Текст книги "365 сказок (СИ)"

Автор книги: RavenTores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 59 страниц)

Дверь открылась тут же, и минуту спустя я собирал чашки и заварник на поднос, потому что пить чай в одиночестве мне не хотелось.

Я не знал, был ли прав мой знакомый. Он о многом рассказывал, но далеко не всё можно было проверить. Да и его природа сама по себе позволяла ему скрывать и утаивать столько, что некоторые истории становились ложью. Однако подарить надежду я мог и хотел.

Интересно, каким предметом стала бы эта самая надежда?

Я мыл посуду и, глядя на то, как льётся вода, едва заметно улыбался, стараясь подобрать наиболее подходящий символ, некую вещь, что отразила бы весь сегодняшний вечер. Но, наверное, я не являлся человеком настолько, чтобы суметь отыскать ответ, потому что у меня этого так и не получилось.

========== 172. Крошка красоты ==========

Впервые оказавшись в мире, где каждая высказанная мысль внезапно обретает хрупкое тельце, я некоторое время хранил молчание, обрёк себя на тишину, обеспокоившись тем, какими могут оказаться эти самые мысли. Какую форму они получат, соприкоснувшись с животворящим воздухом этой причудливой реальности?

И первое же наугад брошенное слово внезапно оказалось бабочкой.

Нежное создание взмахнуло крылышками, затрепетало под ветром и поднялось с ладони. Сделав надо мной круг, оно исчезло в темнеющем небе, не оставив после себя следа и заставив сомневаться, что вообще существовало.

В душе осталось неясное и даже немного тревожное ощущение, среднее между потерей и обретением опыта. По сути, каждая потеря это и приобретение чего-то нового в том числе. И вот, я утратил мысль, она улетела от меня, и я почти забыл, о чём именно она была.

И снова стоял в молчании.

Признаться, это оказалось немного болезненно, слегка горчило на губах, и чтобы хоть капельку отвлечься, я двинулся вдоль пустынной гряды, где сухая трава шелестела под ветром, напоминая об уснувшем океане.

Реальность эта была холодной, насквозь пропитанной ощущением приближающейся зимы, словно навечно застыла на грани, когда ноябрь должен смениться декабрём. Обычно я любил этот промежуточный миг, но здесь отчаянно хотелось быстрее прожить его, подтолкнуть маятник вселенских часов, что точно замер, не позволяя одному времени года потеснить другое.

Когда я спустился в долину, очень узкую, запертую между холмами, с небес полетел снег. Крупные хлопья напомнили об улетевшей прочь мысли, и в их чарующем танце мне стало чудиться, что и мысль была всего лишь миражом, который следовало как можно скорее отпустить.

Она, эта бабочка, была искрой совершенного творчества, мыслеобразом, который если и принадлежал мне, то только частично. Я должен был отправить его кому-то другому. Так порой высказанная вслух строчка совсем в других устах обретает рифму и ритм.

Запрокинув голову, я всмотрелся в белёсое небо, и снежные хлопья садились на мои ресницы, мешая видеть. Хотелось, чтобы моя бабочка всё-таки вернулась, чтобы она показалась меж танцующего снегопада, как проблеск лета, надежда на будущее тепло.

Конечно, однажды возникшие чудеса вовсе не обязаны прилетать к тем, у кого они обрели жизнь. И то чувство, тесно сплетённое с мыслью-бабочкой, тоже исчезло, утратилось, вытекло с тающими на коже снежинками.

Стемнело, и я продолжил путь, лишь украдкой поглядывая на потемневшее, чернильное небо, всё так же роняющее снежные хлопья на уснувшие холмы. Впереди мне мерещилась дверь, очертания её ткались из многочисленных снежинок, а потом рассыпались, клубясь позёмкой. Стало ещё холоднее.

В какой-то момент я остановился, потому что тишина вокруг стала абсолютно нестерпимой, давящей, требующей разорвать себя звуком.

Тогда я высказал ещё одну мысль, на этот раз хорошо её запомнив. Я сравнил выгнувшийся небосвод с шатром, и пусть в этом не было ничего нового, бабочка всё же появилась, взмахнула в леденящем воздухе крыльями. Удивительно, но она не казалась лишней среди белых хлопьев, хотя кто и когда видел бабочек зимой?

Воспарив, снова закружившись, бабочка канула в чернильную лужу небес. И такое сравнение было много точнее, чем первое и избитое. Я усмехнулся, похоже, в этом мире я стал бы творцом бабочек, если бы только мне хотелось говорить больше.

Снегопад почти перестал.

Долина привела меня к реке, чёрные воды были слишком спокойными и безмолвно ловили снежинки. Мне даже представилось, что на самом деле небосвод – эта же самая река, и она приняла в себя весь снегопад, который сама и породила. Будто бы поток являлся Уроборос этого мира и сам себя начинал, сам себя заканчивая.

Где-то в холодном и тёмном его нутре прятались мои бабочки, тщетно ожидая, что кто-то найдёт их. Стоя на берегу, я едва не пожалел, что вообще отпустил их здесь.

***

Когда рядом со мной вспыхнул фонарь, я даже вздрогнул, не ожидав, что окажусь тут не один. Мягкий золотистый свет вычертил спокойное лицо – передо мной стояла девушка, убрав волосы в широкий капюшон.

– Твои бабочки были очень красивыми, – сказала она. Над нами взвилась хрустальная стрекоза, тут же исчезнув во мраке.

– Ты их видела, удивительно, – улыбнулся я. – Казалось, они навсегда пропали.

– Я вижу всех, кто тут есть, я – душа, – она поставила фонарь у своих ног, и луч зазолотил образовавшийся снежный ковёр. – А ты, странник, отчего ещё не ушёл?

– Моя дверь может подождать, – пожал я плечами. – Здесь река, и она прекрасна.

– Любопытно, – она поймала на палец очередную бабочку. – Мало кто остаётся только смотреть на тёмную воду. Ты любишь наблюдать?

– Я люблю красоту, – пояснение прозвучало странно, и я поспешил дополнить: – Красота есть во всём, и я замираю и вслушиваюсь в неё, точно так она может оставить во мне зерно. Это здорово – уносить семена красоты внутри.

– Семена красоты, – повторила она. – Я не думала об этом прежде, – на плече её возникла некрупная птичка.

– Иногда из такого зерна вырастают сказки, – сказал я.

– Сказки, – она посмотрела на меня. – Странник ты или сказочник?

– Все странники так или иначе – сказочники.

Она засмеялась, и даже мир откликнулся на этот смех – снова закружил снегопад, поднялся ветер, задрожало небо, в котором сквозь пелену облаков проклюнулись ростки звёзд.

***

Мы ещё долго беседовали той ночью, совсем не чувствуя холода, как будто бы оказались вне мира и в то же время – прямо посреди него. Множество стрекоз и бабочек взлетели над нами, мерцая тонкими крыльями. Это было очень и очень красиво.

Когда я вернулся домой, вошёл в гостиную и устроился в кресле у негорящего камина, то снова вспомнил все наши рассуждения о мимолётности и вечности красоты.

Разве не стремился я во всём её рассмотреть? Но мог ли передать то, что увидел, кому-то ещё?

В мире, где каждая мысль сама собой обретает физическое воплощение, с этим несколько проще. Говоря о красоте, ты можешь явить её собеседнику сразу – бабочкой, цветком, стрекозой. Но в других реальностях слова остаются словами. Насколько же они могут открыть то, что вкладывалось?

Сказочникам, как и странникам, было бы не лишним это знать наверняка.

Я пил чай, глядя за окно. Там плыла летняя ночь, пропитанная запахом цветущих лип. Усталый, порыжевший месяц падал куда-то за городские крыши. Во всём тоже была красота.

Сами собой у меня сложились строчки, замерцали на краю сознания, точно жаждали затрепетать крыльями и унестись с порывом ветра:

Чернильное небо сплошь летом пропитано пряным,

И город уснувший оно бережёт, как ни странно,

И месяц, за крыши цепляясь, не хочет ложиться,

А звёзды за облаком прячут весёлые лица.

И кружится мир, безнадёжно в красе утопая,

И снится другим, ни о чём никогда не скучая,

И кажется только, что где-то щебечет синица,

Лишь звёзды за облаком прячут счастливые лица.

Лишь звёзды – осколки мечты, отголоски скитаний,

Они берегут всё на свете – от встреч до прощаний,

А ночь растворяется в памяти ближе к рассвету,

И город раскрыл своё сердце сиянию лета.

Возможно, у меня и не получилось в полной мере, но всё же я хотел поймать в сети слов хотя бы кусочек, хотя бы небольшую крошечку красоты.

========== 173. Зима внутри ==========

Шагнув в очередной мир, я оказался в сердце осени. Осенний день здесь был тёплым и почти безветренным. Солнце играло с желтеющей листвой, золотые блики рассыпались по широким тропинкам, то ли лес, то ли роща вокруг ещё только начинал одеваться в цветастое платье.

Однако, несмотря на то, что я беззаветно любил осень, несмотря на то, что мгновением раньше я был спокоен, едва я пересёк границу этой реальности, как в душе моей воцарилась зима. Лютый холод, безразличный и к красоте, и к осенним дням, и к путешествиям.

Почему это произошло, как зима сумела прорасти внутри меня так скоро?

В золоте и алых бликах вырастали вокруг меня деревья, но я видел лишь белоснежные ледяные поля, вместо густой осенней синевы – холодную высоту бледной лазури, расчерченную налившимися чернотой нагими ветвями.

Как будто я или что-то обрёл, или нечто утратил. В ледяном безмолвии, раскинувшемся на просторах моей души не осталось места чувствам. Я не мог сказать, счастлив ли, одинок ли, не мог объяснить себе, что со мной.

Выбрав одну из тропинок, я двинулся по ней совершенно бесцельно, погружённый в созерцание белоснежного ландшафта, растёкшегося внутри меня. Мир, осенний, тёплый и золотистый, вовсе не желал вытеснить пустоту, растопить снег. И в какой-то момент я остановился, только потому, что задал себе вопрос, на который не нашёл никакого ответа.

Кому я оказался необходим на просторах внезапной зимы?

Кружили листья, и осень дышала мне в лицо. Синева и золото, нет ничего прекраснее этой картины. Но мне тут не было места, я оказался выбит из канвы этой реальности, я диссонировал с ней, того и гляди откроется дверь, чтобы вышвырнуть меня прочь.

Возможно, было бы лучше начать с самого начала, попробовать поймать тот миг, когда семя, из которого выросла внутренняя зима, попало в меня?

Пока я размышлял об этом, листья зашуршали, словно кто-то мчался по ним, закружился ветер, срывая золотой каскад с ветвей, и вдруг всё утихло. Только на плечо моё легла горячая ладонь.

Оглянувшись, я сразу узнал его:

– Дэйн, – проросло имя у меня на губах.

– Вижу, на этот раз в лабиринте блуждаю не я, а ты, – заглянул он мне в глаза. – Но как это вышло, странник, если твой внутренний компас не ошибается?

Вот уж правильный вопрос! Я прислушался к себе и был вынужден ответить:

– Он молчит. То, что происходит, растёт изнутри, и таких путей компас не знает.

– И что же там такое?

– Зима, – я приложил руку к груди, ожидая, что почувствую, как по пальцам заструится холод. Конечно, ничего такого не случилось, но, может, лишь потому, что и в пальцах уже таился лёд. – Я становлюсь зимой.

– Рановато и не по сезону, – засмеялся Дэйн беспечно. – Нет, это тебе не подходит, давай-ка вместе поищем выход.

Он повёл меня прямо по палой листве, очень быстро, и вскоре мы оказались у скамейки. Абсолютно обычная, она стояла прямо посреди этого леса, и к ней не вела ни одна тропа.

– Садись, – сказал Дэйн. – Внутренние времена года – это любопытно, давай вызовем твою зиму на разговор.

Зима внутри меня между тем потеплела, потому что чувство одиночества растаяло под жарким напором внезапного собеседника. Вот только я пока не мог понять, что же он от меня требует.

– Вот взгляни, странник, – Дэйн усмехнулся, – внутри меня лето, пусть здесь всюду осень, – на миг он стал совершенно прозрачным, в нём пронеслось солнце, росы, цветущие луга, а потом всё стёрлось и исчезло. – А как это устроено у тебя?

– Даже и не знаю, – пожал я плечами. – Как ты это сделал?

Дэйн почесал затылок.

– Похоже, ты так не сможешь, – признал он. – Тогда сделаем иначе…

И коснулся меня.

Я почувствовал, как стронулись льды моей зимы, как они медленно потекли, переливаясь в Дэйна, а затем я увидел в нём отражения, картины, белоснежные равнины и синеватые холмы. Зима отобразилась в нём.

– Смотри внимательно, – приказал он. – Где-то там ответ и ключ. Мой ты однажды нашёл, так найди один и для себя.

***

…Я шёл по просторам бескрайней зимы под холодным и слишком высоким лазурным небосводом, очень ярким, а оттого почти бесцветным. Я двигался монотонно и размеренно, словно стал автоматом, утратил частицу жизненной силы, каплю самого себя. Я продолжал идти, не останавливаясь, даже если споткнулся, забыл про усталость, и холод, и боль.

Но зачем?

И мир вокруг раскололся вопросом.

Зачем я здесь, и зачем я иду, и почему зима?

Внутри меня разрослось что-то ледяное и колючее, я пробил собственную грудину, ставшую слишком хрупкой от холода, и сжал эту колючку так сильно, что она прорвала кожу. Сквозь пальцы медленно потекла тёмная, остывающая кровь.

Я дёрнул колючку из себя и раскрыл ладонь, чтобы посмотреть наконец, что это.

Ключ.

Действительно ключ, хрустальный, перепачканный кровью.

***

Наверное, я провалился в подобие дремоты, потому что мне пришлось открыть глаза на взволнованный окрик Дэйна. По-прежнему вокруг танцевала золотая осень очень тёплая, с янтарным отблеском. Я вдохнул её пряность, и красоту, и теплоту. Она разлилась внутри, заполняя до краёв.

Ладонь саднило и покалывало. Я разжал пальцы и увидел ключ, кровь на нём уже запеклась, но он всё ещё казался непомерно холодным.

– Нашёл, – оценил Дэйн. – Теперь ты можешь идти.

– Могу, – отозвался в груди извечный мой компас.

Дэйн кивнул.

Поднявшись со скамьи, я почувствовал под ногами тропу. Она действительно вдруг проступила сквозь золотистые листья, выставила спину, приглашая идти. Дэйн не стал меня провожать. Он отдал мне долг, и теперь был совершенно свободен.

Тропа бежала вперёд, я ускорил шаг, почти забыв, что ключ колет руку, если сжать его сильнее. Где-то там, за деревьями, за осенью, встала дверь, которую он отпирал. Я спешил.

***

Дверь была похожа на садовую калитку, вырастала из тропы.

Я вложил ключ в скважину и повернул, замок поддался с едва слышным щёлканьем, калитка повернулась на петлях, и в ту же секунду в осенний мир ворвался зимний ветер.

Он пронёсся по тропе, осыпая себе под ноги листву, полетел дальше, дальше, затмевая небо сизыми тучами. Я не стал смотреть дальше, как осень сменяется зимним холодом, а шагнул через порог, ожидая, что окажусь среди снежных полей.

Но замер посреди весны.

Зима убежала из этого мира.

Солнечное тепло коснулось моего лица, и я сделал глубокий вдох, впуская в себя весенний свет. Ключ остался в замке, дверь исчезла, и теперь мне нужно было искать другую среди зелёных холмов.

Но это было гораздо лучше, чем носить зиму внутри, ледяную и неприятную.

Я почти не тосковал об утраченной осени, да и этому на деле было простое объяснение. Осень, её частица, всегда жила во мне, спала или проявляла себя, но… От неё я не смог бы избавиться, она не сумела бы меня покинуть. Это лишь зима была мне чужой.

========== 174. Река ==========

С реки дул восхитительно прохладный, немного отдающий водорослями ветер. Горячий песок был ровно таким, по которому приятно ступать босыми ногами. От сосен, подступающих очень близко к языку пляжа, шёл густой смолистый запах.

…Я попал в этот мир, как это часто происходило, почти случайно: по дороге к холмам повернув на улочку, которой никогда прежде не ходил, и едва ли заметил, когда одна реальность сменилась другой. Сначала меня встретили сосны, а потом из-за них блеснула река, и, очарованный, я двинулся к воде.

…Где-то на песке осталась моя обувь, а кромка берега длилась и длилась. И я шёл всё дальше, ни о чём не думая и ничего не желая, только бы продолжать путь под ласковым солнцем. Ветер растрепал мои волосы в очередной раз, и я не стал их собирать.

Река звала к себе, и наконец я решился ей ответить.

Сбросив одежду, я вошёл в поток, почти сразу ощутив ласковое касание течения. Вода оказалась чуть зеленоватой, будто бы мягкой, она обнимала и покачивала, обещая, что плыть можно долго и совсем без усталости.

В какой-то миг я нырнул, сразу обнаружив, что мне не нужно воздуха. Я плыл под водой, погружаясь всё глубже и не испытывая никакого страха. Поначалу я и не видел ничего, кроме зеленоватого тумана реки, в котором редко-редко проблёскивала чешуя рыбин. Но скоро я стал различать дно внизу, где дремали раковины и мерно колыхались водоросли, я увидел, что этот мир сильно отличается от наземного и, наверное, тогда же перетёк вместе с потоком в ещё одну реальность.

Я дышал водой, она была внутри меня, она текла во мне, и в чём-то я сам стал ею, принял на себя роль бегучей реки. Это я был рыбой, и рыбы плыли во мне, и я был водорослями, и они качались в моей груди, повинуясь воле потока.

Вскоре мне пришло в голову, что тут нет никакой поверхности, что из этой глубины нельзя подняться, нельзя всплыть, нельзя поднять голову, чтобы вдохнуть воздуха. Но мне он стал совершенно не нужен здесь, моё тело обрело черты рыбы, и серебрилась уже моя чешуя в зеленоватой, немного мутной воде.

Я двигался всё дальше, хотя уже не имел никакой цели, я забыл об обуви и одежде, оставшихся на берегу, и ничто не тревожило меня, пока вдруг не ощутил я укол, не почувствовал, как внутри меня зреет разрыв, разрез.

Мигом позже я уже был распорот, вскрыт, окрасил воду вокруг алым и понял, что это шаманский клинок пророс сквозь, выбрался наружу, чтобы что-то сказать мне. Кровь закружилась вихрем, взбаламутив ил дна, прогнав мелких рыбёшек, заставив водоросли тревожно качаться взад и вперёд. И я утратил рыбье тело так же легко, как получил, а затем вокруг меня сгустилась темнота и…

***

Я лежал на берегу, на горячем песке под глубоким небом, на котором словно кистью были выписаны облака. Неподалёку поскрипывали, качая ветками на ветру сосны, да плескала порой волна, набегая на берег. Мимо меня неслась куда-то река.

Я увидел и свою обувь, и свою одежду, они, пусть и были разбросаны, но лежали недалеко. Да и пляж оказался не таким уж протяжённым, а скоро обрывался, упираясь в заросли осоки.

То ли моё путешествие на дно реки мне привиделось из-за жаркого солнца, то ли река выбросила меня из себя, заставив всё измениться, но здесь и сейчас я сидел почти обнажённый на горячем песке и мог только вспоминать о дивной зелени, о плескучих рыбах и блёстках серебряной чешуи на собственной коже.

Новая дверь увела меня в мир, где было много прохладнее. Там стоял лиственный лес, мрачный и готовый вступить в осень, там не бежала река, и я увлёкся новой дорогой, почти оставив мысли о том, что на мгновение сам стал частью потока.

***

Когда я вновь пришёл в свой дом, стояла ночь, немного после двенадцати. На кухне я долго сидел у стола, никак не находя в себе сил, чтобы сделать чай. Казалось, я что-то утратил, совершенно точно оставил где-то позади, и теперь нужно было узнать, что же это такое. Как назло, любые размышления давались с трудом.

Уже решившись всё-таки сварить кофе, я замер с туркой, запамятовав, в какой именно банке мой любимый сорт. И в этот самый миг ко мне постучали.

Я открыл дверь и впустил в дом девушку. Длинные и влажные волосы её падали почти до пола, тёмно-зелёные глаза, каких не бывает у людей, казались мне очень знакомыми. Её черты лица были текучими, такими странными, словно ни один фотоаппарат не сумел бы их запечатлеть, ни одному художнику не под силу было бы нарисовать портрет.

– Река, – узнал я.

– Странник, – кивнула она. – Ты оставил у меня частицу себя, но я не просила такого подарка. Мне кажется, что ты потерял…

– Да, мне тоже, – согласился я, так и не понимая, что бы это могло быть.

– Пойдём, – она взяла меня за руку и увела в гостиную, где усадила у камина, сейчас пустого и спящего. – Ты и сам не понял, что это пропало.

– Вероятно, – я чуть улыбнулся. – Что это?

– О, так и не скажешь, правда? – она засмеялась и устроилась почему-то на подлокотнике моего кресла. В ней всюду была текучесть и плавность, всюду сквозила мягкость и свежесть, ей точно было удобно в любой позе, как будто самую малость она была ещё и кошкой.

– Так что? – уточнил я, всматриваясь в неё и узнавая под кожей проблески плывущих рыб.

– Я отдам, – и она положила ладонь мне на грудь и закрыла глаза.

В единый миг я очутился и на том самом, прожаренном солнцем берегу, и в собственной гостиной. Я чувствовал ветер, и смолистый запах, и свежесть реки, и привкус водорослей, и в то же время домашнее тепло, лёгкий аромат кофе и благовоний.

Раздвоившись таким образом, я в то же время стал более цельным, стал более собой, чем был прежде.

Река же не спешила отпустить, вновь протекла во мне, сделав меня частью себя, и лишь после этого отстранилась.

– Вот теперь всё.

И мне больше не требовался ответ, что же такое я потерял на дне.

***

Во сне той ночью я опять был потоком, я бежал с гор, нёсся, не жалея сил, сметал на пути мосты и внезапно разливался тишиной и спокойствием в долинах. Я смешивался с океаном, а потом опять обретал русло, я дышал и был водой.

Утром мне показалось, что мои волосы всё ещё мокры, а глаза стали зелёными, полными той мутной зелени, что и воды реки.

Всё это было наносное и ненадолго, только путь и движение, только очередная трансформация, но мне казалось, что она сделала для меня много больше других.

========== 175. Ливнем ==========

То на севере, то на западе вспыхивали зарницы, раздавался отдалённый рокот грома, как будто какое-то огромное существо ворочалось и порыкивало во сне, не желая пробуждаться. Иногда срывались редкие и крупные дождевые капли. Я замер на балконе, ожидая, куда позовёт меня зарождающаяся гроза.

Воздух словно истончился, можно было услышать так ясно резкие вскрики стрижей, потревоженных надвигающейся стихией, что метались под чёрным куполом облаков, совершенно неразличимые в своей быстроте, можно было разобрать, как неспокойно дышит город, опасаясь и желая грозового ливня одновременно.

Ночь, обнимавшая меня, была темна и неспокойна.

Из сада доносился сладкий запах отцветающих ирисов и мешался с ароматом жасмина, ветер доносил этот коктейль прямо ко мне, сплетая его с запахом предгрозовой свежести и слегка увлажнённой земли.

Уже несколько дней утро начиналось ясным рассветом, когда небо нежно лучилось и в его высоте было не отыскать облаков. До четырёх город не отпускала жара, а потом приходили тучи, пожирали солнце, заставляя сумерки прийти куда раньше положенного. На закате солнечный свет вырывался из плена и расцвечивал крыши и окна, небо и улицы под ним золотом. Свет был такой мягкий и такой текучий, и не мерк, даже если шёл лёгкий дождь. Он угасал как-то сразу, обращаясь чернотой.

И каждую ночь на горизонте ворчала гроза, но так и не приходила, так и не уводила с собой.

Я ждал её приглашения.

Наконец налетел порыв ветра, влажный и восхитительный. Закрыв глаза, я переждал его, не оборачиваясь, не шевелясь. И когда ветер улёгся, то понял, что дорога позвала меня снова.

***

На этот раз я оказался в степи, где всё ещё блуждал июнь. Надо мной широким шатром раскинулся грозовой фронт. Молнии ветвились, то ли врастая в землю, то ли поднимаясь из неё, и непрерывный оглушительный рокот заставил на мгновение зажмуриться и заткнуть уши.

Дождь всё не начинался, и я двинулся сквозь высокие травы, размышляя отвлечённо, коснётся ли молния меня или не заметит среди тёмного волнующегося травяного океана. Впереди высилось несколько раскидистых дубов, они тревожно шумели, и приближаться к ним уж точно было опасно.

Но я того и не желал. Больше всего я хотел упасть в траву и всмотреться в небо, пока дождь не смешается со мной. И чем дольше я шёл, чем громче грохотал гром, тем нестерпимее была эта жажда.

Я опустился в травы именно тогда, когда сорвался ливень.

***

И снова стал водой.

***

Ощущение оказалось вовсе не таким, как когда я был рекой. Я не тёк и не плыл, я падал, бесконечно падал, и в то же время никак не мог упасть и удариться о землю.

Теперь мне не приходилось опасаться молний, не нужно было волноваться из-за простуды или того, что я промок насквозь. Я не был среди травы, где осталось, подобно одежде, моё тело. Я сам для себя стал ещё одной дверью, сам вышел сквозь неё и не торопился вернуться.

Кружение и падение, бесконечность, заключённая среди ночного ливня, – вот чем я был в те мгновения, вот что являла собой эта ночь.

***

Я отыскал себя позже, в иной реальности, куда увлёк меня дождь. Очнувшись на берегу озера, я долго лежал во влажной траве, вспоминая головокружительное путешествие. Несколько раз за эту ночь мне казалось, что я уже и не захочу опять обрести самого себя, вспомнить о физических ощущениях, о зове тысяч путей, о неоткрытых дверях.

Но, конечно, и помнил, и слышал. И вернулся.

Реальность, принявшая меня в последний миг путешествия, была тягуче-сонной, спокойной, мягкой. И здесь приятно было отдохнуть, но не хотелось задержаться надолго. Очень скоро я, всё ещё слишком текучий, сорвался с места, выискивая тропу, которая уведёт меня прочь.

Компас в груди бился медленно и неровно, не нащупав ещё нужную дверь. Я пробирался через заросли папоротников, иногда останавливаясь и глубоко вдыхая лесные ароматы – отсыревшей хвои, переспевшей земляники, внезапный сырой и грибной дух. Из земли выступали корни, тропинка скоро совсем зачахла, но я продолжал двигаться, всё надеясь обнаружить правильное направление.

Стемнело, а может, кроны стали гуще, и только тогда я вышел к хижине. Окна её были закрыты ставнями, а покосившаяся крыша навевала ощущение, что тут никого давно не бывало.

Вот только мне не нужен был дом, а только его дверь.

Поднявшись на скрипящее крыльцо, я повернул ручку.

***

Меня опять встретила Река, я опять вгляделся в её глаза, полные зелёной мути. Она улыбалась.

– Теперь ты дождь? – она присмотрелась ко мне. – Нет, всё ещё странник. Но тебе идёт быть водой.

– Может быть, – не стал я спорить и наконец понял, где оказался. Очередной перекрёсток, где сплеталась тысяча путей.

– Тебе вот туда, – указала Река. – Если ты хочешь попасть домой в июль.

– А если не хочу?

– Вот эта дорога приведёт в июньскую грозу, а вон та – в сентябрьский дождь. Здесь есть даже декабрьский ледяной ливень, хочешь? – она засмеялась.

– Пожалуй, лучше дом, – признал я.

– Тогда спеши, дверь скоро захлопнется.

Она толкнула меня в спину, и мне пришло в голову, что лучше всего будет побежать. Я помчался, как несутся ручьи, как летят птицы, как с гор спускаются потоки.

Я ворвался в свой мир в самое сердце ливня.

***

Прошло несколько дней, и они полнились ленивым солнечным жаром, а ночью ничто не ворчало, не рокотало, не ворочалось над холмами. Город спал тихо, и не было пронзительно чёткости небес, когда каждый звук порождает многократное эхо.

Грозы обходили город стороной.

И всё-таки я каждый раз выходил на балкон, вслушивался и всматривался, пытаясь найти хотя бы вспышку на горизонте, услышать хотя бы отдалённый грохот, похожий больше на шёпот.

Отчего-то мне хотелось опять обернуться ливнем. И в то же время я понимал, что это в какой-то мере невозможно. Я изменился, больше не в силах становится влагой, дождём и рекой. Я остался странником.

Снова меня звали дороги и пути, опять скользили мимо двери, но я не торопился в путь. Сначала мне нужно было понять, что именно со мной сделала вода, насколько она меня переменила. Ответ, однако, всё не находился, и от этого было спокойно и неспокойно одновременно.

***

Гроза пришла ещё через неделю. Мощная, иссиня-чёрная она навалилась на город грудью, растеклась по крышам и заблистала молниями. Я выскочил под первые струи ливня и запрокинул голову.

В этой грозе чувствовалось присутствие кого-то ещё. А точнее, я знал, кого именно. И теперь, улыбаясь, ощущая прикосновения прохладной влаги, я понял наконец-то во всей полноте, зачем обращался влагой, рекой и дождём.

Мне казалось, что цельным меня сделала Река, но нет. Только сейчас ощущал я истинную цельность.

Почти растворяясь в дожде, я опять ощутил во всей полноте суть странника.

========== 176. Ветра и птицы ==========

Всё вокруг кипело, бурлило и рассказывало сказки, этот перекрёсток между мирами стал ярмаркой, не засыпающей ни на мгновение. Чего тут только не было! Смех и аплодисменты, слёзы и расставания, счастливые встречи и горькие прощания, сведения счётов и прочее, и прочее. Кто-то ходил по канату, кто-то выпускал изо рта пламя, а кому-то давалась игра на скрипке. И в гвалте, смешении, переплетении огней я замер, глядя в черноту небес.

Как и на других перекрёстках, тут всегда было одно и то же время суток, именно на этом – глухая ночь.

Меня принесло сюда попутным ветром, и теперь можно было выбрать, куда именно идти, ну или просто оставаться здесь сколько угодно. Однако вот именно этого я не желал, слишком уж тут было и шумно, и ярко, и людно.

Постаравшись отыскать местечко хоть немного потише, я прошёл между двух шатров и оказался перед павильоном, который венчала вывеска «Настоящий страх». У входа скучал человек в чёрном, цилиндр был надвинут на лоб так, чтобы скрыть глаза.

– Не хочешь ли прогуляться? – предложил он, заметив меня.

– Пожалуй, я знаю, что мне откроется за этой дверью, – качнул я головой. – И, быть может, не то, что ты сам задумывал.

– А, странник, – он усмехнулся. – Да, откроешь дверь и уйдёшь прочь. Другие же будут блуждать в моём лабиринте. Но постой, кажется, тут кроется и что-то ещё, – он чуть подался вперёд, будто собирался обнюхать меня, а затем опять прислонился к стене. – Всё ясно. Тебе нужно идти дальше и поскорее.

Хмыкнув, я всё же послушался. Мне было понятно, что за тень он увидел в глубине моих глаз. Пожалуй, я действительно должен был уйти, и не только от этого павильона, но и с этого перекрёстка.

Чуть поодаль медленно вращалась карусель. Я присмотрелся, но никто не решился оседлать деревянных лошадок и затесавшихся между ними лебедей. Только одна маленькая девочка стояла напротив. Она обернулась, когда я проходил мимо, у неё не оказалось лица.

Пожав плечами, я только ускорил шаг. Да уж, здесь можно было увидеть что угодно.

Немногим позже я внезапно оказался на набережной. Здесь играли с огнём, танцевали на битом стекле и упражнялись в жонглировании. Я недолго постоял в толпе, угадывая в каждом жонглёре мир и дверь, а потом двинулся дальше, потому что и эти реальности нисколько мне не подходили.

Можно, было, конечно, отправиться домой, я почуял эту дверь, но меня не тянуло к камину и чаю, только хотелось скорее найти выход куда-то ещё, куда-то в тишь и спокойствие.

В толпе я заметил высокую рогатую фигуру и вздрогнул от неожиданности. Легко было убедить себя, что я обознался, но нет, там действительно стоял хозяин холмов и леса. Я попытался приблизиться, но попал в самую толпу и, пока выбирался, едва успел заметить, куда он пошёл.