Текст книги "Неизбежная могила (ЛП)"

Автор книги: Роберт Гэлбрейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 60 страниц)

– «Я допускаю такую возможность», – повторили собравшиеся, включая Робин.

Служители начали аплодировать, и остальные прихожане последовали их примеру, увлеченные общим ликованием, некоторые из них радостно смеялись.

– Хорошо! – сказал Джонатан, лучезарно улыбаясь им всем. – А теперь, рискуя показаться самым низкооплачиваемым фокусником, – снова смех раздался в ответ на его слова, – я хочу, чтобы вы все кое о чем подумали. Не произносите это вслух, никому больше не рассказывайте, просто подумайте: придумайте цифру или слово. Число или слово, – повторил он. – Любое количество. Любое слово. Но решите это сейчас, внутри храма.

«Сорок восемь», – наугад подумала Робин.

– Скоро, – сказал Уэйс, – вы покинете этот храм и продолжите свою жизнь. Если случится так, что это слово или это число попадется вам на глаза сегодня до полуночи – что ж, это может быть совпадением, не так ли? Это может быть случайностью. Но вы только что допустили возможность того, что это может быть чем-то другим. Вы допустили возможность того, что Благословенное Божество пытается заговорить с вами, сообщить вам о своем присутствии сквозь хаос и отвлекающие факторы этого мирского шума, заговорить с вами единственным средством, которое есть в его распоряжении на данный момент, прежде чем вы начнете изучать его язык, прежде чем вы будете способны отбросить весь мусор этого бренного мира, и увидеть Высшее так же ясно, как это делаю я и многие другие…

– Во всяком случае, – сказал Уэйс, когда изображения божеств на киноэкране позади него исчезли и снова появилось улыбающееся лицо Раста Андерсена, – я надеюсь, что история Раненого пророка напомнит вам, что даже самые беспокойные могут обрести покой и радость. Что даже те, кто совершил ужасные поступки, могут быть прощены. Что есть дом, к которому могут быть призваны все, если только они верят в эту возможность.

С этими словами Джонатан Уэйс слегка склонил голову, прожектор исчез, и, когда прихожане начали аплодировать, храмовые светильники снова зажглись. Но Уэйс уже ушел, и Робин снова поневоле восхитилась скоростью, с которой он исчез со сцены, что, действительно, было похоже на прием фокусника.

– Спасибо тебе, Папа Джей! – крикнула светловолосая девушка, которая ранее разговаривала с Робин, поднимаясь на сцену и продолжая радостно аплодировать. – А теперь, – сказала она, – я хотела бы сказать пару слов о миссии ВГЦ здесь, на земле. Мы стремимся к созданию более справедливого и равноправного общества и работаем над расширением прав и возможностей наиболее уязвимых слоев населения. На этой неделе, – она отошла в сторону, чтобы на экране кинотеатра появилось новое видео,  – мы собираем средства для проекта ВГЦ «Молодые опекуны», который предоставляет возможность отдохнуть молодым людям, являющимся опекунами хронически больных членов семьи и инвалидов.

Пока она говорила, на экране один за другим появлялись видеофрагменты, изображающие группу подростков, сначала бегущих вместе по пляжу, затем поющих у костра, занимающихся скалолазанием и катающихся на каноэ.

– В ВГЦ мы верим не только в индивидуальное духовное просвещение, но и оказываем помощь переживающим сложные времена людям, состоящим в нашей церкви, а также не являющимся ее членами. Если у вас есть возможность, пожалуйста, подумайте о том, чтобы сделать пожертвование на наш проект для молодых опекунов на выходе из храма, и если вы хотите узнать больше о церкви и нашей миссии, не стесняйтесь задать свои вопросы нашим служителям, которые будут рады помочь. Сейчас я оставлю вас с этими прекрасными фотографиями некоторых из наших последних гуманитарных проектов.

Она сошла со сцены. Поскольку двери не открылись, большая часть прихожан осталась сидеть, наблюдая за экраном. Огни в храме все так же неярко горели, и Дэвид Боуи снова начал петь, в то время как неподвижная паства смотрела другие отрывки видео, показывающие бездомных, которые едят суп, радостных детей, поднимающих руки в африканской школе, и взрослых людей разных рас, проходящих своего рода групповую терапию.

«Мы могли бы стать героями, – пел Дэвид Боуи, – всего на один день».

11

Слабая черта на пятом месте. Молния отходит и приходит. Ужасно! Хотя бы и в стотысячный раз,

не утратишь умения действовать.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Страйку не терпелось узнать, как прошел первый визит Робин в храм, но он не смог ответить на несколько ее звонков, поскольку находился в тот момент в метро с большой сумкой магазина игрушек «Хэмлис» на коленях. Пятая попытка Робин связаться с ним наконец увенчалась успехом, в это время он сошел с поезда на станции Бромли-Южный и уже сам собирался набрать ее номер.

– Извини, – первым делом сказал он. – Был вне зоны доступа. Я как раз направляюсь к Люси.

Люси приходилась Страйку сестрой, с которой он вместе рос, у них была одна мать, но разные отцы. Хотя он любил Люси, у них было очень мало общего, и посторонние люди, как правило, очень удивлялись, узнав, что они родственники, учитывая, что Люси была невысокой и светловолосой. Страйк решился на этот визит из чувства долга, а не ради удовольствия, и приготовился, что ближайшая пара часов будет не простой.

– Как все прошло? – спросил он, идя по дороге, в небе над которой уже собирались дождевые тучи.

– Все не так, как я ожидала, – призналась Робин, которая прошла несколько кварталов от храма, прежде чем нашла кафе со столиками на улице, где, благодаря прохладной погоде, ее разговор никто бы не стал подслушивать. – Я думала, что будет побольше всякой чертовщины, но все было совсем не так, говорили о тотальной социальной справедливости и свободе выражать сомнение. Однако устроили все очень ловко – на экране крутили фильмы, и Дэвид Боуи играл на фоне...

– Боуи?

– Да, его песня «Heroes», но самое интересное, что Папа Джей был там лично.

– И какой он?

– Он очень харизматичен.

– Это следовало ожидать, – проворчал Страйк. – Кто-нибудь пытался тебя завербовать?

– Не напрямую. Блондинка, которая, я думаю, в курсе стоимости одежды Пруденс, перехватила меня на выходе. Сказала, что надеется, что мне понравилось, и спросила, есть ли у меня какие-нибудь вопросы. Я сказала, что все это было очень интересно, но я не проявила особого к ней интереса. Она ответила, что надеется увидеть меня там снова.

– Прикидываешься неприступной, – сказал Страйк, который только что почувствовал на лице первые капли ледяного дождя. – Хорошая тактика.

– На выходе мне пришлось бросить двадцатифунтовую банкноту в ящик для сбора пожертвований, – сказала Робин, – учитывая, что у меня сумочка за пятьсот фунтов. Однако я позаботилась о том, чтобы мальчик у двери увидел, сколько я кладу.

– Возьми эту сумму из нашей жестяной банки с наличностью, – сказал Страйк.

– И я... ух ты, – Робин засмеялась и удивилась одновременно.

– В чем дело?

– Э... ничего.

Двое молодых американцев – высокие, упитанные, бородатые, в бейсболках – только что заняли место через два столика от Робин. На одном была рубашка поло, на другом – футболка с логотипом гоночной серии NASCAR²⁵ и надписью «Джимми Джонс»²⁶ с большим номером 48.

– Ничего особенного, расскажу тебе позже, – сказала Робин. – Хотела поделиться первыми впечатлениями. Ну давай пока, если ты идешь к Люси. Увидимся в понедельник.

Страйк, который был бы рад возможности отвлечься на разговор с Робин, направляясь на не самую желанную встречу, попрощался и продолжил путь, чувствуя, как им овладевает дурное предчувствие. Люси, судя по голосу, была в восторге от того, что он приедет, и это делало перспективу сообщить ей свою новость еще менее приятной.

На большой магнолии в саду у дома Люси и Грега, естественно, не было цветов в этот прохладный мартовский день. Страйк постучал в дверь, и ему почти сразу же открыл его любимый племянник Джек.

– Черт возьми, – сказал Страйк. – Ты вырос примерно на двадцать сантиметров с тех пор, как я видел тебя в последний раз.

– Было бы странно, если бы я уменьшился, – ухмыльнулся Джек. – А ты похудел.

– Да, мне нужно уменьшаться, – сказал Страйк, вытирая ноги о коврик у двери. – Ты поймешь, когда доживешь до моих лет... Я купил это для тебя, Люка и Адама, – добавил он, протягивая Джеку большую сумку.

В этот момент в холле появилась Люси и, услышав последние слова, радостно улыбнулась, глядя на Страйка. Ранее она была всегда недовольна, когда он особо выделял только ее среднего сына.

– Какой приятный сюрприз, – сказала она, обнимая брата. – Люк ушел на футбол с Грегом, но Адам наверху. Проходи, я только что достала банановый хлеб из духовки.

– Пахнет великолепно, – похвалил Страйк, следуя за ней на кухню, сквозь стеклянные двери которой виднелась лужайка. – Мне небольшой кусочек. Я еще не на сто процентов достиг своего желаемого веса.

– Я так рада, что ты позвонил, потому что немного беспокоюсь за Теда, – продолжила Люси, доставая из буфета пару маленьких тарелочек. Тед был их овдовевшим дядей, который проживал в Корнуолле. – Я позвонила ему сегодня утром, и он рассказал мне ту же историю, что и в прошлый раз, когда мы созванивались, слово в слово.

– Думаю, ему одиноко, – ответил Страйк, усаживаясь за кухонный стол.

– Может быть, – с сомнением ответила Люси, – но я подумала, что стоит поехать и повидаться с ним. Ты поедешь со мной?

– Да, если ты меня заранее предупредишь, – сказал Страйк, который испытывал знакомое чувство скованности, которое часто вызывала у него Люси, когда просила его немедленно заняться каким-нибудь делом и частенько раздражалась, когда он не мог сразу согласиться с ее планами. Однако сегодня Люси просто положила перед ним ломтик бананового хлеба, а потом поставила рядом кружку чая.

– Итак, зачем пожаловал? Не то чтобы я не рада тебя видеть. – Прежде чем Страйк успел ответить, появились Джек и Адам, у каждого в руках были арбалеты «Файртэк», которые Страйк купил специально для того, чтобы отправить сыновей Люси в сад, пока он с ней будет разговаривать.

– Это потрясающе, – сказал Адам Страйку.

– Рад, что вам понравилось, – ответил Страйк.

– Корм, тебе не следовало этого делать! – сказала Люси, явно обрадованная тем, что он сделал именно это. Учитывая, сколько раз он забывал о днях рождения своих племянников, Страйк прекрасно понимал, что эти знаки внимания можно считать оказанными с небольшим опозданием. – Жаль, что идет дождь, – сказала Люси, выглянув в окно на сад.

– Не очень сильный, – ответил Страйк.

– Я все равно хочу испробовать арбалет, – сказал Джек, подтверждая свое звание любимца дяди. – Я надену резиновые сапоги, – бросил он матери, снова выбегая из кухни. К облегчению Страйка, Адам последовал за своим старшим братом.

– Итак, почему ты здесь? – снова спросила Люси.

– Я бы предпочел рассказать, когда мальчики нас не услышат, – сказал Страйк.

– О боже, ты заболел? – в панике воскликнула Люси.

– Нет, конечно, нет, – сказал Страйк. – Я просто...

Джек и Адам поспешно вернулись на кухню, оба в резиновых сапогах.

– И куртки не забудьте, мальчики, – сказала Люси, разрываясь между предчувствием того, что Страйк ей скажет, и необходимостью присмотреть за своими сыновьями.

Наконец, когда оба мальчика в своих куртках исчезли под дождем, Страйк откашлялся.

– Хорошо, я хотел поговорить с тобой о деле, за которое я только что взялся.

– О, – сказала Люси, немного успокоившись. – Почему со мной?

– Потому что, если мы добьемся успеха, что на данный момент маловероятно, но если так случится, есть шанс, что это попадет в прессу. И в таком случае есть вероятность, что там будет информация о нас – о тебе и обо мне. То, что они смогут откопать.

– Например, что? – спросила Люси слегка надтреснутым голосом. – Они это и раньше делали, не так ли? В газетах уже все писали: «сын супер-группи», «печально известная любительница повеселиться Леда Страйк».

– Это может быть связано не только с мамой, – сказал Страйк.

Он заметил, что выражение лица Люси слегка напряглось. Она не называла Леду «мамой» с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать, и с тех пор открыто говорила, что считает их покойную тетю Джоан своей настоящей матерью.

– С чем же тогда? – спросила Люси.

– Ну, – сказал Страйк, – меня наняли расследовать деятельность Всемирной гуманитарной церкви.

– И что?

– Их штаб-квартира находится там, где раньше была Коммуна Эйлмертон.

Люси откинулась на спинку стула, как будто ее ударили этими словами, выражение ее лица стало пустым. Наконец, она сглотнула и сказала:

– О…

– Я был просто в шоке, когда понял, что она находилась именно там, – сказал Страйк. – Я узнал об этом только после того, как мы взялись за это дело, и...

К его ужасу Люси начала беззвучно плакать.

– Люси, – произнес он, потянувшись к ее ладони. Она убрала ее и обхватила себя руками. Реакция сестры оказалась гораздо сильнее, чем Страйк мог себе представить. Он ожидал вспышку гнева и негодования из-за того, что у ворот школы снова будут сплетничать о ее необычном прошлом.

– Господи, – сказал Страйк, – я не...

– Что ты не…? – переспросила Люси чуть сердито, и слезы потекли по ее лицу.

– Мне жаль, – сказал Страйк. – Я сам был в шоке, когда увидел...

Люси поднялась на ноги и, спотыкаясь, направилась к столу, где на металлической подставке стоял рулон с бумажными полотенцами. Оторвав несколько листов, она вытерла лицо, глубоко вздохнула и сказала, явно стараясь взять себя в руки:

– Прости. Я просто... я не ожидала...

Она разрыдалась. Страйк поднялся из-за стола и подошел к ней. Он подумал было, что она оттолкнет его, но она позволила крепко обнять себя и зарыдала на груди у брата. Они простояли так меньше минуты, когда открылась входная дверь.

Люси тут же оттолкнула Страйка, поспешно вытирая лицо. С напускным весельем она крикнула:

– Как все прошло, Люк, вы победили?

– Да, – отозвался Люк из коридора, и Страйк заметил, что с тех пор, как он видел мальчика в последний раз, его голос начал по-юношески ломаться. – 3:1 в нашу пользу. Они такие слабаки.

– Замечательно! Если ты весь в грязи, иди сразу в душ, – посоветовала Люси. – И здесь дядя Корм, – добавила она.

Люк ничего не ответил, а сразу побежал наверх.

Муж Люси вошел в кухню, брючины его спортивок были влажными. Страйк предположил, что Грег, должно быть, тренировал или руководил командой своего сына. По профессии Грег был сметчиком, и чувства, которые питал к нему Страйк, никак нельзя было назвать симпатией.

– Все в порядке? – спросил он, переводя взгляд со Страйка на Люси.

– Говорили о Теде, – ответила Люси, чтобы объяснить свои заплаканные глаза и раскрасневшееся лицо.

– О. Ну, я уже говорил ей, это вполне естественно, что он стал немного забывчивым, – пренебрежительно сказал Грег Страйку. – Сколько ему сейчас, восемьдесят с лишним?

– Семьдесят девять, – уточнила Люси.

– Ну, это почти восемьдесят, верно? – ответил Грег, направляясь к столу за кусочком бананового хлеба.

– Пойдем в гостиную, – сказала Люси Страйку, беря свою чашку чая. – Мы можем обсудить все там.

Грег, очевидно, не горел желанием обсуждать здоровье дяди своей жены и не возражал, чтобы разговор продолжали без него.

Гостиная, где стояли бежевый диван и два таких же бежевых кресла, не изменилась с последнего визита Страйка, разве что обновились школьные фотографии его племянников. На полке на почетном месте стоял большой фотоснимок дяди Теда и тети Джоан, сделанный еще в восьмидесятые годы. Страйк хорошо помнил, как выглядела эта пара на фотографии: пышные, насколько позволял лак «Эльнетт», волосы Джоан и огрубевшее от морского бриза лицо Теда, самого крупного и сильного в окрестностях водного спасателя. Усевшись на диван, Страйк подумал, не стоит ли ему повернуть фотографию лицом к стене, прежде чем ворошить воспоминания о Коммуне Эйлмертон, потому что его тетя и дядя посвятили большую часть своей жизни попыткам защитить своих племянников, которых Леда могла сначала подкинуть им, а затем непредсказуемо, как всегда, увезти с собой.

Тщательно закрыв дверь от остальных членов своей семьи, Люси села в кресло и поставила кружку с чаем на журнальный столик.

– Прости, – повторила она.

– Не извиняйся, – сказал Страйк. – Поверь мне, я понимаю.

– Правда? – спросила она со странной ноткой в голосе.

– Это было просто ужасное место, – ответил Страйк. – Не думай, что я это забыл.

– Там еще остался кто-нибудь из тех, кто был в Коммуне Эйлмертон?

– Насколько я знаю, только один человек, – сказал Страйк. – Она утверждает, что стала жертвой Краузеров. Она замужем за лидером церкви.

– Как ее зовут?

– Мазу, – сказал Страйк.

– О боже, – сказала Люси и снова закрыла лицо руками.

Ужасные подозрения овладели Страйком. Он считал самыми тяжелыми чувствами, которые они испытали в Коммуне Эйлмертон, страх и чувство голода. Считал, что они чудом избежали того, о чем позже писали в прессе. На его памяти он всегда был с Люси, держался рядом, стараясь оберегать ее от приглашений братьев Краузер. Лежа на соседних матрасах на полу, брат и сестра шептались по ночам о том, как сильно они ненавидят это место, о том, как сильно им хочется, чтобы Леда увезла их отсюда. Это же было так, верно? Он так считал в течение многих лет.

– Люси? – позвал он.

– Разве ты ее не помнишь? – свирепо спросила Люси, опуская руки. – Разве ты не помнишь ту девочку?

– Нет, – честно ответил Страйк.

Он не жаловался на память, но Эйлмертон был для него скорее размытым пятном, смутным ощущением, чем реальным фактом, зловещей черной дырой в памяти. Возможно, он намеренно пытался забыть отдельных людей: теперь, когда все прошло, лучше погрузить всех в безликое болото, через которое уже никогда не придется ходить.

– Ты помнишь ее. Очень бледная. Острый нос. Черные волосы. Всегда вызывающе одевалась.

Что-то сдвинулось в памяти Страйка. Он увидел очень короткие шорты, тонкую майку с завязанными на шее бретелями и растрепанные, слегка сальные, черные волосы. Ему было двенадцать: его гормоны еще не достигли подросткового пика, когда даже намек на грудь без лифчика вызывает неудержимое, иногда унизительно заметное возбуждение.

– Да, что-то вспоминается, – сказал он.

– Так она все еще там? – спросила Люси, теперь уже учащенно дыша. – На ферме?

– Да. Как я уже сказал, она вышла замуж за...

– Если она и была жертвой, – процедила Люси сквозь стиснутые зубы, – то уж точно сделала так, что не остаться единственной жертвой.

– Почему ты так говоришь? – спросил Страйк.

– Потому что она... потому что она...

Люси трясло. Пару секунд она ничего не говорила, затем из нее словно вырвался поток слов.

– Ты знаешь, как я радовалась каждый раз во время УЗИ, когда говорили, что у меня будет мальчик? Каждый раз. Я не хотела девочку. Я знала, что была бы никудышной матерью для девочки.

– Ты бы была...

– Нет, я не была бы, – яростно возразила Люси. – Я бы почти не отпускала ее от себя! Я знаю, что это случается и с мальчиками, я знаю, что так бывает, но так сложилось – сложилось! – что в Эйлмертоне это происходило только с девочками. Только с девочками.

Люси продолжала очень тяжело дышать, периодически промокая глаза бумажным полотенцем. Страйк знал, что с его стороны это было проявлением трусости, потому что он осознавал, что Люси нужно ему все рассказать, но он не хотел больше задавать вопросов, потому что не хотел слышать ответы.

– Она отвела меня к нему, – наконец сказала Люси.

– К кому?

– Доктору Коутсу, – сказала Люси. – Я упала. Ей, должно быть, было пятнадцать-шестнадцать лет. Она держала меня за руку. Я не хотела идти. «Тебе следует показаться врачу». Она почти волокла меня.

В комнате снова наступила одна короткая пауза, и Страйк чувствовал, как ярость Люси борется с ее привычной сдержанностью и решимостью притворяться, что жизнь, на которую обрекла их Леда, давно мертва, как и сама Леда.

– Он, – медленно произнес Страйк, – прикасался к...

– Он засунул в меня четыре пальца, – грубо сказала Люси. – У меня два дня шла кровь.

– О черт, – сказал Страйк, закрывая лицо рукой. – А где был я?

– Играл в футбол, – ответила Люси. – Я тоже играла. Там я и упала. Ты, наверное, думал, что она помогает мне.

– Черт, Люси, – сказал Страйк. – Я такой...

– Это не твоя вина, это вина моей так называемой матери, – выпалила Люси. – Где она была? Накурилась где-нибудь? Трахалась с каким-нибудь длинноволосым чудиком в лесу? А эта мерзавка Мазу заперла меня с Коутсом, и она знала. Она знала. И я видела, как она делала так с другими маленькими девочками. Отводила их в комнаты Краузеров. На терапии я об этом чаще всего говорю, о том, почему я никому не рассказала, почему я не вмешалась и позволила страдать другим маленьким девочкам…

– Ты проходишь терапию? – удивился Страйк.

– О, господи, конечно, я хожу к психотерапевту! – сказала Люси таким яростным шепотом, пока кто-то, вероятно насытившийся банановым хлебом Грег, прошел мимо двери гостиной и направился наверх. – А ты после такого проклятого детства не ходишь?

– Нет, – ответил Страйк.

– Нет, – с горечью повторила Люси, – тебе это, конечно, не нужно, ты такой самодостаточный, такой цельный...

– Я так о себе не говорю, – возразил Страйк. – Я не... черт возьми...

– Не надо, – отрезала она, снова обхватив себя руками. – Я не хочу... Неважно. Это не имеет значения. Но что действительно важно, – сказала она, и слезы снова потекли по ее лицу, – то, что я не могу простить себя, что промолчала тогда. Там были другие маленькие девочки, которых уводила эта сучка Мазу, и я никогда ничего не говорила, потому что не хотела говорить о том, что случилось со мн…

Дверь гостиной открылась. Страйк был поражен внезапной переменой в Люси, когда она насухо вытерла лицо и мгновенно выпрямила спину, и при появлении запыхавшегося Джека с мокрыми волосами она уже улыбалась.

– Они крутые, – улыбнулся Джек Страйку, поднимая вверх свой арбалет.

– Рад это слышать, – ответил Страйк.

– Джек, иди умойся, а потом можешь съесть немного бананового хлеба, – сказала Люси так, словно была совершенно счастлива, и впервые за всю их взрослую жизнь Страйку пришло в голову, что приверженность его сестры к стабильности, ее представление о нормальности, твердое нежелание бесконечно размышлять об ужасных вариантах человеческого поведения были проявлениями необычайного мужества.

Как только дверь за Джеком закрылась, он повернулся к Люси и произнес тихо и почти искренне:

– Тебе стоило рассказать мне об этом раньше.

– Это бы тебя только расстроило. В любом случае тебе всегда хотелось верить, что Леда была замечательной.

– Это не так, – сказал он, теперь уже абсолютно честно. – Она была... такой, какой она была.

– Она не годилась на роль матери, – сердито сказала Люси.

– Не годилась, – тяжело вздохнул Страйк. – Думаю, в этом ты права.

Люси несколько секунд смотрела на него в полном изумлении.

– Я так долго ждала, когда ты скажешь это. Так долго.

– Понимаю, что ждала, – ответил Страйк. – Послушай, я знаю, ты думаешь, что я считаю ее идеальной, но, черт возьми, конечно, я так не считаю. Неужели ты думаешь, что я смотрю на то, какая ты мать, вспоминаю, какой она была, и не вижу разницы?

– О, Стик, – со слезами на глазах выдохнула Люси.

– Она была такой, какой была, – повторил Страйк. – Я любил ее, я не могу утверждать, что это не так. И, возможно, она во многом была сущим кошмаром, но я также знаю, что она любила нас.

– Любила? – переспросила Люси, вытирая глаза бумажным полотенцем.

– Ты же знаешь, что любила, – сказал Страйк. – Она не защитила нас, потому что сама была настолько наивна, что была едва ли способна самостоятельно открыть входную дверь. Она пренебрегала нашей учебой, потому что сама ненавидела школу. Она втягивала ужасных мужчин в нашу жизнь, потому что всегда думала, что этот мужчина станет любовью всей ее жизни. Все это не было злонамеренным, это было просто ужасно легкомысленно.

– Легкомысленные люди причиняют много вреда, – сказала Люси, все еще вытирая слезы.

– Да, так и есть, – сказал Страйк. – И она его причиняла. В конце концов, в основном самой себе.

– Я не... я не хотела ее смерти, – всхлипывала Люси.

– Господи, Люси, я знаю, что ты не хотела!

– Я всегда думала, что однажды мы с ней во всем разберемся, а потом было слишком поздно, и она умерла.… и ты говоришь, что она любила нас, но...

– Ты же знаешь, что она любила, – повторил Страйк. – Ты знаешь, Люси. Помнишь ту почти сериальную историю, которую она обычно придумывала для нас? Как, черт возьми, она ее называла?

– Лунные лучи, – сказала Люси, все еще всхлипывая.

– Семья Лунных лучей, – сказал Страйк. – С мамочкой Лунным лучом и...

– ...Бомбо и Монго...

– Ее любовь была не похожа на ту, что свойственна большинству матерей, – сказал Страйк, – и вела себя она не как другие люди. Это не значит, что любви не было. И не значит, что она не была совершенно безответственной.

На пару минут снова воцарилась тишина, если не считать постепенно затихающего шмыганья Люси. Наконец, она вытерла лицо своими ладонями и подняла покрасневшие глаза.

– Если вы расследуете дело, связанной с этой так называемой церковью, то как она теперь называется?

– ВГЦ.

– Тогда убедись, что ты прищучишь эту сучку Мазу, – тихо сказала Люси. – Мне все равно, подвергалась ли она сама насилию. Прости, но мне все равно. Она позволяла им делать это с другими девочками. Она была как сутенерша.

Страйк подумывал объяснить ей, что его наняли не для того, чтобы прищучить Мазу, но вместо этого сказал:

– Если у меня будет такая возможность, я обязательно это сделаю.

– Спасибо, – пробормотала Люси, все еще вытирая опухшие глаза. – Тогда тебе стоит браться за эту работу.

– Послушай, я хотел тебе еще кое-что сказать, – сказал он, сам удивляясь, когда услышал собственные слова, как он, черт побери, на это решился. Этот порыв каким-то непонятным образом был вызван желанием быть таким же честным, как она, и перестать скрывать. – Я... м-м-м... я связался с Пруденс. Ты ее знаешь. Она одна из незаконнорожденных детей Рокби.

– Вот как? – спросила Люси, и, к его изумлению – а ведь он скрывал от нее то, что начал общаться с Пруденс, из страха, что она почувствует ревность или подумает, что ее пытаются заменить, – она улыбалась сквозь слезы. – Стик, это здорово!

– Неужели? – он был сбит с толку.

– Ну, конечно! – ответила она. – Давно вы общаетесь?

– Не знаю. Несколько месяцев. Она навестила меня в больнице, когда я... ну, ты знаешь...

Он указал большим пальцем на легкое, которое проткнул один загнанный в угол убийца.

– Какая она? – спросила Люси, которая казалась любопытной и заинтересованной, но ни в коей мере не обиженной.

– Она хорошая, – сказал Страйк. – Я имею в виду, она не похожа на...

– Тебе не обязательно это говорить, – сказала Люси с дрожащим смешком. – Я знаю, через что мы прошли вместе, я знаю, что никто другой никогда этого не поймет. Знаешь, Джоан всегда хотела, чтобы ты помирился с Рокби.

– Пруденс – это не Рокби, – заметил Страйк.

– Я знаю, – сказала Люси, – но все равно хорошо, что ты с ней общаешься. Джоан была бы счастлива.

– Я не думал, что ты это так воспримешь.

– Почему бы и нет? Я встречаюсь с другими детьми своего отца.

– Встречаешься?

– Конечно! Я не хотела рассказывать тебе об этом, потому что...

– Ты думала, что обидишь этим меня?

– Наверное, потому, что я чувствовала себя виноватой из-за того, что я поддерживаю отношения со своим отцом, сводными братьями и сестрами, а ты – нет, – сказала Люси.

Помолчав, она сказала:

– Я видела Шарлотту в газете с новым бойфрендом.

– Да, – сказал Страйк, – ну, ей нравится определенный образ жизни. То, что я был на мели, всегда было проблемой.

– Ты бы не хотел?..

– Господи, нет, – сказал Страйк. – Все мертво и похоронено.

– Я рада, – сказала Люси. – Я действительно рада. Ты заслуживаешь гораздо лучшего. Ты останешься на ланч, верно?

Учитывая пережитые этим утром моменты откровений, Страйк понял, что у него нет другого выбора, кроме как согласиться.

12

Это – время, когда, вопреки обычаю, действует не царь, а царица, на ее стороне сила.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Во время ланча Страйк прилагал нехарактерные для него усилия казаться веселым, терпя мужа Люси и старшего племянника с дружелюбностью, которую редко проявлял раньше. После он не поспешил ретироваться, а оставался до тех пор, пока дождь не прекратился, и вся семья не вышла на задний двор, где он наблюдал, как Люк, Джек и Адам играют с арбалетами «Файртэк», даже изобразив добродушие, когда Люк – по мнению Страйка, вряд ли случайно – разрядил свой дротик в щеку дяди, вызвав у Грега взрыв смеха.

Только покинув дом, Страйк позволил мышцам лица расслабиться, стерев подобие улыбки, не сходившей большую часть последних двух часов. Решительно отказавшись от предложения Люси подвезти его, он направился обратно на станцию под серыми тучами пешком, размышляя обо всем, что только что услышал.

Страйк был психически устойчивым человеком, пережившим много злоключений в своей жизни, и в первую очередь потерю правой ноги. Одним из инструментов самодисциплины, который он выковал в юности и отточил в армии, была привычка к отделению одного от другого, которая редко подводила его, но в данный момент она не помогала. Эмоции, которые он не хотел испытывать, и воспоминания, которые обычно подавлял, нахлынули на него, и он, презиравший все, что отдавало потаканием своим желаниям, ехал на Денмарк-стрит, погруженный в такие глубокие размышления, что почти не замечал попутные станции и чуть не пропустил свою остановку, едва успев осознать, что он уже на станции «Тотнем-корт-роуд».

К тому времени как он вернулся в свою квартиру в мансарде, он чувствовал себя таким неумолимо несчастным, каким не был уже долгое время. В результате он налил себе двойной виски, заправил электронную сигарету, сел за кухонный стол и уставился в пространство, попеременно потягивая скотч и выдыхая пары в сторону сквозившего окна.

Он редко так злился на свою мать, как сегодня. Страйку было девятнадцать лет, когда она умерла, как было установлено, от случайной передозировки наркотиков, введенных ей, по мнению Страйка, мужем, который был намного младше нее. Его реакцией на эту новость было решение бросить университет и поступить на службу в военную полицию – решение, которое, как он знал, его неординарная мать сочла бы необъяснимым и слегка комичным. «Но почему? — требовательно спрашивал он у Леды в своей голове. – Ты знала, что я хотел порядка, четких границ и жизни без бесконечной гребаной неразберихи. Если бы ты не была той, кем была, возможно, я не был бы тем, кто я есть. Может быть, я пожинаю то, что посеяла ты, так что, к черту, не смейся ни над армией, ни надо мной со своими приятелями-педофилами, сквоттерами и наркоманами…»