Текст книги "Мастер сновидений"

Автор книги: Алинна Ниоткудина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 86 страниц)

Калларинг уже ничего не отвечал, просто покачал головой, развернулся и ушел.

Асса Тадиринг повернулся ко мне.

– Не дуйся. Ничего страшного, плохого мы про тебя ничего не узнали, даже наоборот, вот увидишь. Беги, сынок, я скоро тебе все расскажу.

И я побежал, что мне теперь, в этих сапогах кажется, будто они сами несут. Влетел в комнату к Шайми. Она уже не спала, но была одна.

– Привет, сказочник!

– Привет, малыш, а почему ты одна?

– Лаки сейчас придет. Хочешь пирога? Он же был такой большой, что за один раз не съесть.

– Конечно, хочу, но попозже.

– Ты сегодня какой–то другой. Волосы у тебя выпущены, ремешок потерялся?

– Нет, он в кармане, не переживай.

Тут вошла Лаки, она несла мой саквояж. Не поздоровавшись со мной, и не дав мне рта раскрыть, смерила оценивающим взглядом и хмыкнула. Поставила мой саквояж на край кровати, открыла, и из него на кровать выкатились вчерашние яблоки, их оставалось еще много.

– А ты что думал, я специально его таскать буду, мне просто не во что было положить, – это была Лаки во всей своей красе, вся светилась в пламенеющих язычках волос, а я, как беспечный мотылек, рисковал в них сгореть.

– Нет, не думал, но все равно спасибо.

– Да, пожалуйста… – бросила она, как снег с плеча стряхнула. Не сводя своего взгляда, взяла яблоко и протянула мне. Ее ладонь раскрывалась, яблоко оставалось на самых кончиках пальцев, они начали подрагивать, и мне ничего не оставалось, как взять яблоко вместе с ее пальцами. Лаки начала эту игру и не собиралась из нее выходить. Я прижал ее пальцы к щеке, нашел у яблока свободный бочок и вгрызся с него. Побежал сок, от яблока откололся кусок, я стал его медленно разжевывать, опустил ее руку от лица, но не выпускал ее, даже сжал крепче. Я уже не ловил ее взгляда, сам смотрел сверху вниз, в конце концов рост мне позволяет, он пол головы выше. Лаки опустила глаза, дотянулась до яблока, но прежде чем откусить его мякоти, продемонстрировала свои зубки на моем пальце. Естественно, я не выпустил ее руку, даже не подумал, но игру в гляделки я выиграл безоговорочно. Да, конечно, она при таком папе, и при такой маме, у нее вроде все в порядке, а я с кучей проблем по жизни. Но уберите папу с мамой, что кроме ее раскаленных кудрей останется? Да я у них в доме, но не напрашивался же, хозяин меня сам сюда привез. Чем я хуже ее в конце концов? Да ничем. Поняла ли она, что ее ночная выходка была глупостью, как минимум? Что это я повел себя благородно, а она, скажем, необдуманно? Что ей извиниться не помешало, а не задираться с утра?

Выручила всех Шайми:

– Что вам яблок не хватает, вы одно едите? Хм, смешные какие.

– А так вкуснее, малыш, вот подрастешь и сама узнаешь.

– Лаки, он правду говорит? Так вкуснее?

– Да, Шайми, Одри всегда говорит правду, – подтвердила Лаки, смиренно подняв глаза, давая понять, что я действительно прав, как бы недоумевая, что это вечером на нее нашло. Вот, хитрюга!

Со стороны дороги послышался шум, возвращались обозники. Красавца Чогори накрытого белой попоной вели в поводу, его можно было далеко узнать по белым рожкам на лбу, но командир не давал приказа приводить своего скакуна в усадьбу. Чуть дальше показалась еще одна команда с варгом поводу, это была Ульзи, рыжая самка. Стражи увидели своего командира в окне, или он сам уже открыл его навстречу этому параду.

– Командир, прости, но Ульзи наконец выбрала. И она выбрала Чогори.

– А как Чогори? – поинтересовался полковник настроением своего любимца.

– А он всегда готов. Мы же не могли их в общей вагрятнице оставить, они разнесут там все по камешку. И Тензи возмущается, что его вниманием обошли.

– М–да, нашла время, проказница.

– Ну, командир, здесь ведь не прикажешь.

– Подождите, я сейчас спущусь.

Напротив усадьбы Дьо–Магро началось оживление, танец варгов это зрелище, да какое. На дорогу вышел сейн Калларинг в белоснежной бурке, подманил Чогори куском хлеба.

Шайми все это видела сидя у меня на руках. Лаки засобиралась:

– Я тоже туда хочу, вы не обидитесь, если без меня посидите?

– Нет, – сказала Шайми, – мы не обидимся. Одрик, мы ведь не обидимся, пусть идет гуляет, правда?

– Правда, мы с тобой – да никогда. А она пусть идет гуляет. Помаши ей на прощанье.

– Лаки, а возьми яблочка для Ульзи. Ей должно понравиться.

И Лаки, схватив одно из яблок, убежала. Я увидел ее в белом плаще, связанной гномами из илларьей шерсти.

Я завернул Шайми в одеяло и поднес ближе к окну и мы стали вместе наблюдать, как сейн Калларинг не позволил Лаки подойти к Ульзи, разыгравшаяся самка могла и зашибить, но гостинец все–таки был доставлен. Да это было здорово, у варгов сняли поводья, чтобы случайно не зацепились и не порвали свои уши. И вот парочка гигантов начинает свой танец, издалека кружат по спирали, приближаясь друг к другу, встают на дыбы и раскачиваются, отпрыгивают, снова упираются передними лапами друг в друга и раскачиваются, то начинают ходить по кругу и кланяться. Можно было бы загнать зверюшек в пустующую вагрятницу, но для танца там тесновато, не лишать же их такой радости, их еще запрут там на пару дней. А народ собирался вокруг, как из по земли, поглазеть как на неожиданно приехавших циркачей, скучно в это время в Караваче, а тут такое развлечение.

Я увидел что–то в последний момент, оно должно было удариться в стекло, но пролетело сквозь него, я успел только повернуться. Это что–то напоминало льдинку, выскочившую из–под лап танцующего варга, но я видел это что–то другим зрением. Там должны были быть цветные нити, но их не было в помине, я это не увидел, а скорее почувствовал. Успел в последнее мгновение подставить руку и закрыть Шайми, льдинка проскользила по коже на виске и по руке, сверкнули цветные нити плетения, но стоило только появиться каплям крови, как плетение распалось. Я все же устоял на ногах, я должен был удержать Шайми, но тут вторая льдинка пробила мою ладонь насквозь и достигла своей цели. Какое–то время я видел ее, некую сущность, несущую в себе жуткое плетение, и пока эта гадость как плотоядная пиявка вгрызалась в грудь Шайми, увидел нити плетения, такого я даже близко не знал. Шайми вскрикнула, но показала рукой куда–то в собравшуюся толпу, где мелькнула серая фигура со скрытым под капюшоном лицом. Теперь я уже понимал, далеко не все, но и этого уже достаточно много. Как только я хотел посмотреть пиявку, она тут же теряла цвет, становилась прозрачной, но на ней оставались следы моей крови, теперь я мог ее различить. Я не мог ничего сделать с плетением, но я мог вытащить свой кровяной след не на плетениях, а на линиях силы. Нужно было собрать для этого почти всю волю, но дело того стоило. И твари пришлось впиться в мою ладонь. От моей крови пиявка начала корчится, казалось, ее тошнит. Меня тоже могло стошнить, но я должен был наблюдать, ДОЛЖЕН. Плетение распадалось, теперь уже не становилось прозрачным, а действительно распадалось, а за ним и сущность, сначала растаяла, а потом и испарилась.

– Сказочник, ты убиваешь их. Он не могут тебя есть.

– Я, наверное, невкусный.

– Не правда, Лаки же очень хотела от тебя кучек откусить.

– А ты откуда знаешь?

– Я все знаю. Я тоже могу как мама, но мама только слышит, а я еще могу и видеть.

– Как это?

– Могу видеть, то что видели чужие глаза. Только я не все понимаю.

– Шайми, да ты просто чудо, ты только потерпи, я сейчас позову кого–нибудь.

В груди у Шайми слышался хрип, изо рта вытекала тонкая ржавая струйка. Ее глаза, когда то сиреневые, как цветочки на лугу, сейчас стали бледно–бледно серыми. Я донес ее до кровати, хотел позвать кого–нибудь, мне самому становилось страшно.

– Не надо Оди, уже поздно, а мне надо тебе много–много сказать. Сделай так, что бы когда я попрощаюсь с родителями, никто не смог к нам подойти.

– Зачем?

– Я так прошу, ты не можешь мне отказать. Я ухожу, мне нельзя отказывать, сделай, как я прошу.

– Не смей так говорить, ты не уйдешь!

– Не переживай, я давно это поняла, просто не хотела маму расстраивать. Сделай, как я прошу.

Звать никого не потребовалось, сами пришли. Дайоне просто ворвалась в комнату, потому почувствовала без всяких амулетов. Разговор между Шайми и Дайо был коротким, как может быть коротким разговор между двумя людьми понимающих мысли друг друга… И силы оставили сейне Дайоне. Я ничем не мог помочь ей. У сейна Каллара вдруг резко сдвинулись брови, он кивнул одному из стражей, оставляя его командовать, и удалился своим стремительным шагом. Лаки бросилась за ним вдогонку. Хоть полковник и уже ожидал этого, но готов все равно не был.

– Папочка, я видела тебя сегодня в бурке, у тебя самая–самая белая бурка… Лаки…, я вас очень люблю. Но не мешайте Оди провожать меня, вы же знаете, он сможет. Мне с ним не будет страшно… Папа, береги маму.

Ну, а что еще оставалось бесстрашному командиру Тайной стражи сейну Калларингу Дьо–Магро? Доверять мне, парню, которого сам с утра успокаивал, чуть ли не слезы утирал, парню, который сейчас вытирает своими волосами и свою кровь, и кровь его ребенка, А был ли у полковника другой выбор?

И я опустил купол, простейшая вещица из категории защитных, долго не продержится, а нам долго и не надо.

Шайми попросила меня проводить ее до черты, всего лишь. Как мало и как много. Она попросила уйти с ней в сон, в самый простой, какой у него уже заготовлен. У меня с собой был сон про ближайший к Каравачу лес, еще летний, одно очень милое местечко. И опять клубочек некуда было класть.

– А вот, возьми яблоко, откуси побольше, и получится ямка. Тогда я еще узнаю вкус яблока, которое едят вместе.

Яблоки все еще лежали на кровати, мне ничего другого не оставалось, как снова вгрызаться в яблочные недра. Клубочек размазался по яблочной мякоти. Шайми едва царапнула ее зубками, а теперь и я должен был испытать на себе, что проделывал с другими.

– Иди сюда и будешь держать меня за руку. На этой кровати все бы уместились, не то, что только мы с тобой. До встречи во сне. – Я сплел сон и положил его в яблочную ямку, и мы с Шайми выпили его на двоих.

Я тогда оказался на опушке леса на окраине Каравача, и держал Шайми за руку, она меня уже поджидала.

– Как здесь здорово, смотри сколько ягод. Я соберу немножко, ведь можно.

– Конечно можно, собирай, сколько хочешь.

Я осмотрел местечко, замечательная полянка, и тепло–то как! Каравач действительно рядом, какие–то домики видно и садики–огородики рядышком, потому что стоит пугало, широко раскинув свои руки. И речушка бежит такая звонкая. Шайми поднялась, протянула горсточку полуденницы в своей ладошке.

– Правда, сладкая?

– Слаще не бывает.

– Мне туда, – показала Шайми в сторону речки, подойдя к воде, она заговорила:

– Слушай меня. Тот Серый с тобой чем–то связан, у вас есть что–то общее, ты его найдешь, не сразу, но найдешь. Тот человек в форме из листьев в моем сне, на тебе его знак, только ты этого еще не понял, пока не видишь знака. И еще, всегда считай до восьми. Больше ничего говорить нельзя, мне не разрешают.

– Кто не разрешает?

– И еще у меня есть одно желание, последнее желание, – она сказала это кому–то за речкой, очень громко. – Я хочу, чтобы он умел видеть как я, чужими глазами, если захочет.

– Да будет так, последнее желание исполнено! – ответили несколько голосов: кто–то в дали, серебристая рябь реки и садовое чучело.

– Мне пора, Оди, – и Шайми освободила свою ручку. – Спасибо тебе, видишь, ничего страшного. А меня ждут.

И Шайми вошла в воду. Вода вздрогнула и стала тяжелеть. Чучело на другом берегу слезало со своего распятия. Грязная тряпка оборачивалась чем–то человекоподобным, тощим, долговязым, косматым.

– Кто ты такой?! Откуда ты в моем сне? Я тебя не звал.

– Ну, я не совсем в твоем сне, я тут по долгу службы. И меня не зовут, я сам прихожу.

– Кто ты?!

– Не признал? Да вы меня поминаете по делу и без дела, как будто я виноват во всех ваших напастях. Задолбали уже, честное слово.

– Гаарх?!

– Он самый.

Я стал глазами искать что–нибудь, камень или палку, но как только находил и протягивал к нему руку, камень оборачивался либо лягушкой и упрыгивал, либо рыбешкой и уплывал, а палка становилась змеей и уползала

– Не трудись, – пыталось успокоить меня бывшее чучело, – это ты сюда случайно попал, а я можно сказать на постоянном месте жительства.

– Пошел прочь от нее, падальщик!

– Тут ты прав, ибо сам я – падаль, упал и не помню откуда. И подбираю я ваши останки, потому что кто–то это должен делать. Думаешь, мне очень нравится? Я бы тоже хотел в снегу валяться, на солнышке греться и с девушками обниматься. Может, постоишь за меня денек?

– Оди, не надо, он на самом деле хороший, он не злой совсем. Просто… просто он всегда один, одному скучно и работа у него такая.

– Вот послушай, что говорит невинный ребенок, а потом в драку лезь.

А Шайми была уже в воде по пояс, в потоке появились поблескивающие металлом струи, потянуло холодом. Я бросился за ней в воду, но она уходила дальше и дальше и становилась прозрачной. Река старалась вытолкнуть меня, из ряби складывалось лицо и пыталось, что–то мне сказать.

– Оди, вернись, тебе за мной нельзя, – уговаривала меня Шайми.

– Верните ее, заберите меня вместо нее! – я кричал водяным лицам и лупил по ним кулаками.

– Я не могу, даже если бы очень захотела. Не в моей власти что–то поменять, твоя смерть не вернет ее жизнь. Я даже не могу тебя принять, сейчас не твой черед, – отвечала речная рябь.

Шайми уже скрылась под водой, я нырял за ней, я видел, как ее обвивали блестящие водоросли, как вся вода заполнялась ими, как самой воды уже не осталось, только змеисто шевелящийся белый металл и холод, который он нес с собой. В эти ртутные струи я уже не мог нырять. Мало того, сама ртуть начала застывать, покрываясь ледяной коркой. Я оказался в сжимающейся полынье ртути, уже и руки захватывал лед, а легкие обжигал нечеловеческий холод. Ледяная корка сморщилась и лицо заговорило:

– Гаарх, сделай что–нибудь, иначе он потеряется между жизнью и смертью. Зачем тебе такой потерявшийся?

– А лед уже прочный?

– Вполне, и поторопись.

Гаарх покинул свой берег, ступил на ртутный лед, дошел до полыньи, поднял мою голову за заиндевевшие волосы. Демон даже в лице переменился, может быть и испугался, если бы умел это:

– Ты?! Но этого же не может быть, оттуда не возвращаются! Ах, да! Тупое я чучело! Парень, не смей! Слышишь, не смей! Я уже встретил с той стороны твоего… Держись!

Гаарх искрошил лед, сковавший мне руки, выдернул меня из ртутной полыньи, взял на руки и понес подальше от этой стужи. На месте, где Шайми собирала ягоды, еще была живая трава. Косматое чучело положило на нее моё окоченевшее тело:

– Парень проснись, ты должен проснуться. Мне нельзя с тобой здесь оставаться, я должен ее встретить с ТОЙ стороны, я тоже должен ее проводить. Ну, просыпайся же!

Хотел пошлепать по щекам, как это принято у людей, но мое лицо покрывал иней, а руки были проморожены настолько, что стали хрупкими как стекло. Если бы демон начал дергать его за пальцы, но они бы просто растрескались. И демон стал своим огненным дыханием отогревать мои ладони. Гаархово дыхание так просто для человека не проходит, но я тогда не знал, что мои руки остались целы благодаря ему.

– Ты слышишь меня! Дыши! Не смей уходить, ты мне здесь нужен, на этой стороне! …

– … Слышишь меня, Одрик? Сынок, очнись, пожалуйста. Не покидай меня, старого дурака, я себе никогда не прощу… Открой глаза. Ты меня видишь?

Я вдохнул, ворвавшийся воздух жег, царапал, раздирал легкие. Я все еще держал Шайми за руку, но ее уже здесь не было, она ушла далеко. Я хотел дотянуться до нее, но кожа на руках трескалась от любого движения, и не кровь виднелась в ранах, а блестящая ртуть. Ее капельки выкатывались, как должна была капать кровь, но собирались в шарики, и если этот шарик встречал на своем пути что–то живое, то сжигал его страшным холодом и только потом испарялся. Много ожогов осталось на яблоках, еще лежащих на кровати, только Шайми они уже ничто повредить не могло.

– Ну что ты стоишь, помоги мне. Может тебя он услышит! – Тадиринг пытался расшевелить остолбеневшего командира. – Пусть он отпустит ее, так надо.

– Что с ним? – спросил Каларинг.

– Это могильный холод, если я что–то в чем–то понимаю. Он был за чертой, оттуда вообще–то не возвращаются. Во всяком случае, я такого еще не видел, только в книжках читал. Двуликая редко кого оттуда отпускает. Не хорошо все это.

Каларинг подошел ближе, дождался, пока Одрик приоткроет глаза.

– Командир, – я впервые так назвал сейна Дьо–Магро, – командир, они забрали ее. Я ничего не смог сделать, я просил, меня не услышали.

– Все правильно, никто не смог бы ничего сделать. С этой минуты я командир твой тоже, слушай меня. Отпусти ее. Она уже не с нами. Я должен ее унести.

Я выпустил ее руку из своей. Каларинг поднял свою Шайми, свою птичку, которая еще вчера щебетала ему на ухо. Надо было собрать ее для последней прогулки. Он не хотел, чтобы она лежала в нижнем зале, слишком большом и холодном, хотел положить ее в столовой комнате, у среднего окна, где ее последний раз осветило солнце…

Дом Дьо–Магро погружался в траур, это была забота демонов пыли – стервятников душ человеческих. Свет померк в том доме, все стало седое, тусклое, все заволокло какой–то мглой. В роду Дьо–Магро не принято плакать, ни слезинки, ни всхлипа, ни вздоха, одно молчание…. Лишь в каморке под лестницей сотрясается в рыданиях старый седой Вайри.

Только что же хозяин дома прячет свои руки под перчатками? А чтоб никто не увидел синяки, которые он оставил себе собственными зубами в бессильной ярости, в озлобленности на самого себя. Всю свою историю род Дьо–Магро нес потери, потому что его представители никогда не отсиживались за чужими спинами, лезли на рожон по любому поводу, да и вообще без повода. Но чтобы погибали дети Дьо–Магро, такого их хроники не припоминали. Но что Каларинг мог сделать, когда даже понять, кто и как убил его дочь не в состоянии? Что–то знает мальчишка даже не прошедший совершеннолетия, не совсем доучившийся маг со странностями. Но и я ничего объяснить не мог, потому что лежал едва живой. А штатный маг Тайной стражи колдовал надо мной и в прямом и в переносном смысле, чтобы я не отправился вслед за его дочерью. Потому что моя смерть тогда была бы целиком на его, Дьо–Магро, совести. Ведь по его представлениям получалось, что он подставлял меня, хотя я сам полез. Он рисковал моей жизнью, не своей, как–то это не по–Дьо–Магровски, в их роду так не принято. Хотя мне лично было все равно.

Дальше тянуть уже было нельзя, в храме Двуликой богини(59) у подножия Великих гор их ждали еще день назад, но сейне Дайоне до сих пор не могла подняться. И асса Тадиринг давал ей отвар для сна, спасительного сна. И полковник пошел один, ведь для самой Шайми это было уже не важно, а Пресветлая богиня – она поймет. Он не устраивал церемоний, не принимал соболезнований, всю дорогу до храма в экипаже он держал Шайми на руках как живую. Оставил ее на жертвеннике и ушел, ни сказав ни слова. К чему лишние слова, когда все и так ясно. Богине принесена жертва, дальше уже дело служителей и храмовых животных, светлых гварричей(60).

По Каравачу ползи слухи. Не стоило осуждать за это людей, просто так в их природе заложено, так они спасаются от страха.

Через неделю требовалось забрать из храма биватар, свинцовый сосуд с прахом и возложить в семейном склепе. Здесь же, недалеко, в ближайших серых скалах были вырублены ниши, здесь тишина и покой, охраняемые сумрачным лесом.

Я уже поднимался, ходил по комнате до окна и обратно, жар почти спал. Мои руки были как в рукавицах из бинтов. Мои знакомые гномы приходили, принесли свою гномью мазь от ожогов и ран, у них в кузницах это случается часто, здесь они знатоки. Еще они принесли какое–то масло из молока горных илларей, первое средство при легочных неприятностях. Почему люди редко прислушиваются к гномам? Гномы живут а пещерах, в темноте, сырости и холоде, а чахотки у них там не бывает. А все это илларье масло. Гномий травник Глор даже сделал кожаные мешочки, наполнял своей мазью, чтобы мне просто опускать туда руки. Сказал, чтобы не жалели, что принесут сколько надо. И действительно, мои раны затягивались, хотя совсем недавно были сплошным кровавым месивом и пальцы уже начинали двигаться, но вот не чувствовали ничего, даже боли.

В тот день я тоже начал собираться, не спрашивая никого ни о чем. Асса Тадиринг хотя и переживал за меня, но сдался, даже не проведя разведки боем. Что тут разведывать, когда я упрусь, меня семь тягловых варгов не сдвинут, раз собрался ехать, значит поеду. Тадиринг даже сам принес мою видавшие виды куртку неопределенного покроя.

– Не стоит, – услышали мы голос Каларинга, – одень его по форме.

– По какой еще форме? – Тадиринг сначала не понял командира.

– Обычной, конечно. Из черных здесь только моя собственная, ну еще и твоя. Он тогда отличаться не будет. Будь добр, скажи сержанту Сигвару, он подберет гамбизон(61) и плащ. Не хочу я доставлять удовольствие публике.

Сейн Каларинг иногда и сам работал «на публику», но только не сегодня.

– Думаешь, соберутся?

– Да слетятся как гварричи на дохлого варга.

Асса Тадиринг пошел выполнять просьбу командира.

– Где твоя гномья мешанина, здесь? Разматывай эти тряпки, – и сейн Дьо–Магро сам стал разматывать бинты. – Если собираешься на встречу «с поклонниками», то надо выглядеть соответственно. Сейчас мы из тебя человека сделаем.

Я был не против.

– Запомни, никогда не давай толпе, увидеть твои раны, толпа не должна знать, когда тебе плохо. Худший из кровожадных зверей – это толпа. Она обожает победителя, она сделает все по одному движению его руки. Но если тебя ранят, и толпа учует запах крови, она первая растерзает тебя. Ты по моей вине привлек внимание, ты сейчас главный герой каравачских сплетен, поэтому держись, пусть они ничего не увидят. А то насочиняют небылиц, страшилок всяких, и будут малых детей тобой пугать. Ты понял?

Мне ничего не оставалось, как утвердительно покачать головой, нрав толпы я уже на себе испытал в самом раннем детстве.

Калларинг достал из–за пояса пару совершенно новых перчаток, загреб своей ладонью мази, кинул внутрь одной и другой, помусолил их пальцами, чтобы их подкладка вся пропиталась этой мазью.

– Вот и готово. Давай попробуем надеть.

– А чьи они? – зачем–то спросил я, переживал, что они придут в негодность, как будто перчатки были дороже моих рук. Но я никогда не был избалован таким обхождением и стеснялся, поэтому и задавал глупые вопросы. Хотя и так ясно, что в этом доме все мужские вещи, имеют только одного хозяина сейна Дьо–Магро.

– Теперь твои, – ответил Калларинг, натянув перчатки мне на руки.

Вернулся асса Тадиринг, и они вдвоем быстро разобрались с узкими рукавами пока я стоял как манекен.

Из усадьбы Дьо–Магро выехали два экипажа, в одном семья и асса Тадиринг, в другом трое охранников и я, совершенно от них не отличавшийся. Я всегда был немножко не такой, почти всегда был один, а сейчас я был такой же, как все, я был со всеми. И может это не так страшно немножко перестать быть собой, стать немного другим, но и частью чего–то большего. Даже когда я занял место в построении перед главным входом храма, мне почему–то это нравилось. Ведь даже крилы нападая, идут каким–то своим строем, в одиночку у крила почти нет шансов получить желаемое. А иллари защищаясь, тоже выстраиваются в круг, часы отбившегося от стада илларя сочтены. Может мне стоит прибиться к стае, а не готовить себя к жизни отшельника.

Семья Дьо–Магро уже выходила из ворот храма, все собирались…

Я почувствовал его, не увидел, а услышал своим ДРУГИМ слухом, разговор проходил со скоростью мысли:

«Ты, опять ты! "

«Как же ты мне надоел, все время под ногами путаешься» отвечал Серый.

«Что ты же творишь? "

«Я выполняю волю хозяина, а вот ты ничего не понимаешь».

«Не ври, я уже понимаю. "

«Ты такой же как я, почти. Я не хочу тебя убивать, но ты лезешь не в свое дело – прости».

Мысли Серого перешли на другое, и я знал на что, ведь мы были такие же, одинаковые в чем–то – Лаки! Теперь мне надо было обогнать ледяную тварь с прозрачным плетением. Я бросился к ней, закрыл ее собой, и опередил ледяную пиявку…

Потом для меня все было как во сне. Я стоял обняв Лаки, закрыв ее полами плаща, как птица крыльями, это было всего одно мгновение. Хищная льдинка вонзилась мне между лопатками, в свое привычное место, но она не желала моей крови, сопротивлялась, как могла. Я опять услышал Серого:

«Ты единственный, кто мог бы стать мне близким человеком, я не хочу, но я должен исполнить волю хозяина».

И был удар. Когда чуть–чуть наживленный гвоздь кувалдой с одного маха вгоняют в дерево так, что даже шляпка слегка утопает, по–другому никак не объяснить. Ледяная пиявка побила грудную клетку насквозь, я ей был не нужен, я был просто препятствием, она целилась в Лаки. Мои руки оттолкнули Лаки, на девушку брызнула кровь, Лаки закричала, и еще сильнее отшатнулась назад… Пиявке опять не повезло.

О! собравшаяся «уважаемая публика» не пожалела, что притащилась сюда не в самую ласковую погоду. Еще бы!

Парень в форме стражей где–то секунду стоял на ступенях храма, по–птичьи раскинув руки, запрокинув голову, в следующую секунду покачнулся и рухнул как скошенный ячменный колосок. Все устремились к Лаки, которая стояла в крови, но это была не ее кровь. И все оставили сейне Дайоне одну. И почти никто не заметил ее взгляда, устремленного в толпу, оказывается, она могла прочитать мысли даже человека под мороком. Почти никто… Я понял, я еще слышал Серого, но сознание покидало меня. Последнее, что я запомнил лежа на ступенях главного входа в храм Двуликой, как Калларинг, стоя на коленях обнимает истекающую кровь жену, а она говорит ему что–то на прощанье. На прощанье, потому что я видел, как гаснет ее аура, и еще что, я тогда не понял, не смог понять… Все вокруг гасло. «Как хорошо, – шевельнулась у меня мысль, – я буду не один, я буду сопровождать прекраснейшую из женщин, когда мы пойдем через черту. Я и мечтать о такой чести не мог, хоть ТАМ «побыть с ней наедине». Мысль еще хотела что–то сказать, но ей не дали, и она растворилась в великом НИЧТО.

«Уважаемая публика» была в полном восторге, но «представление» на этом не закончилось. Ну, кто и когда мог мечтать увидеть наконец–то своего замечательного непобедимого черного полковника поверженным! Никто не расслышал слов Дайоне, поэтому каждый из «очевидцев» мог напридумывать в меру своих возможностей.

Калларинг поднял глаза, встретился ставшим стальным взглядом со своим штатным магом.

– Почему ты не сказал мне? Ведь ты не мог не знать.

– Я не смог, сейне Дайоне потребовала, чтобы я молчал.

– Почему ТЫ не сказал МНЕ? – голос полковника каменел.

– Прости меня командир. Я не смог, она не хотела тревожить тебя. Ты же знаешь, какая она… была, – последнее слово асса Тадиринг произнес одними губами, и преклонил колено перед командиром Тайной стражи, который должен был знать все, что происходит в городе, а не знал самого важного. Он бы воздвиг вокруг дома непроглядные стены, он бы собрал боевых магов со всей Северной равнины, он бы увез ее так далеко, что никто не смог найти. Но он был бессилен что–то изменить, его прекрасная Дайоне ушла не одна, вместе с ней убили его не рожденного сына….

И те трое охранников запомнили на всю жизнь, а потом рассказали мне, как человек, их командир, которого уважали, и иногда и просто любили на глазах застывал, как водная гладь в мороз, в какой–то невиданный, страшный мороз. За какую–то минуту–две глаза погасли, остекленели, с лица ушло всякое выражение, по волосам пошла проседь, как будто их заметало снегом. Казалось, что душа покидает еще живое тело, оставляя его пустым, пусть и жизнеспособным, но живым ли!

А почему последнего акта «публика» даже не увидела? Да потому что кто–то решил, что толпе хватит наслаждаться. Все, что происходило потом, касается только узкого посвященного круга лиц. «Трибуны» только увидели, как на арену выходит главный фокусник Каравача и окрестностей.

Асса Вордер имел очень высокий уровень, на много выше, чем указано в патенте, асса Тадиринг вообще подозревал, что видит перед собой магистра. Его фиолетовый патент, позволял работать, пожалуй, в самой неприятной области магии – магии смерти. Но «Черный ворон» Каравача уважал усопших, всегда действовал осторожно и тщательно. И надо сказать, что усопшие отвечали ему тем же, с ним они общались охотнее и не врали никогда, как другим магам, осмелившимся называть себя фиолетовыми. Так что погребальный храм и фамильные склепы были его обычным местом работы, он единственный, кто был здесь не из праздного любопытства.

… И на зрителей опустилась мгла…. Когда они очнулись через пару часов, помнили урывками, некоторые вообще не понимали, как и почему они ни вдруг проснулись у себя дома. Никого и ничего перед наглухо закрытыми воротами храма не было, только крапленый кровью снег выдавал, какой здесь случился сногсшибательный кошмар. И какая досада, что подробности стерли из их памяти.