сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 68 страниц)
— Много, интересно, отец с тобой сидел, мам? — зашёл он с другой стороны.
— Когда тебя рожала, он как раз уезжал по делам. Вот и получилось!.. — не осталась в долгу мать.
Вздохнув, Альк взял табуретку и сел в изголовье кровати, на которой корчилась Дамира. Ему было её по-человечески жаль, но не более того. На дороги он взглянул и ужаснулся: ничего определенного, несколько «до развилка», а остальные такие, что лучше уж вообще ничего не трогать. Мучиться несчастной девушке предстояло до-о-олго, а исход терялся в паутине дорог.
Есть Альку не хотелось, как обычно от волнения, а вот в сон в тепле потянуло моментально, но прилечь ему так и не дали. Если женщины могли меняться, периодически уходя отдыхать, то его заменить было некому. Представив, как комфортно было бы в замке, усевшись в кресло, ожидать результата родов, Альк совсем загрустил. Да и отец там вполне мог его заменить, хоть на время: не обязателен муж, можно и кого-то другого из родственников-мужчин за плечом роженицы усадить.
Но это мечты. По факту оставалось сидеть и ждать. Альк и сидел, злясь от усталости, готовый вот-вот уступить свой пост Сашию. Дороги перед его глазами были размыты и неясны, да еще и голова разболелась от воплей: помимо него, Дамиры и трёх женщин, в избе находился ещё и маленький ребёнок, новорожденная, не больше месяца, малышка, дочь Алиды, о которой говорила жена. Так вот, девочка периодически плакала, добавляя суматохи.
Более полутора суток прошло, пока в родах, наконец, наметился сдвиг, и Альк увидел его первым: одна из дорог, раздвоившись, определилась. Оставалось повернуть, чтоб попасть на неё.
— Крысу подай, — попросил он мать.
— Я ее боюсь, — ответила женщина.
— А мне нельзя отсюда уходить, — мстительно произнёс он.
Ругаясь себе под нос, госпожа Хаскиль пошла за «свечой».
— Только за хвост не бери! — предупредил Альк с ухмылкой.
Брезгливо, двумя пальцами, мать подала ему крысу.
— Тихо все! — велел он, сосредотачиваясь на дороге. Ворот лег в руку. Альк закрыл глаза.
… Зелёное поле переходит в пшеничное — и становится золотым. Ярко-синие, цвета осеннего неба, васильки, то тут, то там выглядывают из колосьев. Белые пушистые облака пасутся в небесах, словно барашки. Лето до того разгулялось, всё до того прекрасно, что думать о плохом просто невозможно. Да и причины нет. Что может быть плохого в таком чудесном мире?
Добротный весчанский дом с палисадником, огороженный реденьким, невысоким заборчиком, вплотную притулился к берегу озера, такого гладкого, что отражающиеся в нём предметы прорисованы с невероятной четкостью.
На берег озера высыпает стайка мальчишек, лет по восемь-десять. Чёрные волосы, чёрные глаза, крепенькие фигурки ринтарцев. И лишь один резко отличается от всех: он на полголовы выше товарищей, стройный, как тополёк, худенький и светловолосый.
Он не просто чуть светлее других ребят: его волосы, заплетённые в две косы, чуть ли ни одного цвета с облаками в небе. И глаза — яркого жёлто-зеленого цвета.
Видно, что он здесь главный: ребята пропускают его вперед, указывая на озеро.
Паренёк берет камушек, один из зажатой в кулаке горсти и пускает по воде «лягушкой». Камень скачет до середины озера. Второй доскакивает почти до противоположного берега.
Мальчишки начинают прыгать, кричать, выражая восхищение. А светловолосый стоит, скрестив на груди руки и задрав нос. Он не подаёт виду, но его просто раздувает от гордости.
Друзья вновь показывают ему на воду, прося подтвердить звание лучшего пускателя «лягушки». Мальчик снова небрежно прицеливается, и тут один из товарищей легонько толкает его в бок со словами:
— Смотри, кажись, твоя мать приехала!
Светловолосый резко оборачивается. В глазах его загорается радость. Камешки горстью летят в озеро, а мальчик уже бежит в сторону леса, за околицу вески. Бежит быстро, легко, радостно.
— Мама! Мама приехала! — кричит он на бегу.
Нетопырь, подняв дорожную пыль, резко останавливается. Стройная, гибкая, как змея, черноволосая девушка спрыгивает со своего скакуна, откинув за спину две длинные, толстые косы, на ходу снимает ножны двух мечей и не глядя бросает их в траву на обочине дороги — не до них сейчас, у неё есть дело важнее, — и бегом устремляется навстречу мальчику.
Прыжок, второй, третий — и вот она уже подхватывает на руки врезавшегося в неё ребенка, начинает кружить его, взбивая пыль, топча ромашки у обочины. А потом замирает на месте, накрепко его обняв.
Затем ставит сына на землю, присаживается перед ним на корточки и смотрит в его глаза — такие же, как у неё самой.
— Мамочка! — шепчет мальчик, и девушка снова обнимает сына, прижимается щекой к его груди, улыбается, закрыв глаза. Чёрные косы метут дорогу – ей нет до этого дела.
— Сыночек мой! — шепчет она в ответ. — Альк…
— Альк? Ну ты спишь, что ли?
Альк вздрогнул и чуть не упал с табуретки.
— Да нет, конечно, — сердито ответил он со сна.
— Так расплетай косу! Ты теперь папа! — весело говорит мать. — Крысу только убери, — напоминает она.
Мир обретает реальные краски. Он снова в весчанском доме, рядом кровать с роженицей. Женщины суетятся, младенец заливается на руках у бабушки.
Альк отложил крысу, вымыл руки и расплёл правую косу. Зажмурился, дернул, поморщился, потёр за ухом — больно! Чуть не споткнувшись, подошёл к ближе к матери, попытался рассмотреть ребёнка.
— Быстрее давай! — поторопила его мать. — Смотрит он. Ещё насмотришься!
— Кто, мам?
— Девочка! — с гордостью произносит мать, пока он неловкими после сна пальцами перевязывает пуповину прядью волос. Голова болит всё сильнее, из носа вот-вот потечёт. Зато получилось! Наконец-то…
Не одевшись, Альк выскочил в холодную ночь. Мороз спал, началась оттепель. Сильный, солёный, влажный ветер дул с моря. Альк встретил его грудью и с удовольствием вдохнул. Потом провёл рукой под носом — кровь… Только почему-то он не помнил, как сменил эту дорогу.
…А через четыре лучины мать разбудила его страшным известием. В доме снова поднялась суматоха.
Их служанка, бывшая сестра милосердия, истово молилась перед двуиконием. Алида тихо всхлипывала у печи, качая дочь. Мать потерянно озиралась по сторонам. Дамира на кровати металась в бреду.
— А я ведь говорил! — в сердцах выкрикнул Альк и снова выскочил на улицу. — Ну сколько уже можно? — прокричал он небесам.
А потом уселся на скамейку у стены дома, откинувшись назад и вытянув ноги. Сколько он так просидел — неизвестно. Но ни холода, ни печали он не чувствовал. Только безразличие…
Какой смысл быть путником? Ну, поменял дорогу, а в итоге пришёл туда же, только с другой стороны!
Из дома вышла мать, а за ней Алида.
— Встань! — велела госпожа Хаскиль сыну, и когда он подчинился, накинула на него тулуп. — Не хватало мне ещё твоих болячек!
— Я уже не маленький, — буркнул Альк.
— Я вижу!
Алида глубоко вздохнула и вдруг проговорила.
— Дамира очнулась и попросила дать ей ребёнка.
— Ну и?
— Я дала свою дочь.
— Зачем? — рявкнул Альк, вскочив со скамейки. — А потом что делать?
— Тихо, послушай! — велела мать.
— У меня одиннадцать детей, Альк, — начала Алида. — Мне их иногда кормить нечем. Эта вообще нежданчик… А у вас такое горе. Дамира не переживет, — прошептала женщина, всхлипывая.
— И что? — устало, со вздохом, спросил Альк.
— Если вы не против, Альк, я отдам дочку вам…
Он долго, молча на неё смотрел. А потом со словами:
— Идите вы все к Сашию! Делайте, что хотите! — ушёл в темноту.
Он устал так, словно на нём пахали, чувствовал себя потерянным и несчастным, и поэтому всё шёл и шёл куда-то без цели.
И вдруг остановился.
Если богиня слышала всё то, что он думал и говорил в отчаянии, ему следовало тут же падать на колени и просить Пресветлую простить его за скудоумие и благодарить за её высшую мудрость, недоступную смертному, будь он хоть трижды путник.
…Потому, что он вдруг понял, чью дорогу ему удалось поменять.
Впервые за полтора месяца Альк радовался, хотя вроде и нечему было.
========== Глава 8 ==========
Рыска проснулась среди ночи от пустоты, пошарила рукой по кровати — и сердце её упало.
Не такая уж и пьяная она была, всё помнила. И, главное, сказала-то всё верно…
В темное послышался вздох.
— Альк? — позвала она вопреки тому, что подсказывал дар.
— Да уехал он, — ответила темнота голосом Жара.
— Давно? — вскинулась девушка.
— Лучин пять-шесть.
— Дай свою корову!
— На ней и уехал…
Жар думал, что Рыска как всегда расплачется, но девушка внезапно притихла. Он долго ждал реакции с её стороны, не дождался и спросил сам:
— Рысь, ты спишь?
— Нет, — чужим каменным голосом ответила она.
— Рысь, прости, но ты неправа была… Ты хоть помнишь, что было?
— Помню, — тот же каменный голос.
— А корову я ему продал, потому, что ты ведь знаешь его: он всё равно сделает, как решил, никто не помешает… Но я его просил, чтоб он не уезжал! — оправдывался Жар.
— Всё равно.
Жар допустил оплошность: он не понял, что произошло с Рыской. Не обратил внимания на каменный голос, произносивший только одну фразу:
— Все равно.
И поэтому, рассказав всё, даже то, что проговорился по поводу ребёнка его отцу, успокоился и уснул — на той самой шкуре у камина. А наутро просто поспешил по своим делам, радуясь, что не пришлось утешать подругу. Может быть, подумал он, ей и правда уже всё равно? Лично он не смог бы столько времени терпеть, а тем более, любить того, кто треплет ему нервы.
Не заметил ничего и Крысолов, слишком занятый делами Пристани. Когда Рыска молча отдала ему ключ, он лишь спросил тихо:
— Ну что, всё хорошо?
— Хорошо, — с каменным лицом ответила девушка.
— Давно уехал?
— Вчера.
— Когда ещё приедет?
— Не знаю.
— Ну ладно, — со вздохом заключил Крысолов, сделав вывод, что его ученики ни до чего не договорились, и отвернулся, поглощённый своими наставничьими заботами.
Рыскиного состояния не заметили ни наставники, ни сокурсники, кроме трех девиц: они-то как раз порадовались, глядя на осунувшееся Рыскино лицо, почуяв, что с любимым она рассталась плохо. Да и нечего особо было замечать: девушка исправно посещала занятия, была как обычно сосредоточена, серьёзна и старательна.
А через две недели пропала.
Крысолов безуспешно постучался в тот вечер в её дверь и ушёл, несолоно хлебавши, решив, что Рыска спит. А на следующий день, не увидев её на занятиях и снова не достучавшись, пошёл к комендантше.
— А нет её. Она ключ сдала, господин, — огорошила его женщина. — Ещё вчера в обед…
Крысолов был весьма озадачен.
Жар тоже понятия не имел, где Рыска, но сразу догадался, что ничего хорошего тут быть не может.
— Вот говорил же я, — злился он, — что от этого проклятого саврянина одни несчастья! Не было его, и всё хорошо было. Как явился, так всё, беда! Где вот теперь моя Рысонька?
Жар недоговаривал. За Алька он тоже переживал. Можно было бы спросить Крысолова, всё ли с ним в порядке, но, во-первых, было не до этого, а во-вторых, ему гордыня не позволяла интересоваться саврянином.
Пораспрашивав знакомых стражников у ворот, Жар смог узнать: да, они видели девушку в темно-серой длинной шубе, вчера, ближе к закату. На чем? А не на чём, пешком.
— Вот упрямая! — взбесился Жар. А у Крысолова возникло нехорошее предчувствие, вернее, возникло оно давно, а сейчас просто стало сильным и более определённым. Именно поэтому он и взял нетопыря из стойла, зная, что придется далеко ехать.
— Ты не езди со мной, — бросил он Жару. — Я один лучше и быстрее справлюсь, – и, выехав за ворота, пришпорил своего скакуна. Только снег вокруг вихрем поднялся!
И справился, как и обещал.
Дар привёл его к Рыске. Она сидела под деревом в пятнадцати вешках от города, в стороне от дороги. Без помощи дара её трудно было бы заметить. Сказать, что она жива в полном смысле слова было нельзя. «Еле жива» подходило лучше.
Припорошенная снегом и уже без сознания, весила она, казалось, больше, чем на самом деле. Хлопки по щекам, тряска и тому подобные действия не дали результатов. Всё, что путник мог сделать, — это поскорее подхватить девушку на руки, сесть с ней в седло и, погоняя нетопыря, вихрем мчаться обратно в город. И хотя животное возмущалось из-за двойной нагрузки, доехали они быстро, ещё до заката.
Сдав полумёртвую воспитанницу в лазарет, Крысолов пошел за Жаром.
Весь следующий месяц они по очереди дежурили у её постели, но в сознание Рыска так и не пришла.
А в один прекрасный день, ближе к вечеру, Крысолову принесли письмо, вернее, записку с жёсткими сухими словами:
«Уважаемый господин путник, просим вас явиться в лазарет для обсуждения ситуации с вашей дочерью».
Он кивнул, отпуская посыльного.
Нечего тут было обсуждать. Всё и так было ясно. Крысолов шёл в лазарет прощаться.
Жар докурил и бросил «бычок» за ограду лазарета, поежился, приподнял воротник. Ну и зима в этом году! Скорее бы уж потеплело.
Жаль, не все до тепла доживут…
Со вздохом толкнул он дверь здания. Развязка была ему ясна как день: тут и дара не надо, достаточно было взглянуть на Рыску, полумёртвую, какую-то зеленую… Кошмар, что он скажет её сыну, когда тот вырастет? Хотя, наверное, он и сам не доживёт. Умрёт на месте от разрыва сердца, когда скажут, что Рыски больше нет…
Крысолов сидел на лавке в гулком коридоре лазарета. Он словно постарел разом на десять лет. По лицу пожилого путника струились слёзы.
Жар бросился к нему.
— Умерла? — спросил он, схватив мужчину за плечи.
— Пока нет… Но до утра уж точно не доживёт. Девять из десяти… — печально изрёк Крысолов.
Жар в сердцах треснул по стене кулаком.
— Ну почему? — воскликнул он. — Почему?! Только не Рыска!.. А вы ей почему дорогу не подправили? — напустился он на путника. — Вы же такой сильный, всё можете! Почему ей не помогли?
— Я же тебе объяснял, — устало произнес Крысолов. — Потому что путники и видуны друг на друга влиять не могут, даже незначительно…
— А как же Альк с Рыской?
Путник отёр слёзы, привалился к стене, задумался.
— У них была особая связка. Она разорвалась, когда Альк разделился с крысой.
— А вдруг нет? — с надеждой воскликнул Жар, даже не подозревая, насколько он близок к истине.
— По-другому не может быть…
Жар устало опустился на лавку рядом с путником.
— Это всё из-за него! — прошептал он. — Ненавижу…
Они, наверное, оба задремали, прямо сидя на лавке, потому что не слышали, как помощник лекаря подошёл к ним.
— Господа! — тихо позвал он.
Крысолов открыл глаза. Жар подскочил.
— Ну? — вцепился он парню в воротник.
Тот сильно испугался и попятился.
— Умерла? — прорычал Жар.
Крысолов обратился в слух, подавшись вперёд. Голова у него разболелась, дар ничего не подсказывал.
Парень лишь губами шевелил.
— Какого Сашия ты молчишь? — зло спросил путник.
— Простите… господа, — пролепетал наконец парень. — Нет… Девушка жива… Очнулась… Ей лучше.
Мужчины бросились в палату наперегонки. Впервые за месяц у них появился повод для радости.
Конечно, бывает такое, что улучшение происходит перед смертью, но таких мыслей не возникло ни у одного, ни у второго: Жар этого попросту не знал, а Крысолов теперь как никогда ясно видел Рыскину дорогу. Он точно знал: его доча теперь выздоровеет.
И мальчика с белыми косичками, бегущего через золотое поле навстречу своей матери, он тоже видел.
***
Альк приехал не весной, как обещал Крысолову, и не летом, а в начале осени: в Пристани только занятия начались. Когда он покидал замок, в Саврии уже совершенно пожелтели и начали опадать листья. В Ринстане же, расположенном на много кинтов южнее, ещё до сих пор было по-летнему тепло, только по ночам стало чуть прохладнее, чем летом.
Альк сильно изменился за эти месяцы: стал ещё жёстче, ещё мужественнее, а может, так просто казалось, потому что спал с лица.
С самого начала весны он не сидел на месте и дня, подрабатывая то на трактах, то в городах. Последний месяц он провел в Лоэни: его величество послал на помощь в усмирении переворота. В итоге Лоэнь вошла в состав Савринтарского тсарствия. А Альку хватило гонорара на нетопыря. Теперь он мог собой гордиться: мечта сбылась, обрела законченные очертания.
В замок он заехал лишь на сутки — отдохнул, посмотрел на дочь, а наутро уже отправился в путь.
Решение он принял, и ему было плевать на последствия.
Мать исполнила то, что задумала: поговорила с ним, и, заручившись её поддержкой, Альк Хаскиль отбыл в Ринстан.
