Текст книги "Князья тьмы. Пенталогия"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 81 страниц)

Глава 9

Из газеты «Светские хроники Ролингсхавена»:

«Куссинес, 30 сентября. Два служащих окружной полиции были убиты сегодня, примерно в 4 часа пополудни, участником таинственной оргии, самовольно учиненной в поместье барона Каспара Хойлмса близ Куссинеса. Воспользовавшись замешательством, вызванным этой вспышкой насилия, убийца скрылся и все еще пребывает в бегах; предполагается, что он прячется в лесу. Его имя еще не опубликовано.

Зачинщиком и устроителем этой несанкционированной вакханалии был небезызвестный поэт и проповедник свободомыслия Наварт, дерзкие выходки которого давно уже ставят в упрек добрым гражданам Ролингсхавена...»

Далее в статье описываются обстоятельства убийства. Приводится также список имен задержанных лиц.

* * *

Из газеты «Светские хроники Ролингсхавена»:

«Ролингсхавен, 2 октября. Жертвой необъяснимого нападения стал Иэн Келли, 32 лет, приехавший из Лондона. Его тело было обнаружено вчера поздно вечером на улице Биссгассе. Он был избит до смерти. Нет никаких указаний на то, кто это сделал и почему. Убитый не был ограблен. Два дня тому назад имя Келли упоминалось в новостях в связи с тем, что он участвовал в фантастической вечеринке Наварта, устроенной в поместье барона Каспара Хойлмса и завершившейся гибелью двух служащих полиции. Полиция ведет расследование, учитывая возможность существования связи между двумя убийствами».

* * *

Из статьи, якобы опубликованной в журнале «Космополис»:

«ВИОЛЬ ФАЛЮШ

Автор: Наварт

ЧАСТЬ I: СОПЛЯК

Виоль Фалюш, «князь тьмы», знаменит не только своим вызывающим всеобщее любопытство Дворцом Любви, но, в не меньшей степени, и плеядой отвратительных преступлений. Кто он такой? Что он такое? Из всех ныне живущих людей я один, пожалуй, могу угадать его побуждения и проанализировать его поступки. Я давно его не встречал и, скорее всего, не узнал бы его, если бы он прошел мимо меня по улице. Могу, однако, с уверенностью заявить следующее: вспоминая Виоля Фалюша таким, каким он был в юности, я нахожу общераспространенное представление о нем – как о романтической фигуре привлекательной наружности, элегантной и беспечной – совершенно безосновательным. Это, по существу, не более чем нелепый и смехотворный миф.

Я познакомился с Фалюшем, когда ему было четырнадцать лет. Тогда его звали Фогель Фильшнер. Если взрослый мужчина чем-то напоминает того подростка, которым он был, знаменитые амурные победы Фалюша могли быть достигнуты только благодаря принуждению или наркотикам. Общеизвестно, что я ревностно оберегаю свою репутацию беспристрастного и откровенного наблюдателя бытия; с тем, чтобы обосновать свою точку зрения, я провел интервью со всеми женщинами, которые в школьные годы были хорошо знакомы с Фогелем Фильшнером. По очевидным причинам не стану упоминать их имена. Приведу лишь несколько типичных отзывов:

«В мыслях у этого парня вечно были какие-то пакости».

«Фогель? Самый омерзительный из пацанов, хотя у нас в классе были отменно уродливые индивиды. Четыре года он маячил у меня перед глазами и, вместо того, чтобы привести себя в порядок, с каждым годом становился все похабнее».

«Никогда не могла даже присесть рядом с ним. От Фогеля воняло – по-моему, он никогда не менял носки и нижнее белье. Руки-то он точно никогда не мыл, а в ванной, наверное, боялся утонуть и обходил ее за версту».

«Фогель Фильшнер! Ну, пожалуй, не он один виноват в том, что из него получился такой сопливый мухомор. Его мать, надо думать, тоже была грязнуля. У него были просто тошнотворные привычки – то он ковырялся в носу, любовно рассматривая козявки, то у него случался приступ какой-то странной булькающей отрыжки. Но хуже всего то, что от него всегда воняло!»

Я назвал эти характеристики типичными. По сути дела, многие отзываются о Фогеле гораздо резче и даже пользуются при этом непечатными выражениями. Будучи человеком, прежде всего, справедливым и здравомыслящим, я воздержусь от того, чтобы пересказывать сплетни о самых диких выходках будущего Виоля Фалюша.

Позвольте мне нарисовать портрет Фогеля Фильшнера таким, как я его знал. Высокий подросток, он чем-то напоминал паука – скорее всего, сочетанием хилых суставчатых конечностей и нездорового округлого животика. Впечатление паучьей внешности только усиливалось пухлыми щеками и маленьким, шмыгающим розовым носом. Надо отдать ему должное – Фогель восхищался моими стихами, хотя, боюсь, в его воображении мои убеждения извращались до неузнаваемости. Я проповедую расширение экзистенциального опыта; Фогель хотел, чтобы я одобрял солипсистическую безжалостность.

Фогель Фильшнер впервые представился мне в эпоху нашумевших осложнений, возникших между мной и леди Амелией Пельмонт-Далюз в связи с покровительством, оказанным мной ее дочери Ирлине – о, это была прелюбопытнейшая эпопея, достойная отдельной новеллы! Так или иначе, Фогель приплелся ко мне однажды утром, чтобы продекламировать какую-то нескладную рифмованную отсебятину. Отсебятина свидетельствовала о том, что в этом исключительно непривлекательном подростке бурлили жизненные соки, и что он влюбился в красивую девочку, которой, естественно, вовсе не льстили комплименты такого ухажера...»

Статья занимает еще несколько страниц.

* * *

3 октября Наварта, уплатившего барону Каспару Хойлмсу показательный штраф в размере 50 тысяч СЕРСов, освободили из зала суда; задержанные гости Наварта также не были признаны виновными в каких-либо серьезных правонарушениях.

Герсен встретил Наварта у выхода Дворца Правосудия. Сначала Наварт хотел пройти мимо, сделав вид, что не знает Герсена, но в конце концов Герсену удалось заставить поэта присесть за столик в ближайшем кафе.

«Правосудие, ха! – Наварт скорчил гримасу в сторону здания суда. – Как это называется! Пришлось отвалить такие деньги этому мстительному ханже, чтоб он провалился в тартарары! По справедливости, он должен был возместить мне огромный ущерб! Разве он не нарушил все мои планы на вечер? Чего он хотел добиться, выбегая из лесу как дикий кабан?» Наварт прервался на несколько секунд, чтобы промочить горло пивом, заказанным Герсеном: «Всего этого достаточно, чтобы сделать из меня мизантропа». Поэт со стуком опустил кружку на стол и покосился на Герсена желтыми глазами: «А теперь чего вы от меня хотите? Еще какой-нибудь вульгарной, напыщенной глупости? Предупреждаю вас, второй раз вам не удастся меня подговорить!»

Герсен продемонстрировал газетные вырезки, посвященные вечеринке Наварта. Поэт отказался даже взглянуть на них: «Безмозглые сплетни, злопыхательство и клевета! Все вы, журналисты, одинаковы!»

«Я нашел также заметку об убийстве некоего Иэна Келли».

«Да, бедняга Келли! Вы присутствовали в суде, когда зачитывали обвинения?»

«Нет».

«А зря! Вы упустили свой шанс – в толпе был Виоль Фалюш. Фалюш обидчив до крайности и злопамятен беспредельно. Келли не повезло – он походил на вас ростом, телосложением, манерами». Наварт скорбно покачал головой: «А, Фогель, Фогель! Любое поражение жалит его больнее укуса пчелы в одно место!»

«Полиции известно, что убийца – Фалюш?»

«Я сказал им, что встретил человека, убежавшего в лес, в пивном баре. Что еще я мог им сказать?»

Герсен промолчал. Снова показав поэту газетную статью, он спросил: «Перечислено двадцать имен. Какое из них – имя Зан-Зу?»

Наварт презрительно отмахнулся: «Выбирайте любое. Какая разница?».

«Одно из этих имен относится к ней, – упорствовал Герсен. – Какое?»

«Откуда я знаю, как она решила назваться в полицейском участке? – возмутился поэт. – Надо бы выпить еще пива. У меня в горле пересохло от всей этой болтовни».

«Здесь указана некая Друзилла Уэйлс, 18 лет. Это она?»

«Возможно. Вполне вероятно».

«И это ее настоящее имя?»

«Кальцибах спаси нас и помилуй! Почему у нее обязательно должно быть какое-то имя? Имя – камень на шее! Цепь, привязывающая человека к обстоятельствам, от него не зависевшим. Не иметь имени – все равно, что освободиться от бремени, навязанного другими! Неужели ваше воображение настолько скудно, что вы не можете представить себе безымянное человеческое существо? Девушка может называться, как хочет, ей никто не указ».

«Странно! – сказал Герсен. – Она – точная копия Джерали Тинзи, такой, какой она была тридцать лет тому назад».

Наварт вздрогнул так, что чуть не свалился со стула: «Откуда вы знаете?»

«Я не сидел сложа руки. Например, я подготовил вот это», – Герсен протянул Наварту макет выпуска «Космополиса». С обложки смотрело лицо юного Фогеля Фильшнера на фоне смутного силуэта зловещей темной фигуры. Внизу большими буквами красовался заголовок: «Виоль Фалюш: сопляк, каким я его знал – воспоминания Наварта».

Наварт схватил журнал, с испугом просмотрел несколько параграфов и схватился за голову: «Он нас убьет! Он всех нас убьет! Он утопит нас в собачьем дерьме и вырастит репейник в наших ушах!»

«Вполне уравновешенная, беспристрастная статья, – возразил Герсен. – Не может же Фалюш возражать против неоспоримых фактов!»

Наварт прочел еще пару страниц – и снова его охватил приступ отчаяния: «Вы подписались моим именем! Я никогда ничего подобного не опубликую!»

«Но все это правда».

«Тем более! Когда это напечатают?»

«Примерно через две недели».

«Невозможно! Я запрещаю!»

«Тогда верните деньги, которые вы у меня заняли, чтобы финансировать вашу пьянку».

«Занял? – Наварт был снова шокирован. – Ни о каких займах не было речи! Вы мне заплатили, вы меня наняли для того, чтобы я устроил банкет, на котором должен был присутствовать Виоль Фалюш».

«Вы не выполнили ни одно из положений нашего договора. Правда, что барон Хойлмс прервал ваши развлечения – но я не несу за это никакой ответственности. И где был Виоль Фалюш? Вы будете утверждать, что он – убийца жандармов, но какое это имеет значение для меня? Интервью не состоялось. Будьте так добры, верните деньги».

«Не могу. У меня в руках деньги текут, как вода! Кроме того, барон Хойлмс оторвал свой кусок мяса».

«Хорошо, верните оставшиеся у вас девятьсот тысяч СЕРСов».

«Как я их верну? У меня нет такой суммы!»

«Возможно, редакция согласится зачесть вам в кредит гонорар за статью...»

«Нет, нет! Эту статью нельзя публиковать!»

«Будет лучше всего, если мы объяснимся начистоту, – сказал Герсен. – Вы не рассказали все, что знаете».

«И очень хорошо сделал. Потому что вы собирались публиковать все, что я расскажу, – Наварт разминал лоб пальцами. – Я провел несколько ужасных дней. У вас нет никакого сочувствия к бедному старому Наварту?»

Герсен рассмеялся: «Вы подстроили мне западню – вы хотели, чтобы Фалюш меня убил. Вы прекрасно знали, что Фалюш не удержится от попытки завладеть девушкой – Зан-Зу, Друзиллой Уэйлс, как бы ее ни звали. Вы знали, что я ему это не позволю. Иэн Келли заплатил жизнью за ваши интриги».

«Нет-нет, ничего подобного! Я хотел, чтобы вы прикончили Фалюша».

«Наварт, вы старый хитрый пьяница. Что теперь будет с Друзиллой? Вы о ней подумали?»

«Я ни о чем не думаю, – напряженно сказал Наварт. – Я не могу позволить себе думать. Если перегородка, разделяющая две половины моего мозга, поднимется хотя бы на мгновение...»

«Расскажите все, что знаете».

Неохотно, с тяжелым вздохом, поэт подчинился: «Придется снова вернуться к Фогелю Фильшнеру. Когда он похитил девочек из хорового общества, Джераль Тинзи ускользнула от него. Это вам известно. Но ее называли виновницей преступления – родители других девочек не простили ее. Ей стало трудно жить, просто невозможно. Ей угрожали, ее обзывали на людях...»

Наварт стал жертвой сходных обвинений. В один прекрасный день он предложил Джерали сбежать вместе. Ожесточенная и разочарованная, Джераль была готова на все. Они уехали на Корфу и провели там три года – каждый день Наварт любил ее сильнее, чем вчера.

В один ужасный день, однако, на пороге их маленькой виллы появился Фогель Фильшнер. Это уже не был былой Фогель, хотя его внешность почти не изменилась. Он больше не сутулился, но самая разительная перемена была заметна в его характере. Он приобрел уверенность, твердость, даже жесткость; глаза его прояснились, голос стал повелительным. Злодейство явно пошло ему на пользу.

Фогель изобразил перед Навартом спектакль запанибратского благодушия: «Что было, то прошло. Джераль Тинзи? Мне от нее ничего не нужно. Она тебе отдалась: она испорчена. В этом отношении я брезглив; никогда не воспользуюсь женщиной, побывавшей в руках другого мужчины. Будь уверен, она больше никогда не услышит ни слова о моей любви... Она должна была меня ждать, однако. Да, она должна была ждать. Потому что она должна была понимать, что я за ней вернусь... Но теперь от моей любви к Джерали Тинзи не осталось ни следа».

Наварта эти излияния несколько ободрили. Поэт достал бутылку; они сидели в саду, ели апельсины и пили анисовую водку. Наварт напился и уснул. Когда он проснулся, Фогеля уже не было. Не было и Джерали Тинзи.

На следующий день Фогель пришел снова. Охваченный лихорадочным беспокойством, Наварт спрашивал его: «Где Джераль? Что ты с ней сделал?»

«Она в целости и сохранности».

«Но ты же обещал! Ты сказал, что больше ее не любишь!»

«Верно. И сдержу свое обещание. Она больше никогда ничего не услышит о моей любви. И о любви к ней любого другого мужчины – тоже. Как ты можешь недооценивать силу моих чувств, поэт? От любви до ненависти один шаг. Джераль послужит мне, и послужит хорошо. На мою любовь она не ответила, но мою ненависть она удовлетворит вполне».

Наварт набросился на Фогеля, но тот перепрыгнул через каменную ограду виллы, и поэт остался один.

Через девять лет Виоль Фалюш связался с Навартом по видеофону, не показываясь на экране. Наварт сразу узнал его голос. Поэт просил Фалюша вернуть ему Джераль, и Фалюш согласился. Через два дня Наварту принесли трехлетнего ребенка. Виоль Фалюш снова позвонил: «Я выполнил обещание. Джераль Тинзи снова с тобой».

«Это ее дочь?»

«Это Джераль Тинзи – больше тебе ничего не нужно знать. Я передаю ее под твою опеку. Содержи ее, корми ее, охраняй, следи за тем, чтобы ее никто не осквернил – потому что когда-нибудь я за ней вернусь». Экран погас. Разглядывая девочку, теперь Наварт заметил, что она действительно напоминала Джераль Тинзи... Что ему оставалось делать? Наварт смотрел на ребенка со смешанными чувствами. Он не мог считать ее ни своей дочерью, ни воплощением былой любви. Его отношение к девочке было скорее враждебным. Поэтому в их отношениях всегда присутствовала неопределенность, смесь привязанности и неприязни – Наварт не мог любить абстрактно, объект любви должен был иметь к нему самое непосредственное отношение.

Противоречивые побуждения поэта нашли отражение в его способе воспитания ребенка. Он кормил ее, одевал и пускал на ночлег, но не допускал никаких излишеств. Во всех других отношениях он предоставил девочке полную самостоятельность. Она выросла замкнутой и неразговорчивой; у нее не было подруг, и через некоторое время она перестала задавать вопросы.

По мере того, как она созревала, ее сходство с Джералью Тинзи становилось все более поразительным. Она в самом деле была Джералью Тинзи, и ее присутствие вызывало у Наварта мучительные воспоминания.

Прошло двенадцать лет, но Виоль Фалюш не появлялся. Тем не менее, Наварт никогда не надеялся, что Фалюш забудет о его подопечной; напротив, поэта непрестанно преследовала уверенность в том, что рано или поздно Виоль Фалюш вернется и заберет девочку. Время от времени Наварт пытался объяснить ей опасность, угрожавшую со стороны Фалюша, но не был убежден в том, что она понимала величину этой опасности. Поэт пытался держать ее взаперти – что было очень трудно, учитывая непредсказуемые повадки девочки – и увозил ее в самые отдаленные уголки Земли.

Когда девушке исполнилось шестнадцать лет, они жили в Эдмонтоне, в Канаде, куда стекались толпы паломников, желавших полюбоваться на Священную Голень. Наварт надеялся, что там, среди нескончаемых процессий, празднеств и ритуальный церемоний, они могли оставаться незамеченными.

Наварт ошибался. Каким-то образом Виолю Фалюшу становилось известным их местонахождение. Однажды вечером телеэкран в комнате Наварта вспыхнул, и на нем появилась темная фигура на фоне мигающего ярко-голубого фона, не позволявшего разглядеть черты лица. Наварт, тем не менее, сразу узнал Фалюша и мрачно включил видеокамеру на своем конце.

«Что ж, Наварт! – произнес Виоль Фалюш. – Что ты делаешь в Святом Городе? Неужели ты стал таким набожным почитателем Кальцибаха, что вынужден жить практически в тени Голени?»

«Я изучаю тексты, – пробормотал Наварт. – Прилежное рвение позволяет забыть о бесцельности бытия».

«Как поживает девочка? Я имею в виду Джераль. Надеюсь, она жива и здорова?»

«Вчера вечером она чувствовала себя хорошо. С тех пор я ее не видел».

Виоль Фалюш впился взглядом в лицо Наварта – глаза его блеснули на темном овале неразличимого лица: «Ее никто не осквернил?»

«Откуда мне знать? – грубо откликнулся Наварт. – Я не нанялся следить за ней днем и ночью. Тебе-то какое дело, в любом случае? Проваливай ко всем чертям!»

Взгляд Фалюша стал еще пристальнее: «Это мое дело во всех отношениях! В такой степени, что ты даже представить себе не можешь!»

«Ты предаешься несбыточным фантазиям, Фогель, – презрительно обронил Наварт. – Тебя невозможно принимать всерьез».

Виоль Фалюш тихо рассмеялся: «Когда-нибудь ты побываешь в моем Дворце Любви, старина Наварт! Когда-нибудь ты станешь моим гостем».

«Только не я! – воскликнул Наварт. – Я – новый Антей! Никогда нога моя не оторвется от матери-Земли! Если потребуется, я паду ничком и вцеплюсь в нее обеими руками!»

«Что ж, позови девушку. Позови Джераль к экрану, чтобы я мог на нее полюбоваться», – странная нотка появилась в голосе Фалюша: заботливая нежность, обремененная почти невыносимой яростью.

«Как я могу ее позвать, если не знаю, где она? Она бродит по улицам или катается по озеру в каноэ – или валяется в чьей-нибудь постели...»

Рассуждения Наварта прервал хриплый булькающий звук. Но голос Фалюша оставался вкрадчиво мягким: «Никогда больше не говори ничего подобного, Наварт. Я передал девочку под твою опеку; я настоял на том, чтобы ты ее хорошо воспитал. Ты выполнил мои инструкции? Подозреваю, что нет».

«Только сама жизнь дает правильные инструкции! – заявил Наварт. – Как тебе известно, я не педант».

На какое-то время наступило молчание, после чего Виоль Фалюш спросил: «Ты понимаешь, почему я отдал девочку на твое попечение?»

«Меня приводят в замешательство мои собственные побуждения, – ответил Наварт. – Почему бы я разбирался в твоих?»

«Я объясню. Потому что ты меня хорошо знаешь, потому что ты прекрасно понимал, о чем я говорил, и вдаваться в подробности не было необходимости».

Наварт моргнул: «Я не рассматривал этот вопрос с такой точки зрения».

«В таком случае, нерадивый Наварт, ты не выполнил свои обязательства».

«Меня все, кому не лень, обвиняли в нерадивости и безответственности – что с того?»

«Теперь ты знаешь, что от тебя ожидается. Надеюсь, ты успеешь исправиться».

Экран погас. Вне себя от возмущения, уязвленный до глубины души, Наварт отправился разгуливать по Большому Нефу – крытому проспекту, соединявшему площадь Заповедей Блаженства с Храмом Голени. Но непрерывный напор толпы пилигримов раздражал его, и поэт укрылся в чайхане, где ему пришлось выпить четыре пиалы крепкого чаю перед тем, как к нему вернулась способность размышлять.

Главным образом Наварта беспокоил вопрос о том, чего именно ожидал от него Виоль Фалюш. Фалюш испытывал романтический интерес к девушке, он хотел, чтобы внушение сделало ее подготовленной и восприимчивой. Наварт не смог удержаться от диковатого презрительного смешка, привлекшего к нему удивленные взгляды других посетителей чайханы, в большинстве своем пилигримов в черных сутанах.

Виоль Фалюш хотел, чтобы девушке было внушено предвкушение великой чести, каковая будет ей оказана в ближайшем будущем, чтобы она ждала этого события, стремилась к нему с пылким нетерпением... Пилигримы, только что вернувшиеся из храма, где они участвовали в торжественных церемониях, поглядывали на поэта с подозрением. Наварт вскочил на ноги и вышел из чайханы. Теперь не было никаких причин оставаться в Эдмонтоне. Следовало как можно скорее вернуться с девушкой в Ролингсхавен.

Пару раз Наварт упомянул девушке о намерениях Виоля Фалюша в пораженческом тоне, так как он уже считал ее обреченной; в результате она однажды сбежала от поэта. К счастью, это случилось как раз перед очередным возвращением Виоля Фалюша на Землю. Когда тот позвонил Наварту и потребовал, чтобы ему продемонстрировали девушку, Наварту пришлось выдавить из себя признание в своей неспособности это сделать.

«Для тебя будет лучше всего, если ты ее найдешь, Наварт», – мягко посоветовал Виоль Фалюш.

Наварт, однако, не предпринимал никаких попыток найти девушку, пока не убедился в том, что Фалюш улетел с Земли.

На этом месте повествования Герсен вмешался и спросил: «Как вы могли быть в этом уверены?»

Наварт хотел уклониться от ответа, но в конечном счете сообщил, что Виолю Фалюшу, когда он посещал Землю, можно было позвонить по известному поэту телефону.

«Значит, вы могли бы позвонить ему сейчас?»

«Да, да, конечно! – отрезал Наварт. – Если бы захотел – но у меня нет такого намерения». Он продолжил свой рассказ, но теперь выражался гораздо уклончивее и часто прибегал к театральной жестикуляции, рыская желтыми глазами по сторонам и лишь иногда вскользь останавливая взгляд на лице Герсена.

По-видимому, когда Герсен появился на сцене, Наварт почувствовал, что его можно было бы использовать как оружие против Виоля Фалюша (Наварт не стал прямо упоминать об этом обстоятельстве). Принимая все возможные меры предосторожности, действуя исключительно через посредников и всегда оставляя для себя пути отступления, Наварт пытался как-нибудь организовать уничтожение Виоля Фалюша или, по меньшей мере, сорвать его планы. События, однако, сорвали планы самого поэта. «А теперь, – хрипло выдавил Наварт, ткнув длинным пальцем в макет «Космополиса», – вы подсунули мне это!»

«Вы считаете, что Фалюш может отреагировать на статью нежелательным образом?»

«Конечно, разумеется! Он обидчив и мстителен – в этом разгадка его подлой души!»

«Может быть, было бы полезно заранее обсудить статью с самим Фалюшем?»

«Какую пользу это принесет? У него будет больше времени, чтобы подготовить свою месть, вот и все».

Герсен задумался: «В таком случае, по-видимому, лучше всего опубликовать статью в ее нынешнем виде».

«Нет, нет! – закричал Наварт. – Разве я непонятно выражаюсь? Он накажет нас в той мере, в какой это будет соответствовать степени его раздражения, а о степени своего раздражения он судит исключительно субъективно! Эта статья оскорбит его и вызовет беспрецедентную ярость – он ненавидит свое детство, он приезжает в Амбейль только для того, чтобы злорадно потешаться над теми, кто его когда-то унизил, чтобы устраивать своим старым врагам всевозможные злобные проказы! Знаете, что случилось с Рудольфом Радго? В школе Рудольф насмехался над прыщавостью Фогеля Фильшнера. Теперь лицо Рудольфа Радго сплошь покрыто разнообразными чирьями и язвами, благодаря воздействию саркойского яда. Была девочка, по имени Мария, которая потребовала, чтобы ее пересадили за другую парту, подальше от Фогеля, потому что тот все время чихал и вытирал сопли рукавом. Теперь у Марии нет носа – никаких признаков носа! Дважды ей делали косметическую операцию, и дважды она теряла свой новый нос. Теперь ей придется оставаться без носа до конца дней. Так что, как видите, обижать Виоля Фалюша опасно...» Поэт вытянул шею: «Что вы записываете?»

«Интересный новый материал! Собираюсь включить его в статью».

Наварт воздел руки к потолку с такой энергией, что стул пошатнулся, а поэт чуть не упал на спину: «Вы полностью лишены предусмотрительности?»

«Возможно, если бы мы обсудили статью с самим Фалюшем, он утвердил бы ее в том или ином варианте».

«Вы сошли с ума! Меня называют сумасшедшим, но мне до вас далеко!»

«Попытка – не пытка, не так ли?»

«Хорошо! – прохрипел Наварт. – У меня нет выбора. Но предупреждаю – я буду настаивать на том, что не имею никакого отношения к вашей статье!»

«Как вам будет угодно. Вы позвóните ему прямо отсюда или со своей баржи?»

«С баржи».

Они вышли на площадь, проехали подземкой до Амбейля и прибыли к Фитлингассе на автоматической открытой платформе. Плавучий дом тихо и безмятежно покачивался на набережной устья реки.

«Где девушка? – поинтересовался Герсен. – Зан-Зу, Друзилла, как бы ее ни звали?»

Наварт отказался отвечать. Герсен мог бы с таким же успехом спросить старого поэта, какого цвета, по его мнению, сегодня ветер. Спрыгнув на причал, Наварт одним движением перескочил на палубу и распахнул дверь отчаянным трагическим жестом. Приблизившись двумя размашистыми шагами к телеэкрану, он нажал на несколько клавиш и глухо произнес устный пароль. На экране появилось изображение одинокого хрупкого сиреневого цветка. Наварт повернулся к Герсену: «Он здесь. Когда его нет на Земле, цветок голубой».

Они ждали. Телеэкран воспроизвел нежную мелодию, и через несколько секунд послышался голос: «А, Наварт, дружище Наварт! Кто это с тобой – друг или враг?»

«Скорее друг, нежели враг. Это господин Генри Лукас, представляющий журнал «Космополис»».

«Старый добрый «Космополис», как же, как же! Разве мы не встречались в последнее время, господин Лукас? Вы мне кого-то напоминаете».

«Я недавно прибыл с Саркоя, – ответил Герсен. – Там ваше имя нередко упоминается».

«Планета ядовитых испарений, Саркой. И все же, в ней есть какая-то мрачная красота».

Наварт вмешался: «Между мной и господином Лукасом возникло недоразумение, и я хотел бы заранее заявить, что не несу никакой ответственности за его поступки».

«Дружище Наварт, ты меня пугаешь. Не сомневаюсь, что господин Лукас – человек самых честных правил».

«Сам увидишь».

«Как уже упомянул Наварт, я – репортер журнала «Космополис», – сказал Герсен. – По существу, я представляю руководство этого журнала. Один из наших корреспондентов подготовил довольно-таки сенсационную статью. Подозревая, что автор проявил излишний энтузиазм, я обратился за консультацией к Наварту, и он подтвердил мои сомнения. Возникает впечатление, что автор статьи говорил с Навартом, когда тот находился в состоянии вдохновленного возбуждения. Автор приложил немалые усилия, чтобы добыть фактический материал, но, как мне кажется, придает слишком большое значение некоторым замечаниям, высказанным во время интервью».

«Да-да, статья. Она у вас с собой?»

Герсен продемонстрировал обложку макета журнала: «Статья появится в этом выпуске. Я настоял на проверке фактической информации и, судя по всему, не зря. Наварт утверждает, что автор позволил себе недопустимые вольности. Он считает, что, по всей справедливости, вам следует предоставить возможность одобрить эту статью прежде, чем она будет опубликована».

«Здравое суждение, Наварт! Что ж, позвольте мне познакомиться с этим словоизлиянием, вызывающим такие раздоры. Уверен, что черт не так страшен, как его малюют».

Герсен положил журнал, раскрытый на первых страницах статьи, на стекло сканера. Виоль Фалюш стал читать. При этом он время от времени издавал явно непроизвольные звуки: шипел сквозь зубы, слегка прокашливался. «Переверните страницу, будьте добры», – сказал он непринужденно мягким тоном. Через некоторое время он сообщил: «Я закончил». Наступило молчание, после чего Виоль Фалюш снова заговорил – на этот раз в его голосе, притворно насмешливом, звенела металлическая нотка: «Наварт, ты снова позволил себе непростительное безрассудство – непростительное даже для поэта, опьяненного музой».

«Воспитатель нашелся! – проворчал Наварт. – Разве я не дал понять, что не имею никакого отношения к этой авантюре?»

«Имеешь. Я заметил выражения, искажающие и преувеличивающие действительность так, как это может сделать только сумасшедший поэт. Ты не умеешь держать язык за зубами».

«Откровенность – достоинство, а не порок, – храбро возразил Наварт. – Истина, то есть нелицеприятное отображение действительности, всегда прекрасна!»

«Восприятие красоты зависит от точки зрения наблюдателя, – парировал Виоль Фалюш. – Лично я не нахожу никакой красоты в этой оскорбительной статье. Ее нельзя публиковать».

По какой-то невероятной причине Наварт счел нужным выразить недовольство: «К чему твоя известность, если твои друзья не могут использовать ее с выгодой для себя?»

«Эксплуатация известности и унижение друзей – не одно и то же, – ответил мягкий голос. – Представь себе, как мне будет неприятно, если эта статья появится в печати, и я стану предметом всеобщих насмешек! Мне придется обеспечить возмещение ущерба всеми участниками этой провокации, как того требует элементарная справедливость. Так как в результате твоих действий я был оскорблен в лучших чувствах, своими дальнейшими действиями ты обязан восстановить мой эмоциональный баланс. Утверждать, что я слишком чувствителен, недостаточно. Если ты причинил мне боль, ты должен утолить эту боль независимо от того, насколько непропорциональными тебе кажутся необходимые для этого усилия».

«Истина отображает космос, – упорствовал поэт. – Уничтожить истину может только тот, кто разрушает космос. А это воистину непропорционально!»

«Ага! – воскликнул Виоль Фалюш. – Но статья не обязательно отображает истину! Это всего лишь изложение точки зрения, выборочно искажающее отрывки бытия, вырванные из контекста. Будучи человеком, которого содержание этого клеветнического пасквиля касается самым непосредственным образом, я объявляю его неприемлемой, наглой ложью!»

«Я хотел бы кое-что предложить, – вмешался Герсен. – Почему бы не позволить издателям «Космополиса» изложить факты такими, какие они есть – то есть, другими словами, такими, какими они представляются с вашей точки зрения? Не сомневаюсь, что вам есть что сказать людям Ойкумены, у которых ваши успехи вызывают жгучее любопытство, одобряют они их или нет».

«Не думаю, что это было бы полезно, – сказал Виоль Фалюш. – Такую статью восприняли бы как самовосхваление или, что еще хуже, как несостоятельную попытку самооправдания. В сущности, я скромный человек».

«Но в то же время вы – художник?»

«Несомненно. В самом буквальном и благородном смысле этого слова. До меня художники передавали свое видение мира абстрактным, символическим языком. Зрители, слушатели – аудитория – всегда играли пассивную роль. Я пользуюсь более животрепещущей символикой, по существу абстрактной, но непосредственно ощутимой, зримой, слышимой – короче говоря, символикой событий и условий бытия. Нет зрителей, нет слушателей, нет никакой пассивности. Все становятся участниками трагикомедии. Их восприятие максимально обостряется, посредничество становится излишним. Никто, кроме меня, не осмеливался создать произведение искусства такого масштаба и такой интенсивности воздействия». Тут из груди Виоля Фалюша вырвался странный смешок: «За исключением, пожалуй, моего страдающего манией величия современника и соратника, Ленса Ларка, хотя его концепции не столь универсальны и динамичны. Осмелюсь заявить, что я – величайший художник в истории человечества. Предмет моего искусства – сама жизнь; моя изобразительная среда – жизненный опыт; моя палитра – наслаждение, страсть, жгучая тоска, страдание, боль. Я организую все условия и воздействия так, чтобы они усиливали и в совокупности передавали желаемый эффект. Таким экзистенциальным произведением искусства является, как вы понимаете, мое поместье, общеизвестное под наименованием «Дворца Любви»».