Текст книги "Сила двух начал (СИ)"

Автор книги: Pelagea Sneake Marine

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 85 страниц)

С любовью, Кристиан.»

Отложив письмо слабым движением руки, Мэри неподвижным взором уставилась на стену, не видя ее. Слова Кристиана о спешке породили в ее душе тревогу – что же могло случиться, что заставило его уехать в столь спешном порядке? Видимо, он собирался наспех, как и писал письмо – почерк, всегда такой аккуратный, был до неузнаваемости неразборчивым... «Ни в коем случае не появляйся у меня дома...». Мгновенно пришедшая в голову Мэри мысль о том, что, возможно, она еще застанет Кристиана, если немедленно трансгрессирует к нему в дом, заставила ее тут же вскочить и решительно повернуться на каблуке. Обычное ощущение сдавливания, темнота... но все пошло не так, как всегда – ей что-то мешало переместиться, причиняя боль. Мэри закричала, вкладывая все силы в рывок, и, наконец, осуществив задуманное, потеряла сознание...

...Тьма вокруг Мэри рассеивалась неохотно, словно чувствуя слабость волшебницы. Постепенно зрение полностью вернулось к ней, и она смогла различить очертания предметов мебели в зале дома Кристиана. За окном царила ночь, слабо светила луна... это объясняло, почему в комнате так темно. Мэри засветила палочку, поднимаясь на ноги и осматриваясь. В комнате был привычный для волшебницы порядок, ничем не нарушенный. Но была все же одна странность – все поверхности мебели были покрыты странным налетом наподобие пыли, но угольного оттенка. Мэри не дерзнула прикоснуться к этому веществу, и обошла все остальные комнаты, внимательно глядя под ноги. Везде царил идеальный порядок, и везде была странная пыль. Понимая, что она опоздала и сделать ничего уже не сможет, волшебница подошла к входной двери, пытаясь выйти. Но не смогла – дверь не открылась ни от прикосновения, ни от отпирающего заклинания. Попытка трансгрессировать тоже ничего не дала. Вопрос, как же ей удалось трансгрессировать сюда, был заглушен чувством ужаса.

«Ловушка!– подумала Мэри в отчаянии,– об этом и хотел предупредить меня Кристиан! Что же делать?»

Этот вопрос, гудящий в голове волшебницы тревожным набатом, мгновенно придал ей небывалую активность: Мэри, мечась между комнатами, проверяла все мыслимые и немыслимые лазейки, не позволяя волне паники затопить ее сознание. Но все было тщетно: летучего пороха не было, и воспользоваться каминной сетью она не могла; все окна и двери были заперты. Создать же портал она не могла, потому что ни разу им не пользовалась, предпочитая трансгрессию.

В полной мере осознав, что выхода отсюда нет, Мэри усилием воли вернула себе спокойствие. Присев на корточки, она изучила покрывающую ночной столик в спальне черно-серую пыль. При ближайшем осмотре оказалось, что странное вещество имеет неяркий, едва уловимый блеск. Волшебница попыталась убрать пыль заклинанием, особо не надеясь на успех. Мгновение – и столик исчез, оставив слой пыли шириной в пару-тройку дюймов одиноко висеть в воздухе. Едва не упав на пол от изумления, Мэри от души порадовалась, что странная пыль не отражает заклинания, а лишь игнорирует их, пропуская через себя. Она опробовала еще несколько заклинаний, после чего уверилась в том, что пыль невозможно задеть ни одним заклинанием, и сила проклятий уходит на предметы, покрытые этой пылью. Интересно, что будет, если она прикоснется к пыли?

Задумку свою Мэри не успела воплотить в жизнь – укол боли, поразивший ее сердце, ясно сказал ей, что это так некстати пришел очередной приступ. «Все очень даже неплохо устраивается,– думала волшебница почти умиротворенно,– сейчас я умру, и после никто и никогда даже не узнает, что я побывала здесь».

Мэри думала о смерти спокойно, как о вещи остро необходимой ей сейчас. Ни одной мысли о том, что можно было бы как-то выбраться отсюда... Были лишь жестокие факты: противоядия у нее с собой нет, все попытки выбраться тщетны. Волшебница знала, что уйдет из жизни прямо сейчас – исполнит то свое заветное желание, что уже девять месяцев преследует ее. Уйдет из жизни так же, как и ее мама – после длительных мучений...

Воспоминания, нахлынувшие на Мэри внезапно, прервались новыми, более сильными уколами боли, что заставили ее стонать, лежа на полу. Мучения проходили волнами по телу, усиливалась боль... В желании сдержать рвавшиеся из груди крики, волшебница искусала себе все губы до крови – и тогда, когда ее сил уже не хватало, боль ушла целиком – так же внезапно, как и появилась.

Уже идя навстречу смерти, Мэри внезапно увидела в сознании картину из своего недавнего сна – о том, как она умирала от приступа. Вспомнились слова Хелен: «Ты должна была передать медальон»,– зазвучали они вновь в ее сознании, и она почувствовала необыкновенно сильное желание жить, такое сильное, что мысли о смерти казались теперь слабыми ручейками по сравнению с водопадом этого нового ее стремления. И медальон немедленно откликнулся на немой призыв Мэри, мгновенно ожил, своей пульсацией повторяя биение ее сердца. Мощный ток силы прошел через все существо волшебницы, возвращая ей надежду.

И в эту самую минуту Мэри всем своим телом ощутила волну всепоглощающей, адской боли, порожденной ее недугом. Она была так велика, что волшебница мгновенно забыла обо всем – что она делала до этого, о чем мечтала... Даже собственное имя – все это теперь было ничто по сравнению с огнем невиданной силы, что жадно пожирал ее тело, сжигая без остатка. Она кричала, не осознавая этого, кричала, срывая горло, вкладывая в свой дикий, абсолютно не человеческий и уже даже не звериный крик всю ту боль, что терзала ее. Но в вопле этом звучал и вызов судьбе и смерти, решимость бороться до конца... Все эти чувства словно впитал в себя медальон, раскалившись. Жар этот не обжигал Мэри, а дарил ее измученной душе те силы, что сейчас требовались ей для борьбы, одновременно приглушая и оттесняя чудовищную боль, служа щитом от нее. Вот борьба между медальоном и приступом достигла апогея, и в этот самый миг волшебница почувствовала с ужасом, что ее как будто разрезали на миллионы кусочков... Не в силах больше кричать, она скорчилась на полу в неподвижной и жуткой позе, чувствуя, что изо рта лезет пена, а из глаз потоками боли и лавы льются слезы. Судорога, пришедшая внезапно, скрутила измученное страданиями и болью тело Мэри, выгибая его до жути неестественной дугой, начались конвульсии, за которыми могла последовать лишь смерть... Все это лишило Мэри последних сил, она почувствовала, что теряет сознание, чувствуя подкатывающую все сильнее и сильнее тошноту. Тут весь дом содрогнулся как от землетрясения, неясная тень промелькнула в проеме окна, походя на силуэт птицы... Мэри не успела присмотреться лучше – она уже была в бессознательном состоянии, и не могла видеть ничего из того, что происходило дальше около нее...

...Головокружение, ощущение падения куда-то в пустоту, темноту и неизвестность, слабое чувство опасности – эти чувства владели теперь сознанием Мэри, то увеличивая свою силу, то уменьшая, сплетаясь в один эмоциональный клубок. Но в какой-то момент все они словно испарились, ушли без возврата, и теперь она ощущает лишь отрешенно-спокойное равнодушие. Чувство абсолютной нереальности происходящего ни на миг не покидает волшебницу, словно все это происходит в одном из ее снов.

Некоторое время она куда-то стремительно летела с невероятной скоростью, окруженная со всех сторон веществом непонятной субстанции, но совершенно четкого серовато-черного цвета. Внезапно Мэри осознала, что уже не летит, а стоит без видимой опоры под ногами – и как она не заметила, что остановилась? Волшебница огляделась, и неторопливо двинулась вперед, сквозь завесу некоей субстанции, смахивающей на туман. С каждым новым шагом Мэри все больше уверялась в мысли, что она ни на дюйм не продвигается вперед – вокруг нее ничего не менялось. Тогда она побежала, все быстрее и быстрее, но уже в противоположную сторону. Результат тот же – никакого эффекта. Кроме одного – волшебница окончательно выбилась из сил. Не болел ни единый мускул, просто в какой-то миг дыхание пресеклось, и Мэри была вынуждена остановиться. Теперь она ощущала себя запертой в некоей клетке, границы которой были на первый взгляд размытыми и нечеткими, но на самом деле возможности выйти не было вообще.

Несмотря на все это, волшебница не испытывала раздражения. Наоборот – в ней вдруг проснулось какое-то ребяческое любопытство и захотелось потрогать окружающую ее со всех сторон серовато-черную субстанцию. Мэри протянула правую руку вперед, загребая пальцами воздух вокруг себя. На ощупь он оказался немного вязким, пружинистым, и медленно перетекал из ее ладони обратно. «Странный, медленно текучий газ»,– подумала волшебница лениво, пробуя раздвинуть окружающее ее вещество руками. Оно плавно обтекло их, уходя в стороны – словно ручейки воды в озере.

Мэри неторопливо пошла вперед, с каждым шагом загребая руками окружающий ее газ как при плавании брассом. И с радостью заметила, что продвигается, причем с каждым ее новым шагом субстанция, окружающая ее, все больше и больше светлела, уподобляясь некоему эфемерному веществу. Вначале прохладное, оно постепенно нагрелось и стало почти горячим, заставив ее остановиться. Уже ничему не удивляясь, волшебница оглянулась вокруг, отметив, как сильно расширилось поле обзора. Теперь окружающий ее газ стал прозрачным на расстоянии десяти шагов, напоминая хорошо прогретый воздух.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, Мэри обернулась, наблюдая за тем, как неясная фигура, появившаяся из дымной завесы неподалеку, постепенно приближается к ней. Это была женщина, облаченная в длинные серебристые одежды. Еще не видя ее лица, Мэри почувствовала, что это ее мама, а вскоре увидела и ее лицо, озаренное счастливой улыбкой. Мэри улыбнулась в ответ, ощутив ручейки текших по щекам слез.

– Мэри, зачем ты плачешь сейчас, в мгновение нашей встречи?– спросила Хелен, внимательно глянув на дочь.

– Не могу сдержать в себе счастье, что испытываю – оно рвется наружу, слишком сильное для меня. Но оно было бы еще сильнее, если бы на душе у меня было бы спокойно.

Мэри вздохнула, опустив взгляд, словно стыдясь своих слов.

– Если ты сейчас говорила о передаче медальона Златогривого Единорога своей дочери, его истинной хозяйке, то знай – ты не должна относиться к этой задаче, как к своему долгу.

В голосе Хелен прозвучала такая твердость, что возмутившись, волшебница вскинула на мать взгляд, переспросив:

– Это – не мой долг? Но ведь легенда гласит: медальон должен быть передан наследнице Марго, а это зависит целиком и полностью от меня!

К ее удивлению, Хелен в ответ лишь покачала головой:

– Ты ошибаешься, Мэри – от тебя, по крайней мере, от тебя одной, это не зависит. Пойми – если так и должно случиться, то так и будет, и неважно, будешь ты прикладывать к этому усилия, или нет.

– Значит, это не мой долг?– переспросила Мэри вновь, но уже с ноткой отчаяния,– а что, если этого не произойдет? Медальон ведь уничтожится! Хотя о чем это я – он, должно быть, уже не существует – я ведь умерла, совсем как ты, в свое время.

Хелен улыбнулась в ответ, спросив у дочери:

– Ты в этом уверена?

– Конечно! А что, я не права?

– Да, это так. Ты не в конце своего пути, а лишь в середине – а здесь ты затем, чтобы найти вновь дорогу к свету.

Мэри горько усмехнулась, покачав головой:

– Мне уже не найти ее – мои злодеяния не исправить и не замолить.

К ее удивлению, Хелен в ответ лишь в отрицании покачала головой:

– Мэри, каждый из тех, кто живет, может оступиться, но это не значит, что возможности подняться у него уже не будет.

Мэри удивленно распахнула глаза:

– Я могу искупить свои злодеяния? Но как?

– Добрыми делами, и своими страданиями,– ответила Хелен веско,– теми, что причиняли тебе окружающие тебя люди, и теми, что приходят во время приступа. Наша болезнь, она – уникальнейший шанс искупить хотя бы часть прегрешений. Ведь ею страдают лишь те, что наделены большим, способным на любовь и сострадание, сердцем. И сердце это подчас может любить даже тех, кто причиняет ему сильнейшую боль, и даже так сильно, как не любило бы других.

Мэри, услышав слова матери, печально улыбнулась, осознавая, что она права.

– Вот ты, как бы ни отрицала это, любишь того, кто не достоин любви, по чьей воле ты стала несчастной настолько, что чуть не наложила руки на себя. И после позволила ему завладеть дорогой твоему сердцу вещью, сделать ее вместилищем его души.

Мэри, собравшаяся было спорить, поняла, что Хелен права – она и в самом деле до сих пор любила Волан-де-Морта, даже помня о боли, что он ей причинил.

– Но сейчас я жалею об этом – у меня ведь не было никаких прав распоряжаться медальоном подобным образом.

– Уже тот факт, что медальон, которым ты владеешь, открыл тебе свои тайны, предполагает твою полную власть над ним. В том числе предоставляет право определения того, какая судьба ждет его в дальнейшем,– произнесла Хелен так, словно разглашала нерушимый закон,– наверное, ты заметила, что с тех пор, как медальон стал крестражем, его свойства ничуть не ухудшились, а даже улучшились?

Мэри кивнула – и в самом деле...

– А часть души, что содержит в себе медальон?– спросила волшебница взволнованно,– она находится под большей защитой, как если бы была заключена в другой предмет?

– Да, безусловно, это так,– кивнула Хелен,– пожалуй, только истинная Хозяйка медальона сможет уничтожить ее. Разумеется, при этом уничтожив и сам медальон.

– Марго? Моя дочь? Лишь она будет способна на это – если родится...

Хелен, заметив волнение Мэри, пояснила:

– У нее единственной будет шанс. Но осуществится ли он – не дано знать никому.

Воцарившееся молчание прервал слегка дрожащий голос Мэри:

– Недавно мне приснился сон... Он стал воплощением моей самой заветной мечты – там я была матерью. Но в этом сне я умерла, не выполнив того, что должна была сделать – не передала медальон его законной владелице, которой не существовало. И когда я умерла, то увидела тебя, мама, в месте, похожем на это.

Мэри прервалась, обведя взглядом окрестности. Хелен приподняла брови, ожидая продолжения.

– И тогда ты сказала мне, что я должна вернуться, чтобы выполнить то, что мне предназначено,– закончила волшебница,– похоже, этот сон был вещим и стал реальностью сегодня.

– С одним отличием – я отпускаю тебя сейчас не потому, что хочу и требую от тебя выполнения той задачи, что ты сама взвалила на себя, а потому, что ты еще не прожила отведенное тебе время. Оно будет для тебя нелегким, и я надеюсь, что сил для борьбы у тебя хватит.

– Конечно, хватит,– улыбнулась Мэри,– я преодолею все преграды и выстою. Ведь я – твоя дочь.

Последнюю фразу она сказала совсем тихо, сжимая мать в прощальных объятиях.

– Тогда иди к своей цели с благословением,– произнесла Хелен, целуя дочь в лоб,– и помни – тебе не страшны никакие преграды, пока сильна твоя вера, пока крепка воля.

– Прощай, мама, мне пора. Обещаю, я не разочарую тебя.

– Удачи тебе, дочка. Не забывай о том, что я всегда буду с тобой, хоть и незримо.

Ласковый голос Хелен наполнил сердце Мэри щемящей теплотой. Эфемерное вещество на миг взвихрилось, опадая через мгновение, но Хелен уже рядом с ней не было. Теперь волшебница твердо знала, что очень нескоро увидит вновь образ матери. Теперь ей нужно было вернуться – в тот мир, что еще ждал ее. Она знала это, знала, куда именно должна попасть – перед ее внутренним взором возник образ Джейн Келленберг, утешающей ее почти девять месяцев назад в больнице святого Мунго. И Мэри направила всю свою волю на то, чтобы попасть туда, где сейчас Джейн, одновременно взмолившись медальону о помощи. И медальон откликнулся на молитву волной обжигающего жара, помогая ей переместиться туда, где ее ждали, туда, куда, казалось бы, не было возврата...

...Сознание ее застилает чернильная пелена, не желающая выпускать из своих когтей. Мэри борется, но водоворот чужой воли стремится поглотить ее существо, высосать все силы, без остатка... сопротивляться ему уже нет никакой возможности... Но ее воля сильнее, она не может проиграть... только не теперь...

И вот чужая воля подавлена, но силы все убывают и убывают... странный шум в ушах... звук, что постепенно превращается в чей-то голос, что-то повторяющий раз за разом... Темнота вокруг нее постепенно рассеивается, уступает место мягкому свету... Звук странно знакомого голоса звучит все отчетливее... ей нужно лишь сосредоточение, чтобы понять, что он говорит... мягкий свет становится вдруг слепящим, нестерпимо ярким... чей-то размытый силуэт закрывает его, словно туча солнце...

– Мэри, ты слышишь меня? Ответь! – различила волшебница, наконец, вложив все свои силы.

Образ человека прояснился, и Мэри узнала Джейн Келленберг, склонившуюся над ней с озабоченным видом, что тут же сменился на радостно-удивленное выражение.

– Слава Мерлину, Мэри, наконец-то очнулась! – облегченно выдохнула Джейн, опускаясь на стоящий рядом с кроватью Мэри стул.

– Сколько я была без сознания? – спросила волшебница слабым голосом, пытаясь сесть. Но ей это не удалось – боль, пробежавшая по каждой клеточке и вырвавшая из ее груди сдавленный вскрик, заставила ее вновь опуститься на подушки. Все тело болело и ныло так, словно его перекрутили через мясорубку и затем наспех собрали вновь.

– Лучше пока просто полежать, не двигаясь. Ты здесь уже три недели, Мэри, и я уже боялась, что ты...

Волшебница так и подскочила, тут же со стоном опустившись на кровать.

– Три недели?! Что же со мной было все это время?

Пристально глянув на Мэри, Джейн произнесла:

– Я нашла тебя в бессознательном состоянии, лежащей на полу в гостиной моего дома, после очередного рабочего дня. Знаешь,– добавила она, чуть усмехнувшись,– это становится традицией – то, что я уже второй раз вынуждена была приводить тебя в чувство. Даже если учесть, что я – целитель, это не может не удивлять меня. Но на этот раз мне не удалось привести тебя в сознание, и я доставила тебя сюда. Здесь ты почти сразу впала в коматозное состояние, в котором и была до вчерашнего дня.

– А что было вчера?

– Двадцать дней ты лежала без движения, словно мертвая, но сердце твое еще билось, хоть и медленно. Но вчера ты как будто начала приходить в сознание – я различила слезы, текшие по твоим щекам. Минут тридцать на губах твоих играла блаженная улыбка, а когда твое лицо вновь стало серьезным, у тебя началась лихорадка, что длилась весь день и всю ночь. И лишь сегодня, минут десять назад, она прекратилась, и ты очнулась.

Джейн замолчала, предоставив Мэри возможность и время осмыслить ее слова. Само собой, у Мэри тут же возник вопрос:

– Как же я в твой дом-то попала?

– Мне казалось, этот вопрос к тебе, я и сама хотела его задать чуть позже.

Мэри покачала головой:

– Нет, я понятия не имею, как могла к тебе попасть. Помню лишь, что умирала от приступа, по глупости не взяв с собой зелье на прогулку. Трансгрессировать я точно не могла – в конце меня терзала такая боль, что я даже пошевелиться была не в состоянии.

– Так у тебя был приступ?– спросила Джейн пораженно,– я предполагала, но не была уверена... Почему ты не вняла моему совету, забыла об осторожности?

Тут настало время удивляться Мэри.

– Совету? О чем ты, Джейн? Не припомню подобного.

– Как? Ты, что, не получала письмо от меня?

Мэри лишь в отрицании покачала головой, объяснив этим все загадки.

– Ну, тогда все ясно,– мрачно произнесла Джейн,– я писала тебе почти месяц назад, чтобы ты постоянно держала противоядие при себе, но, видимо, опоздала с советом... Недавно я проводила исследования – обследовала волшебницу, что была больна той же болезнью, что и ты. У нее было лишь два приступа – еще в детстве. После этого она сорок лет жила в тягостном ожидании очередного приступа, регулярно варила зелье... Но в тот момент, когда приступ все-таки пришел, волшебница слишком поторопилась выпить зелье, и почти все пролила, выпив лишь глоток. Эта порция была слишком мала, но волшебница все равно боролась до конца, вытерпев все муки, и получила в награду жизнь. Она выжила потому, что воля ее была сильна, и даже пережитая боль не сломила ее. После этого приступы участились, временные промежутки между ними сокращались. Но самое страшное – каждый новый приступ начинался с последней стадии, оставляя слишком мало времени для принятия зелья. В конце концов, последний приступ убил ее – ее сердце, измученное предыдущими приступами, остановилось, и зелье не помогло.

Джейн тяжело вздохнула – так, словно та волшебница была ей родственницей.

– То есть, ты хочешь сказать, что и у меня может быть так же?– спросила Мэри, ощущая липкий страх, поднимающийся в груди.

– Да. Возможно, ты избежала бы этого, если бы узнала правду раньше, но... я не успела предупредить тебя. Теперь ты хотя бы знать будешь, к чему готовиться.

Мэри хмыкнула – такое преимущество казалось ей весьма сомнительным, хотя, если подумать, неведение еще хуже. Но это известие... оно стало наихудшим из тех плохих новостей, что она слышала от Джейн, и это ее удручало.

Джейн, видимо, догадалась о том, что пришло Мэри в голову, и произнесла мягким голосом:

– Я знаю, что это очень плохая весть, но было бы еще хуже, если бы я скрыла от тебя правду. Я бы очень хотела, чтобы следующей моей новостью для тебя было бы нечто радостное – к примеру, изобретение спасительного зелья.

Мэри слабо улыбнулась.

– Да, я бы тоже хотела этого. Но та жизнь, что я прожила, показала мне, что чаще всего сбываются не желания, а страхи.

Джейн сочувствующе улыбнулась, потрепав Мэри по плечу.

– Не нужно столько пессимизма, Мэри – поверь, и у тебя будет счастье. Нужно лишь немного подождать.

Волшебница промолчала, не в силах согласиться с Джейн. Целительница, было, повернулась к своим бумагам, но, вспомнив о чем-то, обратилась вновь к Мэри:

– Да, кстати, едва пришла лихорадка, я заметила, что медальон твой странно нагрелся и словно слился с твоей кожей. Я тут же попыталась снять его с себя, но не смогла – он обжег мою руку, и почти сразу после этого охладился. Мэри, скажи мне честно – это он помог тебе? Откуда он у тебя?

Мэри ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

– Да, это он мне помог. Я нашла его в Хогвартсе, семнадцать лет назад, в одной из секретных комнат. Все последующее время вплоть до сегодняшнего дня, он постоянно помогал мне, так как магическая сила его велика.

– Да, это видно невооруженным глазом,– кивнула Джейн,– но кто и как смог создать его?

– Это произошло более тысячи лет назад, в дни сотворения Хогвартса. Сделала его одна волшебница из останков своего любимца Златогривого Единорога. Такие существовали давно и вымерли из-за тщеславия магов,– добавила Мэри, видя изумление в глазах Джейн,– тот единорог был одним из последних Златогривых, и медальон этот содержит часть души той волшебницы.

Джейн была явно потрясена словами Мэри.

– Тебе очень повезло, что ты владеешь этой уникальной вещью. А она, случаем, не может избавить тебя от болезни?

Мэри грустно покачала головой.

– Нет, к сожалению. Его сила велика, но на это он не способен.

– Ясно. Ну что ж, мне нужно идти...

– Вначале скажи, приходил ли кто-нибудь ко мне?– спросила Мэри, особо не надеясь на положительный ответ.

– Да, молодой человек,– кивнула Джейн к удивлению волшебницы,– назвался Люциусом Малфоем. Появлялся три раза, и последний раз – два дня назад.

– Спрашивал что-нибудь?

– Когда ты поправишься и насколько плохо твое самочувствие. И, разумеется, просил, чтобы ему дали знать, когда ты очнешься. В первый свой приход он был так бледен, словно боялся, что ты умрешь.

Мэри непроизвольно ощутила к своему бывшему ученику, а ныне – соратнику, симпатию.

– А теперь я оставлю тебя одну – тебе нужен отдых и здоровый сон,– произнесла Джейн с твердостью в голосе,– и даже не смей спорить.

Мэри об этом и не думала – она и сама чувствовала дикую усталость и сонливость. И прекратив бороться против этих чувств, уснула крепким сном...

...Бездна... бесконечное падение в пустоту и темноту... неприятные ощущения головокружения и тошноты усиливаются с каждой секундой, заставляя ее тратить все свои силы на борьбу с ними... кажется, это падение вечно и никогда не закончится... мысль об этом порождает в душе ее ужас, затопляет разум... неужели это когда-нибудь кончится?

Пробуждение было тяжелым, кто-то словно не хотел, чтобы Мэри находилась в сознании. Но вопреки этому она проснулась, несмотря на мучившие ее кошмары, отдохнувшей и выспавшейся, и уже осознанно подавила чужую волю.

Открыв глаза, Мэри несколько минут кряду пыталась понять, где она. Затем, вспомнив вчерашний разговор с Джейн (память возвращалась очень тяжело), волшебница поняла, что находится в больнице святого Мунго. Комнатка, в которой она лежала, была совсем небольшой, с одним маленьким и узким окошком; у кровати, на которой лежала Мэри, стоял ночной столик и стул. Дверь, что была напротив окошка, через которое проникали веселые солнечные лучи и пение птиц, была заперта.

Разобравшись со своим местонахождением, Мэри попыталась было сесть, но не смогла – по всему позвоночнику и мышцам прокатилась обжигающая волна боли, что заставила ее со стоном рухнуть обратно. Шипя от злости, волшебница вспоминала вчерашние слова Джейн о ее болезни и думала... Думала о том, как будет учить юных волшебников в Хогвартсе, ожидая каждую секунду последнего в ее жизни приступа... О том, как долго она сможет сопротивляться действию заключенной в медальоне части души Волан-де-Морта и возможно ли то, что у нее действительно может родиться ребенок... Необязательно девочка, необязательно та самая Марго Мордес, а просто ее ребенок, что принес бы в ее жизнь радость и наполнил бы ее смыслом...

Темнота снова опустила на нее свое душное покрывало... но на этот раз она не хотела взять ее в плен, а пыталась уберечь от беды, неотвратимо надвигающейся. Она распознала в ней свою последовательницу, посчитав часть чуждой ей души за единое целое с ее душой... и злой рок, пройдя совсем близко, удалился, выжидая свое время...

... И снова утро, вновь она видит лишь стены больничной палаты, что угнетает ее. Испытывая отчаяние после очередной попытки сесть, к сожалению, неудачной, волшебница почувствовала себя загнанной в угол, ужасно беспомощной. Ни один мускул не хотел слушаться, медальон и тот молчал, истратив всю свою мощь на спасение Мэри. Теперь ему придется долго восстанавливаться – с учетом того, что в нем еще заключена часть души Волан-де-Морта.

– Доброе утро, Мэри,– произнес мужской голос справа от нее. Волшебница чуть не вывихнула шею, резко повернув голову в сторону говорящего – им оказался Люциус Малфой.

– Доброе?– переспросила Мэри еле слышно – язык едва шевелился,– оно скорее уж злое в высшей степени – я себя дровами для камина ощущаю.

Малфой усмехнулся:

– Вижу, ты идешь на поправку, раз уж шутишь, как раньше.

– Ты уже знаешь, да? О том, что со мной произошло?

– Знаю, но не все. Лишь то, что очередной приступ загнал тебя в ту кому, из которой ты вышла пять дней назад.

– Пять?– удивилась Мэри невольно,– я думала, что с тех пор три дня прошло. Значит... сегодня 27 июля, да?

– Да,– подтвердил Люциус,– и того месяца, что остался до первого сентября, тебе должно хватить на подготовку к своей новой должности.

Возмущенно фыркнув, Мэри тут же воскликнула:

– Хватит, говоришь? Очень сомневаюсь – мне ведь здесь еще валяться и валяться...

Люциус лишь скривил губы, ничего не ответив.

– Кстати, Люциус, как давно ты тут сидишь? Неужели с ночи?– спросила Мэри ехидно.

– Не больше часа,– ответил Пожиратель с каменным лицом.

Язвительная усмешка пробежала по губам Мэри.

– Да ну? Наверняка больше. Но даже если это не так... с твоей стороны очень мило ждать моего пробуждения лишь затем, чтобы спросить о самочувствии. Или же не только об этом?

– Не только,– холодно подтвердил Люциус,– мне интересно, что же все-таки произошло, когда ты так внезапно пропала из особняка.

Мэри лишь пожала плечами:

– Ничего не произошло, кроме приступа. Тебе, что, Джейн ничего не рассказала?

– Рассказала. Но не объяснила, как ты, ослабевшая от боли и умирающая, смогла переместиться к ней,– сказал Пожиратель тихо.

– Хотела бы и я это знать,– протянула Мэри задумчиво,– я ведь и сама в неведении – хочешь – верь, хочешь – не верь.

Люциус с сожалением хмыкнул.

– Но ты ведь совершенно точно не могла сама трансгрессировать к Джейн?– уточнил он, и, дождавшись утвердительного кивка от Мэри, продолжил,– а значит, тебя к ней доставил кто-то, кому не безразлична твоя судьба, кого ты хорошо знаешь.

– Значит, можно исключить всех Пожирателей смерти,– заключила Мэри, усмехнувшись.

– Откуда такая уверенность? Может быть, это был как раз кто-то из нас? К примеру, Мальсибер или Нотт...

– Ага, или Беллатриса,– фыркнула Мэри, заставив Люциуса криво улыбнуться.

Дверь неожиданно распахнулась – в комнате появилась Джейн, неся около дюжины склянок.

– Ну как, отдохнула?– спросила она у Мэри заботливо, ставя склянки на столик у кровати.

– Более чем,– кивнула волшебница, непроизвольно зевнув,– хочется уже быстрее ноги размять.

Люциус, бросив косой взгляд на Джейн, неспешно поднялся на ноги.

– Я пойду, пожалуй,– обратился он к Мэри,– выздоравливай поскорее.

Джейн проводила Люциуса задумчивым взглядом до двери, обратив внимание на Мэри, только когда та спросила, кивая на колбочки:

– Слушай, а зачем мне столько?

– Эти зелья мигом тебя на ноги поставят – ведь тебе не терпится встать с кровати?

– Конечно, но, должно быть, у них божественный вкус.

– А вот это ты сейчас и проверишь,– Джейн протянула Мэри первый пузырек с жидкостью ядовито-зеленого цвета. Увидев, что она не может поднять руку, Джейн влила в ее открытый рот несколько капель зелья. Мэри ощутила, что внутренности ее плавятся, и закашлялась, стремясь освободиться от этого неприятного ощущения. Следующие десять минут она чувствовала себя драконом – казалось, внутри нее разгорается, стремясь выйти наружу, смертоносное пламя. Слезы, текшие из глаз, не приносили облегчения – они тоже нестерпимо жгли щеки волшебницы. Резко рванувшись, Мэри внезапно ощутила, что к ней возвращается способность двигаться. Вскочить на ноги ей помешала Джейн, удержав волшебницу в лежачем положении.

– Сначала нужно немного полежать, не то все мышцы сведет судорогой – пояснила целительница в ответ на возмущенный взгляд Мэри,– ты ведь почти месяц пролежала без движения.

– А эти?– кивнула Мэри на оставшиеся пузырьки. В голосе ее звучала доля опасения; хоть ей и стало лучше, было неизвестно, насколько неприятны действия других зелий, что ей еще нужно выпить. Джейн в ответ ободряюще улыбнулась: