Текст книги "365 сказок (СИ)"

Автор книги: RavenTores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 59 страниц)

– Ты почти сравнялся со мной, – говорил он. – Мне почти нечего сказать тебе.

– Значит, открыв эту тайну, ты прогонишь меня? – Саньо запыхался, дыхание его серебром осыпалось на ворот плаща.

– Разве я прогонял тебя? Это ты хотел уйти, – отвернувшись, Каэл взглянул на горы. За их тёмными силуэтами небо светлело: приближался рассвет.

– Я… – и тут Саньо закашлялся.

Каэл двинулся дальше, зная, что Саньо догонит. Вот тропа вильнула последний раз, и прямо на них выщерилась пасть. Между Клыками виднелась долина, солнце едва выглядывало из-за горизонта. Удивительное это было место, горы будто расступились специально для того, чтобы был шанс увидеть, где именно рождается рассвет.

– Как… прекрасно и зловеще, – Саньо встал рядом.

– Клыки, – пояснил Каэл. – Они примут тебя.

– Примут?

– И ты больше не будешь чужаком.

Разгорался свет, алое солнце стало золотым и поднялось на два пальца над землёй. Саньо следил за ним как заворожённый. Он тосковал по светилу, и теперь Каэл видел, как он трепетно любит его, как ему предан.

Солнцу – обманщику и лгуну.

Сердце Каэла билось ровно, пусть боль и раздирала остатки души в клочки.

Он отступил на шаг, а затем развёл ладони, магия вспыхнула в воздухе искристо-ледяными линиями. Саньо ничего не успел заметить, пока его не пронзило светом силы, пока его тело не оторвалось от земли, повисая между Клыками, в самой пасти.

Позади него поднималось, ползло вверх светило, и не было облаков, способных скрыть его усмешку.

Саньо был развёрнут лицом к солнцу. Каэл не желал смотреть ему в глаза.

– Что ты делаешь?.. – хрипло и сквозь боль выкрикнул Саньо.

– Отдаю тебя свету и горным ветрам.

– Но…

– И ты никогда не будешь больше чужаком в этих краях. Станешь лишь частью силы, – Каэл хотел бы, чтоб голос его дрогнул, но лёд сковал горло, и каждый звук казался выточенным из него.

Он хотел бы сказать о том, что за наваждение поселилось в душе, объяснить, почему не в силах выносить, как солнечный свет целует Саньо, да только не знал слов, что могли бы такое описать.

– Прощай, – вот и всё, что сумел он произнести.

Саньо закричал, а скоро захлебнулся кровью, и тело его обмякло. В тот же миг солнце окуталось пеленой туч.

Каэл стоял у клыков, и магия опустела, растворилась. Ничто не удерживало тело, оно сорвалось вниз, нанизавшись на зубья-скалы. Это уже был не Саньо, не наваждение. Каэла затопило острое и больное, невыносимое чувство.

Любовь, которую он уничтожил.

***

– Кажется, это не то, что я люблю, – история до сих пор звенела в воздухе.

– Возможно, – она усмехнулась. – Пора.

– Удачи.

Я остался один, вспоминать о скалах и солнце.

========== 092. Осколки ==========

Весь день я разбирал бумаги – записки, заметки, осколки прошлого. Среди них попадались и зарисовки, и воспоминания, и недописанные сказки. Давно пора было привести всё это в порядок, найти систему, чтобы в дальнейшем разложить по полочкам.

Однако единственного дня мне было маловато, пришлось прерваться, потому что заболели глаза и плечи заломило от долгого сидения в одной позе. Спустившись на первый этаж, я некоторое время стоял посреди холла, почти забыв, что направлялся на кухню.

На самом деле в голове продолжали вращаться, зудеть, звенеть обрывки. Те самые, что остались бумажным ворохом на полу.

***

«Старое зеркало на стене вдруг озарилось тёплым и живым пламенем. В полночь зеркала отдают отражения совершенно безвозмездно. Если замереть у самой грани стекла, не дышать, затаиться, то можно увидеть, как сквозь эту поверхность падали тысячи чужих обликов. Зеркало когда-то отражало других.

Если вслушаться в ночь, отринуть всякий чужеродный звук, то можно расслышать песню – зеркала поют по ночам, поют и делятся своим тайным миром…

Даже сейчас».

***

«Кажется, меняется мир, но это трансформация тебя самого, а вселенная вокруг остаётся неизменной, пусть именно для тебя предстаёт навечно иной.

Кажется, что всё исчезло, но это растворился куском сахара в горячем чае ты сам. Вселенная не чувствует твоего отсутствия, но для тебя – навеки исчезла.

Кажется, всё вокруг переполнено счастьем, но это счастлив лишь ты. А мир не стал ни лучше, ни чище, ни хоть каплю светлее. Пусть ты думаешь, что это рай воплотился на земле.

Кажется, что всё обратилось адом, но это твоё горе, а мир не стал ни хуже, ни грязнее, ни хоть на йоту темней. Ты сам превращаешь его в место страданий.

Однако есть шанс и увидеть то, что на самом деле реально. Если выйти за пределы кривого зеркала, скрытого в каждом из нас. Стоит попробовать… Стоит попробовать преодолеть притяжение зеркальной реальности, в которую каждый всматривается бесконечно».

***

«Песчаные замки чаще всего рушатся от чужого вмешательства. Они бы и сохранялись вечность, но, увы, кроме их собственной вечности есть ещё вечность иных сил. Так, вырастая, оформляясь, обретая утончённую и совершенную форму, замок не может учесть, что любое неосторожное прикосновение может поколебать основы, может разрушить, превратить руины…

Таковы людские души. Раз за разом начиная строительство песчаного замка внутри самих себя, они не задумываются о рисках. Чужое, даже лёгкое мановение способно обратить в прах хрупкие стены, но как же радостно бывает пригласить в самое себя нового разрушителя.

И снова на месте утончённого строения обретаются руины. В горечи и боли приносятся клятвы и начинается новое зодчество, выпестовывается каждый камень, каждое убеждение, каждая башня и каждый принцип… Но зачем это всё, если никто не посмотрит?

И вот, стоит только схлынуть прежним истрёпанным чувствам, стоит только вырасти песчаному замку, как врата души отворяются, чтобы впустить кого-то… Кто так же неосторожно, одним только кратким и точным жестом может сравнять его с землёй.

Будет ли так бесконечно?

Это трудный вопрос, но песчаный замок всё же можно сохранить. С тем, кто поможет его построить».

***

Я нашёл себя на кухне, а заварник уже остывал. Сделав себе чашку терпкого, отдающего бергамотом напитка, я вгляделся в темноту за окном. Эти разрозненные мысли… Они словно из ненаписанной книги. Из трактата о зеркалах и песчаных замках.

Улыбнувшись этой мысли, я покачал головой. Возможно, когда-нибудь они обретут реальность и плоть, эти записки. А может, истают, как бредовые мысли, что приходят в предрассветном мареве.

***

«Вчерашний день дарил уверенность, все было так правильно, не возникало ни капли сомнений.

Истинно верным, а потому несущим счастье было каждое действие. Оно наполнялось смыслом, дарило наслаждение. Но.

Но – болезненное вмешательство вероятности. Но – возникающее сомнение. Откуда оно приходит?

Если вчера внутри меня пел компас, тот, что лучше интуиции, вернее любых логических выводов, точнее любого сознательного решения, то сегодня почему он замолк?

Что это разрывает теперь грудь? Страхи-сомнения жрут плоть, мешают вздохнуть, облепили, сдавили горло?

А что стало толчком? Отчего же качнулся маятник, почему…

…Понёсся поезд, состав, что летит сквозь тысячи миров, нанизывая их на самое себя, как бисер нижут на леску. Он связал сны и реальность, время, пространство, города, страны… судьбы. То, что невозможно соединить никаким другим образом.

Если он, этот странный поезд, слетит на полном ходу с рельс, что случится?

Знаки, символы, тайный язык, что был так ясен, чёток, так понятен, а больше не видится таковым. Только дым, только ветер из-под колёс.

Где нахожусь я? В вагоне, что несётся вслед за локомотивом, на перроне, что провожает снова и снова несущиеся составы?»

***

«Звезда за звездой, точно дивный снегопад, падают с небес и тают на мерцающей глади воды. Каждая звёздочка – чужая жизнь. Они гаснут не в безвестности, ведь есть наблюдатель – Мастер Зеркал. Давно уж он отошёл от дел, и теперь редко-редко, лишь в особенном настроении превращает он капли воды, принявшей звёзды в Зеркала, которые отражают только истину. Нет для него в этом труда, столь он искусен. Всё совершается за мгновения, и такое мастерство следовало бы передать…

Вот он и ждёт Ученика.

Да только того всё нет.

Некогда Ученик попросил своего Мастера отпустить его. Он отправился познавать мир человеческих страданий, иначе была непонятна ему наука. Как создать Зеркало, что отражает лишь истину, если не знать, каким бывает горе, какой становится радость?

Мастер отпустил его. В глубине души знал он, что этот Ученик не так талантлив, как необходимо. Если б только он мог осознать главную истину: страдание и счастье каждой души имеет единственный корень – в ней самой… Но Ученик всё искал кого-то иль что-то, что одаряет или же наказывает.

Дно озера принимает новые звёзды, и Мастер видит в этом отражение истины. Как ложится на донный ил звезда, так и в глубине каждой души есть зерно страдания, зерно счастья. То и другое равно могут вырасти.

Лишь одного никогда не мог постичь Мастер Зеркал – отчего люди так любят растить боль и так бояться поверить в счастье. Целью его жизни стали зеркала, что способны были открыть каждому человеческому существу эту правду о зёрнах на дне, эту истину о внутреннем содержании.

Да только… Чем дольше жил Мастер, тем меньше хотелось ему творить. Потому зеркал тоже так мало, ужасающе мало.

Не каждому он может доверить своё творение. Сколько поначалу было их разбито, потому что не всякий мог принять истину. Так что теперь Мастер осторожен, даже чересчур. А осторожность вредит творчеству, даже самого лучшего Мастера»…

***

Темнота ночи сменилась рассветом, бумажный ворох ждал меня в кабинете. Чай давно был выпит. Где-то в глубине души кружились, кружились, кружились слова и фразы, осколки ненаписанного, обрывки строчек, едва зафиксированных на бумаге.

Мне хотелось привести их в порядок.

Вот только, наверное, сначала следовало привести в порядок себя самого.

Снова я чувствовал, что замер перед окном в качающемся от высокой скорости вагоне. Тот поезд, что нанизывает миры, как бисер, на нитку собственного пути… Он не отпустил меня, и я совершенно точно находился внутри, а не на перроне.

========== 093. Чужой урок ==========

Пахло лавандой и немного разогретым на солнце песком. Я стоял на тропинке, что вела через сад, в моих руках было зеркало, и солнечный блик падал прямиком туда, а потом отражался в крону раскидистой груши. Мир переполнился ощущениями счастья, довольства и покоя, даже странно, что я попал сюда сегодня. Чуть качнув зеркало, я запустил зайчик прыгать с ветки на ветку.

Даже странно, да.

Внутри меня никакого покоя не находилось.

Я прошёл дальше, к беседке, увитой колючими плетьми роз, розовые и белые бутоны качали головами, призывая к себе пчёл, лёгкий аромат касался лица и плыл дальше, влекомый ветерком.

В самой беседке было прохладно и отчего-то пахло застоявшейся влагой, но я всё равно присел на скамью и положил зеркало на стол лицом вверх. В него тут же опрокинулся потолок, да так ловко, что в отражение поймался паучок.

Рассматривая его через стекло, я всё же испытывал беспокойство – не из-за самого обитателя скрещенных балок, а потому, что от моего внимания нечто настойчиво ускользало.

Например, зачем мне зеркало?

С порывом ветра в беседку влетело белое, даже чуть розоватое перо. Очень крупное, такие обычно бывают у гусей. Трепеща и кружась, оно заметалось по полу, но я не стал его останавливать. Танец пера отвлёк меня от вопросов, но приблизил к покою.

Потом ветер стих, и перо безжизненно опустилось на дощатый пол. Теперь, когда оно уже находилось вне собственной игры, я поднял его и покачал на ладони. Невесомое и хрупкое, оно что-то мне напоминало, но снова я не сумел найти ассоциаций, а потому отпустил его между прутьями метаться по саду, создавать в нём хоть какой-то элемент не размеренности, а суеты.

Оставив зеркало на столе – оно всё сильнее заставляло меня тревожиться – я снова вышел на солнце и некоторое время бродил по утоптанным и посыпанным речным песком дорожками. Тут и там колыхались под ветром цветы, дремотно гудели утомившиеся и переевшие нектара пчёлы и шмели.

Я набрёл даже на русло ручейка, сейчас заросшее очень яркой и сочной травой, воды же не было, и это тоже чуть настораживало. Будто бы её лёгкость и звонкость заставили бы весь этот мир потерять внутреннюю гармонию. Но как глупо, ведь саду вода необходима. Вот бы начался дождь!

Дорожки увели меня дальше, и вскоре я пришёл к живой изгороди из барбариса. Острые иглы точно шептали: «Не пытайся миновать нас», но я и не стал бы. Зато теперь двинулся вдоль этих зарослей. Где-то должна быть калитка, ведь так?

Кто я, что я, зачем нахожусь здесь – этими вопросами я не задавался. Даже забыл про зеркало, что осталось в беседке, да и про саму беседку, и про перо. Просто шёл, а тропинка казалась бесконечной, да и солнечный день длился целую вечность.

Я почти устал, почти забыл совершенно обо всём, даже почему решил идти, а не разлечься на зелёной траве, как передо мной всё же замаячила калитка. Она была распахнута – и именно поэтому я вздрогнул и вспомнил хоть что-то. Стоило же выйти за пределы, перешагнуть плоский камень, заменявший порог, как на меня обрушилось понимание: я заблудился в чужом сне.

***

Утро было солнечным и ярким, но холодным. За час до рассвета дождь отмыл улицы, напитал воздух свежестью и оставил россыпь сияющих луж. Я стоял на крыльце с чашкой в руках и впитывал солнечный свет, радуясь ему, радуясь весеннему теплу и пробуждению всего мира.

Пока кто-то не тронул меня за плечо.

Когда он встал со мной рядом?

Я всматривался в широкое лицо, отмечал следы усталости, тени залёгшие под необычайно светлыми глазами. В утреннем солнечном свете каждая линия казалась особенно яркой, пусть даже не такой, какой привыкли видеть стандартную красоту, но очень рельефной, из-за чего его мощные скулы и чётко вычерченные губы тоже становились прекрасными. Даже шрам, рассекающий лоб и чуть задевающий бровь был невероятно красив.

– Доброе утро, – наконец заговорил я.

– Нет, не доброе, – и от его низкого голоса свет точно померк.

– Я могу помочь?

– Можешь, но добрым оно не станет, – он протянул мне ладонь. – Дэйн.

– Очень приятно, – мы скрепили встречу рукопожатием.

…А потом чашка выскользнула из моих пальцев и разбилась, а я сам… Оказался в чужом сновидении.

Глядя на живую изгородь и сад за ней, на оплот подчёркнуто восхитительного покоя, я всё ещё не мог понять, зачем Дэйн втащил меня сюда и что следует сделать. Я не мог разрушить этот сад, да и нельзя так грубо разрывать материю чужого сна.

Задумавшись, я и не заметил, когда сам Дэйн оказался рядом. Наверное, в том состояла его способность и особенность.

– Что, тебе тоже он не понравился? – усмешка была почти хищной.

– Чрезмерный покой похож на смерть, – пожал я плечами. – Откуда это внутри твоих снов?

– Подарок одного мира, – он поморщился. – Не знаю, как справиться с этим. Я попадаю сюда каждую ночь, всякий раз, как отправляюсь спать, и потом не могу выбраться, а жизнь… Она ведь течёт не во сне.

– Это ведь твой сон, – начал я.

– Но я не могу повлиять на сад. Никак.

Тут я нахмурился. Невозможно. Материя сна подчинена владельцу, и если он сознаёт себя внутри, у него нет пределов и нет границ его силы.

– Значит, это не твой сон, – сказал я очевидное. – Тогда это и не сад. Нужно найти истинный облик.

– Оно живое?

– Очевидно.

Мы обошли сад кругом. С этой стороны задача оказалась несложной и почти не заняла времени. Сад был словно больше внутри, чем снаружи. Вот только понятнее он не стал.

– Что ты вообще чувствуешь? – спросил я Дэйна.

– Покой? Или злость… – он задумался. – Хороший вопрос.

Я и сам не мог понять своих ощущений. Покой сплетался с агрессией, и я словно медленно вскипал в солнечном свете. И тут мне опять вспомнилось зеркало.

– Зачем тебе зеркало? – повернулся я к Дэйну.

– Зеркало? – но он не понимал. В нём не было и проблеска мысли. Зато я точно помнил сейчас: зеркало – это вход и выход. Который я оставил внутри, в беседке. Который я мог найти в любой момент, нащупать и…

Мотнув головой, я зажмурился. Сильный аромат роз сперва едва не сбил с ног, вот только теперь аура сада ничуть не работала на меня. Я подхватил зеркальце со столика и вышел под солнце. Теперь мне нужна была не изгородь, не граница, я искал сердце сада.

Поплутать пришлось немало, но наконец я оказался на лужайке, трава здесь стояла высокая, а в самом центре находилась скульптура – нимфа рассматривала себя в зеркальце, у которого не было стекла.

Совместить…

И едва я это сделал, как мир задышал и преобразился. Нимфа ожила и взглянула на меня, чуть сощурившись.

– Зачем ты помог Дэйну? – спросила она.

– Он попросил.

– Но это его урок.

– И в чём он состоит? – я улыбнулся, она качнула головой.

– Не помню.

– Так значит, он его уже выучил, – развернувшись, я пошёл прочь из сада, а едва переступил плоский камень, как проснулся на крыльце своего дома. Осколки чашки искрились в солнечных лучах.

«Интересно, кто же для него эта нимфа?» – подумал я прежде, чем сон окончательно ускользнул. Но ответа не было, лишь ярче разгорался весенний день.

========== 094. Сказка для Сказочника ==========

Утром в ящике обнаружилось письмо. Плотный конверт из чуть розоватой бумаги пах почему-то травами и летом, с задней стороны он был запечатан сургучом, обратного адреса не оказалось, а размашистый почерк я не узнал.

Сделав себе кофе, я расположился в гостиной и осторожно вскрыл послание, десяток тончайших листков выпорхнуло ко мне на колени. Всё стало ясно, едва я прочёл первые несколько строчек.

Сказочник… Тот самый, что заблудился в саду, потому что забыл сочинить двери! Как, кажется, давно это случилось! Сколько уже миров пролегло между нами, сколько реальностей, эмоций и встреч отделило нас друг от друга. И вот – неожиданное письмо!

Удивительно, на что только может быть способна почта, какие тайны и истории она может внезапно принести, как умеет связывать пространство и время.

Я вчитался, позволил строкам околдовать меня. Эти сказки, чистые, как апрельский день, яркие, точно солнечный луч, сразу запали мне в память. Они были краткими, но ни одна не казалась незаконченной.

Конечно, на такое письмо следовало ответить. Нужно было отыскать в памяти сказку и записать её.

Например…

***

Дом стоял на отшибе, прятался от остальной деревеньки за разросшимся кустарником, даже дорожка, что вела к нему, заросла сорной травой. Давно над крышей не поднимался дымок, не открывалась дверь, и, наверное, местные ждали, когда же дом окончательно обветшает и завалится. Отчего-то зайти на отделённый живой изгородью участок, пока дом ещё маячит и таращится окнами, неприкрытыми ставнями, им было боязно.

Так продолжалось из года в год – дом не сдавался времени, соседи ворчали и поглядывали на него, но однажды ночью что-то изменилось. В сумраке, в темноте кто-то проник на запретную делянку, раздвинул колючие ветки изгороди, перешагнул порог и впервые за много лет разжёг керосиновую лампу, предварительно сняв с неё паутину и протерев стекло от пыли.

Свежий керосиновый запах да тихое пламя мгновенно оживили комнату. Тут же в ней закипела работа. Кто-то старательно избавлялся от пыли, гонял пауков, собирал в кучу ветхие вещи и хлам.

Когда рассвело, деревенька изумлённо вздохнула: у дома ярко горел костёр, пламя жадно пожирало старьё и хлам. Окна сияли намытым стеклом, над крышей вился дымок.

Кто-то поселился на отшибе, не спросив, не представившись, не испугавшись старого дома.

Весь день соседи бродили вокруг, не спеша переступать границу, стучать в калитку или звать хозяина. Собираясь у колодца, они снова и снова делились тем, что успели углядеть – крыльцо чисто выметено, двери распахнуты, сквозь них виднеется чистая белая скатерть, которой теперь укрыт стол. На окошках белые же шторы, короткие, но с вышивкой. Коврик на полу полосатый, смешной.

Но хозяина никто не рассмотрел. Будто дом сам себя убрал, сам из себя хлам вынес.

Ближе к закату староста всё же решился пойти поговорить с хозяином напрямую.

– Если он тут не по праву? – степенно говорил он, пряча за этими словами настоящий страх. – Ежели нет у него никаких документов? Нельзя тогда ему тут жить.

– Нельзя, – подпевали из толпы. Дом давно всем стоял поперёк горла, сколько раз хотели бы местечко это разделить, а теперь ещё какой-то хозяин выискался.

Старосту проводили почти всей деревней, но едва он стукнул в калитку, как все тут же отступили, спрятались в зарослях, притаились.

Дверь домика распахнулась, тёплый жёлтый свет языком упал на крыльцо. В этом луче силуэт хозяина размывался, таял, чёрт разберёт, каким он там был.

– Староста я, – басовито рыкнуло от калитки, хотя никто не слышал вопроса.

Силуэт пропал с крыльца, а затем петли калитки заскрипели. И снова ничего было не разобрать, только на мгновение широкие плечи старосты заслонили луч, а потом и вовсе дверь закрылась.

***

Рыжая девица смотрела с прищуром, глаза её – медовые, как у кошки – нагоняли на старосту жуть.

– Я вот… хотел спросить что, – замялся он. Готовясь к разговору с мужчиной, он никак не мог начать.

– Этот дом мне бабка завещала, – сама сообразила девица. – Вы уж и не помните её, давно она ушла… – замолчав на мгновение, девица улыбнулась. – Но дом меня дождался.

– Так это… теперь тут жить будете? – староста протёр вспотевший лоб.

– Буду, – кивнула рыжая, – буду жить. Собаку заведу, кошку. Чёрную.

Она лукаво усмехнулась, а староста почувствовал, как сердце прихватило.

– Водицы… бы, – прошептал он.

– Что-то вы бледный весь, – девица метнулась по кухоньке и подала ему ковш с водой. – Пейте, пейте же. В ней жизнь…

Староста сделал глоток, и тут же всё отпустило. Вкусная была вода, совсем не та, что в общем колодце. Да и девица вон какая ладная. Кому придёт в голову с такой-то воевать?..

– Не любят у нас дом этот, – поведал староста, допив ковшик. – Не любят, развалить хотели, да страшно. Вот и теперь места себе не находят.

– Ничего, найдут, – успокоила девица. – Меня Марьяной зовут. Да вы ступайте домой. Вот пирог – супруге отнесите, пусть она порадуется.

– Да уж, она любительница, – закивал староста и сам не заметил, как уже остался один за калиткой. В руках его был поднос с пирогом, заботливо прикрытым белым расшитым полотенечком.

Стоило отойти подальше, как старосту тут же обступили со всех сторон.

– Что? Ну что? Кто?.. – посыпались вопросы.

– Марьяной звать, – спокойно отвечал староста, хоть и изрядно разозлился на настырных. – По домам идите, хорошая девушка приехала, дом выходит. Кто там может? Помочь бы ей, а то не всё женские руки способны сварганить.

Народ отступил, недоумевая, чувствуя что-то неведомое, а староста вдруг окликнул:

– Эй, Вард, у тебя там собака щенилась недавно?

– Ну да, – отозвался местный кузнец.

– Отнеси щеночка, а то нехорошо – так далеко от остальных, к лесу близко, а без собаки…

***

В самой ночной тьме тоненькая фигурка прокралась к общему колодцу. Задержавшись там не больше, чем на пару минут, она словно растаяла во мраке. Никто того не видел.

***

Утром деревеньку было не узнать. Каждому словно крылья за спиной приделали, радостные счастливые люди легко брались за работу, распевали песни, в гости друг к другу ходили. И думать забыли о домике на отшибе.

Только Вард, вспомнив просьбу старосты, выбрал щенка покрепче и понёс на окраину. Его сука сбегала в лес, и по щенкам чудилось, что спуталась она с волком. Варду жаль было уничтожать такой странный помёт, да и родилось только трое, но никто не хотел себе брать помесь с диким. Хоть одного пристроить уже казалось счастьем.

Калитка была распахнута. Вард вошёл, удерживая щенка на руках, и осмотрел дом. Сразу же в сердце что-то отдалось – здесь бы подправить, тут подлатать, да и крышу бы перестелить, как бы не потекла с первыми осенними дождями… Конуру бы вот ещё собаке справить вместо той, что в углу двора торчит.

– Здравствуй, Вард, – на крыльце показалась девица. Рыжие волосы были убраны в косу, тёмное платье кое-где оказалось выпачкано мукой.

– Марьяна? – зачем-то уточнил он.

– Она самая. А это у тебя кто?

– Волчик, – он поставил щенка на дорожку, и тот сразу же вскарабкался на крыльцо, ткнулся в ладонь присевшей на корточки Марьяне.

– Это мне? Собаку нужно завести, да, – она гладила Волчика, не поднимая головы. – Хороший пёс вырастет, не будет никого вернее.

– Тебе, – Вард подошёл ближе, только чтобы рассмотреть, что за глаза у Марьяны, что за чудо она сама по себе.

– Благодарю, – тут она поднялась, и Варду пришлось запрокидывать голову: высокое крыльцо было у дома. – Ты и сам заходи. Что, не нашёл пока жены по сердцу?

– Не срослось, всё работа и работа, – как околдованный ответил Вард.

– Случается, – Марьяна улыбнулась. – Кваску хлебнёшь? Сама ставила.

– Не откажусь, день сегодня жаркий…

***

Месяц спустя вся деревня гуляла на свадьбе Варда и Марьяны. Думать все забыли, как странен и страшен им был дом на отшибе. Свой же двор Вард брату младшему оставил, в кузне они вдвоём хозяйничали.

Хороший то был год в деревеньке – и урожаем, и плодовитостью всякой скотины. Да вот ещё и свадьба, летняя, скороспелая, зато какая весёлая…

Скоро и не помнили, что Марьяна тут не испокон веков жила.

***

С молодой женой Вард прожил счастливо три года. В медовом августе стояли они вечером рядом в саду. Весь день Марьяна была хмурой, едва пару слов сказала, и Вард волновался о ней, переживал. Даже Волчик – и тот пролежал в тени, головы не поднимая. Даже кот Черныш с печи не слезал и сметаны не просил.

– Что случилось? – наконец решился Вард, тронул жену за плечо.

– Идёт за мной охотник, Вард, – отозвалась та.

– Охотник? – странно резануло это слово.

– Вот три года прожил рядом, что обо мне сказать можешь? – Марьяна глянула на него искоса.

– Нет добрее и справедливее в нашей деревне, всегда понимаешь меня, каким бы я ни был, – изумлённый, Вард только плечами пожал. – Люблю тебя больше жизни. Со всеми ты общий язык находишь. Свет ты чистый.

– Ведьма я, Вард.

– Ведьма? – и хотел бы Вард отступить, испугаться, но слишком уж любил её, потому только обнял крепче. – Да и что с того.

– Придёт охотник, Вард, не забудь, что это тебе не важно, – Марьяна мягко поцеловала его в губы и увлекла в дом.

Закат был алым, точно кровью облака умылись.

***

Рано утром, едва рассвет начал разгонять туман, в деревеньку ворвался всадник на взмыленном коне. Сначала постучал он в дом старосты, переполошил собак – потомство Волчика, те, словно чуя угрозы, лаяли зло и коротко.

– Что надо-то? – выглянул староста на крыльцо.

– Говорят, ведьма у вас живёт?

– Очумел, что ли? Вот же зависти у соседей не занимать! – староста сонно махнул рукой. – Всё у нас хорошо, никаких ведьм тут нету, а будешь на баб наших грешить, с вилами первый выйду, – и дверь захлопнул.

Всадник медленно ехал по улице, наугад выбирал домики, стучался в ставни закрытые. Кое-кто уж проснулся, кормил скотину. Но все прогоняли его, возмущались, что напраслину возводит.

Солнце уже высоко встало, когда остановился всадник напротив двора Марьяны и Варда. Кузнец дрова рубил, споро да с толком, даже не смотрел на приехавшего. Волчик глухо рявкнул, насторожился в будке своей, но не вышел, ждал, что хозяин скажет.

– Где жена твоя? – спросил всадник чуть погодя.

– А что тебе до жены моей? – Вард выпрямился, смахнул пот со лба. – Что ты тут вынюхиваешь, ищешь?

– Ведьму, – не покривил душой всадник. – Гонюсь за ней вот уже десяток лет.

– Видать, след не тот взял, – Вард поставил топор и смерил его взглядом. – Что тебе неймётся?

– Не должны ведьмы мир подлунный топтать, – горячо заявил всадник.

– А по мне, не должны люди судить то, чего не понимают, – Вард сощурился. – Езжай, что ли, мимо.

– Ну что ты, Вард, разве так с гостем надо? – Марьяна появилась на крыльце. Белая косынка закрывала её волосы, только один рыжий завиток на лоб выбивался. – Нет ему нигде приюта, нельзя же так.

Вард глянул на неё и не смог сдержать улыбки.

– Добра ты слишком, – прошептал он. Сердце его на деле заходилось от тревоги и боли, но Марьяна давно научила, как прятать чувства от чужих глаз.

Всадник всматривался в её лицо, едва не дрожа от нетерпения. Узнал, что ли?

– И давно ты знаешь жену свою?

– Всю жизнь, – бросил Вард, тоже не сводя с Марьяны взгляда.

– И долго ли женаты?

– Три года, не сразу она ухаживания приняла мои, не сразу достоин её стал.

– Говоришь, она здесь всегда жила?

– С малолетства, – Вард даже не запнулся. – Я за ней ещё мальчонкой бегал, косу всё дёргал. Дурак был мелкий.

Всадник задумчиво качнул головой.

– Пора мне, – и помчался прочь.

Марьяна долго стояла на крыльце, а потом точно осунулась.

– Уехал, – она глянула на Варда. – Впервые уехал. Не пришлось дом жечь…

– За что он так… – Вард поднялся на крыльцо и обнял её, пряча на груди. – Почему?

– С бабкой моей повздорил. Бабка умерла, а проклятье осталось. Да ты… снял.

– Как это так? Я-то не колдун какой, проклятия снимать…

– Любовь всё лечит, – и Марьяна посмотрела на него так, что Вард осёкся. Увидел он, что она мудрее и старше, чем ему казалось, сильнее и безжалостнее. Но любовь никуда из сердца не сбежала. – И я люблю тебя, – прошептала ведьма. – Навеки быть нам вместе.

Вард только кивнул.

Всадник же давно скрылся за холмом, а как деревня из глаз его пропала, так и забыл, куда и зачем вообще ехал…

***

Сказка закончилась, и я запечатал конверт. Весенние ветра сами доставят его адресату.

========== 095. Часы ==========

Я проходил этим переулком тысячу раз и никогда не замечал в нём такого магазинчика. Порой случается, мир словно самую каплю изменяется и на какой-нибудь улочке вырастает новый дом, который ну никак не мог появиться тут с самого начала. Или вот возникает новая лавочка да выглядит так, точно была здесь испокон веков.

Я стоял напротив запылённой витрины и рассматривал часы. Сколько их там было – не сосчитать, к тому же все разные: наручные, карманные, будильники и даже огромные, почти в метр высотой, чинно покачивающие маятниками.

Какое время они отмеряли? По минутам они будто бы совпадали, а вот часовые стрелки или электронные циферблаты никак не могли прийти к единому времени, делись на группы «по интересам», спорили между собой. Чем дольше всматриваешься в витрину, тем больше теряешься и уже совсем не можешь понять – утро ли, вечер, а может, наступила светлая, но совершенная ночь?

Увлечённый своими ощущениями, я толкнул дверь и вошёл в мир часов. Меня встретил полумрак и тиканье – какие-то часы мурчали сонными кошками, другие сурово отбивали каждую секунду, третьи тикали медленно, скупые на звук.

Торговца, владельца этого удивительного местечка, видно не было, но я в нём и не нуждался, а скользнул между стеллажами, оглядываясь и озираясь, стараясь впитать в себя густоту часового пространства, концентрированный туман секунд и минут.