Текст книги "Hunters and Victims (СИ)"
Автор книги: Sascha_Forever_21
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 68 страниц)
Прошло уже три дня, а я всё ещё слышу в ноздрях запах гари и жжёных дерева и камня. От Вика пахло палёным: у него сгорели ресницы. Он сам хотел сесть за руль пикапа и добраться до дома, но вмешалась полиция. Сперва его допросили, как он оказался в доме, почему забежал туда, понимал ли, что наносит травмы пожарным. Особенное давление было на то, что они сотрудники при исполнении, а Вик самовольно влез в эту историю. Но развивать тему было странно: он в конце концов вывел из огня человека – ребёнка фактически, – так что девушка, которая меня отчаянно сдерживала, велела отцепиться от Крейна. Она оказалась помощницей нового шерифа и в приказном тоне сказала нам сесть в машину. Пикап наш, добавила она, припаркуют к утру.
Вик молча передал офицеру ключи. Он понял, что после укола садиться за руль ему нельзя. Хотя я не сомневалась в навыках вождения Виктора Крейна и мне казалось, что он бы ещё смог запросто поучаствовать в погоне с перестрелкой и забить пару жертв ножом, всё же он оказался слишком подавленным.
Мы сели на заднее сиденье полицейской машины. Вик накрыл ладонью мои руки, которые я положила на колени, и крепко сжал их, не говоря ни слова.
Ничего он не сказал и потом, когда устало смывал в душе сажу, гарь и дым. И когда хлопнул дверью в свою спальню, притягивая меня на кровать и падая рядом.
До рассвета было полтора часа: мы проспали их, едва наши головы коснулись подушек, а проснулись только в десять…
…и то чёрта с два бы встали, не нанеси нам в то утро странный визит.
После того, как в наш дом приехал секретарь управляющего Фондом финансовой поддержки населения Вудсборо, Вик узнал, что он так и остался вместо матери поверенным лицом между её компанией и властями города, который в случае таких вот экстренных ситуаций, как этот пожар, должен был распорядиться процентом пожертвования со своей стороны.
Секретарь был типичным Служащим При Мистере Бизнесмене, молодым, резвым, хватким, в костюме и дорогих очках. Но прежде чем ответить ему, Вик захлопнул прямо перед его носом дверь, закрыл её на цепочку и посоветовался по телефону с Тео и Адамом (и накричал на них перед этим так, что мы с Джои только вздрагивали сидя на диване и не подозревая, что вежливый Вик и такие слова и этажные конструкции знает).
Братья спокойно добрались до Техаса, просто вырубили в полёте сотовые – знали бы они, что мы с Виком едва не поседели, думая, что они сгорели в том доме! Пообещав передать привет Рашель, близнецы сказали Вику, что от должности этой ему не избавиться. Мол, мать его в какой-то степени таким блатом и держала при себе землю, на которой стоял нынешний дом Вика, а также лачуга Адсилы и трейлер. Ведь сама резервация при Вудсборо находилась в пятнадцати милях севернее от города.
После того, как Вик рассказал всё это, я задалась единственным вопросом: а почему он не жил в резервации всё это время?.. Ведь, насколько я знаю, многие индейцы – если не абсолютное большинство – предпочли быть рядом с народом, пусть и в заточении. И хотя правительство мирно назвало его заповедником, у свободы стен и преград не бывает.
– Потому что это земля моих предков, Лесли, – коротко оскалился Вик, и так разозлённый плохой новостью. – Не там, не где-либо ещё. Я не собираюсь идти по персональной Тропе Слёз и плясать под дудку белых; хватит. Наплясался ещё когда был желторотиком. Теперь меня так просто голыми руками не возьмёшь: у них уговор?! Будет им меценатская помощь, пусть только скажут, в каком размере. В конце концов, заплатить деньги – особенно в разумных пределах – это не самое страшное.
– Но мне всегда казалось, меценатство – это на добровольных началах, – сказала я и прикусила язычок, когда увидела снисходительный взгляд Вика. Усмехнувшись, он нежно потрепал меня по колену ладонью и подмигнул.
– Мало что в этой жизни делается на добровольных началах, чикала, – сказал он. – Часто сначала нужно заставить сделать добро. А благородные порывы придут потом, со страниц газет и автобиографий.
Сегодня Вик ехал в городскую Ратушу, чтобы решить этот вопрос, ну а я забирала последние документы из школы. Каждый из нас был занят своим делом, но мы обещали друг другу, что пообедаем вместе – и вместе же поедем домой.
Вик даже выглядел сегодня по-особенному достойно. Он надел простые прямые брюки, чёрную футболку под ремень и чёрную рубашку сверху, пусть она и была свободного кроя. Лето нас перестало баловать жаркой погодой, так что и я отыскала шёлковую широкую блузку молочного цвета и такую же короткую юбку, а ноги обула в кроссовки: самая удобная обувь для беготни по Вудсборо, ведь если твой жених – Виктор Крейн, каблукам на тебе делать нечего!
Придерживая ремень сумки на плече, я поспешила к зданию Ратуши, поняв, что Вик за мной не заехал. Можно было, конечно, подождать его у школы, но я хотела сама убраться отсюда куда подальше. Особенно тёплых воспоминаний к этому месту я не питала. Но только поправив на голове бейсболку (чёрную, выгоревшую местами и пережившую Техас и Потлач), я услышала за спиной девичий голос. И меня окрикнули:
– Эй, Лесли! Погоди-ка!
Всё же нагнали. Одноклассницы садились в пятиместный минивэн, но одна, та, что за рулём, всё же притормозила и махнула мне рукой, когда увидела, что я обернулась:
– Давай подвезём?!
Не то чтобы я горю желанием с ними куда-то ехать, но с другой же стороны – почему нет?
Я развернулась и неторопливо пошла в их сторону, крикнув:
– Мне надо в центр, подбросите?
У девушки – Кэрол, вот как её звали – лучились улыбкой голубые глаза. Чёрные волосы она убрала под ободок, облокотилась о дверь, изогнув стройное тело.
– Конечно! Падай.
Внутри было оживлённо. Даже, как на мой вкус, слишком. Девчонки смеялись и болтали, но как только я села рядом с местом водителя, градус веселья понизился, и они как-то стихли. Машина проехалась из школы под купу высоких деревьев, промелькнула в солнечном свете и подалась с края города к северо-западу, проезжая большую библиотеку, затем жилые частные дома, а после минуя потянувшуюся вдоль дороги жидкую, прозрачную лесополосу.
Девчонку с темной кожей я не знала лично: она была из параллели, но знала ее подружку, хотя мало с кем из класса общалась – фактически, лишь с Дафной и Джонни в последнее время.
Но, кажется, они были наслышаны обо мне.
– Ну, девочки, что будете делать после? – спросила Кэрол явно чтобы просто разбить тишину. – После всего, я имею в виду… куда подала документы, Нэнси?
– В Локвуд на юридический, – откликнулась темнокожая девушка в розовом платье, оказавшись как раз Нэнси. – А ты, Бэт?
– Я тоже… но жду пока, что ответят, – уклончиво откликнулась блондинка рядом с ней. – А вообще хочу поступить в Мортон.
– Это разве не в Миссисипи?
– Именно там, – подтвердила она, закусив прядку зубами и дурашливо улыбнувшись.
– И что, Эд будет тебя дожидаться? – Кэрол с подозрением покосилась на подружку. Та расхохоталась.
– Да нет, конечно! Ты думаешь, я что, засохну на всю жизнь по Эдварду Тайлеру, если у нас было что-то пару раз?! – Бэт фыркнула и убрала прядку изо рта. – Конечно, нет, я похожа на грёбаную пуританку? В Мортоне много красивых парней и без него, поверь, скучать не буду!
– А я знаю, что среди нас есть одна верная девушка, – попеняла подруге пальцем Кэрол и хитро улыбнулась. – Да, Лесли?
Я отвлеклась от созерцания вида в окно, потому что не знала, как лучше общаться с девушками (и стоит ли это делать вообще, они и без меня неплохо справляются). Мне задали тот самый уточняющий вопрос, который я так ненавидела. Пульнули камушком намёка.
Эй, Лесли, ведь это же ты осенью выходишь замуж?! Мама слышала, как этот мужик, ну, который работал у нас в школе полотёром, договаривался со священником после мессы в воскресенье. Правда, что ли?
Обычно на этом этапе ухмылки сходили с лица у того, кто спрашивал, и у меня ещё раз уточняли: то есть, типа, ты не шутишь?
Мне хотелось бы охотно высказать в лицо каждому, кто задавал вопрос наподобие этого, что Вик уже с холодной весны не работает в школе и достаточно, слава Богу, обеспечен, чтобы заниматься своими делами. Но распыляться перед людьми бесполезно. Они идут по своей программе – и их не интересует правда. Им хочется уточнить то, что они придумали сами себе.
Так что я всегда киваю и отвечаю:
– Нет, не шучу. Он так классно мыл полы, что я подумала, во-первых, у этого парня офигенная задница. А во-вторых, у меня в доме всегда будет обалденная чистота.
Чаще всего такой ответ заставлял горе-шутника онеметь. Пока на меня таращили глаза, я успевала смотаться, но из машины на ходу не сбежишь.
Так что я знала, к чему был задан этот вопрос про верность. Очередная удочка в сторону наших с Виком отношений. Вудсборо – городок маленький, здесь любят сплетни: соседки знают, с кем встречаются их сыновья и дочери. Детей часто «женят» ещё детьми и отчаянно пытаются свести дружескими встречами. Конечно, дурь всё это – и блажь глупых родителей: ребята вырастают и делают что им нужно. И как ни следи за соседом, а только в этот момент твой собственный сынок выпорхнет в окошко на тусовку с друзьями, чтобы вернуться только к утру.
– Да, – спокойно ответила я. – У нас с этим всё строго. В плане верности.
– Вот как? – Нэнси очень хотела продолжить разговор, но я, увы, желанием не горела. – А твой ревнивый жених не будет против, если ты упорхнёшь учиться, м?
– Нет, – беспечно отозвалась я. – Он говорит, что мне так и так скоро после свадьбы в декрет идти.
Девушки смолкли, тему перевели. Хорошо. Пусть думают, что хотят – они и так найдут повод для сплетен, но лишь бы меня в покое оставили.
Всё равно много злых языков о нас шепталось. Людей смущал возраст Вика и девять лет – почти десять – нашей разницы. Они откровенно говорили с моей матерью и повторяли из уст в уста – наши соседки: мало ли каким извращенцем он может оказаться?
Всё же что ни говори, а индеец – это дикарь. Непонятно, что у него на уме.
– Вспомни, что лет тридцать назад они не могли сесть на одну скамейку с белым, – презрительно говорила наша соседка, миссис Таннер, между прочим, учитель начальных классов. – Как ты можешь спокойно отдать за него дочку? Кто знает, что для него нормально. Он, может, сексуальный извращенец? Я слышала, у них вообще маленький… На что ты обрекаешь дочь… ох, наплачешься же ты, Натали.
– Не наплачусь, – спокойно отвечала моя мама, усмехаясь. – Он мужчина молодой, видный. Ну что ни говори, Эбигейл, а уродом его не назвать. Ну да, всегда они выглядят как грязные… ну так кожу не соскоблишь.
Касаемо его денег спрашивали тихо и с прищуром. Ещё при этом заговорщицки улыбаясь:
– А всё же как так вышло, что он из поломойки в дом переехал и сейчас разъезжает на новёхоньком авто?! Ну скажи, Нат, ведь ты же подсобила молодым? Почему он в резервации не живёт, у нас же есть одна, как её… Аквесасне, что ли?
– Нет-нет, он всё сам, – с гордостью говорила мама. – У него и дяди – очень влиятельные люди, ну так это же неважно – свой дом, земля в Вудсборо, кстати, там скоро могут тоже начать строительство, представляешь, сколько она будет стоить?! Зачем ему в резервацию? В любом случае, я ни цента не дала им на свадьбу, Виктор всё взял на себя…
Маме нравилось говорить о финансовой состоятельности моего жениха. Из её головы словно стёрлись те моменты, когда он брал дополнительный заработок и обходил горожан перед основной работой, чтобы прибрать у них на территории.
Она напрочь забыла о том, как не отдала ему деньги и отругала меня, когда я напоила Вика кофе.
Она категорически возражала, если я напоминала ей про тот зимний вечер, когда она ударила Вика дверью по лицу. Потому что он был не человеком её уровня. Да и сейчас таким оставался.
С нарочитой небрежностью она жала плечами и говорила, что хотелось бы, конечно, нормального человека рядом с Лесли. Но в конце концов, он не такой уж и красный, взять хотя бы его покойную мамашу… хотя да, в нём порода эта тоже есть, ну да ладно, кто-то из внуков всё же будет похож на меня, хахаха!
В такие моменты я горячо молилась, чтобы все наши дети до единого были маленькими Чингачгуками.
– Неужели они правду сказали про это? Про скамейку? – досадуя, спросила я у Вика в тот вечер, когда подслушала мамин разговор. Я сидела в удобном широком кресле, похожем формой на чашу, а Вик устроился напротив меня. Ноги в кроссовках и шортах он задрал на стол. Пол был засыпан стружкой. В большое окно, которое, если отвести в сторону, легко служило ещё и дверью, мягко светил фонарь со двора. Тепло пахло деревом. Брусок в крепких, длинных пальцах Вика, объятый его ладонью, обретал силуэт под лезвием ножа. Вик утверждал, что пока только намечает статуэтку, которую ему заказали – Тот-Самый-Триждыблядский-Заказ, как он его обозначил – потом он поработает с ней на станке.
Погружённый в процесс, он не сразу ответил и лишь пожал плечами, скривив рот. Глаз от статуэтки он не отрывал:
– Ну, если хочешь знать, то когда я учился в школе… в каком же году это было… в девяносто седьмом пошёл, вроде бы? Так вот, мне тогда было запрещено пить из общего фонтанчика. Чего ты так удивилась, чикала? Да, мне было нельзя. Это для белых. Даже, хочу тебе сказать, рядовой нег… в смысле, кхм-кхм, темнокожий имеет больше прав по сравнению со мной здесь. Потому что я вообще-то должен жить в резервации, а не здесь.
И он внимательно посмотрел на меня и кивнул, указав в мою сторону ножом.
– Но тогда вряд ли я бы со своим характером прожил там до двадцати семи. Скорее, спился бы, скурился, как прочие. Или повесился. Чем не вариант.
– Не вариант, – хрипло ответила я, с ужасом думая о том, что Вик мог бы… мог бы всё это с собой сделать. Добровольно. Пусть и подтолкнутый обществом, но сам.
– А что им там ещё остаётся делать, м? – прищурился он. – Я даже не уверен, что у них там есть своя школа. Ну, то есть, какая-то да есть, наверное, вот только вряд ли родители позволят ребёнку туда ходить.
– Да ты шутишь, – поражёно вымолвила я. – Они же сами лишают детей возможности получить образование и хоть чего-то да добиться. Вик, это тоже ненормально.
– М-мгм, – издал он неопределённый звук, качнув головой, и тихо продолжил резать дальше. Стружки падали кудрями по его пальцам на дощатый пол. Я чувствовала, он что-то недоговаривает.
– Хотела спросить, что не так со школами, – пришлось виновато добавить. – Прости, что я такая любопытная. Я тебя напрягаю? Лучше помолчать?
– Да что ты, любимая, – сказал он ласково и поднял на меня взгляд. При слабом свете на бронзовом лице глаза казались белыми безднами. Вздохнув, Вик отложил в сторону поделку и, опустив ноги, похлопал себя по колену, молча приглашая меня устроиться у себя на руках. Дважды звать не пришлось.
Я подскочила с кресла и торопливо подбежала к нему, одёргивая платье и мягко умащиваясь на коленях. Если и говорить о чём-то неприятном, решила я, довольно жмурясь, то только так. Положив щёку ему на плечо, кивнула:
– Я готова.
– Я рад за тебя, чикала. Так ты правда хочешь знать, почему индейских детей часто не водят в школу? Хм, странный вопрос. Я думал, об этом многие американцы знают, ведь не то чтобы этот факт скрывали… – он пожал плечами и тихо стукнул по кончику моего носа указательным пальцем, мягко улыбнувшись. – Понимаешь, детка… сначала нас хотели полностью интегрировать в общество, ну, чтобы переделать под себя. Этим занимался в конце девятнадцатого века такой человек, как Ричард Прэтт, его именем, кстати, названо сейчас несколько школ, кажется… Так вот. Он предлагал «убить индейца, чтобы спасти человека», проще говоря – искоренить в них всё, что заложено нашей культурой. Остригал, переучивал. Навязывал европейские развлечения, проводил занятия по английской литературе, политике, футболу, истории, математике, рисованию… ещё он хотел сразу обучать их ремёслам, ну типа вот, – и он повёл рукой вокруг себя, – открыл столярную мастерскую, фермерское хозяйство, обувное дело, потому что знал, что больше чем ремесленником ни один индейский мальчишка не будет. Да и девчонка тоже. Им была уготовлена унылая жизнь по европейским стандартам, нравится она им самим или нет. Начали, кстати все перемены именно с мохоков: моё племя, по иронии.
Всё, что было в ребятах индейского, тщательно выкорчёвывалось, как сорняк из клумбы, но вот беда. Мы, красные, так странно устроены, что крепко держимся за свои корни.
Но это было только начало. Учеников наказывали за непослушание – или то, что таковым считалось, и вообще порядки у Прэтта напоминали больше армейские. Просто любой ребёнок из племени автоматически считался – и сейчас считается – ленивым и не очень-то умным; я это испытал на своей шкуре, когда за одну и ту же проделанную лабораторную, списанную, между прочим, у меня, я и мой друг получали совсем разные отметки.
Убить индейца, чтобы спасти человека… Хм, забавно. То есть, по сути, наш с тобой брак… – он мягко взял меня за руку, положив её поверх своей, и легонько придержал. – …считался бы богомерзким явлением. Был бы вовсе запрещён, возможно. Ведь убивали же нативных мужчин и женщин в таких парах, да хотя бы та же самая беременная дочка Логана – помнишь же его? Её муж был белым купцом. Его при той резне на Йеллоу-Крик никто не тронул… почему-то… – у меня по коже пробежал холодок, и я невольно прижалась к Вику теснее, обняв его и подоткнув руку между стулом и его спиной. – Сколько же детей в таких школах погибало, неясно, но они просуществовали до 1990-го. Через год я родился. Так-то, детка.
В тридцатые годы для детей открыли школы-интернаты постоянного проживания. И пусть там реально неплохо учили, но из семей изымали – если добровольно, то ладно. Но многие отпускать детей туда не хотели, школы были на другом конце страны, а родителям вне резервации делать, кхм-кхм, нечего. Тогда власти изымали детишек насильно.
Я помню, как был один такой старик в резервации близ Вудсборо, Фред Гордон его звали. Он вот вспоминал, что с братом и сестрой собирал ягоды как-то раз недалеко от дома, когда пришли полицейский и две монахини. Они просто бросили ребятню в фургон и увезли, ни о чём не оповестив их родителей. Фред вернулся только спустя несколько лет домой, уже повзрослевшим. Это было настоящее похищение.
А зачем это делали? Я тебе отвечу. Среди дикарей, таких, как я или как все мы в целом, нельзя воспитать нормального европейского ребёнка. Чтобы маленький индеец отказался от своей культуры и традиций, нужно разлучить его с корнями: тогда будет толк. Думали они. Нас лишали – и продолжают лишать – культурной идентичности.
Поэтому всех детей коротко стригли в первый же день – очень коротко, детка. Я уже говорил, что волосы для нас – не просто олицетворение красоты, силы и ума. Это действительно странным образом некоторая культурная связь между нами. Я тоже это пережил. И знаешь… – он помолчал некоторое время, прервав ровную речь. – Насильственная стрижка – это настоящий плевок в душу. Это подчинение и унижение. Ты будешь таким как мы. Мы распоряжаемся тобой. Даже твоими волосами. Мне было запрещено называть своё индейское имя в общей школе. Все звали меня «Виктор», но хотя бы не увозили из дома.
В общем-то, поэтому бабушка не уезжала в резервацию. Она знала всё это и боялась, что за мной однажды так же придут. До сих пор помню, как Аделаида ночью проверяла, в своей ли я комнате, сплю ли… она-то в своё время тоже была забрана вот так.
Она рассказывала, что было, когда кто-то случайно говорил на родном языке. Кому-то просто запрещали являться на обед. Кого-то ставили в угол. Мыли рот с мылом. А были случаи, когда наказывали электротоком… заковывали в цепи… или иглами кололи язык.
Уже при ней посчитали, что индейцы слишком тупы, чтобы познавать во всём великолепии на одном уровне с белыми доступные науки. Поэтому в школах дети… обслуживали преподавателей. Стирали, убирались, работали на огородах и по хозяйству, что-то чинили. И это ещё кто-то спрашивает, почему я так долго работал уборщиком, ха-х! Образование сильно упало, но реально, к чему учиться, если надо было воспитать тупое, забитое стадо потерявших свою расовую идентичность недолюдей, м?
Детей часто пороли. Бабушка говорила, беглецов отлавливали и били плетью-девятихвосткой на глазах у всех – в назидание. А потом – в камеру. Что ты так смотришь на меня, чикала? Да, там строили специальные, чтоб изолировать засранца от общей послушной массы. Показать: сбежите, паскуды, и тоже не будете пить и есть несколько дней кряду. Но зато еды они лишались неважной: в основном питались водянистой кашей. Чай и мясо – на праздники.
А уж сколько среди учителей было педофилов… мне не исполнилось и восьми, когда бабушка усадила меня напротив и внимательно сказала, что ни один взрослый, коснувшийся меня в неположенном месте, не должен уйти безнаказанным. Что я не буду в этом виноват. Что это взрослый – преступник. Она много там повидала, в этих школах, да.
Сотни учеников умирали от туберкулёза, гриппа, тифа, кори, дифтерии, пневмонии. Десятки гибли в частых пожарах: в школах с этим было туго. Десятки же тонули и мёрзли насмерть во время побегов. Тот старик, Фред, он сказал как-то, что одна мать направляла одно письмо за другим в школу с требованием выслать ей тело ребёнка. А правительство сказало, что власти не могут, потому что транспортировка индейца повлечёт неоправданные расходы…
После этих школ люди выходили переломанными. Они спивались. Искали утешение в алкоголе и наркотиках, в порочных связях. Теряли нити. Не чувствовали себя частью своей расы. Частью белых – тоже. Белые шпыняли их как собак, им ничего было нельзя – от просто зайти и поесть в столовой до присесть в транспорте. Понимаешь, Лесли, – он вздохнул и вдруг стал очень серьёзен. – Если ты выйдешь за меня – всё же выйдешь – не ради ритуала, а ради… нас с тобой. и останешься рядом… ты никогда не будешь в безопасности. У тебя муж никогда не станет порядочным человеком. Я в чужих глазах всегда нечто между необразованным дикарём и получеловеком, пытающимся прикинуться тут своим. И дети наши будут такими же.
Те дети тоже были ничего, бойцами. В школах процветало воровство: кто имел на кухню доступ, выносил еду и не крысятничал, делился со всеми. А из солидарности воришек свои не выдавали. Так что наказывали всех.
И родители прятали детей. Скрывали факт рождения. Боролись. Даже поджигали школы. И только в семидесятые эти богадельни начали закрывать. А в девяносто шестом, Ли, они подготовили властям отчёт с требованием провести расследование – но кто бы чихнул в ответ на это.
Знаешь, есть такой мемориал. На нём две тысячи восемьсот имён. Это всё маленькая часть тех тел, что не удалось припрятать. Я верю, что их было больше. Так скажи, Лесли… ты вообще готова к такому мужу? Необразованному дикарю? М?
В тот вечер вместо ответа я спрятала лицо у него на шее, пытаясь не вздрагивать от слёз. Это было горько, отрезвляюще больно и слишком правдиво, чтобы не испугаться. И несмотря на твёрдое «да, готова», что я шепнула в бронзовую кожу, я оказалась совсем не готова к тому, что нам приготовили дальше.
С кислыми лицами девушки, не удовлетворившись сплетнями за мой счёт, всё же подкинули меня до Ратуши. Я помахала им рукой напоследок, хотя вообще-то хотелось показать средний палец – но бензин нынче стоит дорого, так что я приняла их жест за акт доброй воли и просто направилась в сторону высокого белого дома с колоннами и американским флагом, повисшим на флагштоке.
На парковке среди солидных машин бизнес-класса взгляд выцепил до боли знакомый пикап, и я улыбнулась: Вик, как обычно, себе не изменяет. А Тедди уговаривал его взять из гаража материнский «Мерседес»! Чихать он хотел на эти мерседесы. Усмехнувшись, я подошла к машине и, не без труда уцепившись за раму, присела на капот, намереваясь прямо тут дождаться Вика.
Хотелось бы мне пройти к нему, туда, но я знала, что это невозможно. Никто меня не впустит без спецприглашения, да и потом, ну что мне делать среди этих людей? Я уверена, что Вику там сейчас более чем не по себе…
А впрочем, наверняка ошибаюсь. Это им не по себе рядом с ним.
Такой вывод я сделала, когда увидела, как Вик вылетел стремглав из здания Ратуши, хлопнув дверью, дьявольски злой. Твёрдо ступая, он совсем не слушал пританцовывающего с одной стороны секретаря – того самого, что заезжал накануне – и ещё одного незнакомца в костюме и с темной шевелюрой, тронутой проседью. Оба что-то громко пытались пояснить Крейну, но тот упрямо шёл к машине. А завидев меня, немного ускорился.
На подходе я только услышала слова:
– Ну погодите же, мистер Крейн… это всё встанет куда дороже вам лично… давайте не будем сгущать краски… – упрямо твердил секретарь.
– Сгущать краски? – Вик остановился. Его громкий, холодный голос я слышала даже отсюда. – То есть, офицер полиции предполагает, что есть веские основания посчитать пожар поджогом, а девочку кто-то и вовсе запер в доме без шансов на спасение, и опять же, помощница шерифа подозревает в этом её отца. А вы говорите, чтобы я дал ему денег…
– Не ему. – Поправил тот, что с проседью. – А Фонду.
– Ладно. Фонду. Хорошо. Но Фонд передаст деньги этому господину, а он, судя по тому, что я узнавал о нём – а я узнавал, мистер Уоррен! – всё это пропьёт! И куда денется девочка? М? Скоро осень, в Вудсборо она приходит быстро и так же быстро становится чертовски холодной и дождливой. Может, ребёнок будет жить на пепелище?
– Мы тщательно отслеживаем все средства, которые пошли из Фонда на помощь… – начал было секретарь, но Вик скривился.
– Я вас прошу, не нужно было даже копать глубоко. Пять не восстановленных до сих пор за три года домов, семьи всё ещё живут в спецучреждениях, расселённые до завершения строительства. А когда оно завершится?
– Когда поступит финансирование! – развёл секретарь руками, и Вик расхохотался, запрокинув голову назад, точно тот очень весело пошутил.
– Вы же не серьёзно? – у него улыбка не предвещала ничего хорошего. – То есть, мои деньги пойдут на достройку тех домов, а этот…
– Тише, тише. К чему устраивать тут цирк? Вы должны понимать, мистер Крейн, – второй мужчина положил ладонь ему на предплечье. Вик холодно покосился на неё, – в Вудсборо много проблем финансового характера. Ваша мать регулярно оставляла пожертвования, понимая всю важность…
– Моя мать не особо вникала, куда идут средства, – в голосе у Вика было столько льда, что впору его можно колоть и в виски добавлять. – Или, скорее, не хотела вникать. У неё было много бизнес-забот, я уверен, мы оба знаем, за что именно она платила Фонду. Но я не намерен разбазаривать своё имущество на ваши личные нужды, мистер Уоррен. Я могу выписать любой нужный чек на имя пострадавшей.
– Но, погодите! – Мужчина улыбнулся. – Пока она не может распоряжаться средствами, она несовершеннолетняя, а значит, вам так или иначе придётся прибегнуть к помощи опекуна…
Вик застыл. На лице его отразилось яростное напряжение. Руки сжались в кулаки. Он был так взбешён, что вполне мог убить этих мужчин разными способами прямо сейчас… и не все из них будут милосердными и быстрыми… закусив губу, я с ужасом ожидала, что будет дальше.
– Хорошо, – сказал он наконец. Лица мужчин разгладились. – Я выпишу чек. Подойдите со мной к машине.
Он приблизился к пикапу, положил мне руку на колено и приветственно подмигнул:
– Привет, чикала.
– Привет, – я не знала, стоит ли здороваться с его спутниками: ни один из них не приветствовал меня первым, хотя оба странно покосились. Вик положил чековую книжку на капот, секретарь подал ему ручку.
– Вам продиктовать нужный текст? В документе все должно быть записано без ошибок, – вежливо сказал секретарь.
Вик вздрогнул и крепко зажмурился, ручка замерла в миллиметре от бумаги. Сглотнув, он совладал с собой. Я – нет. Испепеляя с презрением секретаря глазами, я услышала скрип пера. Вик оторвал чек и подал его мистеру Уоррену. На смуглом лице было вселенское спокойствие.
Вику не хватало вампума и томагавка. Этот парень явно вышел на тропу войны.
Мистер Уоррен внимательно взглянул в чек, прежде, чем убрать его. И с восклицанием довольная улыбка сошла с лица секретаря, как краска с целлулоидной куклы:
– Но погодите, здесь же только половина от требуемой суммы!
– Всё верно, мистер Уоррен, – расслаблено сказал Вик. – Это доля Фонда.
– Но где же половина…
– Я посоветовался с юристами, господа, – усмехнулся Вик. На лице его было такое гаденькое выражение, что я поневоле им восхитилась, осторожно найдя пальцами чёрную рубашку на спине и незаметно сжав её, – долю Фонду я отписать обязан по закону штата, но всё прочее – акт моей доброй воли. Так вот. Согласно этому, я обязуюсь своими силами в рамках установленных Фондом средств возвести за свой счёт дом для погорельцев.
Мужчины заткнулись. Я поневоле затаила дыхание, понимая, что у них внутри сейчас кипит такой вулкан, что простым согласием дело не обойдётся… и взаправду не обошлось.
– Немыслимо!
– Это недопустимо!
Вик молча впечатал ручку в грудь секретарю, возвращая её. С каменным лицом снял меня с капота пикапа и открыл дверь, усаживая в машину – я притихла, когда он положил ладонь на мою макушку, следя, чтобы я не стукнулась о раму. А затем стремительно обошёл пикап, не обращая на гневные восклицания никакого внимания.
– Ни одна строительная контора не возьмётся за ваш заказ!
– Подумайте хорошо, мистер Крейн. Если сейчас вы отъедете, это будет ваше последнее слово.
– Я вам обещаю, вы во всём штате никого не сыщете!!! Вы слышите?!
Вик закрыл окна и отъехал назад. На его челюстях заиграли желваки. Он надел тёмные очки, отчего вид стал непроницаемым и невозмутимым – и я увидела в зеркало, как мистер Уоррен сплюнул себе под ноги, сжав чек в кулаке.
Некоторое время мы ехали молча. Вик ничего не рассказывал, не решалась что-то спросить и я… но затем робко коснулась его колена, и он словно взорвался:
– Ублюдки. Выебки. Твари. Чтоб им там провалиться! – рявкнул он на одном дыхании и прищурился, сорвав с лица очки и швырнув их на приборную панель. Таким злым я его видела… ну, приходилось, конечно, но нечасто.
Он невольно повёл быстрее, буравя взглядом дорогу.
– Тихо, тихо, – проворковала я, потому что ничего другого больше не оставалось: разъярённого Вика я малость побаивалась. – Не гони. Лучше поделись со мной всем, что тебе там наговорили. Кто взбесил?
– Эти. – Цыкнул он. – Ненавижу их. Грёбаные коррупционеры и взяточники. Они прозаседали там три часа, сукины дети! Просто выкачивают деньги с тех, кто им платит и за это берёт какие-то льготы… тоже не вполне себе законные… Привыкли к постоянной кормушке, думают, что смогут нажиться и на мне. Ха-ха!
