Текст книги "Неизбежная могила (ЛП)"

Автор книги: Роберт Гэлбрейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 60 страниц)

– Если только вы не одолеете эту церковь, – сказала Эбигейл.

– Похоже, вы переоцениваете мои возможности.

Она быстро опустошала свой бокал с вином. Посмотрев на него секунду-другую своими темно-синими глазами, она сказала немного агрессивно:

– Думаете, я трушу, да?

– Наверное, это последнее, о чем я мог подумать, – сказал Страйк. – Откуда такая мысль?

– Вы тоже считаете, что я должна попытаться разоблачить их? Написать одну из этих чертовых книг о своих страданиях? Что ж, – сказала она, прежде чем Страйк успел ответить, – их юристы гораздо круче, чем те, которых я могу себе позволить на зарплату пожарного, и мне хватает неприятностей из-за ВГЦ от тех засранцев, которые оказались в курсе моей ситуации.

Она сердито показала на База, который теперь в одиночестве стоял у стойки бара.

– Я не собираюсь ничего предавать огласке, – заверил ее Страйк. – Я только хочу...

– Вы уже говорили это по телефону, – перебила она, – я хочу рассказать кое-что о том парне Кевине Пёрбрайте. Он сказал одну вещь, которая по-настоящему меня расстроила.

– Что именно?

– О моей маме, – ответила Эбигейл, – и причине ее смерти.

– Не возражаете, если я спрошу – как она умерла? – сказал Страйк, хотя он уже знал некоторые подробности.

– Давай на ты. Она утонула недалеко от пляжа Кромера. Она была эпилептиком. У нее случился припадок. Мы плыли наперегонки обратно к пляжу. Подплыв к берегу, я оглянулась и поняла, что победила в гонке, но… она исчезла.

– Мне жаль, – отозвался Страйк, – похоже, что тебя это очень травмировало. Сколько тебе было лет?

– Семь. Но этот чертов Кевин и его телефонный звонок... Он хотел, чтобы я сказала, будто мой отец утопил ее.

Эбигейл осушила свой бокал, а потом решительно сказала:

– Это неправда. Моего отца даже не было в воде, когда это произошло, он покупал мороженое. Он прибежал обратно, когда услышал мой крик. Он и еще один мужчина потащили маму обратно на песок. Папа попытался сделать ей массаж сердца, но было слишком поздно.

– Мне жаль, – повторил Страйк.

– Когда Пёрбрайт сказал, что папа убил ее... он словно лишал меня самого дорогого... Пожалуй, единственное, что меня всегда поддерживало, еще до фермы Чапмена, это мысль, что родители любят друг друга. Если у меня и этого нет, тогда все совсем дерьмово, понимаешь?

– Да, понимаю, – ответил Страйк, которому самому пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить хорошие воспоминания о собственной матери.

– Пёрбрайт все повторял: «Он убил ее, верно? Он сделал это, не так ли?» А я отвечала: «Нет, он, черт побери, этого не делал», и в итоге я послала его куда подальше и бросила трубку. Но это меня так потрясло. Он нашел меня и позвонил на работу, – сказала Эбигейл, сама, казалось, удивленная собственной реакцией. – После этого разговора я несколько дней чувствовала себя так паршиво.

– Неудивительно, – отозвался Страйк.

– Он сказал, что издатель отказался с ним работать. Похоже, он думал, что если я расскажу ему достаточно кровавых подробностей, он сможет еще с кем-нибудь договориться. Ты читал его книгу?

– Книги нет, – ответил Страйк.

– Что? – нахмурилась Эбигейл. – Он что, врал?

– Нет, его ноутбук был украден, предположительно его убийцей.

– Ах... да. Я слышала об этом, мне позвонила полиция после того, как его застрелили. Они нашли номер моей пожарной части при обыске его комнаты. Сначала я ничего не поняла. Я подумала, что он сам застрелился. По телефону это звучало странно. Непонятно. Потом я прочитала в газете, что он торговал наркотиками.

– Так думает полиция, – заметил Страйк.

– А где ими не торгуют? – сказала Эбигейл. – Единственное, что в ВГЦ правильно, так это запрет наркотиков. Я вытаскивала столько наркоманов из трущоб, которые они случайно поджигали, мне ли не знать.

Она огляделась по сторонам. Баз все еще стоял у стойки бара.

– Я возьму еще бокал, – сказал Страйк.

– О, здорово, – удивленно сказала она.

Когда Страйк вернулся с новым бокалом вина, она поблагодарила его и сказала:

– Так откуда же ты знаешь об этих обвинениях, которые он выдвинул в адрес церкви, если никакой книги нет?

– Пёрбрайт рассказал об этом в электронных письмах нашему клиенту. Не возражаешь, если я буду делать заметки?

– Нет, – сказала она, но слегка встревожилась, когда он достал свой блокнот.

– Я просто хочу прояснить одну вещь, – сказал Страйк. – Я верю, что смерть твоей матери была несчастным случаем. Я задаю вопросы только для того, чтобы убедиться, что ничего не упустил. Была ли твоя мать застрахована?

– Нет. После ее смерти мы сидели без денег. Она была единственной, у кого всегда была постоянная работа.

– Кем она работала?

– Кем возьмут. Работала в магазинах, где-то убиралась. Мы много переезжали.

– У твоих родителей было свое жилье?

– Нет, мы всегда снимали.

– А семьи твоих родителей не могли помочь финансово? – спросил Страйк, вспомнив о том, что Джонатан учился в престижной школе Харроу.

– Родители отца эмигрировали в Южную Африку. Он с ними не ладил. Наверное, потому что они отправили его в Харроу, но он оказался каким-то шулером. Я думаю, раньше он вытягивал из них деньги, но им это надоело.

– Он когда-нибудь работал?

– Не утруждал себя. Было несколько хитроумных схем о том, как быстро разбогатеть. Пытался выехать на своем безупречном произношении и обаянии. Помню, как обанкротился его бизнес, связанный с люксовыми автомобилями.

– А семья твоей матери?

– Она из рабочего класса. Без гроша денег. Моя мать была очень хорошенькой, но я думаю, что семья моего отца считала ее грубоватой – вероятно, это еще одна причина, по которой они не одобряли этот брак. Она была танцовщицей, когда они познакомились.

Прекрасно понимая, что слово «танцовщица» не обязательно подразумевает балетную труппу, Страйк предпочел не расспрашивать дальше.

– Как скоро после смерти матери отец отвез тебя на ферму Чапмена?

– Через пару месяцев, я думаю.

– Не знаешь, что заставило его переехать туда?

– Жизнь там недорогая. – Эбигейл отхлебнула еще вина. – И никто тебя не найдет. Прятался от долгов. И там были люди, которые привыкли, чтобы ими руководили… как это назвать, что там было в то время, на самом верху... вакуум власти… знаешь о них? О людях, которые были на ферме Чапмена до того, как появилась церковь?

– Да, – ответил Страйк, – знаю.

– Я узнала об этом только после того, как ушла оттуда. Когда мы приехали, там все еще жило несколько человек. Мой отец избавился от тех, кто был ему не нужен, но оставил людей, которые могли бы быть полезны.

– Он сразу же взял командование на себя?

– О да, – без улыбки сказала Эбигейл. – Будто он был бизнесменом или кем-то в этом роде... Это было слишком заурядно для него. Но он знал, как заставить людей захотеть что-то делать, и он был хорош в выявлении талантов. Он оставил жуткого старика, который говорил, что он врач, и семейную пару, которая знала, как управлять фермой. И еще был парень по имени Алекс Грейвс, которого мой отец оставил, потому что его семья была богатой. И Мазу, конечно, – презрительно сказала Эбигейл. – Он оставил ее. Полиция не должна была никому из них позволять оставаться там, – сердито добавила она, прежде чем сделать еще один большой глоток вина. – Это как рак. Надо удалить все, или он вернется. Иногда может стать еще хуже.

Она уже выпила большую часть своего второго бокала вина.

– Мазу – дочь Малкольма Краузера, – добавила она. – Она точная его копия.

– Правда?

– Да. Когда я ушла, я разузнала о них кое-что. И я также узнала, кем работал другой брат, и подумала: «Ах, вот где она всему этому научилась. От своего дяди».

– Что значит «всему научилась»? – спросил Страйк.

– Джеральд был фокусником на детских представлениях до того, как переехал жить на ферму.

В этот момент в памяти Страйка всплыло еще одно воспоминание – тот из двух братьев Краузер, что потолще, показывает маленьким девочкам карточные фокусы при свете камина, и в тот момент он понял точность сравнения коммуны с раком, использованного Эбигейл.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь «вот где она всему этому научилась»?..

– Хитрость... нет, ловкость рук, так говорят? У нее это хорошо получалось, – отметила Эбигейл. – Я видела фокусников по телевизору и знала, что она делает, но другие дети думали, что она действительно может творить чудеса. Правда, они не называли это магией. Чистые духом, – сказала Эбигейл, скривив губы.

Она оглянулась через плечо как раз вовремя, чтобы увидеть База, выходящего из паба.

– Хорошо, – сказала она, немедленно вставая. – Будешь еще пива?

– Нет, не стоит, – сказал Страйк.

Когда Эбигейл вернулась с третьим бокалом вина и снова села, Страйк спросил:

– Много ли времени прошло с вашего переезда на ферму Чапмена, когда родилась твоя сестра?

– Нет у меня никакой сестры.

Страйк подумал, что она, должно быть, неправильно его поняла.

– Я говорю о том, когда Дайю...

– Она не моя сестра, – сказала Эбигейл. – Она уже была там, когда мы приехали. Это ребенок Мазу и Алекса Грейвса.

– Я думал...?

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. После смерти Алекса Мазу притворилась, что Дайю от моего отца.

– Почему?

– Потому что семья Алекса пыталась получить опеку над Дайю после того, как он покончил с собой. Мазу не хотела отдавать Дайю, поэтому они с моим отцом выдумали историю о том, что Дайю на самом деле его дочь. Семья Алекса подала в суд. Я помню, как Мазу пришла в бешенство, когда получила официальное письмо, в котором говорилось, что она обязана предоставить образцы ДНК Дайю.

– Это интересно, – сказал Страйк, быстро делая пометки. – А образцы были взяты?

– Нет, – сказала Эбигейл, – потому что она утонула.

– Верно, – сказал Страйк, поднимая голову. – Но Алекс Грейвс думал, что Дайю его дочь?

– О, да. Он составил завещание, и назвал Дайю единственным бене—беном – как там?..

– Бенефициаром?

– Да... говорю же, у меня нет образования, – пробормотала Эбигейл. – Наверное, стоит читать побольше. Иногда я подумываю о том, чтобы пойти на курсы или еще что-нибудь в этом роде.

– Никогда не поздно, – сказал Страйк. – Значит, было завещание, и Дайю получила все, что было у Грейвса?

– Да. Я слышала, как Мазу и мой отец говорили об этом.

– Много ли Грейвс оставил в наследство?

– Не знаю. Он выглядел как бомж, но его семья была богатой. Они иногда приезжали навестить его на ферме. Тогда в ВГЦ не было так строго с посетителями, все желающие могли просто приехать на машине. Грейвсы были богачами. Сестра Грейвса плясала под дудку моего отца. Пухленькая девочка. Мой отец пытался знакомиться со всеми, у кого водились какие-то деньги.

– Значит, после смерти Дайю твоя приемная мать...

– Не называй ее так, – резко перебила его Эбигейл. – Я никогда не использую слово «мать» по отношению к этой суке, даже в сочетании со словом «приемная».

– Извини, – сказал Страйк. – Значит, Мазу, по-видимому, унаследовала все, что осталось от Грейвса?

– Полагаю, так, – Эбигейл пожила плечами. – Вскоре после смерти Дайю меня отправили в филиал ВГЦ в Бирмингеме. Мазу видеть меня не могла, она бы не позволила мне остаться, когда ее дочь умерла. Я убежала с улицы в Бирмингеме, когда собирала деньги для церкви. Вырученные за день деньги потратила на билет на автобус до Лондона, до моей бабушки со стороны мамы. Я сейчас живу в ее квартире. Она оставила ее мне, благослови ее господь.

– Сколько тебе было лет, когда ты ушла из церкви?

– Шестнадцать, – ответила Эбигейл.

– С тех пор ты как-нибудь общаешься со своим отцом?

– Никак не общаюсь, – сказала Эбигейл, – и это меня устраивает.

– Он никогда не пытался найти тебя или связаться с тобой?

– Нет. Я стала Отступницей, понимаешь? Так они называют людей, которые уходят. У него не могло быть дочери, которая стала Отступницей. Только не у главы Церкви. Вероятно, ему было бы так же приятно меня снова увидеть, как и мне – его.

Эбигейл отпила еще вина. Ее бледные щеки порозовели.

– Знаешь, – внезапно сказала она, – до церкви он мне нравился. Наверное, я даже любила его. Мне всегда нравилось быть среди парней, и он дурачился со мной, играл в мяч и все такое. Было круто, когда я была пацанкой и все такое, но едва появилась Мазу, все изменилось. Она гребаная социопатка, – злобно сказала Эбигейл,  – и она изменила его.

Страйк предпочел оставить это утверждение без ответа. Он, конечно, знал, что под воздействием сильного влияния возможна алхимическая трансформация личности, особенно у тех, чей характер еще не полностью сформировался. Однако, по собственному признанию Эбигейл, Уэйс был харизматичным, аморальным авантюристом, еще когда был женат на своей первой жене. Его вторая жена, судя по всему, была просто идеальной сообщницей в его восхождении к статусу Мессии.

– Он начал отчитывать меня за все то, что Мазу во мне не нравилось, – продолжала Эбигейл. – Она сказала ему, что я помешана на мальчиках. Мне было восемь лет. Мне просто нравилось играть в футбол... А потом он сказал мне, что я больше не могу называть его «папой», я должна говорить «Папа Джей», как и все остальные.

– Это мир мужчин, – сказала Эбигейл Гловер, мотнув головой в сторону барной стойки, – и такие женщины, как Мазу, знают, в чем их сила, и они играют в эти игры, они могут сделать мужчин счастливыми, и тогда мужчины позволяют брать им самим немного своей власти. Она заставляла всех девушек делать... то, чего сама не хотела бы. Она сама ничего не делала. Она была там, наверху, – Эбигейл подняла одну руку горизонтально, так высоко, как только могла, – а мы были там, внизу, – сказала она, указывая на пол. – Она растоптала всех нас, чтобы стать гребаной королевой.

– Но она по-другому относилась к своей собственной дочери? – спросил Страйк.

– О, да, – сказала Эбигейл, делая еще один глоток вина. – Дайю была избалованным ребенком, но это не значит, что… то, что «произошло»… э-э... это был настоящий кошмар. Она раздражала, но... я тоже расстроилась тогда. Мазу не думала, что мне есть до этого дело, но мне было не все равно. Это вернуло воспоминания о том, что случилось с мамой, и все такое. Я, черт побери, ненавижу море, – пробормотала Эбигейл. – Не могу даже смотреть «Пиратов гребаного Карибского моря».

– Давай вернемся к тому, что случилось с Дайю? – предложил Страйк. – Я пойму, если ты предпочтешь этого не делать.

– Можно, если хочешь, – сказала Эбигейл, – но я была на ферме, когда это случилось, так что я не могу много рассказать.

Теперь ее речь стала гораздо свободнее. Страйк догадался, что она ничего не ела между тренажерным залом и пабом: вино оказало определенное воздействие, несмотря на ее сильный организм.

– Ты помнишь девушку, которая тем утром повела Дайю на пляж?

– Я помню, что она была блондинкой и немного старше меня, но сейчас я не смогла бы ее опознать. На ферме у тебя не должно быть друзей, тебе не полагается сближаться с людьми. Раньше они называли это материалистическим обладанием или как-то еще. Иногда люди пытались лебезить передо мной, потому что я была дочерью своего отца, но вскоре они понимали, что это ничего не значит. Если бы я замолвила за кого-нибудь словечко, Мазу, вероятно, позаботилась бы о том, чтобы они были наказаны.

– Значит, ты понятия не имеешь, где сейчас Шерри Гиттинс?

– Это так ее звали? Я думала, ее имя Шерил. Нет, я не знаю, где все они сейчас.

– Я слышал, – сказал Страйк, – что Шерри проехала на грузовике на ферме Чапмена мимо тебя и еще двух человек в то утро, когда утонула Дайю.

– Черт возьми, откуда ты все это знаешь? – спросила Эбигейл, выглядя скорее встревоженной, чем впечатленной.

– У коллеги была встреча с Шейлой Кеннетт.

– Черт возьми, старушка Шейла все еще жива? Я думала, что она давно умерла. Да, мы с этим парнем по имени Пол и мужем Шейлы были на утреннем дежурстве – нужно было покормить скот, собрать яйца и приготовить завтрак. Та девушка, Шерри, и Дайю проезжали мимо нас в фургоне, отправляясь на рынок. Дайю помахала нам рукой. Мы были удивлены, но думали, что ей разрешили поехать. Ей можно было делать кучу всего, чего не могли делать остальные дети.

– И когда вы узнали, что она утонула?

– Примерно в обед. Мазу пришла в бешенство, обнаружив, что Дайю ушла с Шерри, и смешала нас с дерьмом за то, что мы видели, как они уходят, но не остановили их.

– Твой отец был расстроен?

– О, да. Я помню, как он плакал. Обнимал Мазу.

– Он плакал?

– О, да, – мрачно сказала Эбигейл. – Он может включить свой слезопровод так, как ни один мужчина на земле... но я не думаю, что Дайю ему сильно нравилась на самом деле. Она была не его ребенком, а мужчины никогда не испытывают тех самых чувств к неродным детям, верно? У нас на работе есть парень, судя по тому, как он говорит о своем пасынке...

– Я слышал, вас всех наказали – Шерри и вас троих, видевших, как мимо проезжал тот грузовик?

– Да, – сказала Эбигейл. – Мы были наказаны.

– Шейла до сих пор очень расстроена из-за того наказания ее мужа. Она думает, что это способствовало ухудшению его здоровья.

– Черт возьми, уж не помогло точно, – произнесла Эбигейл надломленным голосом. – Шейла рассказала твоему коллеге о том, как нас наказали?

– Нет, – ответил Страйк, который счел за лучшее не лгать.

– Ну, если Шейла молчит, то и я не буду рассказывать, – сказала Эбигейл. – Это как раз то, чего хотел от меня этот парень Пёрбрайт. Узнать все побод.. пороб.. все гребаные грязные подробности. Я не собираюсь снова ворошить все это, чтобы люди могли представить на моем гребаном... забудь об этом.

Голос Эбигейл теперь звучал слегка невнятно. Страйк, который не терял надежду, что ему все же удастся узнать подробности о наказании, которому она подверглась, перевернул новую страницу в своем блокноте и сказал:

– Я слышал, Шерри проводила много времени с Дайю.

– Мазу часто оставляла Дайю на попечение девочкам постарше, да.

– Ты была на дознании по факту смерти Дайю?

– Да. Брайан к тому времени умер, бедняга, но нам с Полом пришлось давать показания, потому что мы видели, как они проезжали в фургоне. Я слышала, Шерил сбежала после того, как все закончилось – не виню ее. Мазу оставила ее в живых так надолго только из-за расследования. Как только все закончилось, ее дни были бы сочтены.

– Это фигура речи?

– Нет, я говорю серьезно. Мазу убила бы ее. Или заставила бы ее покончить с собой.

– Как бы она это сделала?

– Ты бы не спрашивал, если бы был знаком с ней, – пробормотала Эбигейл.

– Она заставляла тебя что-то делать? Я имею в виду то, чем можно навредить себе?

– При каждой, черт побери, возможности.

– Разве твой отец не вмешивался?

– Я перестала приходить или рассказывать ему. Не было смысла. Был один случай, во время Откровения…

– Что это такое?

– Ты должен был рассказать о том, чего стыдился, и тем самым очиститься. Итак, одна девушка сказала, что мастурбировала, и я рассмеялась. Мне было, наверное, лет двенадцать или около того. Мазу заставила меня биться головой о стену храма, пока я почти не потеряла сознание.

– А что бы случилось, если бы ты отказалась?

– Было бы еще хуже, – сказала Эбигейл. – Всегда было лучше принять первое предложение.

Она посмотрела на Страйка со странной смесью вызова и готовности защищаться.

– Патрик хочет, чтобы я об этом рассказала в своей книге. Скажи всему миру, что с тобой обращались как с дерьмом, чтобы такие люди, как гребаный Баз, могли бросить это тебе в лицо.

– Я не собираюсь предавать все это огласке, – заверил ее Страйк. – Я просто ищу подтверждение – или опровержение – тому, что Пёрбрайт рассказал моему клиенту.

– Тогда продолжай. Что еще он сказал?

– Он утверждал, что однажды вечером всем детям дали напитки с наркотиком. Он был моложе тебя, но мне интересно, слышала ли ты когда-нибудь о том, чтобы кого-то накачивали наркотиками?

Эбигейл фыркнула, вертя в пальцах пустой бокал.

– Не разрешались ни кофе, ни сахар, ни алкоголь. Ничего. Тебе даже парацетамол не давали. Пёрбрайт что-то бормотал мне по телефону о том, что люди летают. Он, наверное, предпочел бы думать, что ему подсунули наркотики, чем что его обманули какими-нибудь дурацкими фокусами Мазу, или что он был не в себе.

Страйк сделал пометку.

– Ладно, следующий случай тоже странный. Кевин думал, что Дайю может становиться невидимой – или сказал, что одна из его сестер верила, что она может.

– Что? – спросила Эбигейл, едва сдерживая смех.

– Я понимаю, – сказал Страйк, – но он, казалось, придавал этому большое значение. Мне было интересно, исчезала ли она когда-либо до своей смерти.

– Насколько я помню, нет… но вполне возможно, что она говорила, что может стать невидимой. Заняться волшебством, как ее собственная мать.

– Хорошо, следующий вопрос тоже странный, но я хотел спросить тебя о свиньях.

– Свиньях?

– Да, – сказал Страйк. – Возможно, это ничего не значит, но они продолжают появляться в разговорах.

– Вот как?

– Шейла Кеннетт говорит, что Пола Дрейпера избили за то, что он позволил им сбежать, а жена Джордана Рини говорит, что ему раньше снились кошмары о свиньях.

– Кто такой Джордан Рини?

– Ты его не помнишь?

– Я... о, погоди, – медленно произнесла она. – Это тот высокий, который проспал в то утро, когда должен был быть в грузовике?

– Каком грузовике?

– Если это тот, о ком я думаю, то он должен был быть с Шерил, то есть с Шерри, на той ярмарке утром, когда утонула Дайю. Если бы он пришел вовремя, там не было бы места для Дайю. Это был небольшой бортовой грузовик. Впереди места хватает только на двоих.

– Я не знаю, должен ли он был отвозить овощи, – сказал Страйк, – но, по словам Пёрбрайта, Мазу заставила Рини бить себя по лицу кожаным кнутом за какое-то преступление, которое, по ее мнению, заслуживало внимания полиции.

– Я же говорила тебе, что это была обычная практика. И почему жена Рини говорит за него? Он мертв?

– Нет, он сидит в тюрьме за вооруженное ограбление.

– Зря только патроны израсходовал, – пробормотала Эбигейл.  – А ведь знал – где найти Мазу.

– Кевин Пёрбрайт также написал слово «свиньи» на стене своей спальни.

– Ты уверен, что он не имел в виду полицию⁴⁸?

– Возможно, но «свиньи» могли быть напоминанием для него о чем-то, что он хотел включить в свою книгу.

Эбигейл посмотрела на свой пустой бокал.

– Еще один? – предложил Страйк.

– Пытаешься меня напоить?

– Оплачиваю уделенное мне время.

– Очаровашка. Да, спасибо, – сказала она.

Когда Страйк вернулся с четвертым бокалом, Эбигейл сделала глоток, а затем почти минуту сидела молча. Страйк, подозревавший, что ей хотелось рассказать больше, чем она собиралась, ждал.

– Ладно, – внезапно сказала она, – если ты хочешь знать, расскажу, в чем дело. Если людям, которые были на ферме Чапмена в девяностых, и снятся кошмары о свиньях, то это не потому, что гребаные животные с фермы сбежали.

– Тогда почему?

– «Свинья действует в бездне».

– Что, прости?

– Это из «И цзин». Знаешь, что это такое?

– Э-э... книга предсказаний, верно?

– Мазу говорила, что это книга орукула – как это правильно называется?

– Оракула?

– Да. Это. Но после того, как я ушла оттуда, я узнала, что она использовала эту книгу не так, как надо.

Учитывая, что он разговаривал не с Робин, которая была знакома с его отношением к гаданию, Страйк решил не начинать спор, возможно ли в принципе правильное использование книг оракулов.

– Что ты имеешь в виду под...?

– Предполагается, что это, типа, используется человеком, который ищет – ну, понимаешь – указаний, или мудрого наставления, чего-то такого. Ты отсчитываешь стебли тысячелистника, затем смотришь значение получившейся гекса-штуки в «И цзин». Мазу нравится все китайское. Она притворяется китаянкой. Черта с два, она китаянка. В любом случае, она никому другому не позволяла прикоснуться к счету стеблей. Она сама зачитывала толкования и мухлевала с ними.

– Каким образом?

– Она использовала их, чтобы назначать наказания и все такое прочее. Она могла сказать, что посоветовалась с «И цзин», чтобы выяснить, говорил ли он правду. Видишь ли, если ты чист духом, божественная вибрация, – Эбигейл произнесла эти слова с сарказмом, – заставляет верно работать «И цзин», или карты, или кристаллы, все что угодно. И лажать для тех, кто не чист.

– А при чем здесь свиньи?

– Эта гекса-штука номер двадцать девять, – сказала Эбигейл.  – Бездна. Это одна из «худших» гексаграмм, которые можно получить. «Вода – это образ, ассоциирующийся с Бездной, из домашних животных свинья – это существо, живущее в грязи и воде». Я все еще помню ее наизусть, черт возьми, я так часто ее слышала. Так что, если выходила двадцать девятая гексаграмма – а она выходила гораздо чаще, чем следовало бы, потому что существует же целых гребаных шестьдесят четыре гексаграммы, – ты был подлым лжецом. Ты был свиньей. И Мазу заставляла тебя ползать на четвереньках, пока она не разрешит встать.

– Это случилось с тобой?

– О, да. Руки и колени в крови. Ползаю по грязи… в ночь после того, как Дайю утонула, – сказала Эбигейл с остекленевшими глазами, – Мазу заставила меня, старика Брайана Кеннета, Пола Дрейпера, этого парня Джордана и Шерри раздеться догола и ползать по двору в гребаных свиных масках, на глазах у всех. Три дня и три ночи мы голыми ползали на четвереньках и спали в свинарнике с настоящими свиньями.

– Боже мой, – сказал Страйк.

– Итак, теперь ты, мать твою, знаешь, – сказала Эбигейл, которая казалась злой и расстроенной одновременно, – и можешь поместить это в гребаную книгу и заработать на этом кучу денег.

– Я уже говорил тебе, – сказал Страйк, – этого не произойдет.

Эбигейл яростно вытерла с глаз слезы. Они посидели в тишине пару минут, пока Эбигейл внезапно не допила остатки своего четвертого бокала вина и не сказала:

– Пойдем выйдем, я хочу покурить.

Они вместе вышли из паба, Эбигейл надела плащ и перекинула через плечо спортивную сумку. На улице было холодно, дул сильный ветер. Эбигейл поплотнее запахнула плащ, прислонилась к кирпичной стене, закурила «Мальборо лайт», глубоко затянулась и выпустила дым к звездам. Пока она курила, к ней, казалось, возвращалось самообладание. Когда Страйк сказал:

– Я думал, ты ведешь здоровый образ жизни.

Она ответила, мечтательно глядя в небо:

– Так и есть. Когда я тренируюсь, я не щажу себя. А когда я веселюсь, то на всю катушку. И когда я работаю, у меня это охренительно получается… Но во всем мире не хватит времени, – сказала она, искоса взглянув на него, – чтобы изгнать из памяти свою жизнь на ферме Чапмена. Понимаешь, что я имею в виду?

– Да, – сказал Страйк. – Думаю, понимаю.

Она посмотрела на него немного затуманенным взглядом. Она была такой высокой, что их глаза были практически на одном уровне.

– Ты вроде как секси.

– А ты совершенно точно пьяна.

Она рассмеялась и оттолкнулась от стены.

– Надо было поесть после спортзала... надо было выпить немного воды. Увидимся, Крамерон—Кормарион – как бы там тебя, к черту, ни звали.

И, взмахнув рукой на прощание, она ушла.

29

Человеку придется сильно пожалеть, если в прошлом, до того, как ему приходится переходить через хаос, он не выработал достаточного количества сил.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Страйк вернулся на Денмарк-стрит чуть позже десяти, по дороге прихватив из магазина немного продуктов. Поужинав без всякого удовольствия запеченной курицей и тушеными овощами, он решил, чтобы развить ход мыслей, вызванных разговором с Эбигейл Гловер, спуститься в опустевший офис. Только потому, говорил он себе, что за компьютером проще работать, чем за ноутбуком, но смутно осознавал причину своего желания находится за столом партнеров, где они с Робин так часто сидели лицом друг к другу.

Знакомые звуки проезжающего мимо транспорта на Черинг-Кросс-роуд перемежались со случайными выкриками и смехом прохожих, когда Страйк открыл папку на своем компьютере, в которой уже сохранил отчет об утоплении Дайю Уэйс, найденный им в архивах Британской библиотеки, где он также получил доступ к новостным обзорам десятилетней давности, в том числе местных газет.

В национальных печатных изданиях смерть ребенка удостоилась лишь кратких упоминаний, да и не все из них упомянули эту историю. Однако газеты Северного Норфолка «Линн Эдвертайзер» и «Дисс Экспресс» опубликовали более подробные статьи. Сейчас Страйк перечитывал их.

Дайю Уэйс утонула ранним утром 29 июля 1995 года во время, как описывалось, «незапланированного» купания с семнадцатилетней девушкой, которую назвали ее няней.

В статье «Линн Эдвертайзер» приводились фотографии двух девочек. Даже с учетом способности газетной бумаги размывать изображение, Дайю с темными узкими глазами, длинными блестящими волосами и неправильным прикусом, подчеркнутым отсутствием зуба, отчетливо была похожа на кролика. На фотографии Шерри Гиттинс была изображена девочка-подросток с вьющимися светлыми локонами и словно бы натянутой улыбкой.

Факты, приведенные в обеих статьях, были идентичны. Шерри и Дайю решили искупаться, у Дайю возникли сложности, Шерри попыталась доплыть до нее, но сильное течение далеко унесло ребенка. Затем Шерри выбралась из воды и принялась звать на помощь. Она окликнула проходивших мимо мистера и миссис Хитон с Гарден-стрит, Кромер. Мистер Хитон торопливо побежал оповестить береговую охрану, в то время как миссис Хитон осталась с Шерри. Приводились слова мистера Хитона о том, что они с женой увидели «бьющуюся в истерике молодую женщину, бегущую к ним в нижнем белье», и поняли, что что-то неладно, когда заметили кучку скинутой детской одежды, лежащую на гальке неподалеку.

Страйк, уроженец Корнуолла, у которого дядя работал в береговой охране, знал о приливах и утоплениях больше, чем обычный человек. Бурное течение, в которое, по-видимому, попала Дайю, могло бы с легкостью унести семилетнего ребенка, тем более что у нее не хватило бы ни сил, ни, вероятно, знаний о том, что ей следует плыть параллельно берегу, чтобы избежать опасности, а не пытаться бороться с силой, бросавшей вызов даже сильным и опытным пловцам. Статья в «Дисс Экспресс» завершалась цитатой спасателя, который дал именно такой совет тем, кому не повезло оказаться в подобной ситуации. К тому же Страйк знал, что газы, заставляющие тела всплывать на поверхность, гораздо медленнее образуются в холодной воде. Даже в конце июля ранним утром на Северном море было бы очень холодно, и, если бы маленькое тельце утянуло на большую глубину и опустило на морское дно, его вскоре могли бы обглодать ракообразные, рыбы и морские вши. В детстве Страйк слышал подобные истории от своего дяди.

Тем не менее, Страйк обнаружил в этой истории определенные нестыковки. Хотя ни один из местных журналистов не придал этому значения, казалось, по меньшей мере, странным, что две девочки отправились на пляж до восхода солнца. Конечно, могла быть и невинная, неизвестная причина, например, шалость или пари. Шейла Кеннетт предположила, что Дайю была главной в отношениях со старшей девочкой. Возможно, Шерри Гиттинс была слишком слабовольной, чтобы противостоять давлению дочери лидеров культа, которая была полна решимости поплавать независимо от времени суток и температуры. Жеманная улыбка Шерри не свидетельствовала в пользу сильной личности.