Текст книги "365 сказок (СИ)"

Автор книги: RavenTores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 59 страниц)

Вновь я стоял в самом сердце дома, который сдавила в пальцах водяная стихия. Здесь не было никакого воздуха, никакого света, тёмная вода заполнила меня, как раньше заполнила дом, и я барахтался, хотя должен был потерять сознание и утонуть. Всюду была одна вода, не имевшая ни дна, ни поверхности. Я падал, или плыл, или замер в центре бесконечного, замкнутого океана…

***

…Я открыл глаза. Часы у кровати показывали три, за стеклом тёк городской сумрак. Был ли тот мир только сновидением, или в очередной раз я погиб и вернулся в родную реальность?

Темнота вокруг не собиралась давать мне ответ.

Я зажёг свечу и долго сидел на кровати, вслушиваясь в ночь. Мне не хотелось снова искать пути в мире сновидений, как не было желания спрашивать у кого-либо, что произошло.

А ещё мне казалось, что за окном всё ещё течёт и бьётся в стекло тёмная вода, что она вот-вот хлынет внутрь, сомнёт, смешает с донным илом и мой дом, и меня самого.

Робкий огонёк свечи помогал мне бороться с этим ощущением, но он не спасал от темноты, расшалившейся внутри меня.

***

Только когда занялся рассвет, когда в его смутном сиянии стало ясно, что город не скрылся за ночь под водой, я успокоился. Конечно, теперь спать было уже поздновато или… рановато, но всё же я почувствовал себя увереннее, смог отправиться на кухню и привычно поставить чайник.

В тот момент, когда он закипел, окно на кухне распахнулось само собой, впуская сразу несколько сфер – юные миры родились и прилетели покружить у лампы. Я проводил их взглядом, заметив, что один из них похож на мыльный пузырь, заполненный тёмной морской водой… Не в нём ли я побывал сегодня?..

Миры кружились под потолком, я пил чай. И постепенно неотвратимое наступление стихии переставало казаться чем-то ужасным. Возможно, я не сумел найти с ней общей язык, быть может, в следующий раз она будет дружелюбнее?..

Но стоило мне закрыть глаза, и я снова видел, как с треском ломаются рамы, как вылетают стёкла, впуская внутрь поток, живую стихию, не желавшую ни с чем соглашаться. И, наверное, нужно было бояться её, но я испытывал лишь странное удивление.

Океан что-то сделал со мной, он остался внутри и не желал уходить. Я знал, что даже солнце нисколько мне не поможет. Теперь я буду носить в себе стихию столько, сколько она сама того пожелает.

За окном разворачивалось весеннее утро, щебетали птицы, солнце искрилось в лужах и ручейках. Внутри меня обживалось тёмное море, а я… всего лишь пил чай, ожидая, когда стихия станет мне родной.

========== 052. Акварельный мир ==========

Сумерки были лилово-фиолетовыми, а местами, в тенях, будто пролилась синяя акварель. Странный свет розовато-белых небес, ещё хранящих поцелуи заката, превращал весь мир в нарисованный неуверенным художником, у которого в палитре были только синие, розоватые и фиолетовые тона.

Долина, поросшая молодым лесом, постепенно забирала вверх, а вдали виднелась гора, островерхая, с крутыми склонами. Однако пространство всё время искажалось, и потому трудно было понять, как далеко находятся эти склоны и скалы, как высока гора, не простой ли это холм, можно ли подняться на неё или лучше обогнуть.

Я шёл, вдыхая свежесть леса, влажную и манящую тысячами запахов, я ждал, что с небес сорвётся ночь, но она всё не наступала, а час сумерек тянулся так бесконечно, что в какой-то миг я решил – здесь не бывает иного времени суток. Впрочем, это могла быть ошибка, и я в очередной раз оказался в мире, который вычёркивал странников вроде меня из потока времени.

Так или иначе, но я двигался вперёд, я почти видел дверь, она ждала меня чуть в стороне за небольшим холмом, а может, скалистым выступом, выходом породы.

Но чем дальше я шёл, тем меньше я себе казался. В этом странном мире, где свет оставался таким неизменным и изменчивым одновременно, я словно уменьшался, в то время как остальной мир рос. Деревья превращались в великанов, настолько древних, что отчасти сухих, невысокий холм уже оборачивался горой, а гора, что манила издали, скрывала в себе целый хребет, выгнувшуюся позвонками спину таинственной земли.

Если сначала я слышал привычную для леса возню птиц и мелких животных, то постепенно мир словно затихал, но это было не спокойное затишье; что-то будто заставляло умолкнуть каждый звук, что-то большое, по-настоящему гигантское, что-то исключительной мощности и… наверное, красоты.

Я оглядывался, останавливался, вслушивался, пытался угадать или почувствовать, но понимание ускользало от меня, вокруг лишь растекались оттенки – лиловый, лавандовый, немного индиго, капля пурпурного… А потом они сменялись сиреневатыми, синими, тёмно-фиалковыми.

Может быть, мир хотел говорить со мной этими красками, но я не понимал такого языка и не мог ему ответить. Мне оставалось только идти сквозь травы, мимо деревьев и разросшегося кустарника, углубляться в мир, в котором с каждым шагом я становился всё незаметнее, всё незначительнее, точно растворялся в его фиолетовых тенях.

…Когда дорогу мне преградил овраг, разрезавший ровную плоть долины почти уродливым шрамом, я остановился на краю, вглядываясь вниз. Дно оврага выстилали тени, они были чёрными – иссиня-чёрными, как разлившаяся тушь, как тьма небес, в которой зажигаются звёзды.

Запрокинув голову, я увидел, что небо по-прежнему светло, по-прежнему чуть румянится, словно только что проводило солнце за горизонт. Но тут, в овраге, текла чистейшая ночь, такая густая, что её можно было налить в стакан.

Удивившись, я двинулся вдоль оврага, выискивая нечто вроде переправы. Отчего-то соваться в саму темноту не хотелось. И не потому, что там могло поджидать что-то опасное, злое, но я словно опасался слиться с ней. Ведь и так почти растворился в полутонах.

Странное чувство, что владело мной, вело меня по самому краю. Иногда камешки и песок тонкими струйками срывались из-под ступней и вливались в темноту на дне оврага, та принимала их, скрадывала и… ждала, когда я тоже сорвусь.

Я смотрел только себе под ноги, не желая падать. Оттого-то я не сразу заметил, что изменился и мир вокруг, изменилось небо. Из-за горы показалось бледное светило, оранжеватый лик его можно было бы наречь лунным, но в то же время в нём немало было и от угасающего, побледневшего солнца, которое валится за горизонт в осенних сумерках.

Зачарованный, я смотрелся в него, как глядятся в зеркало, я пытался угадать его имя, прочувствовать его свет. Тени и сумерки словно и не изменили своих оттенков, но я ощущал лучи, я видел восход. Наверное, это всё же луна, а может, тут нет ни солнца, ни луны, а эта большая звезда, оберегающая мир, почти призрачна и неизведана.

А потом я увидел серебристый луч, словно раздвигающий травы передо мной. Светило дарило мне дорогу, и я ступил на неё, не сомневаясь. Пусть даже оно и повело меня в овражью тьму, куда я не ходил входить, но теперь, пока серебристая лента тропы вилась под ногами, никакая тьма не могла бы поглотить меня, растворить меня, окрасить изнутри и снаружи.

Я долго кружил по оврагу, я видел, как мягко взлетает сова, унося в когтистых лапах мышку, заметил, как одинокий волк рыщет на другой стороне оврага, распутывая следы кролика, обратил внимание на то, как беспокойно мечется олень в высокой траве, почуяв запах хищника. Мир, не так давно затихавший, оживал, раскрывался, начинал петь, шептаться, рассказывать истории.

Дверь встала передо мной неожиданно. Она была столь высока, столь неопределённо, что можно было принять её арку за причудливое сухое дерево, изогнувшее крону. Глядя на неё, на чуть мерцающую дымку, отделявшую миры один от другого, я подумал, что, должно быть, действительно уменьшился. Ведь в такую дверь мог бы пройти здешний великан.

Светило всё так же вглядывалось в меня, чуть спрятавшись за горный склон. И мне всё больше казалось, что я нахожусь в сердце акварельного рисунка, что становлюсь лишь чёрточкой или даже точкой. И, наверное, это означало, что пора перешагнуть порог.

В последний раз взглянув в лицо луне или солнцу, я шагнул в неизвестность…

Новый мир был почти обычным, в нём не нашлось ни странных теней, ни сумерек. Сияло обычное солнце, чирикали птицы. Дверь позади меня захлопнулась, исчезла, рассыпалась, не оставив в этой реальности на память о себе даже шрама.

Но в глубине души я всё ещё стоял там, очарованный тем миром до такой степени, что мне хотелось узнать его имя.

Я быстро нашёл новую дверь, и в этот раз она привела в мою собственную гостиную. Уставший, почти обессилевший, я расположился в кресле и долго смотрел в огонь камина, вспоминая потрясший меня мир.

…В полночь кто-то постучал в моё окно. Я распахнул створку и никого не увидел. Но на жестяном подоконнике меня ждал плотный конверт, квадратный, из белоснежной бумаги. Я подобрал его и отправился в кабинет, где открыл осторожно, стараясь не повредить причудливую печать, которой он был скреплён.

Наконец перед моими глазами открылось послание. Акварель была воздушной и странной, в ней как будто бы что-то искажалось, а что-то оказывалось очень правильным. На ней был изображён тот самый мир, и его меланхоличное светило снова смотрело мне в глаза.

Я не стал запирать акварель в рамку и прятать её под стеклом, оставил её на рабочем столе – эта улыбка иной реальности согрела мне сердце. Это было приглашение, а значит, мы с миром пришлись друг другу по вкусу.

========== 053. Душа мира ==========

Когда бродишь по мирам и реальностям, по граням того, что произошло и что ещё не успело произойти, встречаются удивительные существа и создания. Можно поговорить со звёздами, можно коснуться ладоней ветров, можно…

…И он тоже был особенным, необыкновенным, сияющим.

В тот вечер я устроился на склонённом стволе дерева над быстрым потоком. Был тихий летний вечер, над тёмной водой кружили светлячки, и мне хотелось просидеть здесь до самого рассвета, потому что было слишком хорошо, слишком тепло, так не хотелось покидать эти места.

Где-то в кронах перекликались совы, вечер превращался в ночь, оливковые сумерки крались в тенях, ветер унялся. Я почти ни о чём не думал. Нечасто выпадал вечер, когда бы можно было отдохнуть, не заботясь о дальнейшем пути, не волнуясь о каких-то заботах, не стремясь поскорее отыскать открытую дверь.

Мне казалось, я один в этой чаще, в одиночестве слушаю пение ручья, но в какой-то миг я почувствовал внимательный взгляд. Кто-то смотрел на меня, прячась то ли в тенях, то ли за стволами деревьев. Я огляделся, стремясь высмотреть наблюдателя. Неподалёку в кустах светлячки сновали так густо, что это удивило меня и заставило улыбнуться.

Лишь несколько мгновений спустя я понял, что это не светлячки. Сияние сложилось в силуэт, а после стало ясно, что это мальчишка. И тогда-то он кивнул мне.

– Всегда думал, что это только моё место, – сказал он, приближаясь.

Шаг его был лёгким, точно он на самом деле почти ничего не весил, но рукопожатие оказалось крепким, а ладонь тёплой.

– Я только путник, остановился отдохнуть перед дорогой, – вернул я улыбку.

– Странствуешь между мирами, – заключил он. – Так интересно, но я не могу покинуть этот.

Присмотревшись к нему получше, я не нашёл, отчего бы у него не было такой возможности, и он заметил мои сомнения.

– Нет, дело не в том, что это – мой дом. Хотя, конечно, это тоже очень важно, – он покачал головой. – Но этот мир не сможет без меня, а я – без него.

Были времена, когда я много слушал о таких существах, о созданиях, в которых внезапно воплощалась душа мира. Они не могли бы покинуть его, а мир никак не мог бы их отпустить. И сейчас я даже не знал, верить ли мне в это.

– И ты опять сомневаешься, – теперь он надо мной смеялся.

– Пожалуй, раньше я не встречался ни с кем, кто не мог бы по своему желанию оставить какой-либо мир. Другое дело, что не все этого и хотели, – я обвёл рукой лес вокруг нас. – Здесь слишком хорошо. Так что я не могу не понять желания остаться.

– Однако я не всегда хочу быть здесь, – и теперь его голос звучал грустно.

Мы помолчали, но я не хотел спрашивать о причинах. И когда он заговорил снова, речь пошла немного о другом.

– Я могу зажигать здесь звёзды, могу поменять местами рассветы и закаты, могу заставить весь мир замолкнуть, – и в то же мгновение оживший в ночи лес замолчал, точно в нём совсем никого не осталось. – Мир сделает ради меня что угодно. Он любит меня.

– А ты не любишь его? – напрашивался вопрос.

– Отчего же… Люблю, – и он вздохнул. – Но во мне слишком много любопытства. Я мог бы не выйти к тебе, ты не заметил бы, не почувствовал взгляда. Вот только… Каждый, кто приходит из иных реальностей, это словно предложение, манящая уловка, которая подтачивает мои силы. И в то же время я не могу без странников и их рассказов. Призванный жить лишь здесь, принадлежать лишь этому миру, я рвусь прочь хотя бы в мечтах.

– И ты таким родился? – почти посочувствовал я.

– Вовсе нет, и это самое смешное. Нельзя родиться душой мира, можно лишь принять её. И не знаю, где она берётся, откуда происходит. Возможно, я умру, едва она покинет меня, отыскав другого носителя. Может, она отпустит меня. Тогда я смогу странствовать, как ты.

В глазах его что-то сверкнуло, он протянул ладонь к небу.

– Видишь, как прекрасно? Как хорошо здесь? В этом есть и часть моей работы. Я должен исправно любить этот мир, чтобы он оставался столь же привлекательным… Но… Мне кажется, любовь моя иссякает.

И он посмотрел на меня с печалью и сожалением.

– Сколько я ещё выдержу? Сколько дней ещё я буду страстно мечтать? И мир поймёт мою не-любовь, отвергнет меня, выберет кого-то иного. И, может, убьёт, а может, отпустит.

– Но ты ведь всё-таки любишь его, так чего же тебе не хватает? – смотреть на тонкую фигурку на фоне оливковой тьмы было больно глазам. Его сияния хватило бы на сотни звёзд.

– Я не знаю… Не знаю.

Он опустился рядом со мной, глядя в чёрную воду.

– Здесь я свободен, но и пленник, я одинок, но со мной весь мир. Это ли меня угнетает? Я не знаю.

Мне тоже не нашлось, что ответить, но было так печально и за этот мир, и за его нестареющую душу, заблудившуюся в себе.

– Похоже, все ответы лежат только внутри тебя самого, – осторожно произнёс я, не зная, как он воспримет эту банальщину.

– Я понимаю, – он чуть улыбнулся. – Только искать не умею…

– Может быть, ты – отражение мира, его исток и в то же время квинтэссенция его существа? – предположил я, больше стремясь понять суть таких созданий, чем помочь.

– Хочешь сказать, всё, что только есть внутри меня, найдётся и в мире? Он настолько отражает меня? – недоверие в его взгляде было слишком очевидным.

– Могу лишь предполагать, – пожал я плечами. – Вот только это было бы логичным.

– То есть в мире где-то столько же одиночества? Столько же тёмной тоски? Но ведь он любит меня, всюду я встречаю его дружеское участие!

– Стало быть, он скрывает от тебя свои печали, – я усмехнулся.

– Как же так получается…

Хотелось бы мне сказать, что любое существо может столкнуться со схожей проблемой, кто угодно может скрывать от самого себя эмоции, хоронить их на глубине чёрного колодца, отчего они только становятся глубже… Но, похоже, в том не было нужды.

Сияющее создание, мальчик с глазами, полными звёздного света, снова порывисто встал, снова протянул ладони к небу. Молчаливый разговор с миром я не прерывал, только смотрел, любуясь совершенством момента.

– Да… Нам наверняка найдётся, о чём поговорить, – обернулся он вдруг. – Благодарю тебя, странник, ты дал мне ценный совет.

– Тогда покажи, где же здесь дверь, – предложил я.

Он кивнул.

Мы вместе двинулись неприметной тропой, петляющей среди скал и вековых деревьев. Свет, исходящий от души мира, рассеивал ночной мрак, и мне открывались удивительные чудеса, красоты и прелести этой реальности, причудливые миражи и дивные тайны. Вот только я чувствовал, как меня зовёт дом…

– Удачи, – шепнул мальчишка мне напоследок. И когда мы встретились глазами, я прочёл в них, насколько глубоко он верит в свой мир, насколько бесконечно любит его и принадлежит ему.

Мне стало ясно, что он преодолеет любые сомнения.

– Удачи, – повторил я, когда дверь захлопнулась. Ещё один замечательный мир остался позади.

========== 054. Черепаха ==========

Город сиял в солнечных лучах, здесь наконец-то разгулялась весна. Я бродил узкими улочками, слушал привычный шум, вдыхал запах влажного асфальта, подставлял лицо ветру. Ещё вчера погода не располагала к прогулкам, а сегодня было так празднично-ярко, что даже болели глаза.

Наверное, именно это чрезмерно яркое солнце заставило меня свернуть в столь узкий проулок, что тени зданий, обступавших тротуар, превращали его и в середине дня в сумрачный коридор. Здесь ещё бежали ручьи, а местами лежали кучи рыхлого грязного снега. Я шёл, удивляясь тому, что раньше никогда не встречал подобного местечка. Пока проулок не раздался вширь, выводя на небольшую площадку, почти во двор, запрятанный между старыми домами.

Прямо напротив меня открыла двери странная лавочка. Вывеска у неё настолько потёрлась, что нельзя было прочесть названия, витрины были темны, однако там оказалось очень много вещей. Куклы, броши, сумки – всё брошено почти что вперемешку, но при этом создавалось впечатление, что тот, кто оформлял магазинчик, придерживался причудливой логики, которую не так просто раскусить с первого взгляда.

Я пересёк дворик и толкнул дверь с колокольчиком наверху. Под неуверенный звяк, я вошёл в сумрачное помещение и огляделся. Меня вело чистое любопытство.

Всё пространство магазинчика загромождали стеллажи, где, казалось бы, можно был найти самые забавные и странные штуки. Тут были и гроздья амулетов, и шкатулки, и карты Таро, здесь лежали свечи – разноцветные и разной формы, высились флаконы – маленькие, и большие, и даже совсем огромные. Я заметил и кольчугу в углу и латы почти что в центре, увидел россыпь старинных пудрениц, целый сундучок разномастных монеток… И даже не мог сказать, что же это за магазин, что могут значить собранные вместе такие разнообразные вещи.

– День добрый, – вдруг окликнул меня из-за стойки старик-владелец. На нём был потёртый коричневый фартук, а седые волосы оказались аккуратно убраны под высокий колпак. Однако я заметил, что часть их заплетена в косу и спускается у старика между лопатками.

– Добрый, – я снова оглядел магазин.

– Ищете что-то конкретное? – он прищурился, но я был уверен – вовсе не для того, чтобы рассмотреть. Острота зрения не оставляла сомнений, его взгляд был очень цепким и внимательным. Настолько, что это даже внушало опасения.

– Не то чтобы, – пожал я плечами, подходя ближе. – Мне стало любопытно. Как называется ваш магазинчик, вывеску не разобрать?

– Я продаю мечты, – усмехнулся он.

На стойке перед ним не было привычной кассы, стояла только расписная тарелка, рядом с которой лежал золотистый или даже золочёный компас с подрагивающей стрелкой, упорно указывающей на юг.

– Интересно, – я улыбнулся ему. – И многие покупают?

– Нет, бизнес не приносит прибыли, – слишком чопорно отозвался он и расхохотался. – Сюда приходят от любопытства или от отчаяния, так что дело движется.

Он выудил из кармана фартука серебряную ложку и принялся начищать её.

Я заглянул на полки за ним – там стояли книги и книжечки, огромные тома и совсем маленькие, тонкие и толстые.

– О чём эти книги? – уточнил я, потому что на корешках давно истёрлась позолота, названий было не прочесть.

– О чужом счастье и нестерпимом горе, – пожал он плечами. – Я не читал их. Только предполагаю.

– Как же вы тогда продаёте?

– Тот, кто должен купить одну из них, точно знает, какая ему нужна. Да так и со всеми вещами здесь. Посмотрите, может и вам что-то… покажется необходимым?

Хмыкнув, я принялся бродить между стеллажей. Мне нравилось рассматривать, я перебирал браслеты, перстни и камни, рассматривал статуэтки, брал в руки кукол в дивных одеждах. Я трогал оружие, перелистывал книги, рассматривал перья невиданных птиц… Но вернулся к стойке, так ни к чему и не присмотревшись.

Старик между тем уселся на старый стул и прихлёбывал чай.

– Ничего? – спросил он, однако было ясно, что вопрос его ответа не требует.

– Видимо, моей мечты тут нет, – я провёл пальцами по компасу, стрелка его описала круг и снова выпрямилась в сторону юга, нетерпеливо дрожа. – Разве не должен он указывать на север?

– Этот-то? Нет. Он указывает на дверь, – старик смерил меня взглядом. – Ну, ты понимаешь. На Дверь.

– Всегда? – так вот как мог бы выглядеть тот компас, что живёт и дрожит у меня внутри.

– Всегда, его ничто не собьёт с пути, – подтвердил старик.

– Неплохой подарок, – я уважительно погладил компас. – Но у меня такой внутри.

– Это я знаю, – он чуть отвернулся и внезапно выудил откуда-то из-за спины фигурку. Присмотревшись, я понял, что это черепаха. – Возьми-ка.

Удержав неожиданно тяжёлую каменную статуэтку в пальцах, я огладил плоскую голову, округлый панцирь и удивлённо глянул на старика.

– Красивая.

– Ага, – согласно кивнул он. – Возьми. Она твоя.

– И сколько с меня?

– Мечты покупаются не за деньги, – лениво отмахнулся старик. – Я не останусь внакладе.

– Не понимаю, что бы она могла значить для меня, – пояснил я, всё ещё удерживая черепаху на ладони.

– Так это же мечта. Поймёшь позднее, – он поднялся и размял затёкшие плечи. – Мне пора закрываться.

Я вышел из магазинчика, и его двери закрылись за мной. На витрины, как веки, опустились деревянные ставни. Солнце в городе заметно померкло, наверное, уже близился закат. Как много времени я оставил в этой лавочке…

Черепаха на моей ладони словно шевельнулась. Я машинально погладил панцирь, а потом сунул её в нагрудный карман. Пора было возвращаться домой.

Пока я шёл по тому же тёмному проулку, я словно слышал, как за моей спиной стены пришли в движение, как они смыкаются. И когда обернулся, уже остановившись на проспекте, сейчас залитом закатным сиянием, увидел, что от проулка не осталось даже лёгкого шрама. Теперь при всём желании я не мог бы отыскать тот магазинчик. Наверное. Мне почему-то показалось, что он сам найдёт меня, как только то будет действительно нужно.

Больше не задумываясь ни о старике, ни о странных вещицах, ни о черепахе, я отправился домой. Впереди лежал увлекательный путь через площадь и парк, мимо реки к маленькому мосту… И вечер так располагал к прогулкам.

Дома я появился только ближе к полуночи, оставил черепашку на каминной полке. Что за мечту она всё же воплощает собой?.. Интересную задачку на ночь подкинул мне старик.

Но глаза мои уже слипались, я лёг гораздо раньше, чем привык, и сон мой был глубоким, похожим на тёмную воду.

И всё же, когда я проснулся, а в комнату заглянул новый солнечный день, я будто бы уже точно знал, почему именно черепашка. Поймав её в ладонь, я отнёс её на подоконник, куда попадали солнечные лучи, и усадил в цветочный горшок. Черепашка медленно вытянула голову из панциря и посмотрела на меня. Ей нравилось солнце.

Пора было готовить террариум.

========== 055. Весна ==========

Весна заглянула в окно, робко уселась на подоконнике, зябко кутаясь в мягкую шаль. Ещё совсем юная, она, конечно, с каждым днём будет становиться всё ярче и всё прекраснее, но сегодня пока что больше похожа на угловатого подростка, на девочку, которой некуда идти.

Мы сидим рядом, слушаем ветер в пустых кронах деревьев, смотрим на пробуждающиеся звёзды и бегущие в небе облака и молчим. Ушедший Февраль уже забыт, Март носится где-то по крышам, пугает кошек и птиц…

Вечер удивительно спокоен, хотя весна и грустит. Ранняя Весна часто печалится.

Рядом с ней я чувствую время. Поток словно течёт сквозь меня, заполняет до краёв, перетекает и следует дальше.

В какой-то миг, в какой-то точке мы оказываемся вне времени. Мы оказываемся по ту сторону времени, и Весна смотрит мне в глаза.

– Здесь можно остаться на вечность, – говорит она. Но я знаю. И мне совсем этого не хочется, однако и уходить прямо сейчас, рваться в некое обратно тоже нет желания.

Мимо нас несётся ветер. Ветру всё равно, где мы находимся, он беспечно-южный, он несёт перемены.

– Отчего ты печалишься? – спрашиваю я, только чтобы поддержать угасающую искру разговора.

– Грустно провожать зиму, – пожимает она плечами. – А на самом деле у меня и нет причины. Да и так ли она нужна мне, весне?

– Может быть, действительно не нужна, – соглашаюсь я, хотя в глубине души продолжаю искать ответ на вопрос, который даже не кажется мне важным.

– Это ведь временно, – и она смеётся. Когда мы находимся в «здесь», в этом вполне определённом, но лишённом времени «здесь», шутка становится особенно острой.

Я тоже улыбаюсь, потом протягиваю ей ладонь. Пальцы Весны холодны, ногти короткие и словно искусаны. Я ни о чём не спрашиваю, просто прыгаю в талый снег и помогаю ей спуститься.

Будь здесь время, я промочил бы ноги. Но пока его нет, мы вольны бродить по лужам, сколько хотим. И это удивительное обстоятельство даёт нам возможность вдоволь натанцеваться – в тиши, под порывами ветра.

– Завтра город будет гудеть, что уже слишком яркое солнце, – говорит Весна, стараясь отдышаться от последнего круга танца.

– Город всегда чем-то недоволен, он всего лишь старый ворчун, – пожимаю я плечами. – А завтра может оказаться за целой вечностью.

– Это так, – она склоняет голову. – Можно тянуть это бесконечно…

Можно, но мы и этого не хотим. В нас с Весной сегодня мало желаний, но при этом много странных идей. Мы поднимаемся на крышу по пожарной лестнице, ничего не боясь. Ржавое железо не может сломаться под тяжестью наших тел, во-первых, потому что Весна ничего не весит, во-вторых, потому что и для этого требуется… взгляд времени. А оно отвернулось от нас.

В городе, должно быть, ночь. У нас лишь бесконечно-тягучие сумерки, лаванда и синь, глубокое небо, в которое теперь можно упасть. И оно спружинит и толкнёт назад.

– Так смешно, – опять заговаривает Весна. – Тебе не стоит тут находиться.

Мы сидим на краю крыши, болтая ногами. Вокруг нас беснуется ветер. Он дует словно бы со всех сторон сразу.

– Почему?

– Потому что ты должен быть внутри временного потока, а не снаружи.

– А ты?

– А я и есть временной поток, – она распускает волосы, те внезапно становятся длиннее, спускаются с крыши, провисают до самой земли. Точно Весна – Рапунцель из сказки.

– Тогда почему не отправишь меня назад?

– Нет никакого назад, – она откидывается на спину. – К тому же это не забавно.

Я тоже ложусь на крышу и смотрю в небо. Там лишь одна звезда. Интересно, она внутри временного потока или же вне его?..

Ветер успокаивается, укладывается рядом с нами, обращаясь огромным псом. Весна, не поднимаясь, протягивает руку, и пёс подставляет голову, чтобы его почесали за ухом.

– Забавно, – Весна прикрывает глаза. – Всё так забавно. И так пусто. Думаешь, люди вообще меня замечают?

– В каком обличии? – интересуюсь, а она внезапно смеётся.

– Да… В обличии. Так-то они всего лишь смотрят на календарь. Могут отметить, что стало теплее. Солнечно. Но меня-то…

– Кто-то обязательно замечает, – возражаю я.

Она молчит, и я знаю, что почти плачет. Нужно ей внимание на самом деле или нет, замечают её или нет, но она сейчас всего лишь пытается отыскать причину – повод – для грусти. Этот ничем не хуже других.

– Почему ты не прольёшься дождём, ведь тебе стало бы проще? – предлагаю я. Ветер настороженно смотрит на нас, готовый тут же собрать тучи. Весна дёргает плечом, но поясняет:

– Все соскучились по солнцу, не хочу их пока что… разочаровывать. Всё равно ведь разочарую, ты же их знаешь.

Мне бы и дальше хотелось поспорить, но я пожимаю плечами. Вокруг нас всё туже и туже затягивается временная петля. Скоро нас спружинит обратно, в то самое, которое никакое не назад. Весна замечает и слегка улыбается.

– С тебя чай, – заявляет она и садится. – И тогда, возможно, я перестану грустить.

– Можно было начать нашу встречу именно с этого, – отзываюсь я и подаю ей ладонь.

В то же мгновение – во вновь появившееся мгновение – мы оказываемся на кухне. Время течёт как положено, часы укоризненно взирают на нас со стены. Чайник уже вскипает.

– Так неинтересно, – Весна усаживается у стола и с интересом рассматривает чайники в буфете. – Возьми вон тот, на котором подснежники…

Я завариваю в указанном Весной заварнике чай с лимонной мятой и ягодами клубники. Аромат – очень свежий и бодрящий – никому не даст печалиться, и Весна тоже как будто бы забыла о грусти. За окном снова завывает в ветвях деревьев ветер, он ждёт свою хозяйку и играет, носится по крышам, пока она не призвала его к порядку.

– Завтра я приду уже другой, – обещает она, когда чая уже не остаётся. – Приду, ты меня не узнаешь.

– Узнаю, ты всё равно будешь Весна, – усмехаясь, я собираю со стола чашки. – Грустная ли, весёлая, но всё же Весна.

Она поджимает губы и хмурится.

– Даже если я одолжу кое-что у Зимы?

– Вот уж не надо, ты сама говорила, люди соскучились по солнцу. Не будь букой.

Она распахивает окно и прыгает на подоконник. Оборачивается.

– Ладно уж. Может… Может и не буду.

И со смехом падает в объятия ветра, который теперь совсем не пёс, а юноша в тёмном плаще. Они уносятся прочь вдвоём, а мне остаётся лишь вымыть посуду и убраться на кухне. В окно дышит ночь, город спит, пока Весна меняет грусть на веселье.

…Она грустит каждый год. И всякий раз терзается мыслью, замечают ли её. И всякий раз забывает о том, почему терзалась. Она стремительно взрослеет, превращаясь из угловатого подростка в красивую девушку, а затем и в роскошную женщину с цветами в волосах. Замечают ли её метаморфозы? Я и сам до сих пор не знаю ответ.

========== 057. Недописанная история ==========

В летописи историй эта была пропущена. Вместо неё осталось только несколько чистых листков. Пока другие рассказы обрастали подробностями, разворачивались, становясь всё весомее, всё реальнее, эта история меркла, истиралась в памяти, чтобы в конце концов превратиться в одну лишь странную фразу. А может, и в одно лишь слово.

И когда я перекладывал бумаги, листал дневники и тетради, зияющая пустота привлекла моё внимание куда сильнее, чем стройные строчки других сказок. Я замер, вглядываясь в чистые страницы, в нагие страницы истории, которая не была рассказана, не прозвучала, не запечатлелась.

– Что ты такое? – спросил я её, хотя уловка была слишком простой, чтобы прозвучал ответ.

В тишине я взял эти листки – такие тонкие, такие хрупкие – и унёс их в гостиную, где оставил на столике у камина. Мне нужно было сделать несколько дел, прежде чем я смог бы начать разговор с этой историей, добиться её внимания и, возможно, ответа. Это выглядело чарующим приключением, испытанием для памяти, удивительной причудой, которая так и манила окунуться в это дело полностью.