сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 68 страниц)
Две лучины спустя, сидя на ящике с грузом, Альк, по сложившейся уже привычке, смотрел на звёзды и думал. Сегодня ни с того ни с сего вспомнились вдруг события более чем трёхлетней давности – то, что произошло спустя несколько дней после того, как он распрощался с Рыской в Чеговицах.
* * *
...Враги, воспользовавшись непогодой, подошли к берегу тихо и незаметно, да ещё и в такой час, когда беды ждёшь меньше всего: между волком и собакой, за пару лучин до рассвета в сгустившейся до предела тьме.
– Подъём! К оружию! – прозвучало над лагерем.
Альк запомнил, что вскочил тогда, ещё не соображая, что к чему. Встал, поспешно собрался, вооружился, а проснулся уже потом, потому что уснул лишь три лучины назад, вернее даже не уснул, а отключился, измученный за предыдущие недели тяжёлым предчувствием беды.
Стоило лишь взглянуть на вражеский флот, как стало ясно: предстоящая битва просто безнадежна для саврян. Их прибыло на побережье восемьсот человек
У врага одних только кораблей было около двух сотен, а само вражеское войско, вооружённое до зубов, уже проворно взбиралось по скалам: из-за проливного дождя заметить вражеские корабли дозорные смогли лишь у самого берега. При таком количестве нападающих не только всем им конец – тут половина Саврии будет захвачена не позднее, чем через неделю, даже если спешно отправленный гонец успеет добраться до ближайшего форта.
"Вот бы, как тогда, наводнение случилось", – подумал Альк как-то вскользь, уже попрощавшись с жизнью.
Но наводнение не предвиделось даже близко, о нём можно было разве что помечтать. И ещё помолиться Хольге о спасении своей грешной души...
Но вот как раз богиня-то и не пришла ему на ум, потому что взгляд вдруг упал на большой наклонный утёс, издавно именуемый Пальцем Сашия. Именно к его подножию и причалила основная масса вражеских кораблей.
В облаках обозначился просвет, в который как раз попала заходящая луна – и озарила утёс красноватым светом, словно дав путнику подсказку.
Утёс можно было обрушить, но с такой ничтожной вероятностью, что браться за такое не стоило и пытаться. Почти как тогда...
Выбор был между смертью и... опять же, смертью. Альк понимал: если он такое сможет, как тогда смогла Рыска с его помощью, конец придёт не только его дару... Но если он не попытается, то погибнет не только он, и даже не только находящиеся здесь же брат и племянник. И не только всё войско.
Если он не попытается, враги ворвутся в страну, а при таком их количестве последствия будут воистину ужасны.
Стоя над обрывом под проливным дождём, путник видел перед собой не приближающихся врагов, а горящие города, погибающих мирных жителей, содрогающуюся в предсмертных судорогах родину, горячо любимую им, что бы он там ни говорил...
И он понял, почему именно рука провидения направила его сюда. В это дождливое, холодное раннее утро от него зависела судьба всей страны. И, наверное, по той же причине много лет назад боги простили его и помогли выжить.
На раздумье времени уже не было, и он представил Рыску. Она сидела у дерева с закрытыми глазами. Была ночь, но он увидел её как днем, бледную до синевы и раненую. Но больше никто в целом свете не мог ему помочь... И он обратился к ней и к её дару.
Всё получилось так легко, словно ничего другого и быть не могло. Альк даже не почувствовал, как смог свернуть ворот, даже не увидел его. Просто под ногами вдруг загудело, и все ринулись прочь от берега. Кто-то крикнул:
– Ложись!
А потом упала оглушительная тишина...
Следом раздался чудовищный треск, и огромный кусок скалы рухнул в море, подняв гигантские волны и мириады брызг. В такое просто невозможно было поверить!
Те враги, что успели долезть до верха и не были смыты волной, а их, собственно, было немного, поняли, что им всё равно конец и кинулись сражаться. Их утихомирили быстро, легко и почти без потерь. Из восьми сотен саврян погибло всего тридцать человек. Но ещё даже не увидев, кто именно погиб, Альк уже знал, что его брат Эдгард окажется в этом числе. А вот племянник не пострадал.
Вражеские корабли разметало в щепки, а море до самой следующей весны выбрасывало на берег трупы. На месте Пальца Сашия образовалась невероятно ровная и гладкая площадка, на которой было скользко как на льду. Создавалось впечатление, что утёс срезало огромным лезвием.
Что было самым странным, с самим путником не случилось ровным счётом ничего: не пропал дар, не пошла носом кровь, он не потерял сознание, и даже голова у него не разболелась. Скорее всего, подумал Альк, за всё расплатилась Рыска, но и у неё, как подсказывал ему дар, всё в итоге обошлось.
Ничего не случилось ни через лучину, ни через день, ни через неделю. В пору было думать, что ничего он и не сделал, что всё произошло само по себе, но во-первых, такого не могло быть, а во-вторых, пару месяцев спустя, когда у Алька сдохла крыса, он с немалым удивлением понял, что другая ему не нужна – то есть, вообще больше не нужна крыса, а значит, от Пристани он больше не зависит. Он правильно тогда догадался: теперь его "свечой" была Рыска. А он – ее "свечой", и в то же время оба были на равных. Неважно было, кто меняет дорогу, а кто одалживает свой дар. Всё получалось как нужно в любом случае, и расстояние между ними теперь не имело практически никакого значения.
...Брата Альк похоронил в прибрежной роще и долго ещё сидел у могилы, не в силах уйти. Ирония судьбы: сумел спасти столько народу – и ничем не помог родному брату. Конечно, он сделал всё, что было в его силах, неоднократно предупредив Эдгарда об опасности, просил покинуть побережье, как мог, подправлял его дорогу. Но изменить всё до такой степени, чтобы брат остался в живых, всё равно не получилось бы. Земная дорога Эдгара Хаскиля обрывалась на этом неласковом берегу в любом случае. Пожалуй, это и была цена, которую Альк заплатил за спасение всех остальных. Он не желал этого. Так получилось...
Почему Эдгард не послушался предостережений, Альк понять не мог. У него это просто в голове не укладывалось! Сам он так привык доверять своему дару, что в жизни не полез бы на рожон в такой ситуации. А тут... Очередное подтверждение того, что путники не всесильны. Предупредить он мог, а предотвратить было не в его власти. Вот только зачем Эдгард так сделал? Ему назло, что ли? Глупо это как-то...
...Племянник подошёл тихо, как тень, присел рядом. Наверное, нужно было что-то ему сказать, но Альк понятия не имел, как это делается. Утешать кого бы то ни было он до смерти не любил, а с племянником общался впервые в жизни. Мальчик родился в тот год, когда Альк ушел в Пристань. Всё, что путник знал о сыне своего брата – это то, что его тоже зовут Эдгард, и то лишь потому, что в их семье это имя давали всем старшим сыновьям.
Альку было невероятно жаль племянника, но он сам чувствовал себя так, что это его надо было утешать.
– Что я теперь маме скажу?.. – уронил парень.
– Хочешь, я ей напишу? – предложил Альк, посмотрев на него. Но Эдгард покачал головой:
– Не надо, дядя. За это я должен ответить сам...
– За что ответить? Ты-то в чем виноват? – взвился Альк: его горе, злость и раздражение нашли, наконец, выход. – Всё было предрешено, и я его предупреждал!
Наверное, он был слишком резок, потому что парень, не выдержав нервного напряжения, закрыл руками лицо и заплакал.
Альк захотел в этот момент сквозь землю провалиться, развернулся, чтобы уйти – и не смог. Он вдруг понял: если он оставит племянника одного в таком состоянии, тот навсегда утратит веру в людей. Никого в этот момент не было у парня ближе, чем дядя. Лишь он один в целом мире сейчас мог понять его горе.
И, наверное, потому, обернувшись и убедившись, что никого больше поблизости нет, Альк опустился на корточки перед сидящем на мокрой земле парнем, грубо, по-мужски обнял его и долго так сидел, прижав его к себе, изредка похлопывая по плечу, но не говоря ни слова. Пусть поплачет за них обоих... Он ещё по сути совсем ребёнок. Восемнадцать лет – это так мало. Да и причина веская: смерть отца. Пожалуй, таких слёз не стоит стесняться.
А может быть, если бы в его жизни тогда... Но Альк как всегда себя одернул.
Валяясь на лежаке без сна следующей ночью, он вспоминал, но так и не вспомнил, как зовут вдову брата, сколько у них всего детей и даже – когда они виделись в последний раз. Зато ему стало понятно, почему Эдгард не стал его слушать: они были чужими друг другу. Носили одну фамилию, были похожи, как близнецы, но ничего друг о друге не знали, не общались все эти годы, да и общего у них ничего не было. И хотя в размолвке всегда виноваты оба, больше виноват всегда тот, кто остался в живых.
Ничего назад теперь не повернёшь, да он никогда и не оглядывался назад. Но впереди кое-что изменить было можно.
Покидая Эдгарда-младшего, Альк сказал ему на прощание:
– Знай: ты моя родная кровь. У тебя теперь нет отца, но ты всегда можешь на меня рассчитывать. Я хочу, чтобы ты об этом помнил.
Парень искренне удивился, даже не сразу нашёл, что ответить.
– А папа говорил, что вы плохой... Что злой, жадный и расчётливый. Я так рад, что это неправда! – сказал он наконец.
Альк подавил вздох. Приятно услышать, что думал о тебе всю жизнь родной брат, а от его сына – приятно вдвойне. Но дело теперь было прошлое, и он лишь улыбнулся в ответ.
– Он так не считал, – сказал путник, – Просто много лет назад мы с твоим отцом сильно поссорились, и он обиделся на меня. Я и не думал, что обиделся так серьёзно. Тебя тогда ещё и на свете не было, и неправильно будет, если за эту глупость расплатишься ты.
– Мама всегда соглашалась с отцом по поводу вас, – добавил Эдгард.
– А твоя мама видела меня один раз в жизни, – сказал Альк, – Она вообще ничего обо мне не знает. Впрочем, ты уже взрослый и волен соглашаться с тем, с кем захочешь.
Парень покачал головой.
– Я уже и без них понял, какой вы на самом деле, – сказал он, – И, если вы не против, я хотел бы с вами дружить. Если мы оба переживем эту войну... Наверное, отец тоже хотел бы этого.
Альк по-отечески обнял племянника и пожелал ему лёгкой службы. А потом уехал: его вызывал тсарь. Эдгард остался в армии. Ему предстояло многому научиться, но это было скорее хорошо, ибо во все времена Хаскили служили отечеству, и сложивших головы в боях за родину было не счесть. Вырос ещё один достойный потомок рода; им можно было гордиться.
Причину размолвки с братом Альк вспомнил, и это был сущий пустяк, скорее повод, а не причина. Но именно из-за этого пустяка в жизни и образовался такой пробел. И снова - дар ничем не помог.
А сколько в жизни таких моментов, когда на эмоциях мы бросаем близким людям обидные, горькие слова, лишь бы сразу вернуть подачу. Вот если бы можно было так не делать... Не пришлось бы за это расплачиваться.
Но люди – всего лишь люди, даже если они путники, даже если мудрецы. Никто не отменял свойственных любому человеку сильных душевных переживаний, в моменты которых он особенно слаб и беззащитен, ибо от самого себя никто не может защитить. Альк просто не являлся исключением.
...О предстоящем потрясении Альк не догадывался до самого последнего момента, до того, как развернул Рыскино послание... А когда прочитал, просто не поверил своим глазам: долго перечитывал, вглядываясь в каждую букву... А когда осознал, ему стало так плохо, словно все беды предыдущих дней, которые он так стойко вынес, навалились на него разом. На вопросы: за что? Что на этот раз не так? – не было ответов.
Сначала пришла злость: ни одна женщина ни разу не давала ему от ворот поворот! Рыска, как выходило, сделала это уже в третий раз. Ему захотелось выяснить – почему? И он немедленно нашел бы её. Ведь не могло же быть ничего серьёзного, он чувствовал! Но тсарь пока его не отпускал.
Наверное, признайся Альк ему честно, куда и зачем ему нужно ехать, и Шарес весьма вероятно вошёл бы в положение подданного, но путник ни словом, ни видом не выражал своего смятения. Делу мог бы помочь Крысолов, но для него нашлось другое задание: тсарь срочно отправил старого путника на запад, чтобы тот помог разобраться в очередной, возникшей там заварушке, и Альку пришлось занять его место в охранении его величества.
Последней стадией была апатия: ему вдруг стало всё равно. Похоже, подумал Альк, Рыска просто хорошо подумала и решила, что одной ей быть легче и удобнее, что так ей привычнее, что считаться с чьим-либо мнением она не желает. В дело опять вступила гордыня: а вот не поеду! Пусть сама меня ищет, если хочет!
А потом время снова ускорило ход, замелькали события, и вот уже больше чем три года с тех пор прошло.
Где Рыска и что с ней, Альк не знал, больше её не видел, но чувствовал, что жива и серьёзных бед у неё не случалось. За три года забылась обида, и, пожалуй, он и рад был бы её видеть, но специально больше не искал. Да и что он сказал бы ей, если бы встретил? Похоже, они и правда оказались слишком разными, раз за десять, а теперь уже за тринадцать лет так и не смогли договориться. Похоже, им и правда лучше было порознь...
Теперь, думал Альк, помириться уже не получится, ибо прожитые порознь годы сделали не умнее, а упрямее. Каждый прожил их так, как считал правильнее и тем более теперь не изменится. И каким бы непреклонным не был Альк, Рыска тоже давно не девчонка. Она прошла долгий многотрудный путь, следует это признать. То, чем раньше Альк аргументировал в спорах с ней, теперь ей тоже было известно. Да и вообще, путникам не полагается быть вдвоём. Путникам самой судьбой предначертано одиночество, даже таким необычным, какими им удалось стать...
Она просила одолжить ей дар несколько раз – он чувствовал и не отказывал, справедливо полагая, что и ему рано или поздно может понадобиться помощь. Альк был уверен, что она тоже ему поможет. Жаль, что таким же образом, на расстоянии, нельзя было пообщаться иначе, просто поговорить, хотя бы по-дружески, по старой памяти. Но на это, увы, их возможности не распрастранялись, ограничивались лишь сменой дорог.
Разумеется, было у него в жизни и хорошее: среди бесконечных путей-дорог, которые стали для Алька привычным, была одна – та, которая вела домой. А дома, под присмотром матери и слуг росла его дочка.
Общение с Иолантой неожиданно оказалось для него очень приятным. Альк стал стремиться домой намного сильнее, чем раньше. Из поездок он всегда привозил девочке подарки, а в свои краткие визиты проводил с ней почти всё свободное время: играл с девочкой, гулял, подолгу разговаривал. Альк искренне полюбил дочь.
Иоланта росла милой и кроткой. Из таких обычно и получаются отличные жёны и матери. Отца она обожала, всегда встречала радостными возгласами и с разбегу на него запрыгивала, а потом долго обнимала и целовала. Неулыбчивый путник прямо-таки таял в такие моменты.
Что по сути Иоланта Альку никто, забылось как давний страшный сон. Никто не собирался вводить ребёнка в курс дела, тем более, что кроме самого Алька и его матери об этом никто и не знал. Служанка, помогавшая при родах Дамиры, давно умерла, а с родственниками покойной связь давно была потеряна (о чем общаться знатным господам с весчанами?). Девочка имела все шансы прожить жизнь в полной уверенности, что является потомком рода Хаскиль.
Однако кое-что Алька все же беспокоило. Данное им обещание, что мать девочки жива и скоро вернётся, Иоланта запомнила наизусть и периодически задавала вопросы о ней. В какой-то момент, когда он всерьёз расчитывал, что Рыска будет с ним, Альк естественно собирался их познакомить и, зная Рыскину доброту и любовь к детям, расчитывал, что ситуация в итоге разрешится. Конечно, заставить девочку поверить, что Рыска - её мама он не смог бы. Но примириться с присутствием мачехи Иоланта вполне могла – и даже полюбить её. Но жизнь повернулась совсем другой стороной...
Можно было бы жениться вторично и попробовать убедить дочь, что это её мама (Альк и на такое был готов, лишь бы не травмировать ребёнка), но повторять ошибку совершенно не хотелось. Один раз он уже связал себя с первой встречной, и ничего хорошего из этого не вышло. Теперь же на кону стояла судьба неродной, но любимой дочери, а не только его. Доверять воспитание Иоланты неизвестно кому Альк не хотел.
И потому приходилось врать. Бессовестно врать, глядя в чистые, голубые глаза ребенка.
А время шло. Девочка росла.
Альк отдавал себе отчёт, что рано или поздно придется признаваться и злился – и на себя, и на мать. Надо было рассказать всё сразу... Теперь же это было сделать намного сложнее. Вот тебе и достоинство, которое одно на весь мир, честность, неподкупность и иже с ними. Возьми, скажи ребенку, что его мамы давно нет! Что, не получается? А где же ваши принципы и невероятное бесстрашие? Куда это всё девается, когда дело доходит до таких вопросов?..
И Альк решил: ждать больше нечего. Пора. Вот вернётся из поездки и всё расскажет Иоланте. Конечно, будет море слёз, но лучше пусть она узнает это сейчас и от него, чем потом и от добрых людей, которых, хвала Хольге, кругом великое множество.
