Текст книги "365 сказок (СИ)"

Автор книги: RavenTores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 59 страниц)

– Необязательно, – я сел и посмотрел на угасающие угли. – У меня нет вопросов для тебя.

– Для меня или ко мне? – она тоже села.

– Ни тех, ни других.

– Может, я задолжала тебе историю? – в голосе её звучало лукавство.

– Может, – я не сдержал улыбку. – Но в то же время я могу вытащить её за хвост и сам.

– Это как же?

– Она сама выльется на бумагу. Сказка о девушке, в чьих жилах течёт четверть драконьей крови. О скиталице, что ищет своего дракона, но забывает посмотреть внутрь себя.

– Ах вот как! – но она не гневалась и не обижалась. – Я посмотрю.

– Посмотришь, но не сегодня.

Неподалёку нарисовался контур двери. Я с сожалением поднялся.

– Твоя дверь, – проследила она мой взгляд. – Что ж, дай мне обещание и иди.

– Какое обещание?

– Когда сказка будет готова, ты отошлёшь её мне с весенним рассветом, – она прикрыла глаза, пламя почти погасло, но теперь её кожа сияла сама по себе. – И я прочту её, чтобы найти дракона внутри себя.

– Идёт, – не стал отказываться я. – С весенним рассветом, помни.

***

Я уже знал, о чём будет та сказка, пусть время её не пришло, но она уже жила где-то внутри меня, будто бы это и в моих жилах текла четверть драконьей крови.

Вспомнив тёмный взгляд отца, лукавый и сияющий брата, я снова усмехнулся. Четверть ли?..

Впрочем, мне некогда было уже раздумывать об этом, меня ждал иной мир, где только-только занималась заря. Я стоял на дороге, ожидая того мига, когда можно будет поприветствовать солнце.

========== 156. Лунные дети ==========

Медленно таял отсвет зари, из-под лап тёмного ельника выползала ночь. Луг подёрнулся туманом, и искорка костра среди высоких трав едва мерцала. Ветер уснул с закатом, отчего дым поднимался сизым столбом прямо в чернильное небо, где одна за другой загорались звёзды. На востоке, куда стлались бесконечные луга, засеребрилась макушка луны. У костра расположились путники, все как на подбор из разных миров. Когда один повёл историю, остальные замолчали, прислушиваясь, и, казалось бы, даже луна наклонилась пониже, чтобы не упустить ни единого слова.

***

Двое мальчишек да старый пастух привели тем вечером деревенских коней в ночное. Закат канул в темноту совсем недавно, пламя костра ещё горело высоко и жарко, и мальчишки требовали историю, потому как разве не за сказками они пришли сюда сегодня.

– А что, дед, расскажи нам про оборотней! – попросил один, когда все прочие темы пастух отбросил.

Он и теперь покачал головой да выпустил клуб дыма из трубки, но тут тревожно зашелестели травы, хоть ночь оставалась совершенно спокойной. Дым, продолжал устремляться в небо ровным столбом.

Немного погодя заржали и кони, стреноженные у реки. Младший из мальчишек вскочил на ноги, высматривая что-то за пределами освещённого огнём круга.

– Кто там?!

Верная пастушья собака, дремавшая на границе света и тени, поднялась, услышав его звонкий окрик, но, едва повернувшись к темневшему полоской лесу, тут же поджала хвост, жалобно взвизгнув. Только пастух сидел спокойно, и, глядя на него, мальчишки тоже постепенно успокоились, хоть и поглядывали на лес теперь с опаской.

– Ишь как. Ты позвал, они и оживились, – пастух принялся выбивать трубку о колено.

– Никого я не звал, – обиделся младший, насупившись. – Зачем пугаете?

– А я и не испугался вовсе! – перебил его второй, как старший он не мог позволить себе показывать страх.

– Тише, – пастух покачал головой. – Разве не слышишь? Ночь обманчива, крадётся к нам, навострила уши.

Мальчишки притихли. Во мраке тишина доходила до звона, только костерок потрескивал живо и славно. На берегу даже кони притихли, а собака вглядывалась во тьму под деревьями, не шевелясь и даже не вывалив язык, хоть ночь была жаркой.

***

Из-под ветвей ельника искорка костра казалась очень яркой. Отблески пламени ложились на кожу людей, превращая тех в огненных духов. Но её не интересовали люди или кони, или эта мелкая шавка, трусливо поджавшая хвост. Пряча в тенях ночи серебряную шкуру, она размышляла. Голос луны привёл на этот луг, но никого, отмеченного знаком, тут не оказалось.

Между тем, располневшая луна медленно вползала всё выше.

***

– Пришли, – улыбнулся пастух. – Слушать нас станут.

– Кто, деда? – старший поёжился, потянулся за курткой, хотя в той на самом деле не было нужды.

– Те, кого звали, – пастух неторопливо забил трубку и снова раскурил её, выпуская дым кольцами.

– Никого, – младший обиженно поднялся и отступил на границу, очерченную пламенем, снова вглядевшись во тьму. – Я не звал!

Он отступил ещё на шаг, отчего блики костра перестали скакать по его коже, вместо того его словно обняло светом луны. Очаровавшись, он сделал и ещё один шаг, только сейчас понимая, что ночь не так уж темна, когда стоишь не там, где пламя слепит глаза.

***

Она подняла голову, всматриваясь в хрупкую фигурку, замершую в двух шагах от костра.

Совсем котёнок.

Нервно поднявшись, она метнулась из тени в тень, подбираясь поближе, чтобы рассмотреть лучше. Луна всё ещё молчала, молчала и ночь.

А ей нужна была уверенность, абсолютная уверенность.

***

Пастух сунул трубку в поясную сумку и заговорил вдруг низким и тихим голосом, привлекая внимание мальчишек.

– Говаривают, случаются в наших местах такие ночи, когда луна встаёт голубая.

– Голубая? – недоверчиво переспросил старший, тут же отыскивая взглядом луну. – Да как, дед? Вот красная бывает да оранжевая – я сам видел, это когда встаёт или садится, а так всё бледно-жёлтым блином чудится.

– В том-то и дело, что голубую мало кто видел, – усмехнулся пастух. – Но вы сказку просили, вот тебе легенда. Думаешь, старики всё врут-то, а?

– Да горазды приврать! – фыркнул младший, он прислушивался, но к огню так и не вернулся.

– Ну-ну, – пастух поворошил прутом костёр, заставив его запылать поярче и плюнуть искрами в небо. – В ночь голубой луны и просыпается в людях вторая натура, – продолжил он задумчиво.

– Вторая? – раскрыл широко глаза старший.

– Оборотная? – переспросил и младший.

– Просыпается она и засыпает, – пастух помолчал. – Если только не явятся Лунные Дети.

– Плетёшь, дед, – качнул головой старший, вдруг разочаровавшись в сказке. – Какие ещё дети?

***

Она села, обвив лапы хвостом. Луна звала сюда, на поляну, но никого, кто носил бы нужный знак, не указала. А ведь и у неё много дел! Охоту не следует пропускать.

Ухнула сова, и она обнажила клыки. Не любила сов за то, что те подкрадываются как кошки да норовят из-под носа самого вкусного кролика сцапать. Надо найти гнездо, всех совят распотрошить, нечего им плодиться здесь, в местах её охоты…

***

– Лунные Дети не могут ослушаться матери, – говорил пастух и вовсе не замечая, как старший рассерженно ковырял пальцами землю, а младший вытянулся в струнку, едва не дрожа от любопытства. – Вот те, в ком вторая натура есть, луной мечены. Дети приходят и забирают их с собой. Вот так-то.

– Мутно-то как, – младший утихомирился и снова уселся в траву у огня. – Точно ручейный ил взбаламутился, и теперь ни воды не испить, ни дна не рассмотреть.

– Откуда узнать, есть на человеке печать Луны или нет? – спросил вдруг старший.

– Она и покажет, – пожал плечами пастух.

– А сам ты не видел? – младший подбросил хворосту. Огонь весело пыхнул и затрещал, уминая угощение.

***

Ночь шла своим чередом. Лунный лик скрылся за сизыми облачками, и свет стал отливать синевой, да и пламя улеглось, больше не давая так много света. Угли подёрнулись пеплом, только редкие язычки ещё танцевали по ним. Мальчишки задремали, а старый пастух снова курил, неотрывно глядя в темноту.

В мире будто бы наступил покой, однако воздух почти звенел от напряжения.

Скоро даже младший проснулся, сел, встревоженно озираясь, но ничего подозрительного не приметил. Старший свернулся клубком, а пастух даже головы к ним не повернул. У реки пофыркивали кони, пёс лежал, положив голову на вытянутые лапы, поглядывая в сторону ельника.

Младший хотел было лечь, но тут старший чуть слышно застонал и перевернулся на спину. Поднялся ветер, словно нарочно нагоняя жути, снова зафыркали кони, да и пёс завозился. Лишь пастух молча оглянулся на них, чуть сощурившись.

Старший всё стонал и стонал, будто бы видел дурной сон, от которого так просто не отвязаться. Он снова свернулся, обхватывая колени, но так и не проснулся. Младший, опасаясь чего-то, отодвинулся ближе к костру, нервно глянул на тёмный, такой жуткий внезапно лес. Почудилось, что оттуда тоже кто-то смотрит, внимательно, почти не мигая.

Облачка унеслись, открыв луну, засиявшую пронзительно ярко, свет её отливал голубым, и младший задрожал от поднявшегося откуда-то изнутри древнего ужаса, почти парализовавшего его. Из последних сил он сумел повернуть голову, чтобы увидеть, как вместо его товарища по играм встаёт из травы страшный дикий зверь.

Остроухая голова с выступающими клыками, длинные лапы, мощное тело… Тут бы и закричать, но горло издало только тонкий сип. Пастух оглянулся и попятился, откатываясь в темноту. Пёс взвизгнул и стремглав помчался к реке.

Монстр огляделся, издал глубокий низкий рык и повернул голову на младшего.

– Отмеченный, – прошептал пастух.

***

Она встрепенулась и кинулась серебристой стрелой через луг. Не было ни единой секунды на размышления, охота подождёт, всё подождёт! Отмеченный луной ждёт её помощи!

Она лишь мельком заметила испуганных людей, что могли только мямлить, пятиться и смотреть. Монстр возвышался над ней, но он ещё не умел и не знал, как управиться со своим телом. Она же не теряла ни секунды – кусала, рвала, отвлекая его, выскальзывая из-под неуклюжих лап. Спину саднило от нескольких ударов, пришедшихся вскользь, ярость клокотала в крови, но она знала, что время для решающего броска не настало.

Ещё немного измотать монстра, ещё капельку…

***

– Лунное дитя, – выкрикнул пастух, всё-таки сумев ухватить младшего за воротник рубахи и подтащить к себе.

Они смотрели на развернувшуюся борьбу крупного серебристого барса с неведомой тварью, и не могли ни бежать, ни помочь. Казалось, неповоротливый монстр всё-таки победит, но тут барс высоко прыгнула и приземлилась ему на спину, вгрызаясь в холку с такой силой, что послышался треск разрываемой плоти.

Взвизгнув почти по-собачьи, тварь осела на лапы и повалилась в траву. Барс ещё некоторое время сжимала зубы, а затем спрыгнула и медленно потрусила назад в лес.

Пастух отодвинул мальчишку и подошёл к растерзанному монстру, но увидел там только безжизненное тело второго мальчишки. Горло его было разорвано, кровь запеклась дивным узором на светлой рубашке, висящей сейчас лоскутами.

Младший рыдал, размазывая по лицу пыль вперемешку со слезами. Он и поверить не мог, что друг, бывший ближе брата, внезапно оказался оборотнем, да каким!

– Тише, – окликнул его пастух. – Собирай-ка лошадей, нам домой пора. Отвезти его надо матери.

Младший повиновался не сразу, ему всё чудилось, что мёртвое тело оживёт, обернётся ещё более жутким монстром, вцепится в него и тоже разорвёт горло. Проклятая луна заливала всё вокруг, можно было рассмотреть собственную тень.

***

Она старательно вылизала лапы, всё поглядывая на то, как люди суетятся на лугу. Ничего не понимающие, они утаскивали оболочку, в которой не осталось души, скорбя о том, кто не умер.

У её мощных лап жался крохотный котёнок. Он вздрагивал от любого шума и едва слышно пищал, пока не понимая, что уже всё дурное позади, что он родился для новой жизни, стал тем, кем должен был стать.

Новое лунное дитя!

Ах, как хороша сегодняшняя ночь!

***

Костёр почти прогорел, а рассказ закончился. Странники зашевелились, подкинули хвороста, начали переговариваться между собой.

Над стоянкой высоко-высоко сияла пронзительно-голубая луна.

========== 157. Сто пятьдесят жемчужин ==========

Город был разрушен, и в то же время он жил, и рос, и искрился огнями. Я шёл по его улицам вне времени, и он тоже был вне временного потока, а может, во всех временах сразу – как посмотреть.

Я видел его жителей и одновременно сквозь них, видел их так, точно они никогда не существовали и были много реальнее меня одномоментно. Впрочем, странники в таких мирах – лишь мираж, ветер, рябь на поверхности воды и реальны только в такой же мере. Лишь прикасаются, но не могут ни войти полностью, ни вникнуть, ни повлиять, и скоро дорога уводит их прочь, в более отзывчивую явь.

Вечерело, а может, стояла кромешная ночь, плыл или только чудился туман, и я пришёл к высокому зданию, похожему, но никогда не бывшему храмом. В нём горело множество свечей, и в тот же миг здание было полностью погружено во тьму, такую густую, что её можно было зачерпывать ладонями.

Казалось, я уже сумел воспринять несколько граней сразу, но здесь зрение меня подвело, сначала я рассматривал пылающее в ночи сердце, потом его же в сгустившемся мраке, и словно бы время начало разделяться хотя бы на два потока. Я едва уловил, когда потребовалось сделать выбор между ними, и шагнул в тот, где лилась чернота, в последний миг.

И сразу никого не оказалось вокруг, город словно бы отдал свой последний вдох, чтобы разлиться тишиной, чтобы обернуться мглой и тихо наползающим туманом.

Теперь здание ещё больше напоминало храм, и я ступил на тёмные растрескавшиеся плиты, затаив дыхание, почти в благоговении. Колонны устремлялись ввысь, тая у потолка в едва заметной дымке, сквозь стрельчатые узкие окна просачивался неяркий лунный свет, вычерчивая пространство, позволяя отличить один предмет от другого.

Я шёл медленно, отчего-то опасаясь, что кто-то будет не рад моему визиту, хотя по-прежнему находился не полностью здесь, и мне никто не сумел бы навредить. Холл остался позади, и передо мной открылась анфилада полупустых комнат, заполненных пылью и мусором, увядающим величием. Продвигаясь вперёд, я не оглядывался, не вслушивался в эхо своих шагов, хотя мне всё чаще чудилось, как рядом скользит нечто живое, но малопонятное, незнакомое и будто бы непознаваемое.

В одной из комнат находились стеклянные двери, ведущие во внутренний дворик. Они разбились, и я прошёл по осколкам, которые захрустели под неосторожными шагами, как свежевыпавший снег. За этими павшими под натиском времени и стихий створками расстилалась темнота: внутренний двор зарос кустарником, и теперь, окутанный туманом, казался окном в лес.

Я долго рассматривал его, прежде чем всё-таки шагнул туда, сразу же попавшись в цепкие ветви. Они, конечно, проходили сквозь меня, не удерживая, но всё-таки это было неприятно. Особенно потому, что приходилось всякий раз убеждаться, что на самом деле не существуешь для этой реальности.

Так или иначе, я пробрался к тому, что раньше было фонтаном.

Среди сухих листьев, устилавших его дно, среди сломанных веточек, песка и частиц земли что-то проблескивало, сияло будто бы собственным светом, ведь никакая луна не проникала сквозь плотную крону развесистой ивы, чувствовавшей себя здесь куда привольнее, чем когда она была частицей маленького сада.

Почти не надеясь, что сумею достать этот странный предмет, я запустил руку в мусор, стремясь раздвинуть его и, к моему удивлению, реальность поддалась мне, вскоре открыв несколько жемчужин, всё ещё соединённых полуистлевшей ниткой.

Когда я поднял их, одну за другой, явь замерцала и словно покрылась рябью, а в следующую минуту я стоял на вершине холма и шквалистый ветер срывал с моих плеч плащ, дёргал меня за волосы, намереваясь то ли сбросить вниз, то ли унести прочь.

Жемчужины по-прежнему были у меня в руке.

***

Отыскав тропу, ведущую в знакомую мне долину, я спустился с холма и, ожидая, что вот-вот начнётся дождь, ускорил шаг. Ветер не утихал ни на секунду, завывая в кронах, волнуя траву, срываясь со склонов холмов, чтобы ударить меня в грудь. Тропа вывела меня к лесу, и я нырнул под ветви, а ветер понёсся по сучьям, едва не ломая ветви.

Надвигалась гроза, она уже ощущалась в воздухе, и я всё ускорял шаг, пока почти не побежал. Отчего-то во мне окрепло понимание – нужно успеть до дождя.

Когда передо мной развернулась улица, где стоял мой дом, сорвались первые капли. Я пронёсся мимо оград и калиток, пока не ворвался в свою, вспрыгивая на крыльцо под козырёк. Тут же ливанул дождь, разбиваясь с дробным стуком о защитившую меня жесть.

Дверь дома открылась сама собой, я шагнул в тепло и спокойствие, где выудил из кармана жемчужины. Их не коснулось дыхание грозы, и это почему-то было особенно важным.

***

Поздно ночью в дверь постучали, я задумчиво взглянул на крохотный флакон, в который были заперты жемчужины, и захватил их с собой, когда отправился открывать. Кутаясь в мокрый чёрный плащ, на моём крыльце стоял длинноволосый и бледный мужчина. Белые пряди прилипли ко лбу и щекам, а зеленоватые, очень светлые глаза смотрели на меня пытливо и странно.

– Вы должны передать мне… – начал он, но я уже знал, о чём идёт речь. И всё-таки отдавать жемчуг вот так, не согрев его и не напоив горячим чаем, было не в моих правилах.

– Входите, – пропустил я его в холл. – Ночь не для дороги, отдохните, – я показал ему флакон с жемчугом. – Они в безопасности, чем бы ни были.

– Это осколки моего мира, – пояснил он, сбрасывая плащ.

Мы прошли на кухню, и пока я возился с чайником, он продолжил рассказ:

– Некогда грани пересеклись, два мира, схожие друг с другом как близнецы, сошлись и разрушили друг друга. Я собирал чистые осколки, из которых можно возродить один из миров.

– А как же второй?

– Второй оказался сильнее, он и сейчас существует. Вы же в нём были, – он вздохнул. – На редкость неприятная погода сегодня.

– Верно, – теперь мне стало совершенно ясно, что за причудливая реальность открылась мне недавно. – А как же вы станете возрождать мир?

– Вот, посмотрите, – он вынул из кармана мешочек и раскрыл его, в нём находилось больше сотни жемчужин. – Их тут сто сорок семь. Ваши – последние. Мне дали алтарь, где я должен разместить их, а дальше…

– А дальше всё придёт в равновесие, – кивнул я, понимая.

– Так и будет.

Мы пили чай в тишине, а по стеклу текли бесконечные капли. Гроза прошла, но дождь и не думал униматься. Наконец мой новый знакомый вздохнул:

– Боюсь, я не сохраню ни одной из них, – он погладил флакон, – если выйду в такой ливень.

– Возможно, нам стоит открыть дверь, – задумался я. – И тогда местная непогода вас не затронет.

– А можно ли это?

– Я ведь странник.

И лицо его осветилось улыбкой, полной надежды.

Мы перешли в гостиную и, сжимая плащ в руках, мой новый знакомый с трепетом смотрел, как я говорю со вселенной. Шаманский нож на этот раз мне не понадобился, арка входа ничего не попросила взамен.

– Вы совершили ради меня невероятное, – проходя, он на мгновение коснулся моего запястья. – Благодарю вас.

– Растите свой мир, – улыбнулся я в ответ.

И дверь закрылась за ним. В тот же миг за окном перестал дождь.

***

Я побывал в том мире много позже, видел полный жизни город и больше не бродил по нему призраком. Вот только не нашёл ни следа моего знакомого.

И до сих пор точно не знаю, кем же он был и отчего за ним и за жемчугом гналась гроза.

========== 158. Сминающая мир ==========

Только белый опустевший город, ярко-алый, разлившийся свежей кровью свет солнца и ледяной ветер, пронзающий насквозь, будто тонкими иглами.

Что за реальность на этот раз приняла меня в свои объятия?

Пошатываясь от усталости, я шёл по обледеневшему шоссе, уже не обращая никакого внимания на остовы брошенных автомобилей, почти не замечая разрушений, которые причинило не время, но что-то ещё. В этом мире, в каменных клетках высотных домов, в плену узеньких полутёмных двориков полоскали в тумане обнажённые ветви чахлые городские деревья.

Кроме них ничего живого тут не было. Кроме них и меня самого.

Я словно бы находился за минуту до смертельной схватки, которая была проиграна. Не начав сражения, город покорённым пал к ногам победителя, потому что его некому было защищать. Впрочем, пока что я не видел и того, кто принёс всю эту разруху.

Крыльцо маленького магазинчика, распахнутая навстречу последнему утру дверь обманули меня. Конечно, в сумрачном зале никого не оказалось. Я же устал идти и чувствовал голод, а кроме этого – печаль и тоску, точно уже поверил, что этот город на самом деле мой. Но там, где-то впереди, меня ждала дверь, и нужно было продолжать путь.

Я взглянул на восток, где алый постепенно разгорелся оранжево-золотым. Для этого города рассветное солнце означало точку. Город был мёртв.

***

Пять вечеров назад я вступил в этот мир. Тогда в нём ещё кипела жизнь, но всё же что-то, заметное только извне, нависало над ним, подобно тому, как над горной тропой нависает камень.

Я стоял на холме, откуда весь город раскрывался как дивный цветок. В центре его возвышался мост, обнимавший широкую реку и соединяющий две части в единое целое. По нему, сияя огнями, нёсся поток автомобилей, и это было потрясающе красиво.

Но я не успел насладиться видом, как не успел испугаться. Мост обрушился, увлекая за собой в бездну тысячи жизней. Подобно стону, разнёсся по самым дальним улицам последний крик рухнувших опор.

Почти сразу начался снегопад, будто бы небо хотело подчеркнуть, приукрасить скорбь, павшую на плечи местным жителям. Город объял всеобщий плач, а в небе кружили чёрные птицы. И всё это вместе напоминало мне беззвучный чёрно-белый фильм, череду моментов, запечатлённых кем-то для диковинного архива.

Я существовал вне этого, вне сцены, наблюдал, скользя по грани, но не погружаясь в пучину. И для меня, и для города солнце взошло на следующий день.

Я тщетно искал свою дверь. Здесь были тысячи, но все вели не туда. И пока я пересекал улицу за улицей, город пустел. На этот раз то, что забирало людей, не обрело ни голоса, ни лица, ни формы. Их просто становилось меньше, и вскоре я остался один, потому только, что не принадлежал этому миру ни капли.

***

Под ногами растекалась слякоть, солнце жарило так, точно объявили весну. В этой части дома не рушились, а стояли в праздничном убранстве, точно жители встречали с радостью собственную гибель. Это смотрелось до гротескного нелепо.

Ветер рванул волосы, несмотря на солнечный свет, мне всё же холодно, потому что мороз растекался внутри. Может быть, то, что здесь разгулялось, нашло дорогу и к моему сердцу?

Я не мог здесь уснуть ни на одно мгновение, и от усталости мне иногда мерещились звуки, но оказывалось, что это лишь ветер. Потому, наверное, я не спешил поворачиваться, когда позади раздался звон стекла. Я прошёл ещё несколько шагов, но звон повторился, а ещё появился гул, и он нарастал, точно нечто подкрадывалось, приближалось, нагоняло.

…Позади сминалась плоскость реальности, шла трещинами, разрушалась на глазах, точно скомканный лист бумаги пожирало невидимое пламя. Плавное, но неотвратимое движение завораживало, я видел, как исказилось лицо небес, как оно скукожилось, выцветая до белизны. И вдруг в тенях и бликах, возникавших и тут же исчезавших в белом, проскользнула женская фигурка.

И наконец я рассмотрел ту, что забрала этот мир и этот город себе. Она была совершенно нагой, только светлые волосы обнимали её плащом, ниспадая до земли. Лёгкие движения складывались в танцевальные па, и ещё она смеялась, но не слышалось ни звука.

Я смотрел на неё и понимал, что здесь и сейчас она – и есть смерть, хотя я знал смерть в ином обличии. Как будто эта танцовщица лишь играла в гибель и разрушение.

– Странник, ты здесь, – засмеялась она, поймав мой взгляд и сразу же приблизившись ко мне на расстояние вытянутой руки. – Какая честь.

– Кто ты и что ты? – спросил я, понимая, что ответа не будет.

Так и случилось, она лишь рассмеялась и всё.

– Я могу дать тебе силы творить и сминать миры, – говорила она, наступая на меня. – Дай мне руку!

Но мне не нужно было таких сил, я не искал ни этой власти, ни этой смерти.

– Дай мне пройти к двери.

– Я давно сломала твою дверь, чтобы заключить тебя в этот мир, как в кристалл. Я не выпущу тебя, пока ты не согласишься.

– Значит, мы оба останемся здесь на вечность, – теперь и я усмехнулся. – Зачем тебе странник?

В глазах её, слишком тёмных и даже страшных, мелькнул гнев, но она, конечно, отвернулась и закружилась, будто только танец теперь имел значение.

– Подумай, – разнёсся ветром её шёпот.

Пространство замерло искажённым, но я видел, как дышала, как терзалась в этой видимой остановке та сила, что заставляла реальность обращаться мятым листом.

***

Дверь, предназначенную страннику, невозможно так просто сломать. Знание билось в моей груди вместе с сердцем. Я бежал по улицам и пробирался мимо изменённых, замерших на грани между обращением в пустоту и разрушением зданий, я скользил в тенях и выбирался на свет – в небе от солнца осталась лишь надкусанная половинка.

Этот мир угрожающе скрежетал и стонал под порывами ветра, он не мог слишком долго оставаться в таком положении, вот-вот всё угрожало рухнуть, рассыпаться, стать белизной.

Возможно, она и сама не понимала, как порой не понимают молодые боги, что толкнув маятник однажды, непременно получит его ответный удар. Запустив процесс разрушения, она уже не могла его обратить вспять. Вслед за городом умирал этот мир.

Солнце оставалось приклеенным к центру неба, и закат не наступал, хотя наверняка должен был. Я переводил дух, опираясь о колонну, дверь была совсем близко, но мне требовалось хоть чуточку подождать, иначе я не сумел бы добраться до порога.

Может, она поняла, а может, устала от моего упрямства, но вскоре уже стояла напротив меня.

– Почему ты не хочешь моих даров?

– Мне с ними не по пути, – я выпрямился. Золотой прямоугольник сиял прямо за её спиной.

– Вместе мы прошлись бы из мира в мир.

– И ты комкала бы их все? Нет уж, – мне только и нужно было, что рвануться и, оттолкнув её, прыгнуть.

– В этом и есть красота, – усмехнулась она. – Ты любишь красоту.

– Это только одна грань красоты, а я не отдаю предпочтение какой-то конкретной, – парировал я.

– Тогда ты научишь меня другим…

– О, тебе придётся научиться им, в белом-то одиночестве, – и я бросился вперёд.

Дверь приняла меня и захлопнулась.

***

Я стоял посреди гостиной, удерживая на ладони сферу, в которой сминался, скручивался, обращался листом бумаги целый мир. Она всё ещё была внутри, в ловушке, которую сама себе приготовила, и ей предстояло долго учиться, потому что её сила и власть были по-настоящему огромны, вот только она не знала и десятой части того, как с ними обращаться.

За окном начался летний дождь, и сфера устремилась прямо сквозь стекло под манящие капли. Я проводил её взглядом. Этот мир больше не звал меня к себе.

========== 159. Кошка, которую он нарисовал ==========

В час, когда ленивое утреннее солнце уронило косые лучи, расчертив пол квадратами света, в дверь постучали. Я вышел из кухни и некоторое время прислушивался, пока стук не повторился. На пороге стоял странник в потёртом плаще и видавшей виды шляпе. Он ничем бы не выделялся, если бы не нёс с собой футляр для набросков. Странствующий художник?

Я помог ему сбросить плащ и найти место для шляпы, проводил его в гостиную и скоро принёс чай с яблочным пирогом. Всё это время он молчал, и я уже решил, что никакого разговора не получится – и такое случалось – но, сделав глоток, он всё же заговорил:

– Я ищу кошку, – и, видя моё непонимание, продолжил: – Кошку, которую я нарисовал.

***

Однажды он нарисовал кошку. Всего лишь набросок, несколько плавных линий.

У него никогда не было домашних животных, тем более – таких, которые так и норовят поиграть карандашами и кистями. Кошки просто не должны жить рядом с мастерскими художников, они привносят в чётко упорядоченное пространство хаос, по крайней мере, он привык думать именно так. Всё его знакомство с кошками заключалось в наблюдениях за игрой пары котят, что жили у соседки из дома напротив. Порой он бывал у неё во время вечернего чая, и они разговаривали о погоде и нравах, как два уже немолодых человека.

В отличие от него, соседка, миссис Марта, кошек любила и часто стремилась доказать, что они необычайно умны и отлично скрашивают одиночество. Но он, хоть и соглашался с её доводами, признавая за кошками право на ум, не спешил делить хоть с одной из них своё скромное жилище.

И вот, однажды сентябрьским утром одна из представительниц кошачьей породы сама собой собралась из череды нанесённых без лишних размышлений линий. Решив не дорабатывать странный набросок, он снял лист с мольберта и положил на стол к таким же недоделкам и наспех зарисованным мгновениям, которые когда-нибудь могли ещё пригодиться. Раз в неделю он сортировал эти разнокалиберные листочки, раскладывая их по папкам. Стремление к порядку неизменно вызывало у миссис Марты усмешку, и она вспоминала своего покойного супруга, который стремился исключительно к хаосу.

– Вероятно, поэтому он и умер так рано, – усмехалась она, пряча застарелую боль. – А вас и смерть не сможет уговорить остановить уборку, если вы вдруг вздумаете её начать.

Так или иначе, а он в то утро приготовил новый лист и забыл уже о нарисованной кошке. Впереди лежал долгий день, полный работы Школа Искусств заказала ему несколько натюрмортов для образцов. Уже заканчивая первый набросок, он обратил внимание, что и туда закралась кошка – в причудливом сплетении линий и теней отлично угадывалась изящная голова с небольшими ушками.

Он только посмеялся над собой и над тем, как его проняла кошачья тематика. Наверное, это все из-за вчерашних проделок котят у Марты. Они, помнится, чуть не перевернули вверх дном весь дом и даже едва не опрокинули поднос с чашками.

Он отложил и этот набросок и оставил попытки поработать до обеда. Хоть у него и была склонность к порядку, он всё же обладал живым воображением, поэтому если какая-то деталь завладевала разумом, попытаться нарисовать что-то иное приводило к плачевным результатам. Гораздо лучше было выйти на улицу. Тем более что солнечный свет обещал воистину прекрасную прогулку.

Захватив свою трость, он покинул дом и направился в ближайший парк. Улочка была, как и всегда, тиха, и только рядом с булочной царило некоторое оживление. Хозяин магазинчика, мистер Роуд, раздавал мальчишкам поручения. Это всё были соседские детишки, и они помогали Роуду за пару сладких булок и несколько монет, но больше всего им нравилось само ощущение участия в невероятно важном деле.

– А, мистер Томас, – кивнул Роуд. – Вы сегодня рано.

– Работа не задалась, – улыбнулся он.

– Ну вам-то можно приняться за свою работу в любое время, – Роуд добродушно рассмеялся. – Это мои булки не станут ждать.

– Так оно и есть, – и он отправился дальше.

Улочка круто заворачивала и выходила прямо на мостик, переброшенный через небольшой канал, заключённый в каменные берега. Камни покрылись зеленоватыми водорослями, и он часто приходил сюда, чтобы рисовать тихую воду, с изумрудными тенями, блики света, каменные перила моста. За мостиком раскинулся милый парк, немного заброшенный, немного заросший, но потому ещё более приятный. Его запущенность добавляла особенный шарм всему этому месту.