Текст книги "365 сказок (СИ)"

Автор книги: RavenTores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 59 страниц)

А ведь каждому хочется на старости-то лет перейти на ту сторону. Найти свою молодость. В глаза её посмотреть…

Признавайся, путник, сам-то ты зачем искал тот ручей? Почему долго шёл вдоль потока, зачем дожидался ночного часа в лесу? Что искал?

Сама собой возникает на губах та же хитрая улыбка, глаза лучатся светом звёзд, которые с моста видно, в груди будто клочок тумана оживает. Да, перешедшему мост и правда вторая жизнь даётся. Вот только решиться на самом деле непросто, ох как непросто.

Уж стоит мне поверить.

========== 015. Солнечный луч ==========

В тот тихий утренний час, когда летом солнце только-только встаёт, эту комнату заполняет свет, словно бы отражённый, но такой чистый и ясный, что в нём хочется раствориться. Он нежно гладит по лицу, кутает невесомым ощущением покоя, дарит улыбку, почти счастье.

Уже через час он исчезает, уходит, в комнате пусть и по-прежнему солнечно, но уже совершенно точно не так. День становится обыденным, вмещающим и печали, и радости, и проблемы, и минуты отдыха.

Если не успеть, не поймать тот самый первый луч, то ничего особенного и не почувствуешь – свет как свет, день как день.

Потому-то она и просыпалась всегда затемно, стараясь успеть хотя бы на мгновение прикоснуться к волшебству. Конечно, иногда небо с утра пораньше затягивалось тучами, никакого солнца не рассмотреть, но всё же так было нечасто. Обычно рассвет в этих местах оказывался ясным, пусть после и приходили дождевые облака…

Тяжело бывало и зимой, когда пелена туч не собиралась никуда исчезать, а так и повисала над городом, словно намереваясь потихоньку задавить его кудлатой массой. Но случалось – конечно, уже не в такую же рань, как летом, – когда яркий солнечный луч забирался в комнату и освещал её так же чисто и мягко.

Она так старалась подружиться с этим лучом…

***

Мы же встретились с ней, конечно, в пути.

Путники случаются разные, кто-то напевает себе под нос, разгоняя реальности, кто-то вечно серьёзен. Есть те, кому все дороги кажутся игрой, и те, кто переходить из мира в мир отчаянно боится, и те, кто и дня не может пробыть в одном месте.

Она была… как будто не из тех, не из других, не из третьих. Особенная, единственная, странная. Хотя странный путник, казалось бы, никого не должен удивлять.

Вот на одном из привалов – а так получилось, что у костра собралось порядочно народу – она и рассказала тихонечко свою историю про необыкновенный солнечный луч. На краткий миг среди отдыхающих воцарилось молчание, потом же кто-то спросил:

– Отчего же ты не осталась дома, ведь ты была там так счастлива?

– Потому что он пропал, – и глаза её наполнились слезами.

Может ли пропасть солнце?

Каждый путник удивлённо воззрился на небо, где, впрочем, сейчас можно было рассмотреть только россыпь звёзд. Да только ведь любая звезда тоже могла оказаться чьим-то солнцем, и все о том знали.

– А что же случилось с твоим миром? – подал голос ещё один человек. – Если солнце пропало, то…

– Нет, солнце на месте, – возразила она. И теперь тишина стала ещё яснее. – Но тот луч… Это он пропал. Он не появляется даже летом. Я ждала и не засыпала всю ночь, чтобы встретить его, я просыпалась чуть раньше, чем вставало солнце, я терпеливо ожидала день, и два, и три… Но его больше нет.

– Как же это случилось? – рыжеволосая ведьма, знаток путешествий по грани тени, смотрела на неё так строго. – Как тебя зовут, дитя? Расскажи нам подробнее, почему ты в дороге, что ищешь?

– Лэй, – она на мгновение осипла. – Я… Я хотела отыскать этот луч. Может, он заблудился, может, зацепился где-то в иных мирах? Может, его кто-то похитил? Сковал из него клинок? Я узнаю его непременно, как только увижу. Но ещё не встречала ничего похожего.

– И мы не встречали, – вздохом пронеслось над костром.

Грустная это была история. Лэй повела плечом, точно собиралась что-то добавить, но не прервала молчания. Сама она была хрупкой, даже щупленькой. Такие плохо переносят тяготы дорог. Волосы её падали на плечи русой волной, но уже истрепались, потускнели, дорожный костюм казался старым, местами даже пестрили заплатки, но было ясно, что починка ни капли не помогла. Почти прозрачные кисти Лэй такие ломкие, точно она высохла, стала былинкой в поле и вот-вот совсем улетит вместе с ветром.

И только глаза – лучистые, почти золотые – освещали не очень привлекательное личико. Наверняка она ещё и улыбалась приятно, да только вот улыбки и смеха из неё оказалось не вытянуть.

– Отчего же мог он пропасть? – бормотала она себе под нос, ежесекундно пытаясь разгадать загадку, из-за которой пришлось ей выбирать бесконечные дороги. – Почему, почему он покинул меня?

Может, её любовь к этому единственному лучу была слишком сильна, а может, то была всего лишь болезненная и даже эгоистичная привязанность, но Лэй вызывала сочувствие. Многие хотели ей помочь, да только не знали как. А рыжая, та сама ведьма, призадумавшись, раскладывала веерами карты Таро. Раз за разом верхней ложился аркан Солнца.

– Послушай, детка, – сказала она тихо, когда все уже уснули, расползлись по палаткам. Только Лэй, ведьма и я остались у костра – поддерживать огонь и разговаривать с ночью. – Карты не врут мне и не играют со мной, я точно знаю, что они говорят. И всякий раз они убеждают меня – твой луч не пропал. Он очень близко. Не нужны тебе скитания, это не твой путь. Подумай же, зачем ты отправилась из родного дома так далеко?

– Но я ведь не вижу его, – удивилась Лэй. – Он не приходит ко мне.

– Или давно уж внутри, – ведьма вздохнула. – Дождись с нами рассвета…

Странная фраза ведьмы не утешила Лэй, наверняка она не раз уже слышала нечто подобное. Но всё-таки рассвета она дожидалась, не засыпая. Вглядываясь в ночь, клубящийся туман, она всё шептала и шептала про свой луч, который потерялся в иных мирах.

В предрассветный час Лэй совсем переполнилась нетерпением. Она поднялась и стала бродить вокруг костра, посматривая на небо. За ночь она почти осипла – столько раз пересказала самой себе грустную историю собственных путешествий. Движения её стали угловатыми и резкими, на лице залегли тени, вот только глаза сияли по-прежнему.

Глядя на Лэй, и я, и рыжая ведьма, и остальные путники хранили молчание, точно могли помешать какому-то таинству, какой-то диковинной шаманской пляске.

На востоке же небо порозовело, высветлилось… И вот первый солнечный луч пронзил туманную долину, упал прямо на плечи Лэй.

Мир осветился мягким и нежным сиянием. Каждый тут же понял, о чём рассказывала эта милая девочка, когда плакала у огня, но только она сама будто и не видела ничего подобного. Только не отрывала взгляда от солнца, беззвучно умоляя вернуть ей то, что она так жаждет.

– Ты ведь и сама луч, – недовольно проворчал один из тех, кто путешествует только ночью. – Хватит сиять, я спать хочу.

Лэй повернулась к нему, едва ли не в гневе, но тут вдруг заметила свои руки, излучавшие мягкий свет. И улыбнулась.

Наверное, тогда взошло солнце, а может, случилось и что-то ещё, отчего Лэй так засияла. Когда же всё развеялось, её уж не было.

Видать, нашла, что искала. Подружилась с солнечным лучом.

========== 016. В том суть Шамана ==========

Завывает за окном, кидается в окно снежинками, шуршит по крыше зимний ветер. Он сегодня невыносимый, жестокий, требует закрыться в доме, никуда не выходить. Но я всё равно открываю окно и усаживаюсь на широкий подоконник – сегодня хочется промёрзнуть до костей.

Ветер рвёт волосы, бьёт по щекам, и уже секунду спустя я прыгаю в его объятия, чтобы на мгновение представить себя летящей снежинкой, которая не властна сама над собой.

Приземляюсь в сугроб, снег впивается ледяными жалами в босые ступни. В ушах нарастает звон, телу морозно, зябко, нехорошо, но я делаю первый шаг, прикрываю веки и раскидываю руки.

В следующий момент всё будто утихает, хотя на самом деле стихия не исчезла, а только клубится вокруг.

– Зачем пришёл, шаман? – спрашивает Ветер, и теперь я могу открыть глаза, рассмотреть его.

Сегодня он – юноша в белых одеждах, просторных и напоминающих причудливое кимоно. Если присмотреться, то на тяжёлой ткани можно разобрать узор, подобный тем, что мороз рисует на стёклах.

– Жаждал свидания, – смеюсь я. Голос мой здесь и сейчас слаб и не подходит для разговоров с духами стихий, но Ветер слышит, подходит ближе, всматривается в лицо.

Знаю, что он видит внезапную пустоту, чёрный шрам в душе, который я и мечтал бы вылечить ледяным его дыханием. Да вот только захочет ли он мне помочь? Это вопрос из вопросов.

– С этим так просто не сладить, – заключает он после и отворачивается, сияющие глаза на мгновение скрываются за пушистой белизной ресниц. – Ты ищешь забвения, но я дарю его лишь в смерти, шаман. Ты и это знаешь, но сможешь ли прийти из неё?

Белая круговерть вокруг нас сравнима со штормом, смерчем, бешеной метелью. Ни города, ни дома, ничего больше рядом нет, только снег, снег, снег, мельтешащие льдинки, больно режущие лицо. Вот только боли я сейчас уже почувствовать не могу. И улыбаюсь.

Моя кровь – хотел того Ветер или нет – уже превратилась в лёд, который едва движется по выстывшим и ломким сосудам.

– Я хочу помнить, – возражаю я наконец. – Не забвение мне нужно. Но белизна.

И Ветер понимает, кивает. Чёрный шрам глубоко внутри меня змеится уродливой трещиной, и я не хочу о нём забыть, но желаю, чтобы стал он белым рубцом.

– Это можно устроить, если протанцуешь до зари.

Танец – это священнодействие, я был готов к такому требованию, но всё же медлю, вслушиваясь в голос Ветра, кажется, что он ещё не всё сказал.

– Неясно, чего ты ищешь, – раздаётся позади меня. Ветер теперь словно со всех сторон, хотя я продолжаю смотреть в его глаза. – Но я не могу препятствовать в поисках. Танец даст тебе ответ, а может – не даст ровным счётом ничего. Но танцуй, шаман, потому что в час моей власти можно жить только в танце.

И всё действительно танцует – снег, небеса, безумные тучи, дым над городом, сам город и каждый дом. Ломкий, неслышный ритм втекает сквозь пальцы, остаётся отголоском во всём теле, и вскоре мне уже не составляет труда найти в нём себя. Танцующий Ветер кружит рядом, приглядываясь ко мне.

В чём-то он лукавит – но ветра всегда лукавят, такова жизнь.

Мне сейчас и не нужно его правды, внутри меня звучит моя собственная, главное расслышать. И пока я танцую, мысли становятся кристально чисты и холодны, тогда-то и проступают слова, тогда-то я и могу прочесть, почему уродливый чёрный шрам рассекает мою душу.

Ритм сложен, каждая фигура танца требует внимания и осторожности. Ветер танцует со мной, но вскоре лицо его расслабляется, становится даже прекрасным. Видимо, ему нравится, что я не сбиваюсь с шага. И вот его ладонь падает мне на плечо, и я синхронно дублирую жест, мы обнимаем друг друга, вглядываемся в глаза, продолжая снежную пляску.

Казалось бы, мы противостоим друг другу, но на деле наш танец синхронен и чёток, в нём нет соперничества. И никто не ведёт, и никто не ведом. Ветер впервые улыбается, улыбка его мягка и мимолётна, глаза становятся светлее, чище – я вижу, каков он, когда отдыхает от своих трудов в поле, где снег особенно мягок.

– Зачем тебе лекарство? – спрашивает он. – Почему ты хочешь перекрасить этот шрам? Почему не желаешь избавиться от него?

– Хочу выпустить черноту, – моё пояснение ничего не поясняет, но Ветру понятно и без него. Взгляд снова становится цепким и задумчивым. А потом Ветер заявляет мне:

– Может, ты хочешь вскрыть его?..

В белом поле мы танцуем среди холмов, заносим метелью лес, засыпаем город. Замираем лишь на миг, а затем ещё быстрее кружимся, не расцепляя объятий.

Сердце бьётся гулким колоколом, и я вижу уже, как взрезаю собственную грудь, как рассекаю её, чтобы вынуть изнутри уродливую черноту, разлить её чернильными кляксами по белоснежной коже снегов.

– Дай мне нож, – шепчут мои губы сами собой.

В том суть шамана – самого себя раз за разом приносить в жертву, изымать из собственной груди то, что должно быть перековано, отдавать стихиям, принимать из их ладоней оружие.

Клинок Ветра хрустальный, он прозрачен, покрыт замысловатым узором рубленых рун. Он взрезает плоть, как бумагу, входит без боли, орошая всё вокруг не алым, а чёрным. С лезвия капает сама тьма, и я нетерпеливо вбиваю клинок по рукоять в самого себя, чтобы расширить рану.

Теперь звон сердца слышно так громко, что Ветер отступает на шаг, морщась от звука. Пальцы мои выпачканы чернотой, клинок перепачкан ею, уродливая тьма струится по рукояти. Но в то же время мне не больно, а лишь безумно смешно. Сначала улыбка змеится на губах, а вскоре рвётся и смех, почти ликующий, яркий, затмевающий собой рваный ритм ударов сердца.

Снега влетают в меня самого, заполоняют белизной, и я опускаюсь на колени, давая им приют в моей груди. Они изгоняют черноту, шипят и тают в алом, пробирающемся наружу. Последний раз зачёрпываю прямо из собственной груди накопившуюся влагу. Она уже не чёрная, в ней по-прежнему тают снежинки. Ветер склоняется к сложенным в лодочку ладоням и приникает ледяными губами.

– Моя доля, – говорит он, и я не могу отказать, молча гляжу, как он вдумчиво пьёт, ни одной капле не позволив вырваться из плена пальцев. Удивительно, зловеще.

Он вытирает ставшие алыми губы.

– Вот и всё.

Одним касанием он закрывает мне грудь. Внутри сияет белым новый и прежний шрам. Чернота занесена снегом. Мы стоим у моего окна, прямо в воздухе.

– Возвращайся домой, шаман, приходи ко мне позже, – говорит ещё Ветер.

Внутри нарастает усталость, но я успеваю перешагнуть подоконник прежде, чем падаю. Лишь час спустя прихожу в себя и закрываю окно, оставляя снегопад за стеклом. Ветер танцует за городом с кем-то ещё.

========== 017. Зажигающая маяки ==========

Каких только историй не наслушаешься, пока бродишь по мирам, чего только не насмотришься, с кем только не повстречаешься… Чужие слова плетутся разноцветными вышивальными нитками, которые совершенно внезапно становятся цельной картинкой. Так я и пришёл на этот угрюмый берег.

Море здесь было свинцовым и буйным. Волны то темнели, то угрожающе вскидывали пенные бело-жёлтые головы, кусая берег, кроша скалы и перемалывая их в мелкий гравий, что усыпал прибрежную полосу. Небо затмевали кудлатые тучи, мрачные, недвижимые, точно могли соперничать по плотности со скалами.

Многие рассказывали про эти негостеприимные места. Кто-то приходил сюда в часы горя, долго любовался сумрачным миром, а потом, словно оставив все печали здесь, уходил освобождённым. Другие же старались бежать отсюда, едва завидев кромку стылого пляжа, тяжко им тут дышалось, а холодный и влажный ветер зажимал прозрачной рукой и рот, и нос, будто бы желал задушить. Были и те, кто ничего не чувствовал, называл этот берег скучным и невыразительным…

Одно объединяло все рассказы – маяк.

Сейчас я как раз рассматривал его. Старая каменная башня вырастала из скалы, а между берегом и ею бесновалось в узком проливчике море. Стеклянный купол запылился, в нём не было света, и неудивительно – никому было не перебраться туда, кроме птиц, а те огонь зажечь не умели.

Скалы резко обрывались в воду, не было никакой тропы, даже если воспользоваться лодкой. Да и ту, вероятно, разобьёт о скалы прежде, чем найдётся более-менее безопасный вариант пристать к берегу. Площадка, из которой точно вырос маяк, была совсем маленькой, и не оказалось вокруг никаких тропинок.

Не крылатым ли, и правда, был смотритель?..

Маяки – моя страсть, и мне хотелось попасть и в этот. И не только попасть, но и зажечь. Вот только крыльев у меня нет, потому я долго смотрел на башню, выискивая хоть какую-то возможность подобраться к ней ближе.

Вечерело. Солнце по-прежнему пряталось в глубине туч, и потому пришли сумерки, впрочем, и они быстро стали темнотой. Башня высилась вонзённым в скалы клинком. Едва проглядывались на сизых тучах очертания стеклянного фонаря. С темнотой никакая магия не заставляла его загореться.

Как жаль!

Неужели нельзя вновь заставить биться сердце этого маяка?…

Я сидел на холодном камне уже несколько часов, но разум никак не мог решить поставленную задачу. Мне нужны были крылья, но ничто здесь не могло мне их дать. Незнакомые ветра были не моими братьями, да и мир здешний слишком уж отличался, чтобы просить их помощи.

Нельзя было сложить моста, соткать из воздуха колдовскую переправу. Нет, маяк оставался недосягаем, какой бы способ я ни предлагал.

Только одна история успокаивала меня и дарила надежду, что так не навсегда. Рассказывал её у костра старый путник. Сколько ему было лет, сказать было трудно – прорезанное морщинами лицо, седые космы волос, сухая фигура могли равно принадлежать и тому, кто едва перешагнул за сотню, и тому, кто путешествует тысячу лет.

– Каждый умеет что-то своё, – говорил он. – Кому-то судьба бродить по мирам, а кому-то – зажигать звёзды. Кто-то вдыхает в ветра жизнь, кто-то же пробуждает океаны. И вам ни за что не узнать, для чего вы, пока не выпадет самого главного путешествия, – он начинал так почти каждую историю, а потом замолкал. И казалось даже, что кроме этого ничего он не скажет, но чуть позже голос вновь разносился над костром, и все затихали, вслушиваясь.

Историю о маяке он начал так:

– В свинцовом море давно не сыскать кораблей, потому что маяки не горят… А маяки не горят, потому что нет того, кто их зажигает. Одно дело – присматривать, когда огонь в сердце маяка уже трепещет и жаждет указывать путь… Совсем другое, когда сердце остыло. Но как есть те, кто расцвечивает на небе звёзды, так есть и тот, кто согревает своей душой маяки. И когда это происходит, маяк пробуждается и разгоняет тьму.

Никто не прерывал старика, никто не спрашивал имени… Да и вряд ли бы он назвал его. И вот сейчас, глядя на остов маяка, я думал, что не отказался бы знать, кому в целой Вселенной открылся дар пробуждать сердца маяков.

Увы, не мне.

Нужно найти одарённого…

Я поднялся. Побывав здесь однажды, теперь я мог всегда найти сюда дорогу, и меня не смущала ни свинцовая тяжесть небес, ни угрюмое море, ни холодные камни, ни дикие ветра.

Сердцу больно было смотреть на маяк, который во тьме казался всего лишь бессмысленной башней. Точно у него отняли возможность жить. В свинцовом море не сыскать кораблей… Потому что маяки не горят.

Я бы шёл по кромке прибоя, чтобы отыскать все маяки этого мира, чтобы найти к каждому тропу, но пока я не мог их зажечь, мой путь не имел ни малейшего смысла. История этого маяка сейчас останется недосказанной.

Я отвернулся от моря, чтобы больше не видеть тёмную башню, шагнул в сторону унылых песчаных дюн, между которыми змеилась тропа, и вдруг мне навстречу вышла девушка.

Сильная, даже мощная её фигура словно разрезала ночь. Светлые – до белого – волосы колыхались у лица, и глаза из-за этого казались пронзительно сияющими.

– Что ты делаешь здесь? – спросила она.

И хоть мы не были знакомы, становилось ясно, что шли одним путём.

– Ищу историю маяка, – кивнул я на темноту за спиной.

– Тогда ты вовремя.

Почти толкнув меня плечом, она пошла дальше, а мне оставалось только следить за бледным всплеском её волос в окружающей темноте. Я знал, что там обрыв, но то, с какой уверенностью она двигалась, не давало мне предостеречь, окликнуть. Словно лишившийся голоса, я смотрел и смотрел, не понимая, как же она…

Под ногами её вдруг вспыхнул свет. Точно лунная дорожка пробежала от берега до маяка, расчертив и площадку перед ним. Она шла, не сомневаясь ни в чём, и за её спиной свечение пропадало.

Море словно притихло, безмолвный маяк возвышался над светлой фигуркой, а она казалась такой маленькой рядом с ним. А потом и совсем исчезла – вошла в невидимую мне дверь.

Опустившись прямо на песок, я решил подождать. Сердце моё билось нестерпимо сильно, точно намеревалось остаться на этом пляже. Неужели я всё-таки увижу прямо сейчас, как это случается? Как загорается маяк? Впервые или после долгих лет тяжёлого сна?

Ждать пришлось долго, наверное, винтовая лестница насчитывала много ступеней. Потом что-то светлое мелькнуло в стеклянном, избитом ветрами, пропыленном куполе. Темнота вокруг точно подалась ближе, тоже рассматривая небывалое в этом мире событие.

И вот наконец-то ночь прорезал ровный голубоватый луч. Засияли пенные волны в нём, тьма точно заискрилась, и я понял, что тучи исчезли, а небо оказалось полным-полно звёзд. И горел маяк. Впервые и навеки засияло его сердце, даря сумрачному миру со свинцовым морем надежду.

История стала цветной ниткой и обвила моё запястье. Я ещё расскажу её кому-то другому, кому-то, кто будет искать, какой же маяк зажечь.

========== 018. Варган ==========

Тишина в доме, только в камине весело трещит пламя, блаженное тепло разливается по комнате, и уже даже нет желания вылезать из объятий пледа. То ли усталость, то ли истома, но в этом маленьком и уютном уголочке вдруг хочется провести всю жизнь. Как покой ласкает руки, как жаркий язык тепла вылизывает ступни… Эх…

Для путника опасно останавливаться в таких местах. Нет-нет, а зародится в душе вопрос, стоит ли и дальше брести пыльными дорогами, стоит ли терпеть удары северных ветров, нужно ли мокнуть под дождями и ёжиться от попадания снеговой крошки за шиворот? И камин словно нашёптывает: «Не нужно, не стоит». И ведь верить ему так сладко.

Пока за окном бушует непогода, камин укачивает, убаюкивает, обещает приятные сны. И в таких сновидениях дороги уже не сыскать, там только покой, и тишина, и мягкость. Вырваться из плена уюта после них уже и не получается, да и нужно ли, а? Что там можно найти среди дорог да полей, среди лесов да диких круч? Ничего хорошего. Да-да. Так и скажет вам камин, и плед, и подушечка под ноги…

***

Вырвавшись из цепкого тепла, замираю на пороге, не стремясь обернуться. Вот уж попал из северных широт и сразу в каминный рай! Этот мир путнику не подойдёт. Если пройти по домам, постучаться к каждому здешнему обитателю в дверь, то легко можно заметить глаза, в которых искорка узнавания вспыхивает. Оседают тут путешественники, что с коварством тепла не справились, тоскуют себе потихоньку, счастье ведь для каждого своё, не всем у камина жизнь просиживать нравится.

Мне вот точно нет.

Захлопываю дверь и сбегаю с крыльца, торопливо одёргивая плащ. Прямо тут и дверь в иной мир не соткать, и сюда ведь долетают отголоски каминного шёпота, а значит, гранью мир не повернётся, чтобы открыть в нём переход. Нужно прочь, прочь бежать от посёлка, искать глушь, и тишь, и синь.

Только вот небо тучами затянуто, дождик моросит. Как раз такой, что под крышу ловко загоняет. Убеждает, что ничего же плохого не будет, если его вот прямо сейчас немного переждать. Не по лужам же, не по ручьям же ноги мочить…

Но я буду упрямей.

Приходится бежать во всю прыть. Улочки посёлка неровные, завиваются лабиринтом, дома мелькают, зазывая золотистыми окнами, тянет дымом, а кое-где и вкусными блюдами. Хороший мир, уютный мир, да не для меня, не нужно мне такого тепла, не хочу я такого уюта, пустите!

Крыльев бы, но нет их у меня, ветра бы, но и тот улёгся, и лишь назойливый дождик всё шепчет и шепчет, соблазняя: «Иди в дом, там тепло, иди в дом».

Перестук и шуршание капель до того назойливы, что приходится вытащить из кармана варган. Ну-ка, посмотрим, умеет этот дождь танцевать или только топчется, никакой плясовой не зная, тоску в лужах разводя?

Тугие звуки ввинчиваются в шорох, и тот словно отступает назад, опешив. Дождь прислушивается, пробует новый ритм, шуршит недовольно, видать, не привык разминаться. Но я не останавливаюсь, продолжаю и играть, и идти, но уже пританцовывая. В первый раз ли мне плясать посреди чужих миров? Нет, конечно!

Всё быстрее ритм, всё ярче раскрывается мелодия, вот уже и дождь поддался, вот уже и его капли отстукивают мне, помогая складывать песню о путешествиях. И даже не тяготит меня одиночество на мокрых улицах, которым конца и края не найти, но…

Раскрывается со скрипом дверь, выскакивает на улицу почти седой старичок, флейту к губам тянет. Минута – и мы уже вдвоём разворачиваем мелодию. Она стала и крепче, и ярче, и веселее. Дождь пошёл сильнее, но в дом уже не гонит, с ним, напротив, как-то легче танцевать.

Но что это?

Позади нас треском разлетелся новый звук. Кто-то выхватил банку с горохом и задаёт уже иной ритм, ещё быстрее да интереснее. Не оглядываюсь, веду музыкантов по улицам, почти забыв, что мне бы только дверь в иную реальность отыскать. И дождь совсем выдохся, не перетанцевать ему нас, лишь водяная пыль осталась. А позади уже целый оркестр – и гитара, и дудка, и флейта, и даже гулкий звук ударов по натянутой коже – у кого-то целый барабан дома затесался!

Знаю, что в глазах людей веселье, неподдельное счастье, что мир каминного уюта новыми красками расцветился. Даже солнце где-то там проблёскивает. Скоро радуге мостом выгибаться.

Но вот мне пора уже, пора…

Отнимаю варган от уставших губ, пока музыка сама по себе течёт, плывёт над посёлком, кричит и смеётся. Вступаю в тень, где никому меня не заметить. В этом местечке грань мира выступает острой ключицей.

Закрываю глаза.

***

Когда меня обступает тишь и прохлада, осторожно осматриваюсь. Этот мир тёмен и дик, тут путешественникам никакой камин тепла не предложит. Но мне и не надо. Я стою, счастливый и вольный, а где-то там, в посёлке всё ещё продолжается веселье. Потом они снова уползут к своим каминам, будут складывать сказки, грезить о путешествиях, в которые никогда-никогда не пойдут… Но это всё не моё. А вот новый мир, неприветливый на первый взгляд, так и жаждет раскрыться, принять, показать чудеса и чудесности.

Мягкая мшистая лесная подстилка дышит влажностью и рыхлой землёй, ветерок где-то наверху рассказывает кронам небылицы, звёзды подмигивают, прячась в вуалях облаков… Как же хорошо здесь. Пусть и холод уже пробирается под одежду.

Не теплом, не карнавалом меня можно обольстить, а только тропой через чащу, озёрами глубокими, шумом морского прибоя, крепкими скалами. Когда-нибудь рассыплюсь я отголосками по всем таким мирам, пусть меня поищут ещё, пусть позовут… Никто не откликнется, только ветер и поднимется, растреплет волосы.

***

К рассвету выхожу на вершину холма, с которой как на ладони видать сизые леса – бескрайни они, до горизонта тянутся острыми кронами вверх. Улыбаюсь и присаживаюсь на камень. С собой лишь краюха хлеба и родниковая вода. Скоро в очередной мирок подаваться – прыгну с вершины в еловые объятия и буду там. Что ждёт – не знаю, но и ладно, как будто это самое важное.

Снова просится петь варган, и я уступаю ему. Но на этот раз мелодия у нас тягучая, медленная. Она далеко разносится, пробуждая леса, птицы вот уже и подпевать начали. Закрыв глаза, я и дышу только этой мелодией, только новым чудным ритмом. Ах, всё есть музыка, и вот эта – дикая и прекрасная – моя.

Просыпается ветер, смеётся в вышине, ещё дальше тянет мою мелодию, целый мир окручивает ею, как верёвочкой, а мне и дела до этого нет. Варган – ключ и конь, он уносит меня вдаль, вдаль… Я, наверное, уже и прозрачен, сквозь меня проливается туман и свет. Потому что скоро уже я и вовсе отсюда исчезну. В новый мир, каким бы он там ни был, к новому солнцу.

========== 019. Семя ==========

Небо здесь было и серым, и пустым. Однородный тон не казался плотной грядой туч. А может, в этом мире это и не было облачной пеленой, может быть, здесь никогда не существовало синевы. Мне встречались миры с небесами цвета лаванды, с небом, ярким, как долька мандарина, с небосводом алым и золотым, но такой пустой серости я не видел раньше ни разу.

Пустошь, лежащая передо мной, тоже не блистала красками, но и не казалась свежим холстом, к которому стоило бы притронуться кистью творения, чтобы вдохнуть наконец жизнь. Казалось, мир этот давно истлел, превратился в пепел, да и тот уже истрепался, став почти пылью и прахом.

Неуютный неприятный мирок, хотя никакой опасности тут не найдётся, да и… никого живого, похоже, тоже.

Гоняясь за маяками, за огненными вспышками в ночи, за яркими звёздами, я забыл, что мне могут попасться и другие миры. Те, где с ошеломляющей ясностью понимаешь, что никакого движения нет.

Неуверенно переступив, я всё же подбросил на ладони золотистую каплю кулона, а когда она указала носиком направление, отправился туда, шагая по испещрённой трещинами земле, не знавшей воды, песен дождя, шороха трав, не знавшей ничего…

Неужели этот мир таким был всегда? Неужели за грядой серых холмов на горизонте не скрывается благодатной долины, где и травы, и цветы, и животные найдутся в изобилии? Где пробегут серебристые ручьи, где будут живые ветра?..

Но сколько бы я ни шёл, а холмы не приближались и ничто не менялось. Вечный сон мира, который не знает живого участия. И как же это было больно!..

Усталость вместо света текла с серого неба, пропитывала каждую клеточку тела, и скоро я понял, что нужно или выбираться отсюда, или остановиться на отдых. К тому же нельзя было бы сказать, что я приблизился к цели своего путешествия. Признаться, цели-то никакой особенной тоже не было, но я наметил точку между холмов, намереваясь именно там миновать гряду… И не прошёл и половины пути! То ли холмы действительно оказались очень далеко, то ли зрение обманывало меня, то ли это тоже было свойством странного мира с серостью вместо небосвода.

Нельзя было ни развести костёр, ни пополнить запасы воды. Я сидел на жёсткой земле и вглядывался в череду холмов, пытаясь разгадать их тайну. Оседлать бы ветер, тот вмиг бы домчал… Но нет тут ветра, и ничего нет, и никого нет.

Я снова подкинул на ладони кулон. Он походил на маленькое зёрнышко, отливал золотом, янтарём и гречишным мёдом. Он нашёлся у меня в кармане, когда я ступил на эту серую пустошь.

Зёрнышко?.. Зёрнышко!

Не задумываясь, зачем я это делаю, я разгрёб сухую землю. Она поддавалась плохо, потому пришлось вытащить нож, чтобы углубить получающуюся лунку. Наконец та стала достаточно большой, чтобы можно было бы опустить семя. Снова взвесив на испачканной руке кулон, я уложил его в ямку и аккуратно засыпал рыхлой пылью. Отбросив всякие сомнения, потянулся за фляжкой с остатками воды и щедро полил свою посадку.

Странно, но все эти действия отняли у меня столько сил, что, откинувшись на собственный рюкзак, я задремал.

***

В каждом мире приходят свои сны. Где-то они наполнены страхами, где-то сказками, а здесь тоже были серыми и пустыми. Я словно смотрел в бесконечность, которая оказалась плотным листом картона и только. Утомительное и безыдейное сновидение хотелось как можно скорее прервать, но и это не удавалось, пустота не желала отпускать опрометчивого путника.