сообщить о нарушении
Текущая страница: 66 (всего у книги 68 страниц)
Ей давно всё равно, где и когда умирать. Её жизнь давно уже закончилась. Просто в такие моменты забываешь обо всём, окунаясь в текущие проблемы и дела. А так...
Внезапно деревья расступились, и путница оказалась... Нет, не на опушке. На краю вески!
Всё же дар её не подвёл.
Оглядевшись, она заметила что-то непонятное, явно рукотворное, скорее всего, остатки дома. Да, это явно когда-то был дом. Весчане не оставили от него ничего, кроме каменного фундамента: наверняка, образующие стены брёвна растащили, где-то на дрова, а что-то, возможно, годилось и на ремонт собственных домов или забора.
Объехав остатки фундамента, она остановилась посреди широкого... двора? А если взойти вон туда, тогда...
Путница спешилась. Ноги, обутые в высокие кожаные сапоги на меху по колено ушли в снег. Повинуясь странному наитию, вызванному скорее воспоминаниями, чем даром, она, пройдя по снегу, влезла на фундамент и посмотрела перед собой на юг.
...Чернокосая девочка вышла на порог с кружкой ячменя.
– Цыпа-цыпа-цыпа, – позвала она, и стайка разномастных кур во главе с петухом, мгновенно бросив свои занятия, вроде подкапывания заборных столбов и купания в пыли, бросилась к её ногам, чтобы ни в коем случае не пропустить обед...
Где, когда она могла это видеть?..
А вон там... Там раньше был сарай, в котором хранились лопаты, грабли, бороны, сохи... Почему раньше: вон он! Весь насквозь пророс кустарником, но держится. Наверное, и старое дедово копьецо до сих пор там – кому оно нужно? Вот только заходить туда не стоит. Крыша вполне может рухнуть...
Эх, да когда ж ты привыкнешь, путница: нет тебе разницы, где умирать.
А там, позади, среди вымахавших за двадцать пять лет деревьев, теряются остова давно истлевших коровников. Если присмотреться, и столбы от забора остались, а вон там... Надо же, собачья конура уцелела!
Спрыгнув с возвышения в мягкий снег, путница подошла к нетопырихе, потрепала её по мордочке.
– Устала, моя девочка? Сейчас в веске будем. И поедим, и выспимся, – пообещала она. Голос у женщины был тихий, глухой, слегка с хрипотцой. Но приятный и своеобразный.
Проснувшись, зашевелился и вылез из-за пазухи крыс, потянулся мордочкой к её лицу. Этот крыс – не тот. Он не умеет говорить. Он не человек в теле крысы, а просто крыса. Не "свеча"...
Но уже почти четыре года – её единственный друг, и никто в целом свете не понимает её лучше, чем он.
– Тоже есть хочешь? – спросила женщина, – Потерпи, все хотят.
Ухватив за узду свою скакунью, путница потянула её вперёд, за собой. Если она права, и ей приходилось здесь бывать, если это – сгоревший хутор, то там, за бывшим забором, от которого остался вот этот обугленный столб, начинается дорога через небольшую рощу, которая выведет её в веску. А там за определённую плату можно и отдохнуть, и поужинать, и остаться до утра. Так, собственно, она и собирается сделать.
Умирать она не боится.
Она боится упустить что-то очень важное, какое-то пока неясное событие... Наверное, из-за него она и завернула в эту веску, которую за столько лет так и не удосужилась посетить.
* * *
Убрав посуду после ужина, Фесся зажгла лучину и присела за прялку.
– Не сходишь за водой, Рыся?– обратилась она к дочери, – А то завтра и умыться будет нечем.
– Да, мамочка, – кивнула девушка и сняла с гвоздя тулуп. Затем подхватила два ведра и вышла за дверь.
Женщина не успела приловчиться как следует к своей работе, как дверь с треском отворилась, и дочка, раскрасневшаяся от легкого морозца, влетела обратно в дом.
– Мама! – воскликнула девушка, – Там... там... Гости!..
– Кто? – откладывая в сторону веретено, спросила Фесся. Кого принесло на ночь глядя, она и представить себе не могла.
– Путница! Говорит, она твоя старая подруга!
Женщина, не понимая, нахмурилась..Она в жизни не то что не была знакома ни с одним путником, а даже близко к людям этого сословия не подходила. А женщин-путниц и в глаза никогда не видела. Наверное, подумала она, кто-то ошибся. С другой стороны, может это такой способ попроситься на ночлег? А вот это как раз прекрасно. У путников всегда есть деньги, возможно, заплатит за постой хорошо ( они, медные, никогда не лишние, хотя они с дочкой и не бедствуют).
– Ну тогда, зови! – развела руками Фесся.
Однако никого звать уже было не нужно: путница стояла за плечом Фессиной дочери, оглядывая хату жёлто-зелёными глазами.
– Проходите, – учтиво произнесла девушка и посторонилась.
Путница сделала ещё один шаг и остановилась, едва переступив порог.
"Саврянка, " – отметила хозяйка дома, когда капюшон чёрного длинного плаща упал с головы гостьи, явив светлые, убранные назад волосы.
Путница была уже немолодая: лет, наверное, на десять младше Фесси, за сорок, стало быть. Зато одежда на ней была явно городская – дорогая и красивая. И ещё – а в веске это и представить себе было невозможно! – на ней было не платье, а штаны! Как у мужиков, но тоже новые, из тонкой кожи, забранные в высокие, выше колена, сапоги. Из-за плеч путницы виднелись рукояти двух мечей. На безымянном пальце правой руки взблёскивало золотое колечко.
"Замужем она, что ли? Говорят, они замуж не выходят..." – подумала Фесся.
В том, что видит эту женщину впервые, весчанка теперь готова была поклясться, ибо если путники в их веску все же порой заезжали, то саврянки – уж точно никогда. И всё же кое-что смутило Фессю. Она не помнила где, но она определенно где-то видела эти жёлто-зелёные глаза. И уж совсем насмелилась было спросить об этом путницу напрямую ( в конце концов, хочется знать, кто собрался переночевать в твоём доме), как та улыбнулась знакомой улыбкой и прошептала:
– Фессенька... Здравствуй...
– Рысочка! – сама удивившись, как смогла вспомнить, всхлипнула Фесся и бросилась к своей припозднившейся гостье.
– Так вот, чьё у меня имя! Теперь поня-атно! – протянула девушка, многозначительно кивая сама себе.
- Да, умер, давно уж... Рысе тогда и пяти лет не было. Ох, словно и не со мной было... – отмахнулась Фесся. Она давно не плакала по мужу – то ли потому, что уже больше шестнадцати лет была вдовой, то ли оттого, что плохого с тех пор в жизни ее не случалось.
Старший сын весчанки, названный в честь отца Цыкой жил в Макополе, был удачно женат, растил уже двоих сыновей и вообще неплохо жил, работая на купца. Матери он, конечно, мало помогал, зато приезжал всегда с гостинцами для неё и сестры, а лучшим подарком Фесся считала то, что её внуки-погодки здоровы и сыты, а невестка ласкова и к своему мужу и к свекрови.
Дочка у Фесси замуж долго не выходила и даже, как мать в своё время, работала на хуторах, а в прошлом году просватали и её, как раз-таки за молодого парня с ближнего хутора, наследника большого, не менее, чем в своё время у Сурка, хозяйства, и свадьбу собирались играть по первому теплу.
– Плохо, конечно, одной-то будет, – вздохнула женщина, – Ну да ничего, переживу. Главное, чтоб дочка счастливая была! А я уж как-нибудь... Да и рядом тут все, соскучиться не успеешь...
Рыска лишь согласно кивала.
– Да, да... Пусть женятся. Невеста хороша, как ты в своё время, – повторяла она.
– И не говори, – махнула рукой Фесся и потянулась за бутылём с ледяным вином, затем плеснула в глиняные кружки, – Давай, подруга, давно не видела тебя!
Женщины выпили вина. Фесся немного поела квашеной капусты, Рыска не стала ни пить, ни есть. Она вообще не притронулась к еде за весь вечер.
– А у тебя как? Вы, путники, говорят, семьёй не обрастаете. Дети-то хоть есть?
Рыска усмехнулась.
– Чем путники не люди? – спросила, словно сама себя, – Конечно, есть. Трое родных, двое приемных. Всё как и у других, – ответила она.
– И где же они? – не поняла Фесся.
– Кто где... – вздохнула Рыска, глядя в тёмное окно.
Жаль, подумалось ей, она ведь их больше, скорее всего, не увидит... Как и всех остальных.
– А что с волосами-то твоими? – заглянув ей в глаза и нахмурившись, спросила Фесся.
Рыска улыбнулась.
– Поседела, – просто сказала она.
Весчанка лишь головой покачала, не представляя, отчего можно так поседеть – из чёрной стать белой!
– А вот... дети, говоришь, есть... А муж? Кольцо, вижу, на пальце...
Рыска вздохнула тяжело, горестно, погладила взобравшегося на плечо крыса и, заметив неудовольствие подруги, ссадила его на свои колени.
– Есть... – уронила она, – Вот только, где он?.. Я не знаю...
* * *
Арбалетный болт вонзился между рёбер, а она не почувствовала боли. Перед глазами почему-то встала та ночь в шатре господина Хаскиля, когда она спасла Таша...
А потом всё исчезло. Просто стало темно и холодно.
Боль пришла намного позже, когда она начала хоть что-то соображать. Она разрасталась при каждом вздохе, не давала говорить и вообще жить. Она заполнила весь мир, вытеснила собой всё остальное, даже саму жизнь... А Рыска всё боролась: и с болью, и со страхом, и с темнотой. Она была уверена, что должна жить. Почему-то должна – и всё.
Если бы она тогда знала...
Боль стала отступать постепенно. Сначала она покидала на пару лучин, потом на полдня... Ничего сказать по-прежнему было невозможно. Зато она стала понимать, что происходит вокруг.
Первым, кого она смогла отличить от тьмы и боли, был её учитель. Рыске даже на некоторое время показалось, что она просто уснула в своей комнате, в общежитии Пристани, забыв закрыть дверь, а он зашёл к ней в гости после занятий... Но всё оказалось не так.
Закашлявшись с кровью, она опять не смогла сказать ни слова, и Крысолов дал ей бумагу и уголёк. Первый её вопрос был об Альке: где он?
Старый путник прочитал написанные дрожащей рукой каракули, вернее, бросил один лишь взгляд на них.
– Не знаю, доча... Никто не знает, – уронил он.
Рыска помнила лишь как из лёгких исчез сразу весь воздух, а потолок опять поплыл перед глазами.
Много позже, ближе к весне, когда закончилась война, а сама она вполне выздоровела, Рыска смогла разузнать о судьбе каждого.
Оказалось, все живы и здоровы – чем не повод для радости?
Учитель поправился довольно быстро благодаря заботе хозяев дома, в котором его оставили.
Любимый сын, вместе с товарищами даже навещал её в лазарете. Ни он, ни его друзья-близнецы не были ранены, зато все трое очень возмужали: это нельзя было не признать.
– Я, наверное, в армии останусь, мам, – сказал Альк, хмурясь, как отец, – Ну её, вашу Пристань, ещё в крысу превращусь...
Рыска лишь плечами пожала. Неволить сына у неё никогда и в мыслях не было, тем более, в таком. Да и не было ничего такого уж прекрасного в путничьей жизни – это она знала как никто другой.
– Решай сам, сынок, – только и сказала она, – Какой бы путь ты ни выбрал, моё отношение к тебе не изменится.
Зато Делл, мальчик, которого привезли с острова, сын покойной Витторы, изъявил желание обучаться на путника, и его забрал с собой Крысолов. В то, что Рыска действительно его мать он не то что бы поверил – видимо, просто смирился, принял, успокоился. И хотя мальчик был слегка диковат и запуган, со временем, думалось ей, всё у него пройдёт. Всё забудется... По крайней мере, желания мстить за смерть Витторы Рыска в нём не заметила, да и в любом случае, она была намерена принимать дальнейшее участие в жизни этого ребёнка. Она не могла поступить иначе: это был сын Алька.
Вангелию позднее Рыска перевезла в замок к дедушке и бабушке, и девочка очень быстро там освоилась: овладела саврянским языком, подружилась с сестрой. Она была слишком маленькой, чтобы понять, что произошло в жизни её матери, а отца видела лишь однажды. Для неё, по сути, мало что изменилось.
Тётя осталась в столице вместе с учителем, который теперь не ездил по дорогам: был уже стар. Он продолжал обучать молодых. Тётя стала единоправной хозяйкой в его доме. Делл остался с ними, а после поступил и в Пристань.
Жар был ранен в бою, но несерьёзно, быстро оправился, и той же весной возвратился в Ринстан к жене и детям. После войны его жизнь быстро вернулась в привычное русло.
Марина тоже благополучно вернулась домой, но с тех пор периодически приезжала в Савринтарское тсарствие: это была её работа, на ней лежали полномочия посла Иргемаджина.
И никто, никто из большого семейства Хаскилей на этой войне больше не погиб.
Не стало только Алька...
Его не нашли ни живым, ни мёртвым. Он просто исчез. Как Рыска верно поняла тогда, кто-то из них двоих должен был стать жертвой за победу.
Альк спас её. А сам...
...Рыска долго считала, что Альк погиб. Что-либо другое представлялось ей с трудом, а проверить она не могла: дар отказал надолго: она думала, что потеряла его окончательно.
Вот тогда-то она и поседела, за одну ночь, и с тех пор все, кто не был с ней толком знаком, принимали её за саврянку. Она даже волосы отрезать хотела... Но не стала. Сохранила в память о своем любимом.
И ещё кое-что дала ей судьба, чтобы не забывать, и узнав об этом она снова проплакала от радости весь день, прямо как тогда, в молодости: она была беременна! А в конце лета того же года у Рыски родился ещё один сын. Она назвала его Эдгардом, в нарушение всех традиций семейства, к которому он принадлежал.
А когда к ней вернулся дар, а вернулся он внезапно и неожиданно, первое, что она захотела узнать – это где и как погиб Альк. Ведь наверняка же, думалось путнице, где-то на свете живёт человек, который видел его – или ещё живым, или уже мёртвым, –неважно. Этого человека нужно найти и распросить обо всём. Возможно, найти могилу любимого, поплакать, попрощаться, точно узнать что к чему... И каково же было удивление Рыски, когда дар подсказал ей: Альк жив, сто к одному!
Не смотря на невероятно морозный день, она выскочила в чистое поле и долго крутилась на месте, обдуваемая ветрами, искала его так, как раньше... И ничего не нашла.
И тогда ей стало хуже, чем прежде. Получалось так, что Альк жив, а дара у него больше нет.
А потом она и увидела всё, что было, словно наяву: ледяное море, искрящееся под зимним солнцем, лодку посреди полыньи на зелёной воде, Жара с вёслами в руках и себя на руках у Алька, без сознания, с арбалетным болтом в левом боку...
Он передумал в последний момент и справился один.
Да и не могло быть по-другому: этот человек никогда не выбирал из двух зол. Просто был растерян, а может, позвал Жара с собой для моральной поддержки... В любом случае, Жар остался жив.
Правильно ли менять одну жизнь на другую? Наверное, нет... А кто из этих двоих был для неё дороже, кем она пожертвовала бы ради другого?
Не дай божиня никому и никогда задаться подобным вопросом.
Но Альку именно такой вопрос и выпал. И он сумел на него ответить: никто. Альк не дал умереть любимой и не допустил смерти друга.
Он предпочел пожертвовать собой и своим даром.
...Рыска покинула замок в тот же вечер. Она уже поняла, что не найдёт его как находила раньше. Но кто мог запретить искать его иначе? Ведь можно было просто ездить из города в город, из вески в веску, побывать даже в соседних тсарствтях. Ведь найдёт же она его рано или поздно. Дар снова с ней, она сможет!..
Она не смогла.
На шестой год поисков она поняла, что искать больше негде. И впервые за много лет ей по-настоящему захотелось умереть, ибо ничто так не повергает в уныние, как несбывшаяся мечта, неоправдавшаяся надежда ( которая, как известно, путникам не полагается).
Рыска хотела заехать в замок и повидать на прощание детей и стариков, а потом... Что именно будет потом, она не думала. Ей было просто очень плохо. Она вдруг в полной мере осознала, почему супруга или супругу называют именно "половинкой": всё от того, что этот человек – часть тебя. Потеряв его, ты теряешь и себя тоже и уже не можешь быть прежним.
За прошедшие годы всё прошло, всё подзабылось. У Альковых родителей остались ещё дети, да и внуков было полно. Они скорбели по погибшим сыновьям, да и как может быть иначе? Но они были вдвоём, вместе. Им было легче. Да и у всех так или иначе были те самые "половинки", составляющие цельной жизни. О детях речь вообще не шла: Вангелия и Делл мало знали об отце; Эдгард-младший так вообще его ни разу не видел. Альк-младший был уже слишком взрослый, да и жизнь его была весьма насыщенной и богатой на события, чтобы надолго загрустить. По сути, из всех детей оплакивала отца только Иоланта: лишь она хорошо его помнила и, наверное, по-настоящему любила. Но и она вскоре утешилась – на то и дана людям юность, чтобы быстро залечивать раны.
И лишь Рыска осталась не у дел. Только ей не суждено было перестать горевать никогда...
И неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы в тсарском дворце, куда она заехала повидаться с её величеством, не встретилась ей Марина, прибывшая в страну несколько дней назад по делам.
Они проговорили всю ночь, и Рыска честно призналась, что не хочет больше жить.
– Да ты что, сошла с ума?! – взвилась иргемаджинка, – Как вообще можно допускать такие мысли? Тем более тебе, у которой столько детей!
