Текст книги "365 сказок (СИ)"

Автор книги: RavenTores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 59 страниц)

Наверное, тогда же я окончательно потерялся.

И никто, совсем никто не смог бы найти меня.

***

Я стал фонарным светом, размытым во влажно блестящем асфальте. Я обратился туманом, растёкшимся в сумерках, рассыпавшимся и потому почти незаметным. Я принял в себя сущность капель, едва ощутимой взвеси, что наполнила городской воздух.

И наконец, я стал самим этим воздухом, чуть коснулся выгнутых крыш и взмыл лёгкими облаками к звёздам, что внезапно взглянули на землю.

Кто мог бы соткать меня снова в прежнюю форму, кто сумел бы собрать меня, настолько рассеявшегося?

Можно ли было назвать это потерей себя?

***

Я снова переживал трансформацию, то ли выпадая росой на жестяное нутро крыш, то ли оказываясь внезапным инеем на тонких ветвях, то ли весьма странным образом поднимаясь вместе с травами, что жаждали увидеть восход солнца.

Мне казалось, что я лечу со стрекозой, а потом вдруг падаю тяжёлым шоколадным на вид жуком, чтобы раскрыть новые крылья только у самой земли и, взлетая, задеть хрупкими лапками колосок травы.

Я становился вороньим криком, разносился над городом, и сразу после того скатывался по водосточному жёлобу как жалкая соломинка, которую обронила птица, желавшая подлатать своё гнездо.

В тех нескольких минутах, что отделили меня внезапно от ночной темноты, подбросив вплотную к рассвету, я снова был и туманом, и зданиями, чьи стены увлажнились от дождя, и мостовыми, по которым неслись ручьи. И опять, опять вернулся фонарным светом, старающимся обогреть кого-то, кого-то, кого я совсем не знал.

***

Когда солнечный край выглянул из-за отрисованной акварелью линии горизонта, я уже был светлячком, пойманным в стеклянную банку. Мне бы биться о край, в тщетной надежде разрушить стекло, но я лишь мирно горел, будто ничто другое мне и не было нужным и важным.

Я лишь мирно сиял во вновь сгустившейся темноте.

Рассвет так и не наступил, затерявшись где-то меж зданий, а затем среди стволов деревьев, и тут же превратившись в закат. И тогда я подумал, что не только сам прохожу через сотни тысяч смен формы, но и мир, этот мир вокруг на самом деле тоже всякий раз меняется, стремясь к чему-то, мне неясному.

Впрочем, мне не известно было даже то, отчего сам я никак не мог найти успокоение в одном и цельном, в чём-то абсолютно конкретном.

Я не посмел бы утверждать, сон вокруг меня или явная явь.

***

Позднее я нашёл себя дымом, что медленно восходил вверх в проулке, поднимаясь от курящейся палочки благовоний. Кто и зачем оставил её именно тут, на старом щербатом подоконнике, среди кирпичного колодца, в который даже небо заглядывало с неохотой?

Я поднимался вверх, всё выше, неся внутри себя аромат, который сам не мог ощутить, и ничто, ничто не могло остановить меня.

И сразу после того я увидел себя ветром, вихрем, воздушной силой, что трепала бельевые верёвки и кружила палую листву, хотя по-настоящему в этом городе всё ещё царило лето, странное лето.

***

Он поймал меня в ладони, когда я был всего лишь птенцом, выпавшим из гнезда. Уже секунду спустя я стал самим собой, а он обнимал меня за плечи, вглядываясь тёмными глазами в мои, что ещё наверняка хранили в себе все цвета, все оттенки, все полутона того, чем я успел побывать в этой реальности.

– Мой мир опасен для странника, – сообщил он. – Оглянись, сколько тут таких, как ты?

Я окинул взглядом улицу, где мы стояли так близко. Вопрос был слишком уж сложным, потому что всё тут могло быть не тем, чем казалось. Могло и вовсе не существовать. Я не нашёл отличий.

– Не знаю…

– Тогда поможешь мне их изловить, как я поймал тебя, вернуть им форму и открыть им дверь, – решил он. – Облегчишь мою работу.

– Кто ты сам? – наконец во мне выросла сила удивиться.

– Я? Привратник. Но иногда мне приходится следить за вами, заблудившимися, и тогда лучше зови меня Мастер, – он отпустил меня и пошёл вперёд, его тень графитно-чёрным падала на стены и тротуар, где внезапно обретала собственную суть.

Пожав плечами, я последовал за ним. Мне ничего иного и не оставалось.

Он ловил то палые листья, то блики света, то легчайшую паутину. Почти сразу каждый предмет, а может, каждое понятие, обращался странником. И я видел двери, открывал их, выпуская очередного пойманного прочь.

Вот капля росы, там – округлый морской камень, здесь маленькая раковинка, с чуть треснутым витком.

Оборванный клок газеты, дивного вида цветок, гусиное перо, ловец снов с распахнутого окна…

Ключ, упавший в воду, лотерейный билет, разорванная надвое фотография, мятый пакет из-под леденцов и сам леденец, слишком золотистый, чтобы быть настоящим…

Они почти не сознавали себя. Забылись, зачаровались бесконечными переменами, надеждой познания сути любого предмета, всего мира.

– Отчего я не чувствую себя так же? – спросил я, когда Мастер-Привратник остановился, переводя дух.

– Только потому, что я успел поймать тебя довольно скоро, – усмехнулся он, оглянувшись. – Ничего, в мире почти чисто.

– Часто тебе приходится это делать?

– Бывает, – он взглянул в небо и тут же подкинул шляпу, которой я, в общем-то, не видел на нём прежде. В шляпу поймалось облачко, и тут же перед нами встала красивая девушка. Глаза её пока казались пустыми. Я открыл ей дверь, и она шагнула бездумно и спокойно. Мне на миг захотелось тоже научиться так отбрасывать сомнения.

– Эта последняя, – сообщил Мастер-Привратник. – Остался лишь ты.

– Ну, я уже стал собой.

– Или никогда собой не был, – он улыбнулся. – Вот тебе шарада напоследок.

Моя дверь развернулась передо мной сама собой. Я не стал заставлять её ждать.

***

Вечером я стоял на крыльце и смотрел, как горит фонарь. Замерший через улицу от меня, он немного дрожал, точно ему было зябко этим вечером. Недавно прошёл дождь, и казалось, что спину фонаря ломит от сырости, а он всё никак не может стать прямее, чуть расправить незримые плечи.

Его свет почти приравнивался к теплу.

Я хотел им согреться.

Но отступил в тень прихожей, осознав, что это вовсе не моё чувство. Что кто-то там, в том мире, именно так стоял, когда я, конкретно я, был тем фонарём и тем фонарным светом…

Знал ли Мастер-Привратник, кто этот незнакомец?

Или сам был им?

Мотнув головой, я закрыл входную дверь, не впустив на порог синий вечер.

Стал собой или никогда им и не был? Вот над чем предстояло всерьёз поразмыслить. Внутри меня смеялись Маг и Охотник, Воин и Звездочёт, Гадатель на камешках и Вечный художник, и кто-то ещё, я всегда терял им счёт. Я – Странник.

Я – Шаман.

========== 203. Мост и сказочница ==========

Случается, что, возвращаясь в место, которое давно изведано, прочитано насквозь, известно, как собственные пять пальцев, находишь там что-то совершенно новое и не всегда приятное или кого-то нового и не всегда близкого. И, кажется, уже не радуют ни травы, ни холмы, ни цветы, ни деревья, ни ветер, который с такой радостью вцепляется в волосы. Кажется, что уже ничто не способно вернуть спокойствие, которое заменила собой тревога, разросшаяся внутри и излившаяся вовне.

Смотришь на покатые склоны, на то, как колышутся ветви, ищешь в этом ответ, как надолго чужаки задержатся в твоём краю, в заповедном мире, которым ты не собирался делиться абсолютно ни с кем, никогда, в который ты и не приглашал совсем никого.

Но тревога подобна волне, и она уходит, откатывается назад, ветер отталкивает её всё дальше. И понимаешь, что этот мир слишком велик, настолько велик, что и сам ты в нём давно затерялся. Нет нужды прятаться от кого-то намеренно, мир сам тебя укроет, холмы спрячут твои следы от любого, кто здесь недавно.

Так размышляя, я стоял на вершине холма, чутко прислушиваясь к голосам тех, кто и не зная того сейчас расположился на моем излюбленном месте.

Оставив их, я прошёл дальше, выскользнул из дубравы на открытый всем ветрам пятачок, окружённый полынью, и замер, слившись с пространством и ветром, почти растворившись в подступающем закате.

***

Я не стремился найти очередную дверь, напротив, мне сегодня хватило бы и холмов, но, как это бывает порой, дверь открылась сама собой и утащила меня, увлекла, унесла прочь.

И вот я стоял уже не на вершине холма, а на крыше. Город подо мной гудел и бежал, он был суетный и походил на муравейник.

Некоторое время я рассматривал его с высоты. Не слишком-то и хотелось куда-то отправляться. На крыше, нагретой солнцем, можно было просидеть долго-долго, пока и здесь не наступил бы закат, пока тут не примешались бы сумерки. В сумерках все города чарующи, ночью – почти все прекрасны.

Усевшись на краю, я прикрыл глаза и тут же услышал:

– Странник!

– Да? – голос показался мне смутно знакомым, но когда я повернулся, то девушку, которой он принадлежал, совсем не узнал.

Она тут же села рядом.

– Мы встречались однажды, – сообщила она жизнерадостно. – Знаю, что ты не помнишь. Зато помню я.

– Пусть так, – кивнул я.

– Прости, что позвала, – продолжала она. – Я ничего не прошу… почти.

– И чего же ты почти не просишь?

– Тут есть мост, по которому может пройти лишь странник, – объяснила она. – А я… только сказочник, как мне пройти? Но там, на самой середине, прячется моя сказка.

– Думаешь, я смогу провести тебя?

– Конечно! Ты странник, – она усмехнулась. – Ещё рановато.

Между нами пролегло молчание, я снова оглядел раскинувшийся под нами город. Интересно, где именно появится этот самый мост? Уж точно его никак нет сейчас.

***

Солнце зацепилось за крыши, и тогда она поднялась и протянула мне ладонь.

– Пойдём, теперь уже пора.

Мы спустились с крыши по пожарной лестнице, и это было почти приключение, а затем понеслись, помчались проулками, гулко встречающими наши шаги.

Она торопилась, поглядывала на начавшее наливаться лиловым небо, что-то ворчала себе под нос, а я мог только следовать за ней, стараясь не отставать. Ходить она умела очень быстро.

За сквером мы нашли небольшую площадь, где сходилось пять или даже семь улиц. Тут она замерла и сложила руки на груди.

– Видишь? – спросила она.

Я огляделся, пытаясь понять, о чём это она спрашивает, как вдруг, когда наклонил голову, заметил полупрозрачные ступени, поднимающиеся вверх.

– Кажется, да, – отозвался я.

– Вот! Это он! – теперь меня ухватили за локоть. – Веди.

Признаться, я был не уверен, что мост хочет принять меня, но едва наступил на первую ступеньку, как та вырисовалась прямо под ногой, стала плотной и совсем настоящей. Теперь уже и сказочница смогла на неё подняться.

Очень скоро мы привыкли к поведению лестницы и довольно быстро оказались высоко над площадью, выйдя на поверхность моста. Не так-то легко было стоять на незримом мосту, всё казалось, что слишком легко сорваться и рассыпаться осколками прямиком на плиты.

Справившись с этим чувством, я двинулся вперёд, и сказочница от меня не отставала. Мост будто бы стал ещё выше, мы воспарили над городом и рассматривали разноцветные крыши, по которым лился закат.

Зрелище впечатляло, но почему-то я представил себя на холмах, и город, бурлящий внизу, показался мне таким же чуждым, как те, кого я сегодня встретил среди любимой дубравы.

Впрочем, это я был тут чужаком, да и поднялся сюда не ради себя самого. А сказочница ничего не замечала.

Так мы и дошли до середины. Тут она, освоившись, выпустила мой локоть и уселась, извлекая прямиком из воздуха блокнот и ручку. Мы висели на едва заметном гребне диковинного моста, и я с трудом мог представить, как же это выглядит снизу. Хотя, вероятнее всего, нас совсем никто не мог видеть.

– Вот, вот она, – шептала сказочница, быстро выписывая округлым почерком строку за строкой. Я бы и сам половил тут сказки, но они были не мои, потому оставалось только наблюдать и наблюдать.

Наконец она закончила, и мы взялись за руки, чтобы пройти мост до конца и спуститься в город. Солнце уже село, появились первые звёзды, и мы сходили с этих импровизированных небес медленно, точно слышали звуки таинственного вальса.

Город под нами тоже стал похож на звёздное небо, россыпь огней, переливчатых и разноцветных. Это было красиво, и такой город нравился мне куда больше, наверное, сказочнице тоже, потому что она замирала и вздыхала порой.

Улёгся ветер, и мы шли в полной тишине и в таком покое, что воздух казался совсем недвижимым.

Потом ступени невидимой лестницы понесли нас мимо зданий, и мы смотрели в золотые окна, за которыми кто-то готовился к новому дню, засыпал, просыпался или пил чай. Это тоже было волшебно и замечательно.

И вот настал момент спрыгнуть на мостовую. Сказочница порывисто обняла меня.

– Спасибо, спасибо!

– Интересно, – подумал я вслух, – ушли с холмов чужаки или нет?

– Да ладно тебе, – усмехнулась она. – Твои холмы знаешь где?

– Где?

И она молча приложила ладонь к моей груди.

***

Она была права.

Мои холмы, заповедные и нетронутые, жили во мне самом.

***

Дверь позвала меня возвращаться. Я ступил через порог и попал в ночь на холмах, полную предвкушения августа, поющую сверчками, звёздную. Даже осколок луны зацепился за ветки и пока не падал за горизонт.

Я шёл привычной тропой и снова ощущал, что здесь я один, совсем один, но не тягостно, а радостно, как может быть одинока звезда или… я сам не знал, с чем сравнить это спокойное и радостное ощущение.

Тропа вывела меня к полям, поля проводили к лесу, я пересёк несколько тропинок и скоро уже вошёл в город, уже спящий, спокойный и тихий.

Холмы отпустили меня, но я, конечно, собирался вернуться, чтобы опять раствориться, слиться с ветром, травами, цветами, деревьями… Как и обычно.

Ночь шептала мне сказки.

========== 204. Кровью маков ==========

Кровью маков наполнено поле до края, алый цвет так трепещет, он будто сгорает, и стремятся взлететь лепестки в пальцах ветра, он ласкает их нежно. Расплескалось рассветом, разошлось во все стороны алое поле, среди маков домишко понурился – болен старостью дымной и чёрный снаружи. Он совсем никому среди маков не нужен. Но историю может поведать печально, маки алым трепещут, как будто прощанье.

***

Жил старик, среди поля сложил он домишко и мечтать он умел – почти точно мальчишка, он желал, чтобы в поле, давно изнурённом вырастали бы маки, казалась зажжённой вся земля, алым-алым от края до края. Он копил понемногу, желая… Желая эту землю бесплодную ярко украсить. Он купил семена, их лелеял со страстью, рассыпая весной щедрой старческой горстью.

Ничего не взошло, словно белые кости проступали сквозь бедную землю коренья. И старик снова жаждал весны наступленья, собирал по монетке, о еде забывая. Он мечтал, как наивные дети мечтают.

Второй год не принёс ему капли забвенья, не взошли опять маки, и жизни теченье унесло с собой радость, оставив лишь горе. Но старик не сдавался, снами целое море видел маков он часто и снова пытался. Ветер рвал семена из ладони, и вальса, что весна напевает, старик больше не слышал. Он сидел на крыльце и грустил там под крышей. Жизнь его как песок просыпалась сквозь пальцы.

Но старик всё с надеждой не жаждал расстаться.

***

Пожалел его как-то знакомый на рынке. Он купил ему целый мешок и корзинку, сплошь забитые семенем маковым лучшим. И старик так спешил, не взирая на тучи. В поле вышел под вечер, уже на закате, лишь мешок он открыл, ради маков всё, ради… Как вдруг что-то за горло его и схватило, был тяжёл тот мешок, не хватило уж силы. На колени старик рядом с ним опустился, вокруг солнце сияло, кричали там птицы. Ничего он не видел и больше не слышал. Даже ветер поверил – он больше не дышит.

Кто б хватился его, кто б пошёл в это поле?

Умер тихо старик, позабыв своё горе. Семена не разбросаны, так и остались. Ах, мечта старика, такая ведь малость…

***

Но прошёл только год, и земля изменилась, приняла старика и как будто смирилась. В рост пошли не одни сорняки безвозвратно, через кости росли алых маков лишь пятна.

И бутоны свои на закате раскрыли…

Год сменялся за годом, и там, среди пыли, теперь маки всходили и алым сияли! Ничего об отце своём прежнем не знали. Разрастались они, занимали всё поле, отражались закаты в багряном просторе, сколько сотен людей приходили, вздыхая. Так мечта старика воплотилась живая. Воплотилась, а он не узнал, не услышал…

Ветер рвёт лепестки и становится тише. Засыпает закат в поле красном от крови, маки дивно прекрасны, но капельку боли в своих листьях несут, не стараясь делиться.

Солнце уж закатилось, затихли и птицы…

***

Он замолчал и лукаво усмехнулся.

Поле маков, простиравшееся до самого горизонта, пламенело в солнечных лучах. Я стоял рядом, сначала прислушиваясь, а теперь просто в молчании, не желая ни продолжения истории, ни даже точно знать, правда это или выдумка.

Домишко, почти развалившийся, стоял по правую руку от меня. Я старался не оглядываться на него, но он таращился единственным окном, распахнув пасть двери, щерясь единственным зубом – кирпичом, оставшимся от порога.

Над нами с тягучим кличем пролетели птицы, и я неосознанно двинулся в том же направлении, раздвигая сочные маковые стебли. Алые лепестки трепетали, словно хотели рассказать мне что-то или остановить.

Что заставило меня опуститься на колени?

Вокруг был терпкий маковый запах, и голова почти сразу закружилась, хотя мне бы ничуть не повредили эти цветы. Я всматривался в переплетение их корней и стеблей, то ли рассчитывая найти что-то, то ли, напротив, надеясь ничего не разглядеть.

Земля дышала, она была живой и полной, она дарила столько сил своим детям… И я едва не поверил, что услышанное ранее было лишь страшной сказкой, что любят рассказывать на закате, но… потом я заметил нечто белое. Точнее, не совсем белое. Сливочно-жёлтое или оттенка слоновой кости…

Кости! Да, это и была кость, совершенно точно человеческая. Продолговатая, чуть присыпанная землёй, она лежала под маками, давая им жизнь, быть может.

Чуть поодаль торчали сквозь маковые стебли дивной решёткой рёбра. Они так сплелись с цветами, что уже невозможно было бы разделить, такой цельной был эта картина.

Так, шаг за шагом, маки вскоре явили моему взгляду целый скелет. Распростёртый среди них, забытый временем, выбеленный дождями…

Даже череп был здесь же. И сквозь него нашёл путь цветок.

– Видишь, это не ложь, – он встал рядом.

Я не ответил. Пустые глазницы черепа всматривались в мою душу.

***

Когда я вернулся домой с этой прогулки, алое поле так и не истёрлось из памяти. Я точно оставил частицу себя там, у костей, рядом с чёрным, навсегда опустевшим домом. И в груди поселилась глухая тоска.

Мечты, рассыпавшиеся маковыми семенами по полю, сбываются так или иначе, да вот только не всегда получается оценить их, рассмотреть их, почувствовать.

Было горько.

Я стоял в собственном саду, вдыхая пряный августовский запах, но он не лечил меня теперь, не обнимал, не кутал, не заставлял вновь улыбнуться солнцу. Я потерялся сам в себе, и вместо меня вырастало новое маковое поле, будто именно мои кости остались там забытыми, потерявшимися среди алых лепестков и зелёных стеблей.

– Тебе не о чем тревожиться так сильно, – сказал он, выступив из тьмы. – Не о чем.

– Наверное, – уронил я в ответ.

– Одна жизнь сменяет другую…

– Я знаю, – закрыв глаза, я опять представил маковое поле. Что заставляло меня испытывать такую глухую боль?

– Круг жизни более тебя не утешает? – он обнял за плечи, и я поддался ему, позволил увести себя в дом.

– Круг жизни и не может утешить, он только… заставляет смириться, разве не так? – я замер на пороге. Маки плескались во мне, наполнили до краёв.

– Верно, не может, – согласился он. – Так отчего же ты не смиришься?

На это я не ответил. Перед моими глазами на безжизненном поле упал старик, за спиной его висел большой мешок, набитый маковым семенем. Старик упал, чтобы не подниматься, и вместо него скоро, так скоро, поднялись тысячи цветов. В этом мне чудилась метафора, смысл которой я никак не мог постичь.

– Ищи, – посоветовал он и исчез.

Я же так и остался, а внутри меня колыхалось маковое поле, залитое кровью заката.

Я был и маком, и солнцем, и небом, и ветром, и… стариком, и его костями.

***

Ветер рвёт лепестки и становится тише.

Засыпает закат в поле красном от крови, маки дивно прекрасны, но капельку боли в своих листьях несут, не стараясь делиться.

========== 205. Нэйра ==========

Горные тропы и побережье, леса и просторы полей. Я видел всё это будто бы с высоты, но не чувствовал себя ни ветром, ни птицей, пока не осознал, что нахожусь в очередном сне. Смутно помнилось, что прежде я сидел в сумрачном парке на скамье, очевидно, устал и уснул именно там. Но, как бы там ни было, это не имело никакого значения прямо сейчас.

Я выбрал округлый выступ скалы и опустился на него. Подо мной простиралось ущелье, в котором с клокотом и шумом бежала бурная река. Усевшись и свесив ноги, я окинул взглядом раскрывшееся передо мной сердце местных гор и улыбнулся.

Здесь, где-то между осколками камней, среди изрезанных морщинами горных пиков скрылась сказка, за которой я мчался, прежде чем уснуть в парке. Я ждал её, зная, что скоро она, подобно любопытному лисёнку, выглянет и… расскажет сама себя.

***

Она родилась среди выходов скальной породы в шаге от снегов. А может, и не родилась, всего лишь соткалась из клочка облака и радужно сияющей водяной пыли, поднимавшейся по утрам от несущейся вниз реки. Появившись на свет, она улыбнулась, мир представлялся местом светлым и чудесным, никого не было рядом, чтобы убедить в обратном.

Росла она быстро, и к полудню уже оказалась сильной и рослой, плела из солнечных лучей плащ для себя и напевала, подражая журчанию воды. Длинные и белые волосы свободно трепал ветер.

К вечеру она, полностью готовая к пути, окинула взглядом склон, который дал ей жизнь, и побежала по каменному крошеву, стремясь отыскать кого-нибудь – она пока совсем не решила кого!

Прыгая с камня на камень, балансируя на осколках скалы, она казалась такой ловкой и такой невесомой, что могла бы показаться с птицей или призраком, но только некому было сравнить.

***

В горное селенье пришла она уже в ночи, частокол хоть и высился вдвое против её роста, не стал ей препятствием, и вскоре она уже брела по улицам, недоумённо рассматривая сбившиеся близко друг к другу скромные домики.

В наползавших с гор сумерках они выглядели мрачными и печальными, и только одно крыльцо было ярко освещено – дома старосты, где вечерами собирались немногочисленные жители, чтобы выпить чего-нибудь и поболтать.

Она, конечно, постучала в дверь, хотя и не понимала пока нужды в крыше над головой, и встретил её сам староста.

Был он мужчина видный, ещё не в летах. Стоило ему увидеть рождённую среди гор, как сердце его забыло, как биться ровно.

– Кто ты, гостья? – спросил он, впуская её в переполненную дымом и голосами залу.

–Я? – удивилась она, открыв в себе способность к человеческой речи. – Не знаю.

– Что же случилось? – удивился он. – Быть может, дикие звери напали на тебя?

– Меня не трогают звери, – пожала она плечами.

– А откуда ты родом?

– Из сердца гор, – она взглянула на него и чуть нахмурилась. – Из сердца гор…

– Наверное, ты заблудилась, – решил он. – Ну-ка, налейте-ка кружку, обогрейте мою гостью. Она ничего не помнит о себе.

Пройдя в центр залы, она присела на табурет, озираясь с любопытством того, кто впервые видит так много людей. Кто-то протянул ей кружку, и она сделала глоток, хотя не нуждалась в питье, тепле и еде.

Староста улыбнулся.

– Как же тебя зовут?

– Не знаю, – пожала она плечами, ведь истинное имя её было столь сложным, что высказать его на человечьем языке она не сумела бы.

– Тогда… – он всмотрелся в её чистые и нежные черты, – я дам тебе имя Нэйра.

– Нэй-ра… – повторила она, сощурившись.

– Хорошее имя, – поддержали его.

– Хорошее, – кивнула и она, отставляя на стол кружку с напитком.

– Наверное, ты устала, – и он подал ей руку. – Пойдём же, Нэйра, я устрою тебя отдохнуть.

В отдыхе ей не было нужды, но она пошла. Едва же они остались вдвоём, как он обнял её и прошептал:

– Стань моей, и я добуду тебе луну с неба!

Зачем ей была луна? Но она кивнула, потому что никогда прежде не была чьей-то…

***

Он не обидел её, но уже на следующую ночь Нэйра заскучала по ветрам и холоду горной реки, по туманам, облакам и скалам. Выскользнув из объятий мужчины, с которым разделила постель, она вышла в ночи во двор, прыгнула и оказалась на крыше.

Луна смотрела прямо на неё.

– Ты мне обещана, – сказала Нэйра.

Луна засмеялась:

– Человек обманул меня, ведь он никогда не снимет меня с неба. Он только хотел, чтобы ты принадлежала ему.

– А я обманула его, ведь не могу никому принадлежать, – дёрнула плечом Нэйра.

Но луна продолжала смеяться:

– Теперь в тебе прорастёт он сам, и пусть ты никому не принадлежишь, но твоё дитя будет – людям! Человечьему племени.

Нэйра огладила себя по плоскому животу и хмыкнула.

– Я заберу ребёнка с собой.

– А он уйдёт к отцу, едва поймёт, кто таков!

Нэйра прыгнула, и деревня оказалась позади.

***

Он родился между полоской ледника и серыми скалами, в двух шагах от горной реки. Он рос очень быстро, как мать, но внешне напоминал отца. И Нэйра, опять утратившая имя, тревожилась, что сын хочет спуститься с гор.

– Запомни, – сказала она. – Ты Наргат, – она пригладила белые – как у неё – волосы, вгляделась в тёмные – как у человека – глаза. – Твой отец узнает тебя.

– Узнает ли, – он качнул головой. – Вряд ли.

– Тогда не ходи, – она уложила ладони ему на плечи. – Останься в царстве туманов и скал.

– Нет, хочу посмотреть на него, – и Наргат побежал вниз, оставив мать печалиться.

***

Староста, утратив возлюбленную, поначалу сам себе не поверил. Он искал её, подозревал, что её похитили, пока убелённый сединами старик не сказал ему прямо:

– Явилось тебе порождение духов, покинуло деревню и только. Не было никогда Нэйры!

И староста поник, только любовь в его сердце оказалась живой и цепкой.

Он страдал девять месяцев и день, когда в ворота деревни постучали.

– Хочу видеть отца! – заявил высокий беловолосый юноша в странных одеждах, будто сотканных из тумана.

– Кто ты? – вышел вперёд староста.

– Наргат. Сын Нэйры.

– Значит, она не человек, и ты…

– Если это имеет для тебя значение, – Наргат усмехнулся, – то и клочка тумана не стоит любовь твоя.

Осёкся староста.

– Но я хочу видеть Нэйру…

– Ты обманул её, обещая то, что не можешь достать, а я хотел посмотреть в глаза твои, чтобы понять… Да вижу там пустоту, – и он отвернулся. – Луна говорила, я захочу вернуться к людям, но вернуться я хочу только в горы.

– Эй! Отведи меня к ней! – воскликнул староста, рванувшись к сыну.

– Для тебя путь тяжёл, – отозвался тот.

– Пусть так!

***

Чем выше поднимались они, тем холоднее становилось, порошил снег, а камни резались, как осколки стекла. Но шаг за шагом поднимался за сыном староста, забывая себя, и суть свою, и собственное имя.

Холодный ветер обнажал его, но уносил не одежду, а плоть, да так, что староста ничего не замечал. Так и не понял он, отчего задышалось легче. А снег перестал пугать.

Чем выше взбирался он, тем меньше был человеком.

***

Нэйра встретила их обоих там, где ледник встречается со скалами, забывая себя.

– Я пришёл просить прощения, – упал перед ней на колени не человек, но дух.

– Что не достал луну? – она засмеялась.

– Да, – склонил он голову.

– Теперь мы вместе до неё достанем, – она взяла его за руку и потащила вверх, к звёздному небу, к восходящей луне.

Наргат же обернулся белым вороном и с тех пор так и живёт в горах…

***

Сказка рассыпалась смехом, разлетелась снегом. И, шагая через порог, я заметил только, как кружит над горными пиками белый ворон.

Пора было проснуться.

========== 206. Птица ==========

Жара пахла птичьими перьями, тёплым пухом, мягким и словно дрожащим в пальцах ветра. Я выступил из тени, из-под арки давно разрушившегося здания, оставившего после себя лишь обломки стен и рухнувшие перекрытия, и огляделся. Всё пропиталось солнцем, и не хотелось ни двигаться, ни искать.

Вот только я всё равно должен был найти.

Остов здания сдавался травам, а чуть ниже на холм упрямо взбирался молодой лесок, между деревьями проблёскивала лента то ли широкого ручья, то ли небольшой реки. Я рассудил, что там должна прятаться свежесть, а вместе с ней и желание что-нибудь делать.

Троп не было, будто бы никому не приходило в голову подняться на вершину холма, чтобы осмотреть руины, потому я пошёл напрямик, раздвигая упрямые жёсткие стебли травы.

На меня накатывал волной стрёкот сверчков, солнечные лучи хотели расплавить, растворить в коктейле яркого дня, и каждый шаг давался с трудом. Но всё же я добрался до первых деревьев, и тень дала возможность вдохнуть и расправить плечи.

Жара уменьшилась едва-едва, но и этого оказалось достаточно, чтобы двинуться вперёд быстрее и наконец-то спуститься к самой воде, оказавшейся чёрной, глубокой, полной тайны.

Я умылся и некоторое время держал ладони в холодном потоке. Теперь разум обрёл остроту, и я вспомнил, что появился в этом мире вовсе не просто так.

***

– Возможно, ты не сразу найдёшь это место, – говорила она, и перо в её высокой причёске покачивалось, точно жило само по себе, существовало вообще вне этого мира. Она пришла ко мне под утро, и я едва верил, что это по-настоящему, так тёк её образ. – Но если идти вдоль ручья, то оно всё же появится.

Она щурила на меня чуть раскосые глаза, которые казались сразу зелёными и бирюзовыми, поглаживала, пропускала между пальцами крупные бусины ожерелья, обвившего тонкую шею.

– Тебе нужно войти и забрать, – объясняла она, а я слушал, слушал, слушал… И всё ещё не признавал, что она существует сейчас в одном пласте реальности со мной.

–Ты понимаешь? – своевременный вопрос.

– Понимаю, – пришлось отвечать, хотя само исторжение звука казалось мне чуждым и неприятным.

Сперва я пытался найти её среди карт Таро, но там её не оказалось, потом я перебирал известные мне руны, только она всё же не являлась руническим знаком. В конце концов я понял – она Птица. Странная Птица, чью человечью форму я видел перед собой, хотя её всё-таки тут ни капли не было.

– Ты должен забрать, – повторила она, – потому что я сама не могу, а ты…

– А я – странник и…

– Шаман, – отрезала она. – И потому.

Что ж, и такое бывало.

***

Вдоль ручья земля была влажной, жадно причавкивала, мечтая поймать сильнее, заполняла следы водой, точно похищала их, навсегда забирая себе. Из покатых берегов выступали тонкие, паутинчатые ручейки. Тут всё пронизывали родники, я удивлялся только тому, что ручей ещё не превратился в крупную полноводную реку.

Однако можно было рассматривать эти чудеса сколько угодно, но я собирался искать то самое место, которое, по словам Птицы, не мог пропустить. Пока что берега поражали однообразие, и в жарком воздухе казалось, что на самом деле никуда и не сдвинулся. Несколько раз я оглядывался, чтобы увидеть цепочку переполненных влагой следов и убедиться, что действительно продвигаюсь, пусть и непонятно куда.