теми ничтожными обрывками полезной информации, какие ему удалось добыть. Было разумно предположить, что длинный зал, где состоялся приемный банкет, каким-то образом соединялся с апартаментами Фалюша. Герсен поднялся по мраморным ступеням и осмотрел закрытую стену банкетного зала. В ней не было ничего примечательного. На находившиеся за этим сооружением отвесные горные склоны взобраться было невозможно.

На востоке, где скалистые утесы возвышались над морем, Виоль Фалюш устроил непроходимые препятствия из терновника. Путь на запад преграждала каменная стена. Герсен повернулся лицом к югу. Проделав долгий путь и обойдя сады дворца по периметру, он мог бы подняться в горы, чтобы рассмотреть окрестности сверху... Герсен ненавидел бессмысленную деятельность такого рода. Ему пришлось бы передвигаться в незнакомой местности без какой-либо определенной цели. Должен был существовать какой-то более результативный подход, но Герсен не мог придумать ничего лучше. Что ж, пора было что-нибудь делать – в любом случае это было лучше, чем ничего не предпринимать. Герсен взглянул на солнце – до темноты оставалось еще часов шесть. Ему предстояло далеко уйти и довериться случаю. Будучи задержан, он всегда мог назваться Генри Лукасом, журналистом, занимающимся сбором информации – достаточно убедительное объяснение самовольной отлучки. В том случае, конечно, если в распоряжении Виоля Фалюша не было детектора лжи... У Герсена по спине пробежали мурашки. Это ощущение вызвало у него раздражение, досаду на себя. Он расслабился, потерял уверенность в себе, стал слишком осторожным. Упрекая себя то за трусость, то за самонадеянное безрассудство, он направился на юг, в сторону, противоположную горным склонам.

Глава 13

Из сборника «Миры моей памяти» Л. Г. Дюсеньи:

«Муниципальный храм в Астрополисе – величественное, роскошное сооружение из красного порфира, содержащее достопримечательный массивный алтарь из литого серебра. Население Астрополиса подразделено на тринадцать сект, каждая из которых посвятила себя служению конкретному Верховному Божеству. Для того, чтобы определить, какое из божеств верховнее других, каждые семь лет астрополитанцы устраивают Турнир богов – своего рода испытания, измеряющие атрибуты богов: Преобладающую власть, Недоступную возвышенность и Неизъяснимую таинственность.

В ходе первого испытания деревянные изображения богов устанавливают на оседланных онаграх, после чего к упряжи каждого онагра пристегивают тяжелое бревно. Вслед за этим онагров, погоняемых бичами, заставляют пробежать дистанцию на стадионе, и первому богу, прискакавшему к финишу, присваивается Преобладающая власть.

Во время второго испытания изображения богов погружают в стеклянный котел, который затем герметизируют и переворачивают. Бог, первым всплывающий вплотную к стеклянному днищу, объявляется обладающим Недоступной возвышенностью.

Затем изображения богов скрывают в тринадцати будках, закрытых шторами. К будкам подводят кандидатов на заклание, и каждый из кандидатов пытается угадать, какой из богов прячется в той или иной будке. Кандидату, угадавшему наименьшее число богов, полагается помазание елеем и рассечение глотки, а бог, сумевший прятаться лучше других, провозглашается Неизъяснимо таинственным.

На протяжении последних двадцати восьми лет бог Кальцибах неизменно становился победителем большинства испытаний на Турнирах, а бог Сиаразис проигрывал соревнования так часто, что сиаратики, один за другим, стали дезертировать и становиться ревностными кальцибахийцами».

* * *

Сады закончились рощей высоких туземных деревьев с кривыми тощими стволами – Герсен таких еще раньше не видел: их мясистые листья сочились каплями смолы с неприятным затхлым запахом. Опасаясь яда, в этой роще Герсен старался дышать как можно меньше и с облегчением вышел под открытое небо, на испытывая никаких ощущений, кроме легкого головокружения. На востоке, в направлении океана, виднелись фруктовые сады и вспаханные поля, на западе, вдали – дюжина продолговатых сооружений. Амбары? Склады? Общежития? Продолжая держаться в тени деревьев, Герсен направился на запад и через некоторое время вышел к дороге, ведущей в горы от этих амбаров или складов.

В окрестностях не было никаких людей или животных. Склады выглядели заброшенными, и Герсен решил их не осматривать – убежище Виоля Фалюша явно находилось не здесь.

По другую сторону дороги простиралась дикая пустошь, поросшая шиповатым кустарником. Герсен с сомнением смотрел на дорогу: пожалуй, для того, чтобы его не заметили, лучше было идти по пустоши. Пригнувшись, Герсен перебежал дорогу и, отойдя от нее подальше, поспешил в сторону гор. Послеполуденное солнце припекало; кусты кишели маленькими красными клещами, издававшими недовольное жужжание, когда их тревожили. Обогнув высокую кочку – какое-то гнездо или улей – Герсен натолкнулся на раздувшуюся змееподобную тварь с физиономией, неприятно напоминавшей человеческую. Тварь взглянула на Герсена с комическим выражением испуга, вытянулась вверх, отклонилась назад и высунула хоботок, явно приготовившись прыснуть какой-то жидкостью. Герсен торопливо отступил, после чего стал внимательнее смотреть под ноги.

Дорога поворачивала на запад, удаляясь от садов Дворца Любви. Герсен снова пересек ее и укрылся в скоплении желтых пузырчатых растений. Разглядывая горный склон, он пытался найти маршрут, который позволил бы ему взобраться на хребет. К сожалению, поднимаясь по склону, ему пришлось бы оказаться на виду у любого, кто, проходя или проезжая по дороге, взглянул бы в сторону гор... Ничего не поделаешь! Еще раз посмотрев по сторонам и не обнаружив ничего подозрительного, Герсен продолжил путь.

Горный склон был крут, местами обрывист; Герсен продвигался раздражающе медленно. Солнце заметно перемещалось по небу. Внизу раскинулись сады и каналы Дворца Любви. Сердце Герсена билось тяжело и часто, его горло пересохло и онемело, словно смазанное анестезирующим препаратом... Сказывалось воздействие смолистых черных листьев в роще? Он поднимался все выше; панорама внизу становилась все шире.

На какое-то время склон стал не таким крутым, как поначалу, и Герсен стал по возможности перемещаться не только вверх, но и на восток – туда, где предположительно должно было находиться логово Фалюша. Какое-то движение? Герсен застыл. Уголком глаза он что-то заметил – что именно? Он не успел разобраться. Но что-то мелькнуло справа внизу. Внимательно изучая склон, Герсен различил наконец то, что в других обстоятельствах и с другой точки зрения ускользнуло бы от его внимания: глубокую трещину или расщелину с двумя соединенными мостиком арочными проходами в стенах; проходы и мостик были замаскированы неровной каменной грядой так, чтобы их не было видно снизу. Цепляясь за камни и разыскивая ступнями точки опоры, Герсен стал спускаться по диагонали к расщелине и в конце концов оказался метрах в десяти над мостиком. Путь вперед преграждал провал расщелины, а ниже склон становился отвесным. Пальцы Герсена начинали уставать, постоянно напряженные мышцы ног онемели. Десять метров – слишком высоко: в прыжке можно было переломать ноги. На мост вышел бледный сутулый человек с влажно блестящей головой – на бритом черепе красовался только короткий темно-серый хохол. Теперь Герсен понял, какое блеснувшее движение привлекло раньше его внимание. Если бы этот человек взглянул наверх – или если бы сорвавшийся камешек упал на мост – все было бы потеряно... Сутулый человек скрылся в противоположном арочном проходе. Герсен решился на фантастический, противоречащий всем представлениям о силе притяжения прыжок, бросившись в сужающуюся расщелину. Широко расставив ноги и упираясь подошвами в стенки трещины, он затормозил, пядь за пядью продвигаясь вниз, и наконец с облегчением спрыгнул на мост с высоты оставшихся двух метров. Массируя растянутые мышцы и сделав несколько приседаний, чтобы восстановить кровообращение, Герсен, прихрамывая, углубился в проход с западной стороны – туда, куда скрылся сутулый бритоголовый тип. Выложенный белой плиткой коридор тянулся метров на пятьдесят мимо нескольких застекленных участков и боковых дверей. Сутулый охранник стоял рядом с одной из широких стеклянных панелей, глядя на что-то, что привлекло его внимание. Он поднял руку и подал знак. Откуда-то – откуда именно, Герсен не мог разглядеть – вышел широкоплечий увалень с мощной короткой шеей, жестким ежиком желтоватых волос и белыми глазами. Оба охранника смотрели на что-то через стеклянную панель, причем зрелище, по-видимому, забавляло белоглазого субъекта.

Герсен отступил назад. Перейдя по мостику, он заглянул в восточный проход и увидел единственную дверь в дальнем конце коридора. Здесь стены и пол тоже были выложены белой плиткой; потолочные лампы с ажурными колпаками отбрасывали размытые световые пятна и блики разных форм и цветов.

Крадучись, длинными шагами, Герсен приблизился к дальней двери и прикоснулся пальцами к кнопке, закрепленной на щитке замка. Это ни к чему не привело. На двери не было ни каких-либо клавиш для ввода кода, ни датчиков для сканирования отпечатков пальцев или сетчатки глаза, ни замковой скважины. Открывающий дверь механизм контролировался с другой стороны. В какой-то мере это была полезная информация – сутулый охранник с бритой головой вышел из-за этой двери, что могло объясняться только тем, что он советовался или получал указания, то есть за дверью кто-то был, кто-то сидел, стоял или работал.

Ни в коем случае нельзя было привлекать к себе внимание. Но Герсену нужно было что-то срочно предпринять. В любой момент один из охранников мог вернуться, а спрятаться было негде. Герсен внимательно изучил перегородившую коридор дверь. В ней был установлен электромагнитный замок; крышка замка была закреплена на панели клеющим составом. Герсен пошарил по карманам, но не нашел ничего полезного. Отбежав назад по коридору, он дотянулся до ближайшей потолочной лампы и вывинтил остроконечный декоративный металлический колпак. Вернувшись к двери, он вставил конец колпака под угол накладки замка и через некоторое время оторвал ее от панели, обнажив механизм, открывающий дверь. Проследив электрические цепи, он вставил конец колпака так, чтобы он закоротил контакты реле, и прикоснулся к кнопке. Дверь почти бесшумно сдвинулась в сторону.

Герсен прошел в безлюдный вестибюль, прилепил на место оторванную накладку и позволил двери закрыться.

Там, где он оказался, было много любопытного. Противоположной входу стеной служила перегородка из рифленого стекла. Слева арочный проход вел на лестничную площадку. В правой стене были установлены пять больших экранов, изображавших Джераль Тинзи в различных нарядах на различных этапах ее существования. Или это были пять разных девушек? Одна, в короткой черной юбке, несомненно была Друзилла Уэйлс. Герсен узнал выражение ее лица – чуть опущенные уголки рта, манеру то и дело беспокойно наклонять голову набок. Другая девушка, очаровательный бесенок в костюме клоуна, выполняла акробатические трюки на сцене. Джераль Тинзи тринадцати или четырнадцати лет, в прозрачном белом платье сомнамбулы, медленно шла на фоне зловещего пейзажа из камней, черных теней и песка. На четвертой Джерали Тинзи, года на два младше Друзиллы, была только дикарская юбочка из кожи с бронзовыми бляшками. Она стояла на террасе, выложенной каменными плитами и, судя по всему, отправляла какой-то религиозный обряд. Пятая Джераль Тинзи, на пару лет старше Друзиллы, деловито шла по городской улице...

Сознание Герсена впитало все это за две секунды. Фотографии производили поразительный эффект, но у него не было времени ими любоваться. Ибо за перегородкой из рифленого стекла виднелся смутный силуэт высокого стройного человека.

Герсен пересек вестибюль четырьмя размашистыми бесшумными шагами. Его рука протянулась к кнопке замка на двери стеклянной перегородки; преодолев внутреннее напряжение, он прикоснулся к кнопке. Дверь не открылась. Герсен разочарованно выдохнул, медленно и тяжело. Человек за стеклом резко обернулся; Герсен видел только его смутную, расплывчатую тень. «Ретц? Что еще тебе понадобилось? – размытая тень чуть наклонила голову, приглядываясь. – Это Лукас – Генри Лукас, журналист!» Голос говорившего стал жестким и резким: «Вам придется многое объяснить. Что вы здесь делаете?»

«Ответ очевиден, – сказал Герсен. – Я пришел, чтобы взять у вас интервью. Другого способа, судя по всему, не было».

«Как вы нашли мое управление?»

«Я поднялся на гору и спрыгнул там, где мостик пересекает расщелину, после чего прошел по коридору и оказался здесь».

«Что вы говорите? Неужели? Вы – профессиональный скалолаз? Или открыли секрет левитации?»

«Это было не так уж трудно, – соврал Герсен. – Кроме того, мне ничего другого не оставалось».

«Вы серьезно нарушили правила, – сказал Виоль Фалюш. – Разве вы не помните мои замечания о неприкосновенности личной жизни? В этом отношении я не делаю никаких исключений».

«Ваши замечания были обращены к гостям Дворца Любви, – возразил Герсен. – Я здесь в качестве репортера и должен выполнять свои обязанности».

«Ваша профессия не служит оправданием нарушению закона, – вкрадчиво и мягко продолжал Виоль Фалюш. – Вам известны мои пожелания, а на этой планете и в пределах всего этого звездного скопления мои пожелания – закон. Я нахожу, что ваше вторжение – дерзость, не имеющая оправдания. По сути дела, оно далеко выходит за рамки нахальства, которое нередко прощают журналистам. Возникает впечатление...»

Герсен прервал его: «Пожалуйста, не позволяйте вашему воображению возобладать над чувством меры. Изображения в вашем фойе чрезвычайно любопытны. Насколько я понимаю, все они посвящены молодой особе, сопровождавшей нас в пути – подопечной поэта Наварта».

«Это действительно так, – подтвердил Фалюш. – Я весьма заинтересован судьбой этой молодой женщины. Я поручил ее воспитание Наварту, но результаты меня глубоко разочаровали; она превратилась в распутную уличную девку».

«Где она теперь? Я ее не видел с тех пор, как мы прибыли во дворец».

«Она пользуется преимуществами моего гостеприимства в обстоятельствах, несколько отличающихся от ваших, – пояснил Виоль Фалюш. – Но почему она вас интересует? Ваши обязанности никак с ней не связаны».

«Не считая того факта, что я подружился с ней в пути и пытался найти ответы на некоторые беспокоившие ее вопросы».

«И в чем заключались эти вопросы?»

«Могу ли я выразиться откровенно?»

«Почему нет? Вряд ли вам удастся досадить мне больше, чем вы уже досадили».

«Девушка боялась того, что с ней могут сделать. Она хотела вести нормальную жизнь, не рискуя навлечь на себя возмездие за проступки, которых она не могла избежать».

Голос Фалюша задрожал: «Она отзывалась обо мне таким образом? Говорила только о страхе и возмездии?»

«У нее не было причин говорить о чем-нибудь другом».

«Вы храбрый человек, господин Лукас. Вам, конечно же, известна моя репутация. Я придерживаюсь принципа всеобщей справедливости – каждый, кто наносит ущерб, обязан заплатить сполна за последствия своих действий».

«Какой ущерб вам нанесла Джераль Тинзи?» – Герсен надеялся отвлечь внимание Фалюша.

«Джераль Тинзи! – Виоль Фалюш выдохнул это имя. – Драгоценная Джераль, такая же своевольная, такая же неразборчивая в связях, как достойная сожаления особа, с которой вы подружились. Джераль никогда не смогла бы возместить тот ущерб, который она мне нанесла. О, годы моей жизни, напрасно затраченные годы!» Голос Фалюша дрогнул, он испытывал искреннюю скорбь: «Нет, ничто не позволило бы ей их возместить, хотя она сделала все, что было в ее силах».

«Она жива?»

«Нет, – голос Виоля Фалюша снова стал резким. – Почему вы спрашиваете?»

«Я – репортер. Вы знаете, почему я здесь. Для меня было бы полезно получить фотографию Джерали Тинзи для своей статьи».

«Я не хочу публиковать какие-либо сведения, касающиеся этого вопроса».

«Меня поражает сходство между Джералью Тинзи и девушкой по имени Друзилла. Вы не могли бы объяснить это сходство?»

«Мог бы, – кивнул силуэт Фалюша. – Но не намерен это делать. Кроме того, остается открытым вопрос о вашем противозаконном вторжении – оно шокирует меня в такой степени, что я требую возмещения». Виоль Фалюш небрежно прислонился спиной к какому-то предмету мебели.

Герсен задумался. Бежать было бесполезно. Напасть было невозможно. Виоль Фалюш, несомненно, был вооружен, а у Герсена не было с собой даже ножа. Возникла в высшей степени затруднительная ситуация, и оставалось только попытаться убедить Фалюша в необходимости забыть о мифической идее «преступления и наказания». Герсен попробовал повлиять на маньяка логическим рассуждением: «Допустим, я нарушил какие-то ваши правила, если понимать их буквально, но какой смысл публиковать статью о Дворце Любви, не включив в нее замечания создателя дворца? С вами невозможно было связаться, так как вы предпочитаете не общаться с гостями».

Виоль Фалюш казался удивленным: «Наварт прекрасно знает, как со мной связаться. Любой слуга мог принести вам телефон, и вы могли позвонить мне в любое время».

«Мне это не пришло в голову, – задумчиво отозвался Герсен. – Нет, я даже не подумал о телефоне. Значит, у Наварта есть ваш местный номер?»

«Разумеется. Тот же самый, каким он пользовался на Земле».

«Что ж, я не догадался об этой возможности, – вздохнул Герсен. – Теперь я здесь. Вы видели первую часть предлагаемой статьи. Вторая и третья части еще колоритнее. Если мы хотим предложить на рассмотрение читателей вашу точку зрения, важно обсудить ее лицом к лицу. Откройте дверь, и мы проведем интервью».

«Нет, – сказал Виоль Фалюш. – Я предпочитаю сохранять инкогнито – это позволяет мне время от времени находиться в компании гостей...» Немного помолчав, он ворчливо продолжал: «Что ж, полагаю, что в вашем случае мне придется сдержать свое возмущение. Это не значит, что я освобождаю вас от ответственности. Возможно, вам придется понести наказание, так или иначе. Но в данный момент можете считать, что вы получили отсрочку». Фалюш тихо произнес какое-то слово – Герсен не расслышал, какое именно. В вестибюле открылась боковая дверь: «Входите, это моя библиотека. Я поговорю с вами там».

Герсен зашел в напоминающее широкий коридор помещение с темно-зеленым ковром. Посреди библиотеки стоял массивный стол с двумя старинными лампами и небрежно разбросанными последними выпусками журналов и газет. Одна из стен была сплошь заставлена стеллажами со старыми книгами, причем стеллажи были устроены так, чтобы полки поднимались и опускались сквозь пол и потолок из хранилищ, находившихся под библиотекой и над ней. На столе находилась также стандартная система доступа к базе данных; вокруг стола стояли несколько мягких кресел.

Герсен смотрел вокруг с некоторой завистью: атмосфера в библиотеке казалась спокойной, цивилизованной, рациональной, отстраненной от гедонистического опьянения Дворца Любви. Загорелся экран – на нем появилось изображение Виоля Фалюша, развалившегося в кресле. Яркая подсветка сзади снова превратила его фигуру в не более чем силуэт – опознать его теперь было еще труднее, чем раньше.

«Очень хорошо, – сказал Фалюш. – Теперь мы беседуем с глазу на глаз. Насколько я понимаю, вы фотографировали то, что видели?»

«Я сделал несколько сот фотографий. Более чем достаточно для того, чтобы составить внешнее, поверхностное представление о дворце – то представление, которое вы желаете внушить гостям».

Фалюш, судя по всему, забавлялся: «Вас интересует то, что я гостям не показываю?»

«Разумеется. Долг журналиста состоит в том, чтобы заглянуть за кулисы, если можно так выразиться».

«Хм! Что вы думаете о Дворце Любви как таковом?»

«Необычайно приятное место».

«Но у вас есть какие-то критические замечания?»

«Чего-то не хватает. Возможно, недостаток скрывается в поведении вашей прислуги и так называемых «постояльцев». Им недостает глубины, они кажутся нереальными порождениями сна или фантазии».

«Вынужден признать, что вы правы, – кивнул Фалюш. – У них нет традиций. Только время позволит устранить это упущение».

«Кроме того, им не хватает ответственности. В конце концов, они всего лишь рабы».

«Не совсем так – они не знают, что они рабы. Они считают себя «счастливым племенем» и таковым, в сущности, являются. Именно это ощущение нереальности, воплощения сказочной фантазии, я стремился создать, приложив немалые усилия».

«А когда они начинают стареть, что тогда? Куда отправляют ваших счастливых рабов?»

«Некоторые работают на фермах, окружающих сады. Других отправляют в места более отдаленные».

«В мир безжалостной действительности? Их продают в рабство?»

«Все мы в каком-то смысле рабы».

«В каком смысле вы считаете рабом самого себя?»

«Я – раб навязчивой идеи, кошмарного наваждения. Я был чувствительным подростком; надо мной жестоко насмеялись, меня отвергли, унизили. Надо сказать, Наварт предоставил вам более чем достаточное число соответствующих подробностей. Я не подчинился издевательствам – напротив, я вынужден был подчиниться своему чувству справедливости и стремиться к возмездию; я все еще ищу возмездия, во всей его полноте. Обо мне распространяют множество завистливых, злобных сплетен. Общераспространенное мнение состоит в том, что я – сладострастный сибарит, эротический гурман. Действительность прямо противоположна этому мнению. Выражаясь без обиняков, я – абсолютный аскет. И обязан оставаться таковым, пока не будет реализована моя навязчивая идея. Надо мной довлеет проклятие. Но вас не интересуют мои личные проблемы, так как, естественно, о них не следует упоминать в печати».

«Как бы то ни было, меня одолевает любопытство. Источник вашего наваждения – Джераль Тинзи?»

«Именно так, – размеренным, спокойным тоном отвечал Виоль Фалюш. – Она запятнала мою жизнь. Она обязана стереть это пятно. Разве это не справедливо? До сих пор, однако, она не пожелала или не смогла искупить свою вину».

«Как она могла бы избавить вас от наваждения?»

Виоль Фалюш беспокойно поерзал в кресле: «Неужели вам настолько не хватает воображения? Мы достаточно подробно обсудили эту тему».

«Таким образом, Джераль Тинзи еще жива?»

«Да, само собой».

«Насколько я помню, однако, вы сказали, что ее нет в живых».

«Жизнь и смерть – недостаточно определенные термины».

«Кто же тогда Друзилла – девушка, которую вы оставили Наварту? Она тоже – Джераль Тинзи?»

«Она – то, что она есть. Она допустила непростительную ошибку. Она подвела меня, и Наварт меня подвел, потому что он должен был ее правильно воспитывать. Она вела себя легкомысленно и распутно; она заигрывала с другими мужчинами, и теперь должна послужить мне так же, как послужила Джераль Тинзи. Так оно было и так оно будет до скончания времен, пока не наступит момент искупления, пока я не почувствую утоление жажды, пока я не стану, наконец, самим собой. На сегодняшний день сумма расплаты, с начисленными на нее процентами, выросла до чудовищных размеров. Тридцать лет! Представьте себе! – голос Фалюша дрожал и срывался. – Тридцать лет меня окружает красота, но я не способен ею наслаждаться! Тридцать бесконечных лет!»

«Не стану притворяться, что мог бы вам что-нибудь посоветовать», – суховато отозвался Герсен.

«Мне не нужны советы – и, само собой, все, что я вам говорю, строго конфиденциально. С вашей стороны было бы исключительно некрасиво публиковать такие сведения. Меня это оскорбит, и я буду вынужден требовать удовлетворения».

«Что же, в таком случае, я могу опубликовать?»

«Что хотите – в той мере, в какой это не наносит мне ущерб».

«Что еще происходит в вашем поместье? Например, что делается на другом конце коридора?»

Некоторое время Виоль Фалюш молча рассматривал собеседника. Герсен чувствовал – хотя и не видел – как пылали глаза «князя тьмы». Но Фалюш ответил беззаботно: «Это Дворец Любви. Любовь интересует меня как явление – можно сказать, что это единственный предмет, который я изучаю с пристрастием, посредством сублимации психической энергии. Я разработал и осуществляю подробную программу исследований. Я изучаю эмоции, возникающие как в искусственных, так и в произвольных условиях. В настоящее время я не намерен обсуждать эту программу в подробностях. Лет через пять – может быть, через десять – я опубликую краткую сводку результатов. Уверен, что они будут способствовать более глубокому и объективному пониманию феномена любви».

«В том, что касается фотографий в вашем фойе...»

Виоль Фалюш вскочил на ноги: «Довольно! Мы слишком много говорили, я начинаю чувствовать себя неудобно. Вы спровоцировали эту беседу, и я уготовил вам сходное неудобство – в какой-то степени оно послужит возмещением причиненного вами ущерба. Впредь призываю вас проявлять осторожность и предусмотрительность! Используйте время с пользой – в ближайшем будущем вам предстоит вернуться в мир действительности».