Текст книги "Hunters and Victims (СИ)"

Автор книги: Sascha_Forever_21

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 68 страниц)

… Ворон летел в багровом небе, и под аспидными крыльями мелькало зарево бесконечного пожара, сжигающего всё живое.

Ворон смотрел вниз, на стеклянную Башню, где огромная Иктоми билась с теми, кто должен был выбраться из этого мира – в свой.

Ворона вели двое, кто призвал его, воплощение Смерти, маленькое пёрышко из чёрного убора самого страшного, грозного, беспощадного и справедливого божества среди всех.

Он посмотрел на того, кто призывал его и просил когда-то защитить. Этот человек танцевал с ним Пляску Духа, а теперь неподвижно лежал в руках любимой женщины и медленно умирал.

Ворон посмотрел ему в глаза, стеклянные и отчаянные, а человек посмотрел на Ворона, чёрной тенью летящего с неба.

И Ворон начал медленно и величественно кружить в воздухе, с каждым таким кругом опускаясь всё ниже, пока не накрыл тяжёлыми крыльями лицо Кархаконхашикобы.

Лесли не смела пошевелиться.

Рассыпаясь агатовыми перьями и тяжёлым дымом, тот, кто пришёл из чертогов смерти, проникал в приоткрытые сухие губы индейца, который готов был поделиться с ним своим телом. Вик глотал перья и дышал дымом, и раны его перестали кровоточить. Они не исчезли, но ему вдруг показалось, что он может встать – и встал, поднимаясь с горящей земли и глядя на Иктоми неожиданно прояснившимся взором.

Она не ожидала, что Крейн налетит на неё сбоку и с неожиданной для человека силой подсечёт ноги. В его руке блеснул нож, и он надвинул на лицо чёрно-белую маску.

– Беги за Рин, – рыкнул он Адаму, и тот кивнул, соскочил с паучихи и прыгнул к огню, но тут же неуверенно заплясал перед оранжево-красной стеной.

Он видел Рин, и на миг ему почудилось, что она приоткрыла глаза. Ему было страшно сгореть заживо. Но ещё страшнее было опять никого не спасти.

Сущность потянулась к ним с Духом, но Крик отбил замах её лап – и вновь она ощутила странную силу в нём, такую, что он мог теперь противостоять ей, драться с ней!

Заворочавшись огромным телом, Иктоми метнулась вбок, но Крик последовал за ней, разворачиваясь.

Он выдохнул, одним сильным ударом топора снёс ещё одну лапу, а затем, когда тварь склонилась к нему ниже, полоснул ей по глазам ножом. Иктоми взревела от боли и ярости, и Вик понял: пора.

– Адам! – крикнул он дяде, и тот не медля больше ни секунды прыгнул в огонь.

Он подхватил челюстью Рин и осторожно сжал так, чтобы не выронить. Страх затолкал куда подальше, к дьяволу – и снова вошёл в пламя, чтобы пронестись оттуда, дымясь боками. А затем, минуя мечущуюся ослеплённую Сущность, проскользнул между её лапами, прыгнул через яму в полу и остановился у самой двери.

Вик последовал за ним.

– Бежим же! – он подхватил Лесли, и так устремившуюся к спасительному выходу, на руки.

Сущность чувствовала, что они все сбегают. Её колотила злость, в ней клокотала ненависть. Всё вышло не так, как она ожидала. Двумя целыми глазами она отыскала Крейна и примерилась.

– Чтоб тебя! – выругался он и увернулся от удара, взлетел по камням к двери и остолбенел, уставившись на отца.

Их лица мелькнули так близко друг к другу, что Вик словно взглянул в собственное отражение, только постаревшее.

В глазах его было всё. Тревога и облегчение. Изумление и боль.

Но в глазах Кита Крейна было только одно чувство, куда более сильное, чем все остальные.

С любовью глядя на сына, он улыбнулся ему и подбодрил:

– Все, разом – уходите отсюда. Тео, и ты иди.

У него был голос Вика: такой же хрипловатый, только на порядок ниже. И волосы такие же, но чёрные.

Лесли всматривалась в те драгоценные секунды в лицо Кита и отмечала, как Шикоба похож на него.

– Я тебя не оставлю! – запротестовал Теодор, но Кит рыкнул.

– Да я уже следом за вами запрыгну! Ну! Кто-то должен удержать эту колонну.

Сущность уже поволоклась к двери. Без четырёх лап ей было тяжко это сделать, она не дотягивалась до выживших – но ещё немного, и настигла бы их.

Кит ободряюще кивнул.

– Сынок, давай. Я обещаю, поговорим на той стороне. Я тебя больше не покину.

Дрожа и робея, и сам не понимая, отчего, Вик кивнул и выдохнул.

Он. И Лесли, прижавшаяся к нему всем телом. И Адам, который крепко держал Рин в челюстях. И Дух, очнувшаяся от дыма. И Тео, выскользнувший из-под крыши.

Все они один за другим, не выпуская друг друга из прикосновений, вышли в дверь навстречу свободе – и пропали, словно их и не было здесь.

И улыбнувшись сыну, который наконец-то узнал его в лицо, Кит Крейн радостно рассмеялся, заливисто, счастливо и долго.

Сущность уже подползла к двери, желая проникнуть в тот мир, солнечный и светлый, где у всех спасшихся было будущее.

Она не смотрела на безумно хохочущего индейца в шкуре вендиго, только ползла и ползла, оставляя за собой широкий след чёрной крови.

Даже если это было последним, что она сделает – но она их настигнет и убьёт.

И когда Сущность оказалась под обломками потолочного свода одной половиной массивного тела, а другой – над ямой, Кит Крейн отпустил колонну, позволив целому этажу, который он держал на себе, рухнуть.

Девяносто девятый этаж провалился вниз вместе с Сущностью, пронзённой арматурой. Кит был вместе с ней, сверху на него тяжело упала плита и вжала в бетонные обломки. Он застрял между ней и полом, скрёбся и пытался выбраться, потому что не мог сдаться – не такой была его натура.

Но мир уже сгорал дотла, и огонь проник под плиту и охватил вендиго, издавшего мучительный, истошный крик боли.

Он горел слишком долго прежде, чем опоры Башни не подломились – и Сущность, стеклянный небоскрёб и он сам, не рухнули в огненный ад.

Снежинки медленно падали мне на лицо.

Холодно. Я моргнула. Свет был повсюду.

Я выдохнула пар, и он поднялся над губами густым клубом. Рукой коснулась земли и поняла, что трогаю снег.

– Вик, – прохрипела я и наконец открыла глаза, удивляясь, как кругом ярко.

Белое небо, белые облака, и снег кружится и торжественно оседает мне на ресницы и щёки. Я слабо моргнула и улыбнулась.

Эти деревья я узнала бы по ласковому шёпоту в голых кронах. Мне не нужно было спрашивать, чтобы понять, где я.

Я дома.

И лёжа в сугробе, как в самой мягкой постели, я не обращала внимания на кровь, расползающуюся пятном под моим плечом. На боль, превратившую всё тело в гематому.

Я ощутила, как сбоку кто-то касается моей руки. Повернула голову и широко улыбнулась Вику.

Он лежал совсем рядом, протяни руку – и он твой. Я так и сделала, утёрла свежую кровавую дорожку у него с подбородка.

Мы ничего не сказали друг другу. Нас накрыла плотным куполом поразительная мягкая тишина. Безопасная. И пушистая, как снег.

Неподалёку от нас пытался подняться Теодор. Адам крепко обнимал со спины кого-то, и я присмотрелась. Прижав к своей груди Рин, он смотрел вперёд и глупо улыбался, устроив её голову себе на предплечье.

Вдали мы услышали звуки сирены, неоновым светом полицейские мигалки озарили деревья.

У кромки леса затормозили две полицейских машины и одна скорая помощь, и я услышала, как в рацию громко передают:

– Здесь требуется ещё одна машина скорой помощи, есть пострадавшие. Много пострадавших…

Белый морок стянул всё в моих глазах. И я проваливалась в спокойный сон, когда чужие руки поднимали меня, перекладывали на носилки, укрывали одеялом и накладывали на лицо кислородную маску. Вик под точно такой же улыбнулся мне: я слышала, как его решили увезти в больницу первым, потому что сочли раны тяжёлыми.

Полицейский попытался взять из рук Адама Рин, но тот легко привстал и одним коротким ударом, всё ещё шокированный и напряжённый, как струна, свалил мужчину – и только после того свалился сам, весь покрытый запёкшимися ожогами. Тео громко рассмеялся, глядя на брата.

И я не поняла, как смех его перешёл в плач.

А затем я уснула в спокойствии и наконец утонула в белом свете, повторяя про себя то, во что не могла поверить: мы вернулись.

====== Вакатерионтаре. Теперь я знаю всё ======

Короткий писк кардиомонитора показывал удивительно ровное сердцебиение. Да, сердце у Вика Крейна было как машина: мне лечащий врач говорил об этом с удивлением, потому что на его памяти не каждый пациент со сквозной раной в грудной клетке шёл на поправку так быстро.

– Ваш муж – настоящий везунчик, – сказал он, и не раз. – Вам всем вообще повезло, что вы остались живы.

Я кивала с благодарным лицом, но задуматься было о чём.

По официальной версии, мы попали в дорожную аварию на двух машинах. Я была поражена, но в том лесу – вернее, в глубоком кювете – действительно лежали два автомобиля всмятку: пикап Вика и «Крайслер» близнецов. Полиция в первые же сутки после того, как нас положили в больницу, наведалась ко мне и взяла показания. Не знаю, что точно им сказали Каллигены, но согласно полицейскому отчёту «Крайслер» компании «Энтити Рент», где близнецы арендовали его, был неисправен. Отказали тормоза, машина пошла на таран нашей, подцепила пикап бампером и снесла на большой скорости прямо в кювет. Там, сцепившись друг с другом, машины кувыркались, пока не влетели в естественную преграду из деревьев.

У Вика, судя по документам, которые я подробно изучила в больнице прежде, чем подписать освидетельствование, сорвался карабин ремня безопасности, и он вылетел через лобовое стекло, пробив его своим телом. Он предположительно упал на торчащую в снегу арматуру из железного мусора, свезённого в чащу – не повезло с приземлением.

У меня сработала подушка безопасности, но машину сильно искорёжило, и обломком стальной оконной рамы мне ранило плечо.

Тео пострадал меньше всех. Он сидел на заднем сиденье «Крайслера» за водителем и выскочил первым. Именно Теодор начал вытаскивать нас всех из машин, сначала – меня, затем – Рин. Он сказал, что не помнит, как делал это. В суете и от шока он не сразу заметил, что Адама, который и был за рулём, зажало между креслом и приборной панелью. У «Крайслера» была проблема с топливным баком и проводкой. И после аварии он загорелся. Рин сидела рядом с водителем и получила рану почти идентичную моей, когда её сторону сплющило всмятку от падения.

Пламя медленно ползло по ногам водителя, затем перекинулось на всё тело. Адаму невероятно повезло, что он был одет в плотные джинсы и толстую дублёнку, иначе ожоги были бы куда более фатальными. Когда с усилием Теодор отжал кресло и вытащил брата из огненного капкана, тот варился в собственной одежде, и её пришлось срочно снять.

Аварию зафиксировал дальнобойщик, следующий на грузовой фуре. Он увидел дым и услышал крики. Заметив далеко у кромки леса людей и перевернувшиеся машины, Терренс Таната вызвал полицию и скорую. Под документом была печать округа Мэн и его подпись.

Я смотрела на палату Вика через специальное окно. Скоро из реанимационного отделения его переведут в обычное, и тогда я смогу навещать его. Мы все сможем.

Рин быстро поправлялась. Не считая раны в плече, она была цела и невредима – однако крайне замкнута и молчалива. Поразительно, но в нашем мире она приняла очень даже приятный человеческий облик. Тот, я полагаю, какой был у неё до момента смерти.

Когда я навестила её в палате, не сразу узнала скрипящую и стонущую черноволосую покойницу в тоненькой невысокой брюнетке. Длинные, до талии, волосы были убраны в высокий пучок. Миловидное и очень юное лицо выдавало в ней японку: почти чёрные, удивительно глубокие глаза были обрамлены шёлковыми ресницами. Рин даже в больничной пижаме и повязке на плече смотрелась совершенно очаровательно: я, лохматая и помятая, даже ей немного завидовала.

Она оживилась, когда увидела меня, и в её глазах промелькнуло узнавание. Но не сказала мне или полиции ни слова, замкнувшись в себе. Только сидела на кровати, обняв себя за колени, прижатые к груди, и устало покачивалась из стороны в сторону.

Всё изменилось, когда через двое суток к ней буквально ворвался Адам.

Он был в повязках, и ему вообще-то полагался постельный режим, но если даже полицейский не смог удержать его – что говорить о врачах и тем более медсёстрах? Он даже будучи весь в специальных влажных бинтах выглядел как громогласное индейское божество, и когда его просили «прилечь и не беспокоиться», он очень чётко указал советчику направление, по которому тому следовало пойти.

Рин была со мной, когда услышала из коридора голос Каллигена. Она разрешала мне навещать себя и была не против, что я сидела в кресле у её постели: вместе нам было как-то спокойнее. Но видели бы вы, какие метаморфозы произошли с Рин в ту самую секунду!

Это было совсем как в кино, честное слово. Наверное, более трогательной встречи я не видела никогда. Рин сорвала с себя иглу капельницы и датчики аппарата так быстро, что я даже опомниться не успела. Она вся побелела, когда дверь в палату с грохотом стукнула о стену – и Адам вихрем пронёсся к койке.

За ним спешил доктор, расстегнувшийся халат тревожно летел у него за спиной. Я подавила улыбку. Как только Адам из него душу не вытряс, узнавая, где лежит Ямаока.

– Вам пока нельзя так двигаться! Я не могу вас лечить, если вы не соблюдаете режим! Чёрт возьми, мистер Каллиген!!! – бедняга побагровел, но до Адама было невозможно достучаться. Он крепко обнял Рин, ну а она вскочила ногами на свою постель и прямо так обхватила друга за плечи и шею, склонив лицо ему на ключицу и тихо вздрагивая.

В конце концов, ей было только лишь немногим больше двадцати, и она снова стала живой девчонкой, а не бессмертной убийцей из Мира Сущности.

– Меня никто не называл «тупицей» больше трёх дней, – жалобно сказал Адам, и Рин всхлипнула снова, но уже от смеха. Шмыгнула носом. – У меня ломка.

Доктор негодующе смотрел на Каллигена, а за его спиной уже появилась охрана. Адама в ту минуту вывели бы из палаты – но Рин очень чётко сказала, отстранившись от него и глядя в смуглое лицо:

– Тупица и есть. Кто же не слушается лечащего врача.

Он белозубо улыбнулся в ответ:

– Так я слушаю. Вот, хожу в костюме мумии. Как тебе такое? Говорят, даже шрамов почти не останется.

– Ты что с ними, что без них ужасно страшненький, – сморщила нос Рин.

Несколько секунд эти двое молча любовались друг другом, не отрывая глаз, а потом радостно рассмеялись. Тогда я и поняла, что мы точно сможем жить после всего, что с нами случилось. И, может быть, не хуже, чем раньше.

Вика перевели в отдельную палату накануне моей выписки.

Врач расписал все нужные антибиотики для приёма, медсестра показала, как правильно обрабатывать плечо и самостоятельно накладывать повязку. Я отправила сообщение Хэлен, что меня потребуется забрать из клиники.

Мама слишком паниковала, чтобы слушать и слышать меня: ещё в больнице она то плакала, то кричала и ругалась; то требовала развода, утверждая, что это из-за Вика я попала в аварию, то благодарила его за отменную реакцию.

Когда восстанавливали события дорожного происшествия, инспектор отметил, что Виктор среагировал молниеносно и подставил под удар свою сторону. Не сделай он этого, и меня бы снесло «Крайслером», как одуванчик ботинком. В палате у мамы случалась по пять раз на дню форменная истерика, поэтому я ужасно не любила дни её посещения: для меня и всего медперсонала начинался тихий ад.

Хэлен закатывала глаза и говорила шёпотом каждый раз:

– Не беспокойся, скоро это пройдёт.

Так что я не рискнула сообщить радостную новость о выписке маме, обо всём предупредила только сестру и принялась с самого утра наводить красоту.

Причёсываясь у зеркала и задумчиво улыбаясь своему отражению, думала поскорее навестить Вика – доктор дал добро, он уже занял обычную койку, и, кажется, с него даже сняли систему жизнеобеспечения.

Адам и Теодор уже побывали у него первыми. Не знаю, о чём он с ними говорил – тем было много, взять хотя бы недавние события… и то, почему никто, абсолютно никто не интересуется, где мы пропадали со дня нашей свадьбы вплоть до самой зимы?..

Я уже спрашивала об этом у матери со всей осторожностью, но она взглянула на меня так, словно я точно сошла с ума, и растерянно пробормотала в ответ:

– Бедная моя девочка, а сказали, у тебя слабое сотрясение мозга… ты что, совсем ничего не помнишь?

– Урывками, – пришлось солгать, потому что другого выхода не было.

Хэлен слушала нас со стороны, задумчиво прикусив нижнюю губу, и отвела взгляд, когда я посмотрела на неё. – Не всё.

– Нужно будет спросить у доктора, не опасно ли это. Может быть, тебе нужно дополнительное обследование…

Больше эту тему мы не поднимали, но я поняла только одно. Всё то время, как мы отсутствовали в мире Сущности, ни одна живая душа не знала, что нас не было в этой реальности. Стоило нам вернуться, как все забыли о нашей пропаже и твёрдо уверились в том, что попросту встречались с нами пореже в эти несколько месяцев.

Понимать это было так же жутко, как и неприятный факт: мы отсутствовали с самого лета. С другой же стороны, могли бы заявиться и через несколько лет. Спасибо хотя бы на том, что есть!

Я запахнула больничный халат на груди поверх пижамы и вышла из своей палаты.

Вик лежал всего двумя дальше: неслыханная радость! Была бы, если бы меня не выписывали уже завтра.

В его палате хозяйничала симпатичная пухленькая медсестра. Она помогала ему разложить вещи и убирала капельницу, когда я тихонько приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

– Нет-нет, мистер и мистер Каллиген, к мистеру Крейну больше нел… – громко начала медсестра и тут же расслабилась, едва увидела меня. – А, это вы. Проходите.

Я улыбнулась. Адама и Теодора, поди, выперли из палаты насильно. Любопытно, сделал ли это сам Вик, или пришлось применять силу сотруднице больницы? Я невольно остановилась на половине пути к койке.

На ней спокойно лежал мой Виктор. Он был прикрыт пледом и одет в такую же, как у меня, дурацкую голубую пижаму. Высокий и смуглый, каким я его и помню, и с тёмно-рыжей косой. Мне не показалось: она правда стала ещё длиннее прежнего. Зато взгляд всё тот же: добродушный и ласковый. Сразу расплылся в широкой улыбке, отчего и без того не слишком большие глаза под тяжёлыми веками сделались щёлочками, и распахнул руки для объятий. Тогда я и увидела, что он весь покрыт синяками, порезами, ушибами и царапинами. Что расстёгнутая на груди рубашка от пижамы скрывает тугую повязку. И что такая же красуется бинтом на лбу: сперва её не приметила, хотя на смуглой коже она белела слишком вызывающе.

– Ну что, наконец-то соизволила прийти? Жёнушка? – с вызовом кивнул он мне и заулыбался ещё шире.

– Думала, нужен мне покалеченный муж-индеец – или пока не поздно нового выбрать, – в тон ему небрежно откликнулась я и пожала плечами.

Вик фыркнул от смеха, отчего рыжие прядки над его головой забавно взлетели в воздух, и я не сдержалась, рассмеялась громко и счастливо.

Медсестра покачала головой, добродушно усмехнувшись, и тихонько вышла за дверь.

Никогда не было у меня дня счастливее этого, наверное, хотя я думала так прежде про нашу с Виком свадьбу. Всё затмила короткая радость осознания, что ещё какая-то секунда – и мы наконец будем вместе.

Палату я преодолела в два прыжка, чтобы с радостным смехом нырнуть в тёплые объятия.

В окнах было пасмурно и хмуро: снег укутывал землю, но не тот, что в мире Сущности, а самый настоящий – холодный и пушистый, кружащий ледяными мухами в кристально-прозрачном небе. Я запомнила этот миг на всю жизнь: его глаза, такие же яркие и светлые, как громадьё снежных туч за окном, и широкую улыбку.

Улыбки дороже я не знала, так что от сердца отлегло – когда человек улыбается, значит, он очень хочет жить и выздоравливать.

Он раскинул руки так забавно и почти умоляюще, что я влетела в эти объятия – не такие крепкие, как думала, но только потому, что сил в нём было вполовину меньше, чем прежде – и обвила за шею, улыбаясь до боли в губах, до туманной пелены в глазах.

– Не говори ничего, – прошептал он дрогнувшим голосом. – Плакать мне как-то не к лицу.

Я зловеще расхохоталась, понимая, что слёзы уже подступили к самому горлу, и выдавила:

– Рыдай, Шикоба.

Он коротко всхлипнул то ли от смеха, то ли и правда… проверять было не под силу.

Я зарылась носом в волосы, крепко обняв Вика и чувствуя, что меня ласково покачивают в ответ. Я крепко зажмурилась. Тогда-то слёзы и потекли по щекам.

Чувства прорвало, как плотину, слёзы всё падали с моего подбородка ему за шиворот больничной рубашки. Мы не думали, что так сентиментально разрыдаемся, едва обнявшись, и я хотела было пошутить, когда вдруг поняла – мой несгибаемый Виктор Крейн действительно плачет. Горько, безнадёжно и взахлёб.

Не так, как я думала. Не так, как ожидала.

– Да ты что… – я растерялась и принялась гладить его по волосам, чувствуя, как дрожат руки. – Что ты, Вик… в самом деле…

– Он оттуда не выбрался.

Мне потребовалось мгновение, чтобы осознать, о ком он говорит, но затем всё встало на свои места, а в груди оборвалось стыдом и жгучей болью.

И я поняла, что полынно-горько он сказал о своём отце.

Я хотела выдавить: О Боже, мне так жаль! Но вместо этого только обняла Вика крепче, сгребая его пижаму под пальцами, и заплакала так же жалко и устало, пряча лицо на плече того, кто и сам хотел утешения в эту непростую минуту.

Кит Крейн.

Я вспомнила его улыбку, глаза и волосы. Как же сильно он похож на Вика. И как часто буду вспоминать его изрезанное глубокими морщинами волевое лицо, зная, что однажды мой муж тоже станет таким. Но кроме Кита, в тот миг осознанной утраты я вспомнила ещё и тех, кто был моими друзьями столько времени – бесчисленных циклов смерти и возрождения.

И Эйса, и даже Фэнг, и старину Билла, и даже Дэвида, пусть я его не знала так хорошо… но особенно – Лори.

Грудь сковало болезненным вздохом, когда я вспомнила слова Вика у лифта в Башне:

– Она выжила – или…

– Или.

Он знал и видел, как именно она погибла. Быть может, он и убил её тогда? Кто знает, хотя… вряд ли сильная Лори смогла бы поддасться Сущности. Скорее уж умерла сражаясь за что-то достойное и светлое – такое же, какой была её душа.

Вик оплакивал отца, пряча лицо у меня на плече и всхлипывая в него совсем как мальчишка. Я скользила пальцами по его затылку и гладила, стараясь обогреть и пожалеть.

Как незаметно ему исполнилось в этом году двадцать восемь, – подумалось вдруг мне, и я задумчиво поцеловала его в висок, приложилась щекой к нему и привлекла Вика подбородком себе на грудь.

Он не выдавил ни слова и не напомнил, что Кит обещал вернуться.

Он не выпалил ни единого безрассудного вопроса – «за что», но понимал: больше не сможет воскреснуть ни один из погибших, как это чудом случалось в том мире, где мы привыкли не жить, а существовать отдельно друг от друга.

И увидев отца, поманившего призрачной надеждой узнать друг друга ближе, вынужден был сразу его потерять навсегда.

Крепко стиснув мужа в объятиях, я не выпускала его, пока он не отстранился сам – уже куда более спокойный, чем прежде. Только в глазах оставалась непереносимая тоска, и я пообещала себе стереть этот взгляд во что бы то ни стало, хотя сомневалась, что когда-нибудь он забудет о своей утрате.

– Больше никакого горя, – сказал он, заглянул мне в лицо и болезненно дрогнул бровями, словно пытаясь совладать с собой. – Больше ничьих смертей.

Уговаривал ли себя? Пытался ли спрятать навсегда в землю свой нож? Забыть, как на его языке звучит слово «месть»? Напился ли он чужой крови?..

– Больше – нет, – эхом откликнулась я и наконец прикоснулась своими губами к его.

Тихий поцелуй, тихое утро. Я давно не чувствовала этого дыхания – будто бы горячечного – на своей коже. Давно не проваливалась в счастливую пустоту, беззаботную, разрывающую от внутренней печали – и прекрасную.

За окном падал снег. Это был мой последний день, проведённый в больнице Вудсборо в качестве пациентки, и первый из череды тех, когда я навещала мужа, пока однажды не выписали и его.

В день своей выписки я любезно предложила близнецам и Рин поселиться в нашем доме, пока они не решат, когда поедут домой.

Однако, сказав это, тут же поняла, что Рин Ямаоке, кажется, некуда уезжать, и возвращаться ей тоже не к кому. Я даже толком не знала, где он, её дом.

Адам подал мне знак, быстро качнув головой, и я смолкла, надеясь, что внимательная японка не обратит на мои слова никакого внимания.

Но она обратила. Ничего иного я от внимательной Рин не ожидала.

– Спасибо, Лесли, – вежливо поблагодарила она за нашим первым совместным обедом, и я заметила, как приготовленный картофель теряет во рту вкус, – если ты будешь не против, я поживу у тебя некоторое время, совсем непродолжительное. Я уточняла в посольстве…

Рин запнулась и замолчала, опустив голову и мягко поправляя вилкой у себя на тарелке россыпь зелёного горошка. Я не решилась сказать ей хоть что-то, побоявшись задеть или обидеть, и знала, что Рин и без того понимает, что может жить у нас сколько душе угодно.

Интересно всё же, что ей сказали в посольстве? Остался ли у неё кто-либо из родных, или она теперь сама по себе?

Адам, крепко сжав в руках вилку и нож, вздохнул:

– Ну тогда и я малость погощу у вас.

– Эд, – Теодор вскинул брови и посмотрел на брата, – у нас завтра рейс в Техас. Я не смогу его отменить, понимаешь? Рашель очень ждёт.

– Вот и поезжай к ней, раз ждёт, – невозмутимо сказал Адам и хлопнул брата по плечу так, что тот поперхнулся пюре. – Она наверняка там с ума сходит, где так долго носит её занудливого женишка.

– Но ты…

Я быстро перебила Теодора, уже давно всё поняв:

– У нас и так две гостевых комнаты, а мне одной будет очень тоскливо. С Адамом веселее, да, Эдди?

– Точно, – невозмутимо кивнул он и откинулся на спинку стула. На челюстях выступили желваки, когда он взглянул на брата фирменным взглядом «попробуй-останови-меня-сопляк». – Я же такой шутник и балагур, ну, вы знаете.

Я приподняла брови и посмотрела на Тео, надеясь, что он и так всё поймёт. Но он вовсе не намеревался арканом тащить за собой брата в Техас и молча улыбнулся себе в тарелку.

Гладкие чёрные волосы, убранные в хвот, казались чуть припорошенными серебром между прядей.

За столом повисла тишина, но уже приятная, и мы с Рин подняли глаза только когда Теодор бросил что-то близнецу на индейском языке, нам незнакомом.

Адам мстительно прищурился. Процедил ответ, судя по тону – весьма дерзкий, отчего Теодор лишь расхохотался, а затем и сам подавил улыбку, ковыряясь в салате.

– Идиот, – бросил Адам, поставил на стол локоть и оперся о него виском.

Чёрные волосы приподнялись, и на какой-то миг мне стал виден его шрам: розовая узловатая корка ожога, прошедшая ото лба по правой скуле и тянущаяся по телу всё ниже и ниже, под расстёгнутую джинсовую рубашку на грудь – и розеткой молнии разветвилась прямо над сердцем.

Я заметила, как тревожно проследила за шрамом Рин, но не сказала совсем ничего. Лишь тихо и беспокойно нахмурила тонкие брови и промокнула рот салфеткой.

Многое изменилось после нашего возвращения из мира Сущности, хотя на первый взгляд мне так не показалось.

Хэлен с мамой жили теперь вдвоём, и в моей старой комнате мама устроила себе кабинет. Хэлен с этого сентября посещала ту же старшую школу, где училась я, и особенно преуспевала в точных науках. Я побывала у них в гостях единожды за конец ноября и почему-то не почувствовала себя дома… выдохнув с облегчением, когда вернулась из полицейского участка в свой настоящий дом на Оук-Стрит, 13.

Там было тепло и свежо. Дышалось лесом. Весь двор был укутан глубокими сугробами – но мы втроём протоптали дорожку от кованых ворот к террасе, а Адам обещал почистить его на выходных.

Пока что он только смахивал с козырька крыши снег и сметал его с террасного крыльца.

Стоило открыть ворота брелком, как ко мне навстречу, заливаясь радостным лаем, пулей вылетела Цейлон.

С чужими она была сдержанной и даже суровой, а вот со своими отчаянно виляла хвостом, вываливала розовый влажный язык, норовя поцеловать то в щёки, то в руку, и с любовью прижималась широким чёрным лбом к коленям, жмурясь.

Приласкав собаку и ухватив её за ошейник, я бодро скомандовала:

– Домой, девочка! Бегом!

Тявкнув звонко, совсем как щенок, Цейлон проволоклась боком по сугробу, пачкая белым свою агатовую шерсть, и вприпрыжку помчалась по снегу на террасу.

Я ещё с улицы слышала, как в доме громко играет музыка, но ничему не удивилась: значит, Адам вернулся из магазина и теперь готовит.

Они с Рин живут у меня уже две недели, и каждый день у Каллигена – музыкальное шоу. Он врубает всё, что душе угодно: от классики кантри до Нирваны и инди-рока, то мучая наш слух, то его услаждая, а недавно удумал бегать за несчастной японкой с песнями, облачившись в плед на манер индейского одеяла и завернув его на бёдрах и плечах, и с серьёзным видом целый день пел ей.

Твердил, что по старой индейской традиции так он признаётся ей в любви. Рин просила признаваться немного потише.

У нас обеих уши в трубочку сворачивались уже через полтора часа, но пришлось терпеть до обеда – Каллиген готовил божественно, ради этого стоило переждать его странное настроение мартовского кота.

Вот и сейчас, открыв дверь ключом, я улыбнулась: из кухни пел Sam Cooke, Bring It On home to me, да так громко, словно колонку включили в прихожей.

– Я дома! – крикнула ребятам, но вряд ли они меня слышали.

Я расшнуровала и сняла ботинки, бросила ключи на столик под зеркалом и прошла через общую комнату к кухне…

Чёрт!

Я ойкнула и быстро отскочила в сторону, прячась за стену, пока эти двое меня не заметили.

В духовке что-то аппетитно подрумянивалось в заготовленной форме. Окна на кухне запотели от тёплого пара с плиты.

Адам и Рин, улыбаясь друг другу – странно похожие и разные – весело танцевали. И мне не хотелось им мешать.

Я подавила тихую улыбку, закусив костяшку пальца, и украдкой подсмотрела снова. Танец был парный и по-странному старомодный, но оттого очень милый.

Одну руку Рин положила Каллигену на предплечье, другую он крепко сжимал в своей ладони. Они легко кружили по кухне, что-то говорили друг другу – я не могла бы даже с трудом расслышать, что именно – и лица их светились от тихой радости.

То и дело посмеиваясь, они расходились в стороны, держась за руки. Адам прокручивал Рин вокруг оси, и я видела, как широко она улыбается, когда волосы вихрем летят за её спиной – не от проклятия, как это было в мире Сущности, а от танца.

Мне стало неловко. Нужно поскорее ретироваться! Но куда?! Я задумалась. Обратно к маме? Ужасно не хочется, если честно…

К Дафне и Джонни? Можно было бы, но ребята пока что не вернулись в город из общежития: в отличие от меня, они поступили в один университет вместе.

Оставалось только одно место, куда действительно стремилось моё сердце.

Я напоследок выглянула снова и оторопела. После очередного задорного па Рин скользнула рукой под жилет, который Адам носил на голое тело. Кажется, Каллиген совершенно не смутился, только посмотрел на Рин сверху вниз со смутной поволокой в тёмных глазах – и податливо наклонился, когда она ухватила другой рукой за воротник его жилета и притянула мужчину к себе, крепко целуя в губы.